Шёпот застенчивых муз

– Нравится? – спросила она, заметив мой взгляд.

– Необычно.

Она улыбнулась.

– Это хобби. Так, между делом. Я ещё и немного скульптор. Раньше лепила, но руки уже не те, болят и просят покоя. Хотя кофе сварить еще могу, угощайтесь.

– А чья это гитара? – спросила Вера, коснувшись струн.

– Моего отца. Одна из его гитар. Он не умел играть по-настоящему, но инструменты очень любил, у него их было несколько. Иногда набирал «Лунную сонату» Бетховена, получалось похоже. Да, это его фотография.

Вера разглядывала снимок пожилого мужчины рядом с гитарой. Седая бородка и печальный взгляд умных глаз куда-то в сторону.

– Знаете, – продолжала Анна Сергеевна, – иногда по ночам, во время бессонницы, мне кажется, что я слышу, как он играет. Хотя это, скорее всего, мои фантазии.

– Интересно, – сказала я. – Вы были в Париже?

Анна Сергеевна снова улыбнулась. Воспоминания явно грели ей душу.

– Я там жила какое-то время. На том снимке интересна не башня, а скамейка.

– Скамейка? – вместе переспросили мы с Веркой.

– Да, скамейка, – Анна Сергеевна улыбнулась ещё раз. – Эта скамейка – моя работа. Как и другие такие, в виде кошек. Они есть в разных городах мира, всего их двенадцать. Мраморные кошки лежат, потягиваются, играют. И на всех можно отдохнуть. Я люблю кошек, и они меня тоже.

В комнату осторожно вошёл среднего размера рыжий кот.

– А вот и мой герой! – воскликнула Анна Сергеевна, увидев его.

Она встала и взяла его себе на колени. Кот с недоверием рассматривал нас, ловя носом запахи и пытаясь понять, угроза мы для него или добыча. Мордой он был очень похож на благородного пирата.

– Это Лучик. Он бродяжка, но часто гостит у меня. Особенно когда холодно или когда мне плохо…

Вечер пролетел незаметно. Оказалось, что Анна Сергеевна вполне нормальная бабулечка. Жизнь её была интересной и насыщенной. Художница, скульптор. И дизайнер, как раньше говорили. Работала в театрах и сама на себя. Оформляла спектакли, концерты и городские мероприятия. Создавала скульптуры, декор зданий и даже посуду. Была знакома со многими известными людьми искусства. Часто путешествовала, её работы есть в разных странах.

Когда мы уходили, она провожала нас своим особым взглядом, полным, как мне показалось, заботы и снисхождения. От этого, или от чего-то ещё, на душе было тепло и спокойно. Верка, наоборот, ворчала: «Смотрит словно я делаю всё неправильно, но молчит, а про себя усмехается». А я снова поймала себя на мысли, что уже где-то видела этот взгляд.

Глава 3

Пока весна не вошла в полную силу, я приходила к Анне Сергеевне несколько раз. Интересно было послушать её рассказы о жизни, о других странах и разных людях. Показывая одну фотографию, она могла увлечься и часами вспоминать историю этого снимка и всё, что с ним связано. Иногда она спрашивала о чём-нибудь меня и внимательно слушала ответ. Один раз мне даже показалось, что она что-то задумала.

Про себя я стала называть её Анна Сердешна. Не знаю почему, как-то само сложилось. Такой она была человек. Добрый, но не добренький, когда надо – твёрдый и бескомпромиссный. Но всегда понимающий и отзывчивый. С ней было по-человечески тепло и интересно. Сердечно-душевно.

Лучик перестал меня обходить и даже иногда позволял потрепать своё разодранное ухо. А когда установилась тёплая погода, он ушёл надолго, мы обе это почувствовали. Тогда и Анна Сергеевна предложила встретиться вне дома, зря, что ли, такой погоде пропадать?

Я нашла её на окраине городского парка, с небольшим мольбертом и акварелью. На листе картона уже угадывались противоположный берег реки, заросшая кустами старая набережная, пустынный ещё пляж и лес, только начавший зеленеть.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, добрый человек, – ответила Анна Сергеевна, продолжая энергично водить кисточкой.

Я заняла свободную половину скамейки.

– Так похоже у Вас получается. Это сложно – так рисовать?

– Нет, конечно. Взял бумагу, краски и валяй, – она широко улыбнулась. – Это же не фотография, Дашенька. Тут не похожесть нужна, а чтоб самому смотреть интересно было. Выразить себя в том, что делаешь. Неважно, рисуешь ты или колешь дрова.

– А как Вы к этому пришли? К рисованию. К искусству вообще.

– Я не помню уже. Особо и ходить никуда не пришлось. Сколько помню себя, с детства рисую и леплю. Стоит сказать спасибо родителям, наверное. Отвели в художественную школу. Потом институт. И как-то правильно всё сложилось. Не само, конечно. Пришлось работать, главным образом над собой. Работать с характером, с привычками, со своей ленью и образом жизни. И учиться, постоянно узнавать новое, иначе можно остаться на всю жизнь маляром.

Она снова улыбнулась. Добавила картонному небу голубизны.

– Не всем так везёт с родителями.

– Тут не в везении дело, – она помолчала. – Если бы я не чувствовала, что это «моё», не пошла бы учиться. Занялась бы чем-то другим. Нужно уметь слушать себя. И делать то, что тебе интересно и приносит радость. Это я о жизни в целом. Уметь определить себя в этой жизни, и в этом вопросе стараться не идти путём компромиссов с собой.

– Как это?

– Например, тебе нравится рисовать. Или на гитаре играть. Или в горы ходить. Машину водить. Нравится то, чем ты занимаешься не ради денег, а для души. Вот в эти моменты душа твоя и живёт. И ты живёшь. Но выгоднее или престижнее другое занятие. И ты думаешь: «Вот сейчас немного, годик поделаю это, накоплю денег или получу то и то, и тогда займусь гитарой, горами или вождением». А потом привыкнешь, время уже уйдёт, и очень вероятно, что всё так и останется. И делом твоей жизни станет не совсем то, что тебя радует, что оживляет твою душу. Дело жизни и есть твоя жизнь. Если тянет тебя к морю, съезди к нему и послушай себя. Поступай в мореходное, а не на юридический. Нравится шить – шей, пробуй, ищи своё в этом, а не учись на бухгалтера или врача, потому что так хотят родители или больше шансов устроиться в жизни.

– А на что жить, если заниматься только тем, что нравится?

– Сделать так, чтобы твоё хобби приносило тебе доход. Когда ты зарабатываешь своим любимым делом, возникает чувство, что всё в жизни встало на свои места, а его не купить ни за какие деньги. Нужно стараться достичь в этом деле совершенства или хотя бы стать лучше многих. Главное – не лениться. Искать единомышленников. Тех, кто тебя поймёт. Должны найтись люди, которым будет интересно то, что ты делаешь, готовые поддержать тебя материально или как-то ещё. Завяжется общение, возникнут связи, и всё должно наладиться. Общение вообще очень важная вещь. Хотя это и не вещь вовсе.

Она усмехнулась. И, чуть помолчав, добавила:

– Через других людей к нам приходит всё в этой жизни. И радости, и деньги, и слава, если ты её ищешь. Нужная информация. И плохое тоже приходит через людей. К сожалению.

Я молчала, обдумывая услышанное. Словно угадав мои мысли, она продолжила:

– Конечно, не всё бывает так радужно. Мне приходилось и голодать, и бродяжничать, и делать не совсем приятные вещи. Но когда ты молода, это воспринимается как приключение, временные трудности, если ты идёшь своим путём, если чувствуешь, что всё делаешь правильно. Нужно идти и не сворачивать ради каких-то мелких или временных выгод. Хотя жизнь слишком сложна и во всём свои особенности. Никто не скажет тебе, как правильно жить. Прислушивайся к другим, но слушай себя.

– А как это почувствовать, как слушать себя?

– У тебя бывает такое чувство, когда делаешь что-то, а внутри тебя возникает протест или одобрение того, что ты делаешь?

– Да, бывает что-то похожее.

– Я называю это внутренним голосом. И впервые задумалась над этим в 14 лет, когда поступила логично, но не так, как он говорил мне. А потом пожалела. Потом так было ещё несколько раз. И уже давно, перед любым делом, поступком или выбором я мысленно спрашиваю себя: нужно ли мне это делать? Принесёт ли мне пользу то, что я хочу? Или лучше подождать, отказаться? Бывает, что он молчит, но это случается очень редко. Тогда я поступаю на своё усмотрение. А иногда даже спрашивать не приходится, сразу становится ясно, как только подумаешь. Но чаще всего нужно лишь уметь его услышать. Хотя нет, это не самое сложное.

– А что же сложнее?

– Сделать так, как он советует.

Она заулыбалась.

– Обстоятельства бывают разные. И людям приходится со многим считаться в жизни. С тем же общественным мнением, например. И прочими глупостями.

– Ничего себе глупости!

– Ну, как сказать. Для тебя так важно, что о тебе думают другие? Это значит, что сейчас для тебя нет ничего важнее. Вот смотри: мимо идут прохожие. Кто-то может быть странно одет, кто-то пританцовывает на ходу, а у кого-то синие волосы и кольцо в носу. Можно осудить или восхититься, но как долго ты держишь в голове воспоминание об этом человеке и его странностях? Меньше минуты. Поверь, так же и другие, что бы они ни говорили, забудут о тебе очень быстро. Ты всё ещё будешь переживать, тратить себя на это, а они будут заняты чем-то другим, более важным для себя. Если у тебя есть цель, то иди к ней, думай о ней, а не о том, кто что скажет или подумает. Как говорится: «Собаки лают, а караван идёт». Для меня тут один критерий: главное, чтобы никому не было хуже от моих действий.

Помолчав, она продолжила.

– Ведь это твоя жизнь и больше ничья. Состарившись, ты только себе будешь объяснять, почему ты прожила её так, а не иначе.

– А как же родители? Если они хотят видеть меня, к примеру, врачом, а я хочу стать ну, водителем трамвая. Мне ругаться с ними?

– Я бы ругалась. Если тебя «заводит» этот трамвайный звонок, запах машинного масла и скрежет колёс по рельсам, то да. Если ты очень ранним утром с радостью идёшь на работу, предвкушая, как будешь крутить эту ручку или что у них там в кабине, то да. По-настоящему близкие и любящие люди, я думаю, поймут и поддержат тебя в твоих безвредных начинаниях. А если кто-то от тебя чего-то ждёт, так это проблема их ожиданий, а не твоя. Наверное, лучше быть хорошим вагоновожатым, влюблённым в своё железо, чувствующим себя на своём месте, чем плохим врачом, ненавидящим своих пациентов. Надеюсь, у тебя нет такого конфликта с родителями?

Она внимательно посмотрела на меня.

– Нет, – ответила я. – Но и полного понимания тоже нет.

Мы замолчали. Анна Сердешна продолжила рисовать, а я обдумывала услышанное.

Через некоторое время я решилась спросить её о том, что давно было интересно не только мне.

– Анна Сергеевна?

– Да.

– Надеюсь, Вы не обидитесь на мой вопрос.

– Спрашивай. Меня трудно обидеть вопросом. Я ведь могу не ответить, – она заулыбалась. – И часто сам вопрос очень многое говорит о спрашивающем.

– Почему Вы так на всех смотрите? Иногда, не постоянно. Но бывает, как на глупых котят или маленьких детей. Многие Вас не любят за этот взгляд.

Она снова просияла лицом. И, немного подумав, ответила:

– Надеюсь, что тебя не обидит мой ответ. Для меня большинство людей и есть дети. В каком-то Вселенском масштабе. Очень мало по-настоящему зрелых личностей. Тех, кто понимает, что всё вокруг временно, суета и не настолько важно, чтобы тратить на всё это свои силы и время. И тем более – держаться за этот мир. Для меня все вы как дети, – повторила она. – Пусть взрослые, умные, сильные и даже могущественные. Но не выросшие до понимания своей кратковременности здесь, думающие, что их работа, карьера, бытовые радости и есть жизнь. Как заключённый, которому сидеть ещё долго, как может, украшает свою камеру. Возможно, ему будет чуть комфортнее пережить заключение, однако тюрьма не перестанет быть тюрьмой. Но я мыслями всегда на свободе, я знаю, что есть другой мир, лучший, если хочешь, состоящий из любви, света и радости. Головой я всегда там и мне не нужно украшать свою камеру. И вот, словно оттуда, я смотрю на происходящее здесь с любовью и иногда с умилением.

Она положила руки на колени и стала смотреть куда-то вдаль, едва заметно улыбаясь. Потом продолжила:

– Это не зазнайство, не снобизм или завышенное самомнение. Просто у меня немного другие ценности.

– Какие?

– Свобода личности. Доброта. Человеческие отношения. Не отношения между людьми, а отношение друг к другу по-человечески. Честность. Порядочность, наконец. Вроде всё просто, а посмотришь вокруг – все как дети, не могут поделить одну игрушку в песочнице, дерутся и ревут, а через минуту она лежит, забытая всеми, а они делят другую. Когда вокруг целый двор, или сад, и много всего неизвестного. Но дети словно не видят этого, им интересен чужой кусочек яркой пластмассы. Вот так я на них и смотрю.

– Как странно Вы говорите.

– Ну что поделать. Все мы немного странные. Кто-то больше, кто-то меньше. Однако не у всех хватает смелости признать свои странности, особенности и свою необычность. И тем более принять безобидные странности в других. Так многие и живут «как все», потому что «так принято». А некоторые ещё и гордятся такой жизнью: дом – работа, дом – работа – кладбище. И как мне смотреть на таких индивидуумов?

Она снова заулыбалась и потрепала меня рукой по волосам.

Тогда я решила задать ещё один вопрос.

– А семья у Вас есть? Родственники?

– Нет, – сразу просто ответила она. – Нет никого. Не было чувства необходимости в семье и детях. Для кого-то это смысл жизни, и свет, и опора, и прочее. Я нахожу всё это в творчестве. В своё время я иногда спрашивала себя: не пора ли? Надо ли это мне? А не буду ли потом жалеть? И как-то не нашла в себе положительного отклика. Одиночество мне приятнее, а тишина милей. Безвестной смерти не боюсь, на вопрос про стакан воды обычно отшучиваюсь: а захочется ли пить? Я пришла к этому сознательно и ни о чём не жалею.

Анна Сергеевна произнесла это так, что стало ясно: её не раз об этом спрашивали. И я поняла, что вопросов на сегодня достаточно.

Какое-то время мы сидели молча. Она рисовала, иногда что-то мурлыча себе под нос. Я переоценивала свою жизнь с учётом услышанного.

– Вот, – прервала мои раздумья Анна Сергеевна, – всё и готово. Простенький пейзажик на скорую руку. Это тебе. Дарю.

Я не ожидала от неё такого подарка, но не нашла в себе сил отказаться.

– Спасибо, – я приняла из её рук лист картона.

– Я пойду, – сказала она, складывая мольберт. – Не провожай меня. Заходи на днях как-нибудь, всегда рада тебя видеть. И пусть у меня сейчас могла бы быть такая внучка, как ты, я не представляю себя с коляской, маленькой посудой и среди игрушек. Не моё. Гораздо более волнующе для меня подобрать нужный оттенок для передачи настроения или выразить эмоцию в форме фигуры. Как-то так.

Она встала. Глядя мне прямо в глаза и широко улыбаясь, протянула мне свою высушенную временем руку с небольшими пятнами свежей краски.

Я протянула свою.

– Спасибо.

Рукопожатие получилось неожиданно крепким. Чувствовалась сила человека, который всю жизнь работал руками. Угадывались горы пластилина и глины, прошедшие через эти руки, представлялись континенты краски, перенесённой ими на разные поверхности.

– Тебе спасибо, что пришла. Будь счастлива!

Когда художница отошла на значительное расстояние, я решила рассмотреть рисунок получше. Пустынный пляж на другом берегу реки, зеленеющий до горизонта лес, старая набережная и где-то вдалеке – мост. Всё это было рядом, но не выглядело так уютно, как на картине. Всё это просто существовало само по себе, а на картину хотелось попасть. Что-то неуловимое в ней радовало глаз. Казалось, что оттуда дует лёгкий майский ветер, и что совсем скоро там начнётся какой-то праздник.

– Весьма недурно! – пожилой мужчина теребил свою седую бородку, разглядывая картину через моё плечо. – Ваша работа?

Я не стала отвечать. Свернула картон и быстро зашагала в сторону дома.

Глава 4

Так получилось, что увидеться в следующий раз мы смогли только через два месяца – молодость, весна, экзамены…

Я позвонила Анне Сергеевне, почувствовав, что пауза в общении затянулась.

– Ну, ничего, держусь, – сказала она тихим голосом. – Нездоровится. Загляни как-нибудь.

И я заглянула. Через несколько дней. Она открыла мне и сразу легла.

В комнате было не прибрано и душно. Уютный полумрак уступил место какому-то липкому сумраку. Казалось, что жильцы в спешке уехали, собрав самое необходимое, оставив остальные вещи разбросанными.

Но хозяйка лежала на своём диванчике, закрыв глаза рукой.

– Вам плохо, Анна Сергеевна? Вызвать «скорую»?

– Нет, спасибо. Просто слабость. Хорошо, что пришла. Присядь.

Я устроилась на краю кресла. Почти всё пространство стола было занято рваными обёртками, грязными платками и немытой посудой.

– Вот как бывает, – сказала она после минутной паузы. – Живёшь себе, что-то делаешь, всё вроде бы известно и понятно. И только привыкнешь ко всему, как понимаешь, что дальше уже ничего не будет.

Говорила она медленно, как бы отдыхая после каждого предложения. Слова явно давались ей с трудом.

– В какой-то момент понимаешь, что твоя тропинка здесь закончилась. Даже если у тебя есть планы, просто видишь, что некуда уже ставить ногу. Хорошо, если успеешь доделать по-настоящему важное.

– Что Вы такое говорите, Анна Сергеевна? Полежите-ка спокойно, отдохните. Я пока тут приберусь и посуду вымою. На завтра врача Вам вызовем, и всё образуется. Слабость Ваша пройдёт, в парк Вас выведу на свежий воздух. Обещаю ухаживать за Вами, пока не поправитесь.

В ответ она как-то одобрительно простонала и повернулась на бок.

Стараясь не греметь, я собрала со стола посуду. Через несколько минут заглянула в комнату – старая художница лежала в том же положении. Я подошла ближе. Анна Сергеевна спала каким-то тревожным сном.

Тонкие старческие губы её подрагивали. Ставшие совсем прозрачными руки сжимали край одеяла, словно не хотели его отдавать кому-то невидимому.

Закончив мыть посуду, я выключила воду, и только тут услышала, что Анна Сергеевна зовёт меня из комнаты.

– Даша, Даша… Даша! – отрывисто хрипела она.

– Что, что? – я бросилась в комнату.

Больная, опираясь на один локоть, тянула ко мне руку.