Меняла

Меняла

Сергей Пашков

© Сергей Пашков, 2025

ISBN 978-5-0065-9817-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми, живыми или мертвыми случайны.

Нападение

Последние дни июня девяносто четвертого года выдались теплыми и безветренными. Редкие фонари светили тусклым желтым светом, отбрасывая густые тени от уже немолодых тополей, лип и каштанов. Агрессивное шуршание ночных летучих мышей перемежалось умиротворяющим стрекотанием кузнечиков в траве. Безмятежное тепло уходящего вечера неумолимо сменялось прохладой наступающей ночи.

Несмотря на то, что стрелка на часах, уже двадцать минут как переползла за десять вечера, активвная жизнь во дворе обычной девятиэтажки на окраине города Подпорожск продолжалась. Крики заигравшихся детей на детской площадке перемешивались с голосами мамаш, зычно зовущих их домой. Две зазевавшиеся бабушки на скамейке у второго подъезда, придвинувшись ближе друг к другу, шептались о чем-то своем, – о бабуличьем. Запоздавший автолюбитель на старенькой белой вазовской «шахе» ближе к ночи решил переставить автомобиль в более освещенное место, как раз напротив фонарного столба. Но, не сумев протиснуться между хиленьким москвичонком и запорожцем, тихо выругавшись, повез своего коня на платную парковку, которая располагалась за соседним домом. В юной украинской республике, только-только получившей независимость, люди еще не привыкли доверять друг другу. И уж тем более они не привыкли оставлять без присмотра автомобиль, очень часто являющийся основной собственностью в семье. За ночь с ним могло произойти все что угодно: разденут, разуют, уведут.

Неторопливой, чуть уставшей походкой сквозь вечерний двор шел молодой человек. Лет ему было немногим за двадцать. Был он строен и худощав, но не звонок. Открытый взгляд серо-зелёных глаз на тонко вычерченном лице, обрамлённом короткой стрижкой, выдавали в нём ум и проницательность. Одет он был в белую футболку, темно-синий спортивный костюм типа «адидас три полоски» турецкого пошива и адидасовские же кроссовки с тем же количеством полосок. Эти кроссовки ещё со времен Советского союза производили в Москве по лицензии Adidas. Быстрая, стремительная походка, чуть пружинящая и как-бы выталкивающая молодое тело вперед и вверх, выдавала в нем если не спортсмена, то человека занимающегося спортом и поддерживающего форму. Это первое впечатление не могло испортить даже то, с каким пренебрежением, даже можно сказать вызовом, выпирала и топорщилась спортивная куртка в районе его живота. Он как будто нарочно пытался испортить то впечатление, которое мог произвести на окружающих.

Молодого человека звали Владислав. Но по имени его называли разве что родные и близкие, и то чаще коротким именем – Влад. Но друзья и знакомые называли его просто Курт. Он уже и сам не помнил, когда получил это прозвище. Наверное, когда он ещё учился в школе. В классе пятом-шестом, отец привез ему из «загранки» замшевую куртку: бежевую, на заклепках и с металлической молнией. В Советском союзе, в эпоху тотального дефицита, это была непозволительная роскошь. С одной стороны, не обошлось без завистников, которыми кишели школа и двор. С другой стороны, появились желающие сей знатный прикид экспроприировать, а по простому – отнять, в лучших традициях гегемона пролетариата дедушки Ленина. От первых ему досталось погоняло Куртка, а от вторых, «ленинцев», он несколько раз успешно отбивался, чем снискал во дворе и окрестностях славу пацана, которого лучше не задевать. Прозвище постепенно трансформировалась в короткое – Курт. Ему это понравилось. Было в этом слове что-то резкое, хлесткое, непокорное и… заграничное.

Этим вечером Курт направлялся к себе домой не с учебы и лекций, а с работы. Это и работой-то назвать было бы не совсем точно. Скорее это было занятие – незаконное и очень рискованное занятие, впрочем, весьма и весьма прибыльное.

Под его выпирающей спортивной курткой «Адидас», слева на поясе висела черная набедренная сумка. А справа за пояс была воткнута книга, то ли чтобы создать равновесие, то ли чтобы оставались свободными руки. Это был довольно потрепанный томик «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, в твердом переплете. Вся эта конструкция, сумка с деньгами и книга, вместе и создавала тот самый выпирающий корсет, который со стороны легко мог показаться пивным животиком.

Его набедренная сумка, называемая в народе «кенгурятник», была туго набита перемотанными резинками долларами, российскими рублями и украинскими гривнами. А трудился Влад, или как его все теперь звали на новый лад – Курт, – валютным менялой.

О такой ли работе он мечтал? Нет, конечно! Он собирался как-нибудь «перекантоваться» здесь годик-другой, а потом ещё что-нибудь подвернется. Впрочем, по такому незамысловатому принципу жила в то смутное время начала девяностых годов двадцатого века вся нэзалэжная и бедная, но такая гордая страна.

Так поздно, затемно, он обычно домой не возвращался. Зачем лишний раз рисковать, благоразумно рассуждал он. Но сегодняшний день как-то с самого утра не задался. Сначала задержался поезд, на котором Курт работал вместе с другом Димычем. Поезд прибыл с опозданием на час с лишним. Летом такое случалось часто, из-за наплыва отдыхающих на южные Черное и Азовское моря уплотнялся и график движения поездов. Из-за опоздания поезда он не успел затем на базар, чтобы обменять, а на их сленге «слить» наменянную в поезде валюту.

Обычно деньги «сливались» по выгодному обменному курсу «своим» оптовикам на рынке на двух постоянных точках. В этот раз, из-за того, что они уже закрывались и у них заканчивались гривны, ему удалось выменять всего-навсего треть от запланированного, около тысячи долларов. Ещё около двух тысяч «зеленых» остались нетронутыми. Десятки американских президентов лежали ровными пачками, перетянутые обычными канцелярскими резинками, дыша аверсами друг другу в «затылок», на котором красовалась легендарная надпись – In God we Trust. Они были такие разные: мятые, надорванные, засаленные, прошедшие десятки, а то и тысячи разных рук, карманов и бумажников.

Все эти туго перетянутые «котлеты» распирающие набедренную сумку Курта и создавали то самое впечатление выпирающего пуза. С одной стороны лежали президенты: Франклины, Линкольны, Гранты и Джексоны. С другой стороны, с ними соседствовал «Золотой теленок» с Остапом Бендером, Шурой Балагановым, Паниковским и Корейко.

– Прекрасное соседство, – усмехнулся про себя Курт.

Дом, в котором жил Курт, представлял из себя обычную панельную девятиэтажку, построенную в виде длинной буквы «Г». Самым активным местом, так называемым пятачком, был четвертый, угловой, подъезд дома. Мало того, что он был самым неосвещенным, да к тому же еще и «проходным». Этот проход был своеобразным мостиком из одного пространства в другое, из двора наружу. Для жителей других подъездов и близлежащих домов это было удобно, пройдя через подъезд, срезать путь. Для самих же жителей «проходного» подъезда это стало настоящим бедствием. Обе двери подъезда были постоянно открыты или из-за того, что были сорваны с петель или по причине слетевшей пружины, выполняющей роль возвратного механизма. В подъезде постоянно было холодно и темно. Холодно было из-за сквозняков, «гуляющих» сквозь распахнутые двери и летом и зимой, а темно – из-за разбитых или выкрученных лампочек. А ещё он был беспросветно грязен и постоянно зассан. И ничего с этим нельзя было поделать, потому что именно этот подъезд был кем-то назначен пожарным, а значит и запирать его было категорически нельзя. И именно в этом «веселом» подъезде на седьмом этаже он и жил.

– Снова вырубили свет, – чертыхнулся Курт.

Опять придется идти пешком, так как лифт стоял недвижим и никак не реагировал на судорожные и бесполезные нажатия на кнопку вызова. Идти приходилось на ощупь. Лишь тусклый свет уличных фонарей, пробивающийся снаружи сквозь грязные и узкие окна-фрамуги подъезда хоть как-то помогали держать курс вперед и вверх.

Оставив позади четвертый этаж и пройдя ещё несколько ступенек вверх, ему вдруг что-то почудилось. Не увиделось и не услышалось, а именно почудилось.

– Ух, чуйка ты моя, чуйка, – пробубнил себе под нос Курт.

Несмотря на свой достаточно юный возраст, Курт имел привычку прислушиваться к себе. Он знал, что у него это есть – дар, не дар. И слов то и не подберешь. Интуиция – слишком мудрено, а вот чуйка в самый раз. Он знал, что это от бабки. Это она, старая гадалка и колдунья, говорила ему еще маленькому, что нужно слушать сердцем, видеть сердцем, буквально «нюхать» им. Чуять, в общем.

Вот и сейчас он что-то почуял. Как будто эхо пронеслось у левого виска. Быстро так, дунуло – и нет. Курт остановился и прислушался. Тихо. Слышно только, как этажом ниже, летя на свет, в окно билась ночная бабочка, всё ударяясь и ударяясь в закрытое окно. Его сердце тоже забилось заметно чаще, разгоняя кровь по молодым венам и артериям. Ему оставалось пройти до квартиры всего три этажа: шесть пролетов, каждый по двенадцать ступенек. Конечно, можно и не идти сегодня домой, а поехать к другану. Но, с другой стороны, поздно уже, а «на кармане», точнее в сумке на брюхе, увесистая сумма денег. Гулять так по району выходило ещё опаснее.

«Да не ссы ты, все будет норм», – успокоил он себя и медленно, словно крадучись пошел вперед.

А вот и пятый этаж. Глаза постепенно уже привыкли к темноте, и выхватили цифру пять на стене. Пока всё спокойно. Но, как только он об этом подумал, из темноты, с хрипом и каким-то звериным стоном неожиданно вывалилась тёмная «туча» и навалилась на Курта.

– Хукгххх! – успел только услышать Курт.

Холодок страха проскочил вдоль его позвоночника и нырнул в живот. Но адреналин, уже требовавший выход, начинал бить в виски. Долей секунды пробежала в мозгу мысль – бить или бежать. Продолжая держаться левой рукой за поручень, Курт успел чуть развернуться против хода, всего в пол-оборота. В этот момент он и почувствовал сильный удар, как раз в район печени, в правую бочину.

«Нож»? – словно вспышка пронеслась у Курта в мозгу. Но, на счастье, всю мощь удара принял на себя «Золотой теленок», случайно заткнутый им за пояс. «Вот воистину, ничего случайного не бывает». – успел подумать Курт, как заметил, что за «большой» тенью мелькнула поменьше. «Двое» – промелькнуло у него.

– Сука, – заорал Курт, злостью выталкивая из себя страх.

Пытаясь уйти от следующего удара, на развороте, Курт протаранил левой голенью ногу нападавшего. «Попал. Хорошо попал». – Это ощущение он знал хорошо, и судя по удару, четыре года занятий тайским боксом, не прошли даром. Он усердно тренировал этот удар, не раз пробивая своей голенью бедро соперников. Этот удар назывался лоу-кик. Он бывает особенно разрушительным если бить «с проносом», ввинчиваясь в удар, как бы разрубая сверху вниз бедро соперника на двое. В этот раз Курт попал чуть ниже, в колено. Но это было даже лучше. Словно читая его мысли, «большой», резко охнул и застонал. Это и спасло Курта, потому что следующий удар ножом «большого» прошел вскользь, только задев его левую руку чуть ниже плеча.

Курт вошел в раж и уже не думая о ноже, успел нанести два хлестких удара, теперь уже по правому бедру «большого». Курт кричал и бил, кричал и бил, как учили на тренировке, бил из последних сил. И добился своего, потому что «большой» в итоге выронил нож. Клинок, отталкиваясь от ступенек покатился вниз, заполнял темное пространство подъезда звонким и чужеродным эхо. Казалось, что это продолжалось вечность. Словно в замедленной съемке, мозг Курта выхватывал и тут же выдавал кальку из когда-то увиденного фильма. Там тоже падал нож, роняя свое закаленное тело на холодные ступени.

А нож, тем временем, закончив своё «звонкое выступление», затих. «Большой» припав на одно колено, тихо выл от боли. «Второй», державшийся в темноте позади «большого», не видя картину «разрушений», пытался протиснуться вперёд. Он чуть замешкался, и тут же принял в свой грудной отдел чужеродное тело в виде ступни Курта, который, что называется вложился в удар. «Второй» отлетел в дальний угол, больно ударившись затылком и правой лопаткой о тамбурную металлическую дверь. Курт услышал, как из темноты тихо ахнуло и затихло его тело.

Он не раздумывая, словно сжатая пружина, распрямился и «выстрелил» себя вниз. «Быстрее. Бегом вниз». – подгонял он себя, одновременно прыгая через три-четыре ступени… «Быстрее». Облокачиваясь на поручни… «Еще быстрее». Ударяясь плечами о стены… Два раза Курт чуть не переломал себе ноги, промахнувшись в темноте мимо ступенек.

Он вдруг вспомнил, как в детстве пацаны звали его играть в футбол на школьную площадку. И юный Влад, не забыв закрыть дверь и повесив ключ на шнурок на шею, кубарем скатывался вниз. Тогда он тоже прыгал через три-четыре ступеньки, в предвкушении встречи с друзьями и футбольным мячом. Сейчас он «летел» вниз, спасая свою жизнь. И родные стены, а в особенности знакомые родные ступени помогали ему в этом.

Они не погнались за ним. Пока пришли в себя и очнулись, потеряли время. Курт, тем временем, выбежал из подъезда в летний спящий двор, пробежал до торца дома и затаился, приходя в себя и восстанавливая дыхание. Погони не было…

«А если где-то рядом стоит „на стрёме“ третий?» – мелькнула шальная мысль.

«Ну всё, хватит испытывать судьбу!» – прошептал Курт сам себе, развернулся и, скрываясь под тенью деревьев, быстрым шагом пошел прочь.

Мы бандито, гангстэрито!

Очухивались они долго. «Большой» продолжал полулежать на боку, прислонившись к стене и подтянув под себя правую ногу. Двумя своими огромными ручищами он обхватил левую ногу в районе колена, чуть слышно постанывая, то-ли массируя, то-ли пытаясь её починить. Нога же, не взирая на его манипуляции, продолжала лежать на бетонном полу безжизненной культёй. Чуть обернувшись, он разглядел в темноте полулежащий силуэт своего напарника, который тоже стонал, держась за ушибленную грудную клетку.

«Большого» звали Кирза, с ударением на последний слог. Это «погоняло» прилипло к нему ещё со школы и было производной от его фамилии – Кирзун. Так и приклеилось, словно клей момент. Он так долго носил и откликался на придуманную кличку, что и сам уже стал забывать, что его настоящее имя Слава.

Славик был вторым ребенком в семье. Впрочем, и семьёй-то это назвать было нельзя. Всех троих детей мать родила от разных «мужей», которые всплывали на горизонте мамы-Гали редкими «подводными лодками». «Поматросив» в кровати со статной украинкой, «подводники» через непродолжительное время снова уходили на глубину, скрываясь из вида.

Славу мама-Галя родила от военного – красивого и современного старлея-артиллериста, которого каким-то чудом занесло в город Подпорожск, то-ли на учения, то-ли в командировку. Три месяца пролетели для Гали, словно залп зенитной артиллерийской батареи, громко и феерично. Гусар-старлей Петя Кирзун, предварительно спрятав обручальное кольцо глубоко в командирскую сумку, натер до блеска кокарду, «распушил хвост» и овладел юной Галиной почти без боя. В результате этого стремительного артналета и родился впоследствии мальчик Слава. Чтобы прокормить троих пацанов, мама-Галя горбатилась на двух работах, плюс мыла полы в библиотеке рядом с домом, да раз в две недели договорилась стирать белье для малосемейки.

Юный Славик не был семи пядей во лбу, в школе учился на тройки, что тогда обозначалось каким-то не конкретным и размазанным определением: «удовлетворительно». Но при всем при этом юный Славик, уже в юном возрасте, обладал какой-то врожденной неимоверной силищей. Да плюс ещё и ростом вымахал под два метра.

– Весь в отца, – любила повторять мать.

Когда встал вопрос кем быть, мама-Галя на семейном совете выдала Славику путевку в жизнь: «Быть тебе военным. А что: одет, обут, думать много не надо. В армии даже вредно думать. Отцы-командиры всегда скажут что делать, а если, вдруг, недопонял, то добавят ускорение в виде звонкого пенделя. В общем, в путь, сынок!». А ему и самому эта идея пришлась по душе. Когда дошла очередь, а в какой ВУЗ собственно поступать, то особо не пришлось выбирать. В столичные военные училища нужны были не только хорошие оценки в аттестате, который у Славика пестрел тройками, сколько требовался блат. Нужен был сильный железобетонный блат. Как говорится в старой армейской поговорке: «У генералов тоже есть свои дети». Поэтому, после окончания средней школы, Славик направился по стопам отца, туда где в результате недобора брали «и хромых и косых», а именно в Хмельницкое артиллерийское училище. Училище он закончил, как обычно «на троечки», и даже погоны офицерские успел поносить и кирзовые сапоги тоже. Так что, как ни верти, но со всех сторон: кирза и есть Кирза.

«Вторым» в их бандитском тандеме был щуплый, ростом чуть за метр шестьдесят «Птаха». Пепельно-рыжие, жидкие волосы росли на его голове словно разрозненные безжизненные кустарники. А узкие, бескровные губы на продолговатом лице, длинный нос чуть загнутый книзу, словно клюв птицы, и глаза – круглые, чуть навыкате, со светло-рыжими, почти бесцветными бровями создавали впечатление, что на тебя смотрит птица.

В отличие от туповатого и «тормознутого» Кирзы, Птаха был резкий и быстрый, словно молоденький воробушек, которому все интересно и до всего есть дело. Сходство с птицей дополняло и то, что Птаха очень любил лузгать семечки, которые покупал у бабок на базаре в несметных количествах, заполняя ими все свои свободные карманы.

И если Кирза слыл молчуном, то Птаха был его полной противоположностью, болтлив был сверх меры. Одно время его даже звали Птица-говорун. Он мог болтать о чем угодно и с кем угодно. Казалось, что внутри него заведен како-то механизм, который не переставая «стреляет» все новыми и новыми историями, байками, да шутками-прибаутками.

– Это мой дар, – любил повторять Птаха.– но особенно люблю я анекдоты.

«Профессор филологии приходит на работу с огромным синяком под глазом. Коллеги его спрашивают:

– Ну как же так? Вы же интеллигентнейший человек! Откуда же это у Вас?

– Да вы понимаете… Пили чай у одной милейшей особы. В числе приглашенных был один офицер. Вот он начал рассказывать:

– Был у меня в роте один хуй…

А я ему говорю:

– Извините, но правильно говорить не «в роте», а «во рту»!»

Птаха, рассказав очередной анекдот, сам же первый начинал смеяться пронзительным отрывистым рыготанием. Кирза обычно тормозил и не понимал многое из того, о чем не переставая трещал Птаха. Просто не «догонял». Он всегда изумлялся, как в этой маленькой, узкой и «недоношенной» голове может умещаться такое количество разной информации. А Птаха же, пользуясь недалекостью и «дубовостью» Кирзы, часто подшучивал над ним. Но при всей своей непохожести они оба понимали, что вместе они сила. Живость и пронырливость одного плюс сила и любовь к порядку другого могли запросто забросить их на олимп местечкового бандитского мира.

Курт случился третьим в их послужном списке и… первым провальным. За прошедшие две недели они успели изрядно «потрясти» двух других менял: одного с Малого рынка, второго с Центрального, именуемого в народе по названию улицы, рынок на Анголенко. Расчет был прост. Во-первых, валютные менялы всегда носили с собой изрядную сумму денег. Во-вторых, охраны у них не было. Каждый работал на себя, на свой страх и риск, «отстегивая» определенную сумму наверх, в общак. Конечно, когда они кучковались «на точке» на рынке, в окружении таких же барыг из своей бригады, ловить было нечего, затопчут. А вот когда они несли «все то, что заработано непосильным трудом» домой, вот здесь можно было и поохотиться. В-третьих, что бы ни случилось, к ментам менялы не пойдут и заявы писать не станут, потому как западло. К тому же у ментов могут возникнуть встречные вопросы: а чем это ты мил человек таким занимаешься, шо у тебя валюты полные штаны? В общем, и там и там засада. Даже тормознутый Кирзун это понимал. Но с этим, как его, Куртом, вышел облом. Первый большой облом.

Курт в это время, вдоль темной наружной стены дома, направлялся к дороге, судорожно перебирая разные варианты спасения. Как верно предполагал Курт, чудом спасшийся от Кирзы и Птахи, рядом их ждал «на стрёме» третий бандюган.

Он сейчас сидел в своем старом и прогнившем жигуленке с тыльной стороны двора. Во двор заехать они не решились, благоразумно предположив, что их «срисуют» на раз-два. А так как «острая акция», вполне себе предполагала физическое воздействие на терпилу, а по простому гоп-стоп, трое бандитов решили оставить машину подальше, в тени двух раскидистых кленов, где как раз не было уличных фонарей.

Последнего из этой троицы звали «Рыжий», и по примеру своих друганов, настоящее имя у Рыжего тоже было другое. В паспорте он был записан как Валерий Мартынов.

Папа у Валеры был летчиком транспортной авиации. Рыжий и статный, не сказать, что красавец, но в меру обаятельный мерзавец, который любил выпить и… женщин. В один из вечеров, папа «Рыжего» отдыхал с друзьями в ресторане с романтическим финским названием «Лахти», где и повстречал Инну, будущую мать Валеры. Хрупкая, изнеженная и… тоже пронзительно рыжая Инна не смогла устоять перед летчиком с непослушным рыжим чубом, непримиримо выбивающимся из-под синей лётной фуражки с кокардой.

Инна благодушно согласилась потанцевать с красавцем летчиком, выходя на танц-пол уже изрядно захмелевшими ногами. Пару раз она чуть было не упала, зацепившись за ковровую дорожку. Но каждый раз, в самый критический момент, ей на выручку приходила сильная рука кавалера, обхватившая ее хрупкую талию и, один раз даже чуть коснувшаяся груди. А вслед ей слышались тосты подружек-девчонок из-за ее стола: «За союз рыжих!», тут же подхваченные одобрительным ревом с соседнего «лётного» стола.

– Познакомимся?! – не то с вопросом, не то с утверждением обратился он к ней. И тут же, не дожидаясь ответа прошептал в ее ухо, щекочу рыжей бородой —Меня Игорь зовут.

– Инна, – игриво ответила она, заметив что ее длинные рыжие кудри уже успели запутаться в его рыжих волосах.

Танцевали они долго и, в какой-то момент совсем перестали обращать внимании на окружающих. Он прижимал её, обхватив сзади одной рукой за плечи, а другой за талию, изредка скользя чуть ниже. А она и не возражала – прильнула к нему, вжалась, и еле дотягиваясь, обхватила его шею руками. И вдруг она поняла – это её. Её мужчина. Все вмиг для неё сложилось: запах, форма, цвет, сила… И тут же включилось воображение, которое дорисовало идиллическую картину будущего. У них будет ребенок. Один. Мальчик. Да, только один мальчик и… непременно рыжий.

Когда через минут десять он предложил ей выйти подышать, она не возражала, и уже знала что будет дальше. В ответ она только чуть кивнула и призывно заглянула в его глаза. В этот момент в этих глазах была бездна желания и страсти. И он снова, как в первый раз, обхватил её и не давая опомниться, повел по темному коридору, подальше от людских взглядов. В коридоре он вдруг резко остановился и обнял ее так, что ей показалось, она сейчас хрустнет и осыпется. Поцелуй длился до тех пор, пока его мощные и нежные руки, не исследовали её всю: шею, затылок, груди, бедра…

– Боже, – шептала она от удовольствия и чуть озираясь, не видит ли кто-нибудь.

А дальше у неё всё было как в тумане. Он поднял и нес ее на руках, а она послушно повисла на нем, крепко обхватила его ногами и руками, словно маленькая девочка. Снова какой-то коридор, потом какая -то дверь, которую он открыл с ноги. Немолодая уже, деревянная дверь поддалась и со скрипом распахнулась.

«Что это? Подсобное помещение? Кабинет?» – промелькнуло у неё.

Зайдя внутрь, он тут же закрыл дверь, всё так же пнув её ногой. В полумраке небольшой, прямоугольной комнаты угадывались очертания стола и двух шкафов. Свет был выключен и только из узкой фрамуги высоко у потолка, в комнату проникали тусклые желтые отблески ночных фонарей. Темная комната, желтый свет фонарей и двое рыжих, – только и успела подумать она, даже не заметив, что он уже успел снять с нее платье, лифчик, а затем и трусики.

Он вошел в неё прямо здесь, вжав спиной в стену – грубо и с каким-то звериным рыком. Инна не сопротивлялась, а напротив, запрокинув голову и жадно ловя губами его губы, прятавшиеся в рыжей бороде, насаживалась со стоном на его член снова и снова. Она уже не помнила, сколько раз кончила. Ей казалось, что он трахал её вечность. Она всеми оставшимися силами пыталась найти выход той чудовищной энергии, которая штормила, пронизывала её, выворачивала наизнанку. Чтобы не закричать, она кусала в кровь свои губы и раздирала его спину своими ярко алыми ногтями. А он без устали и все с тем же звериным рыком входил в нее снова и снова. Кажется она даже потеряла сознание: раз, или два или больше…