Полная версия
Югославия в огне
Генерал внимательно посмотрел на Бестужева:
– А этот фон Ромберг – вообще пустой человек. Заявляет, что ничего не пишет – а сам строчит стихи как проклятый. И пытается просунуть во все журналы и газеты. Только никто не берет. От безысходности вроде стал даже на немецком пробовать писать, да только куда ему переплюнуть Гете с Шиллером. Сами немцы это прекрасно понимают и фон Ромберга тоже не привечают. Вот он и дурит голову таким наивным людям, как вы.
Бестужев сжал край стола так, что пальцы побелели.
– Так что же мне делать, Александр Александрович?
Генерал разгладил пышные усы.
– Прежде всего, успокоиться. Потому что наконец вы сделали правильный шаг – пришли сюда, где вам помогут. Мы специально создали организацию из бывших офицеров, которая будет помогать всем, чем может, таким же бывшим офицерам. Поддерживаем тесную связь с камер-юнкером Сергеем Палеологом – бывшим посланником Юга России в Белграде, который ныне входит в Государственную комиссию по русским беженцам при Министерстве иностранных дел Югославии. А по сути, руководит делами этой комиссии. Через него тоже получаем кое-какую помощь, которую затем распределяем по нуждающимся. Но главный совет, который могу вам дать, очень простой: надо полагаться прежде всего на себя. – Генерал поднялся из-за широкого письменного стола, надел фуражку, взял в руки тяжелую трость. – Пошли – сейчас постараюсь определить вас на работу.
Теплоэлектростанция «Электрана-Топлана Загреб» располагалась на окраине города, в районе Трешневка.
Полковник Бестужев улыбнулся:
– У меня как раз последний ординарец был из села Трещевка. Но только Воронежской губернии.
Генерал Адлерберг ничего не ответил и толкнул тяжелую дверь здания дирекции, обитую металлическим листом. Поднявшись на второй этаж, он кивнул помощнику директора:
– Я к господину Готовацу.
Людевит Готовац, широкоплечий грузный мужчина с гладко выбритым лицом и коротко стрижеными черными как смоль волосами разговаривал по телефону. Он кивком головы указал генералу и Бестужеву на стулья вдоль стены и продолжил разговор. Усевшись на скрипучий деревянный стул, Бестужев внимательно вслушивался. Похоже, он несколько переоценил близость хорвато-сербского языка к русскому – он улавливал лишь отдельные слова, да и то не так часто, как хотелось бы, а общий смысл разговора совершенно ускользал от него.
Закончив разговор, директор Готовац повернулся к Адлербергу:
– Добар дан, господине. У вас дома горят все электрические лампочки? Если не горят, мы можем прибавить выработку! – И сам рассмеялся своей шутке.
– Я привел к вам человека, который и сможет увеличить выработку энергии. Бывший полковник Владимир Бестужев, прошу любить и жаловать.
Людевит Готовац покачал головой.
– У нас нет ни одной свободной позиции, генерал. Или вы думаете, что у меня бездонный список вакансий? Вы же только на прошлой неделе привели очередного своего знакомого. Он сейчас работает в транспортном цеху.
Генерал Адлерберг вздохнул:
– Люди все прибывают, господин Готовац. Вы даже не представляете, сколько человек бежало из России. И я стараюсь помочь каждому. Господин Бестужев отлично технически подкован и может сослужить вам хорошую службу.
Готовац достал какие-то тетради с записями и стал быстро просматривать их.
– Исключительно из уважения к вам, господин генерал. Есть лишь вакансия помощника слесаря. Но, боюсь, занять ее будет для бывшего полковника как-то неприлично.
– Я согласен стать помощником слесаря, – торопливо произнес Бестужев.
Придя домой, в крошечную квартирку в той же Трешневке, на Чаковецкой улице, Бестужев долго мыл руки с мылом. Но металл и машинное масло так глубоко въелись в кожу, что почти не отмывались. Вздохнув, он прошел в маленькую гостиную. Диана отложила в сторону книгу и подняла глаза на него.
– Ты принес что-нибудь поесть, папа?
– Да, купил по дороге отличный свежий хлеб. – Полковник осторожно выложил на стол бумажный пакет, боясь, не впитался ли в свежий хлеб противный запах машинного масла. Сегодня он целый день разбирал один агрегат, который заменили месяц назад и теперь определили на запчасти.
Диана улыбнулась:
– От тебя пахнет разными шестеренками. Или чего ты там приводишь в движение.
– Шестеренки приводят в движение мощные турбины, – возразил отец. – А мы лишь следим за их исправностью. – Он покачал головой. – Нет, пока мне не доверяют никакой сложной работы. Похоже, присматриваются и заставляют заниматься разными мелочами. Сегодня и грузчиком пришлось поработать на разгрузке трансформаторов, и видишь – даже ботинок порвал. А где его чинить – не знаю.
– По-моему, хорваты вообще стараются не чинить старую обувь, а сразу выбрасывают.
Полковник присвистнул:
– Если мне придется потратиться на новые ботинки, у нас вообще денег не останется. Ладно, попробую взять шило и шпагат и починить сам.
Диана подошла к нему:
– Можно я задам тебе один вопрос, папа?
– Да, конечно. – Он настороженно посмотрел на нее.
– Сегодня в русской школе мальчишки дразнились: Диана, Дианка, маленькая… – Она покраснела. – Засранка.
Полковник Бестужев вспыхнул:
– Почему ты слушаешь каких-то глупых мальчишек? Эх, был бы я рядом, я бы так им взгрел! Прямо этими руками, пропахшими маслом, чтобы потом им было долго не отмыть противного запаха.
– Они смеялись потому, что у меня необычное имя. Ни у кого такого нет. У нас в классе учатся три Марии, две Натальи, даже две Варвары и две Софьи. А Дианы, кроме меня, больше нет. – Лицо дочери съежилось так, что Бестужеву показалось – она вот-вот расплачется. – И еще мальчишки кричали, что такого имени, как у меня, вообще нет в православных святцах. Значит, я не православная.
Полковник прижал дочь к себе.
– Проклятые мальчишки, болтают, чего ни попадя. Оторвать бы им языки… Имя у тебя действительно не совсем обычное – для России. А для Европы оно нормальное. В Англии, может быть, каждая десятая девчонка – Диана.
– Но мальчишки правильно сказали, что такого имени нет в святцах? Или они соврали?
Полковник Бестужев помолчал.
– В святцах его действительно нет. Потому что эти святцы были составлены бог знает когда. И были напичканы именами святых, про которых все уже давно забыли. Но только их именами и можно было называть детей! Наша церковь насмерть стояла, чтобы не позволить родителям назвать своих детей так, как им хочется. Многие специально прошения писали в духовную консисторию, чтобы получить разрешение вне заведенного порядка, но лишь единицам удавалось чего-то добиться.
– Но как же тогда… мне дали это имя? – Глаза Дианы расширились.
– Так назвать тебя хотела твоя мать. Она в молодости, еще когда училась в институте благородных девиц, сыграла роль Дианы в пьесе «Собака на сене» Лопе де Вега. Ей аплодировали, говорили, что у нее артистический дар… И она решила, что если родит девочку, то назовет ее Дианой. А если мальчика – Владимиром, в честь меня. – Он провел рукой по лицу, словно отгоняя черные воспоминания. – Но когда ты родилась и я попробовал дать тебе нареченное имя Диана, церковь тут же воспротивилась. Да так, что я прибежал домой и сказал жене, что надо срочно менять твое имя на какое-нибудь стандартное из православных святцев. На тот день, когда ты родилась, было три варианта имени…
Он вскочил на ноги, быстро заходил по крошечной комнате.
– Но твоя мать… она никогда не любила уступать. Особенно человеческой глупости. И тогда мы поехали в Грузию. В грузинских православных святцах есть специальное упоминание про сто тысяч мучеников, погибших за Грузию и претерпевших муки за грузинскую православную веру. И ты имеешь право назвать ребенка именем одного из этих ста тысяч мучеников. А поскольку ста тысяч имен, как ты понимаешь, никто не способен перечислить ни в какой книге – ни бумаги, ни полок для их хранения не хватит… На практике это означает, что в Грузии тебя могут назвать любым именем, сказав, что это – имя одного из ста тысяч мучеников, и его признает священник. В грузинском храме нам выдали метрику на имя Диана Бестужева, а поскольку Грузинская православная церковь официально является частью Русской православной церкви, в Петербурге не осталось ничего другого, как признать наречение имени Диана правильным.
Девочка сжала руки.
– Значит, я могу гордиться этим именем? Раз на нем настояла мама? А мальчишки – и вправду дураки?
– Мальчишки, конечно, дураки. А твоя мать… – На глаза Бестужева навернулись слезы. – Как же жалко, что ее нет с нами…
Годы пролетели незаметно. К 18 годам Диана Бестужева заметно вытянулась и почти сравнялась в росте с хорватскими девушками, которые в среднем были выше русских. У нее исчезла угловатость подростка, и она быстро превратилась в миловидную молодую девушку с гибкой талией. Лицо – в форме сердечка, а глаза – серо-стальные, будто хранящие цвет Северного моря, обрамлены густыми черными ресницами. Прелестный рот с блестящими белоснежными зубками и чуть розоватые щеки. От матери ей достались высокие скулы, а от отца – великолепная осанка и прямая спина, на которую тяжелыми волнами спадали ее густые каштановые волосы. Она была чрезвычайно сдержанна, очень далека от всякой экспансивности и по своей манере держаться напоминала скорее уроженку Норвегии или Швеции. За семь лет, проведенных в Загребе, она научилась бегло говорить на сербско-хорватском языке и выучила слова национального гимна Королевства Югославии. Этот гимн был очень сложным и состоял из трех частей – три его первых куплета были соответственно первыми куплетами гимнов трёх частей королевства, Сербии, Хорватии и Словении, а венчал все четвертый куплет на сербском, в котором Бога призывали хранить короля Петра и весь его род. Диана выучила также молитву «Отче наш» на сербско-хорватском и другие главные молитвы. Она сохранила привычку к чтению, усвоенную в детстве. Только теперь наряду с русскими она брала в библиотеке и книги на сербско-хорватском. И удивлялась, что книги ей всякий раз выдавали новые, практически не зачитанные. Судя по всему, жившие бок о бок с ней хорваты читали крайне мало. Ее любимыми произведениями были «Коралловая нить» и «Песни четырех архангелов» Владимира Назора и «Водоворот» и «Через тернии» Ульдерико Дональдини.
Когда она закончила школу, отец сказал:
– Ну все, Диана, теперь ты взрослая и тебе надо думать о будущем. Кем ты хочешь стать?
Диана Бестужева задумчиво посмотрела на отца. Он по-прежнему работал слесарем на электростанции «Электрана-Топлана Загреб» – после трех лет работы помощником слесаря, когда он делал почти все то же самое, что и сам слесарь, только получал половинную зарплату.
– Я хотела бы пойти по медицинской части.
– Отличная идея! Медицинская профессия всегда будет востребована.
Диана покраснела:
– Хирургом, думаю, мне не стать – для этого надо учиться всю жизнь, и работают там почти одни мужчины. Но есть такая область – стоматология. Можно закончить курсы медсестер стоматологического кабинета и потом работать у какого-нибудь зубного врача.
– Я вижу, ты все уже решила…
Диана тряхнула головой:
– Да, я уже почти записалась на эти курсы. Но за них нужно заплатить…
Владимир Бестужев закряхтел:
– Денег почти нет, но я тебе дам. Займу у своих коллег, в конце концов. Приступай к занятиям!
Курсы медсестер растянулись почти на год. Потом Диану направили на практику в стоматологический кабинет доктора Фридриха Кранкенбаума в Граце. Там она проработала два месяца, постигая премудрости этой профессии на практике. И только когда она вернулась в Загреб с положительным отзывом от доктора Кранкенбаума, ей разрешили подать заявку на сдачу экзаменов. Сами экзамены превратились в мучительный марафон – за несколько дней предстояло заново освежить в памяти весь курс, который она проходила в течение года, и все сдать на отлично. Ошибки не допускались, за этим очень строго следили экзаменаторы. И наконец в августе 1930 года она получила заветный диплом!
Отец предложил отпраздновать это событие в ресторане в центре Загреба. Он надел свой лучший костюм, который смотрелся довольно старомодно – был куплен еще шесть лет назад, а с тех пор мужская мода изменилась. Диана надела свое лучшее синее платье и водрузила на голову кокетливую черную шляпку – приятный пустячок, который она вывезла из Граца.
Они заказали жареную рыбу с картошкой, салат и вино с полуострова Пелешац – не самое дорогое, но отличное по вкусу.
– Поздравляю тебя, доченька, – сказал отец и отпил вина. Диана заметила, что его рука, сжимавшая бокал, чуть заметно дрожит – он слишком много трудился, да и годы уже сказывались…
– И что теперь? Пойдешь работать?
– Пока нет, папа, – вздохнула она. – Сейчас август – все либо уехали на летние каникулы, либо вот-вот начнут разъезжаться. И не вернутся уже до середины сентября. Тогда и надо начинать поиски места. – Она робко улыбнулась. – У меня есть некоторые наметки, но сложно сказать, что из этого получится. И получится ли. Мест на самом деле не так уж много. А желающих… Это все те девочки, которые учились на моем курсе и тоже успешно сдали экзамены. Можешь себе представить. – Она сжала руку отца. – Но я все равно очень благодарна тебе за то, что ты оплатил учебу. Теперь у меня есть диплом, есть навыки медсестры, и это уже кое-что.
Владимир Бестужев проглотил комок в горле.
– Знаешь что? Я закажу молебен в Преображенском соборе, чтобы ты обязательно нашла работу.
В начале октября 1930 года Диана Бестужева пришла на собеседование к стоматологу Мирославу Маруличу. Его кабинет располагался на улице Кордунска – не самой престижной, но все равно одной из центральных. Он был не хуже кабинета доктора Кранкенбаума в Граце, разве что специального оборудования было чуть поменьше.
Доктор Марулич, высокий костлявый мужчина с орлиным профилем, неприязненно взглянул на Диану:
– У вас нет опыта работы. Два месяца в клинике Кранкенбаума не считаются – вы просто совершили туристическую поездку в Грац, обозрели местные достопримечательности и вернулись в Загреб, чтобы сдать формальные экзамены. – Он постучал длинными тонкими пальцами по столу. – Знаю я, как все это делается! Практика и только практика – вот что отличает настоящую медсестру. Мне здесь не нужны ни ученики, ни подмастерья – нет ни времени, ни сил, чтобы возиться с ними и натаскивать. Если бы вы были профессионалом с хорошим послужным списком, я, быть может… А так… – Он выразительно пожал плечами.
Диана опустила глаза. Доктор Марулич был уже четвертым стоматологом, которого она посетила. Три других уже успели отказаться от ее услуг. И у нее крепло предчувствие, что, быть может, ей придется все-таки снова обращаться к доктору Кранкенбауму в Граце, падать ему в ноги и умолять, чтобы он взял ее на работу. Или пристроил где-то в Австрии.
Но она все-таки сделала последнюю попытку:
– Я не могу вас ни в чем убедить, господин Марулич – я действительно имею крайне мало практики. Но я могла бы предложить вам такой вариант: я бесплатно поработаю в вашей клинике месяц, как стажер, ради того, чтобы набраться хоть какого-то опыта. По крайней мере, так мне будет легче обращаться потом к другим стоматологам. Но, если вы против, я…
Мирослав Марулич нахмурился.
– Одна моя медсестра очень некстати заболела. Причем вместе с ребенком. Так что потребность в свободных руках есть. Как раз на месяц. Но учтите: вам придется еще и исполнять обязанности уборщицы – мыть полы, выносить мусор, следить за чистотой в автоклавной.
Диана обворожительно улыбнулась:
– Как раз этому меня и учили на курсах медсестер.
Месяц пролетел так быстро, что Диана даже не заметила. Она сильно похудела – Марулич не платил ей ни динара, и приходилось отчаянно экономить на еде. Ведь брать лишние деньги у отца она не хотела – было смешно, чтобы он оплачивал ее расходы после того, как уже оплатил ее длительную учебу и она нашла работу.
В конце пятницы Марулич остановился возле нее. Его орлиный профиль навис над Дианой, и она испытала неприятное чувство.
– Прошел месяц, госпожа Бестужева. Признаться, поначалу я был очень недоволен вами: вы все путали и одновременно путались под ногами. А то, как вы мыли коридор, – ниже всяких похвал.
– Извините. Я старалась, как могла. Если и были ошибки, я всегда стремилась их исправлять.
– Это я заметил, – вздохнул Мирослав Марулич. – И примерно неделю назад поймал себя на мысли, что у вас хоть что-то стало получаться. Не все, нет – но хотя бы хоть что-то. – Он посмотрел ей в глаза. – Если я сейчас скажу вам, что вы свободны, вам придется снова бегать по всем стоматологам Загреба, а может быть, и соседней Австрии, и опять искать работу. Я мог бы предложить вам другой вариант. Я согласен продлить ваш испытательный срок еще на четыре месяца и при этом платить вам треть от обычной зарплаты. Если вы хорошо зарекомендуете себя, можно будет подумать и о дальнейшем повышении.
Диана закрыла глаза. Старый мерзавец с орлиным профилем просто эксплуатировал ее! Она работала отлично, она делала все, что от нее требовалось, и даже больше, а он просто нашел возможность платить ей какие-то жалкие проценты от того, что она должна была по справедливости получать.
– Я почла бы за честь, доктор Марулич, если бы смогла проработать у вас еще четыре месяца, – услышала она свой голос.
В мае 1931 года Марулич согласился платить ей 60 процентов от обычного оклада медсестры. Обязанности уборщицы при этом с нее никто не снимал – наоборот, их стало даже больше. Две другие медсестры, Ана Буковац и Кристина Шулетич, проходили мимо нее, задрав нос – они работали у доктора Марулич почти пять лет, были коренными загребчанками и получали полную зарплату. К тому же муж Аны Буковац служил в полиции и тоже неплохо зарабатывал.
Но Диане было наплевать. Главное, что она получила наконец постоянное место и постоянный заработок, пусть и не такой большой, на который надеялась, и могла не бояться за завтрашний день.
Теперь она боялась за здоровье отца. Он стал как-то очень странно и очень быстро уставать. У него пропал аппетит, и он сильно исхудал. Когда он возвращался вечером с работы, то часто просто засыпал в кресле, и ей приходилось будить его, чтобы он перебрался на кровать. И еще его стало часто знобить, хотя погода стояла вполне теплая.
Но когда она просила, чтобы он показался врачам, отставной полковник неизменно отказывался:
– На Юго-Западном фронте я попадал в такие передряги, которые тебе и не снились, и ничего – потом все проходило или зарастало, как на собаке. Возраст, чего ты хочешь – поэтому я и засыпаю днем. Но разве я могу позволить себе уйти на пенсию? Это в прежней России я получал бы огромную полковничью пенсию и жил в собственном имении и ни в чем бы себе не отказывал. Прав был генерал Адлерберг – профукали мы Россию своей пустопорожней болтовней и рассуждениями о всякой всячине, а сейчас уже ничего не исправить. Погляди на тех же хорватов и сербов – мало говорят, книг почти не читают, стихов не любят, только песни петь любят – зато дело делают. А дела у них идут как нельзя лучше.
В конце концов Диана не выдержала и бросилась к доктору Сергею Салтыкову. Уроженец Вышнего Волочка, занимавшийся хирургической практикой в Петербурге, продолжил свою деятельность в Загребе и стал академиком Хорватской академии наук и искусств.
Выслушав ее сбивчивый рассказ, Салтыков помрачнел. Диана сразу заметила это и ее сердце упало.
– Ваш отец мужественный человек. Он не раз смотрел смерти в лицо на фронте. Но сейчас ему грозит смертельная опасность – еще большая, чем во время боев Первой мировой войны и Гражданской.
Диана замерла, боясь пошевелиться.
– То, о чем вы мне рассказали, указывает на самую страшную для человека болезнь – на рак. Спасение может быть только одно: надо оперировать, и немедленно!
Впервые за много лет отец закричал на Диану. Правда, кричал он очень слабым голосом:
– Ты хоть представляешь, во сколько это обойдется? Да я никогда в жизни не заработаю таких денег! Это просто безумие.
– Безумием будет умереть, не получив медицинской помощи, – сказала Диана дрожащим голосом. – Поедем в больницу, папа. Доктор Салтыков ждет нас.
Она почти вытолкала отца из крошечной квартиры.
Сергей Салтыков внимательно осмотрел Бестужева, взял несколько анализов и отправил их в лабораторию. Потом посмотрел на Владимира Михайловича и сказал:
– Лаборатория покажет точнее, но, в общем, все и так понятно. У вас рак желудка. Возможно, есть уже и метастазы – рак развивается быстро, а вы его запустили, батенька. – Он закряхтел. – На вашем бы месте я, не откладывая это ни на час, готовился к операции.
Полковник молчал.
– Владимир Михайлович…
Бестужев посмотрел на доктора.
– Во сколько все это обойдется? Операция… и все остальное?
Салтыков развел руками.
– Не буду скрывать – лечить рак недешево. А потом, когда зашьем швы, вам еще и лекарства потребуются. Они тоже недешевые, потому что привозят их из Германии и Америки. В Хорватии своих, к сожалению, пока не научились производить.
Бестужев сглотнул комок в горле.
– У меня таких денег нет.
– Я прекрасно вас понимаю. Но вы же бывший офицер. Причем не рядовой – полковник. А среди бывших офицеров императорской и Добровольческой армии действует система взаимопомощи. В Загребе ее по-прежнему возглавляет генерал Александр Александрович Адлерберг, которого, не сомневаюсь, вы хорошо знаете. Ему помогает участник Русско-японской войны генерал Даниил Павлович Драценко. Есть еще и адмирал Федор Вяткин, который возглавляет Союз русских офицеров в Хорватии – я знаю, он тоже многое делает для бывших военных. Давайте договоримся так: мы отложим операцию на один день, а вы пока обойдите всех этих людей и соберите необходимые деньги. Ваша дочь вам поможет в этом.
Поездки по Загребу были утомительными и отняли много сил – отец стал совсем слабым и с трудом передвигался. А может, ему было слишком унизительно просить денег на спасение собственной жизни. Но генералы Адлерберг и Драценко и адмирал Вяткин без лишних разговоров выдали ему столько, сколько требовалось. Они понимали: сейчас время играет против Бестужева и важна каждая минута.
– Все. – Глаза Дианы светились. – Деньги собраны. Я тоже возьму все свои сбережения, добавлю к тому, что нам вручили генералы и мы завтра утром поедем в клинику к доктору Салтыкову. Я звонила ему – он уже ждет нас и готовится к операции.
– Так и сделаем, – кивнул отец. Его лицо приобрело нездоровый сероватый оттенок, но Диана надеялась, что после операции он будет выглядеть лучше.
А главное, будет жить!
Поездка в больницу, где отцу окончательно выставили страшный диагноз, и весь этот суматошный день с беготней по генералам настолько утомили ее, что она уснула, едва коснувшись головой подушки. Завтра надо было встать как можно раньше, чтобы успеть подготовиться к поездке в больницу.
Но когда Диана проснулась утром и побежала в спальню отца, чтобы разбудить его, там никого не было.
Отец исчез.
Когда он вернулся вечером, от его одежды пахло машинным маслом. Он прошел в гостиную и упал в кресло. В его лице не было ни кровинки.
– Ты был на работе?! Господи! – Голос Дианы задрожал. – Я везде тебя искала, но не думала, что ты пойдешь на работу.
– Я сам не думал, что пойду. Но все-таки дошел. И поработал. – Он расстегнул воротник рубашки. – Боже, как же я устал.
– Тебя же ждал доктор Салтыков! Для операции!
Полковник Бестужев покачал головой:
– Я не буду ее делать.
– Но ты же вчера сказал, что будешь!
– Сказал – а потом передумал. Зачем мне операция? Она все равно ничего не даст. Я это чувствую. Рак все равно не победить.
– Но мы же собрали на нее деньги! Доктор Салтыков ждет тебя! Ты… ты… – Диана разрыдалась.
– Нет, нет и нет! Пусть все идет, как идет, – прошептал Бестужев.
– Ты с ума сошел, отец!
– Это моя жизнь, Диана. И я ею распоряжаюсь так, как хочу. Ни командование, ни Ставка, никто другой мне не указ – это решаю только я сам. Имею право.
– Ты просто убиваешь себя! – зарыдала Диана.
Но полковник Бестужев уже спал в кресле и ничего не слышал.
Месяц спустя он пришел домой, с трудом опустился в кресло и посмотрел на Диану.
– Сегодня был мой последний день на работе. Я взял расчет и сказал, что больше не выйду.
От этих слов Диану пронизало холодом.
– Я больше не могу. – Отец помолчал. – Гаечный ключ выскальзывает из рук. Они его больше не держат. Буду теперь сидеть дома. – Он посмотрел на дочь. – Ничего, уже немного осталось.
Минуту спустя он снова спал в кресле.
В ночь под Новый год Диана проснулась среди ночи, как будто ее пронзило током. Ей слышался какой-то слабый голос.
