Девочки. Повести, рассказ

– Тихо, не хватало соседям нас ещё слушать.

Муж как-то быстро подчинился. Баринову вообще тяжело было чем-то напугать, закалка у неё была с детства. Папа всегда говорил: «Пусть люди будут все, как люди, а ты крутись, как чёрт на блюде!», вот она и крутилась.

– Лёшенька, ну, поздно же, люди спят, – мягко и спокойно продолжила она.

Сняла обувь и спокойно, будто не замечая его гнева, пошла на кухню и включила светильник. Он шел за ней.

– Вот именно, что спят, а ты шляешься опять, – наступал муж.

– Так я же с работы, Лёш. – Она не сдавалась.

– Время – десять сорок пять, Надь! Какая работа?!

– Так отчёт писала, Лёшенька. Конец месяца же. А сегодня ж ещё… ты не представляешь. – Она замолчала, выдерживая паузу.

– Что там ещё? – Он нервно постукивал ногой.

Надя наморщила лоб, между бровей образовалось две чёткие вертикальные складки. Лицо её выражало недовольство и обиду.

– Да зачем тебе это всё? Там… – она продолжила, чуть всхлипывая и наигранно, и замолчала.

– Хватит нервы мотать, начала – говори.

– Да, Сафонов гад, так орал на меня, Лёш!

– Чё орал?

– Да я же неспециально, я же для них стараюсь. Ну, приписала ему цифры в путевом листе. Сами потом за соляркой придут.

– Ну!

– А где я им найду лишнюю? А тут хоть немного можно списать. Никто потрудиться не хочет. Для них же стараюсь!

– Ну, так чё было-то?

– Он сказал, расскажет начальству о моих махинациях, что я сука конченая и что все узнают о моих фокусах!

– Ни хрена се! Да он оборзел в конец! А чё ты мне сразу-то не сказала? Я перетру с ним завтра.

– Да не надо, Лёш, завтра выходные, да и я уже…

– Ты чё, после этого ещё говорила с ним?

– Шоферня же, чё сдуру ни скажет… На всё обращать внимание?

– Как это – на всё? Он тебя сукой назвал!

– Ну, назвал и назвал, что делать? Поревела посидела. Два часа не могла прийти в себя, потом ещё и отчёт переделывала, вот и задержалась поэтому.

– Да по щам ему надо надавать! Обычный водила, а гонору! Чистюля нашелся.

– По щам, по щам! – Надежда потянулась к мужу, обвилась вокруг него всем телом, начала обнимать и целовать его.

– Защитник мой любимый. Ой, дети спят? – спросила, оторвавшись ненадолго от мужа.

– Засыпали вроде, – нехотя ответил тот и прильнул к её телу.

Можно было подумать, что это какой-то дешёвый спектакль. Если бы кто-то мог посмотреть со стороны, он бы сразу раскусил её хитрости, но никто не мог и муж тоже. Он слушал её, сладкозвучную сирену, он был слаб перед её уловками, защищался как мог, ерепенился, но всё равно всегда сдавался.

Жена знала, чем погасить скандал. Надя любила секс. Она как-то давно догадалась, что он ей может помочь в жизни. Её тянуло к мужикам, с ними было всё как-то понятней. Она и думала, как они, и часто была резка в высказываниях и в делах. В кругу мужчин её всегда принимали за свою. Почти все мужики уступали ей. Даже чужие, если сразу не шли на контакт, то потом она всё равно переводила тех, кто был ей нужен, в разряд друзей.

Живя замужем, она делала, что хотела. Хотя в последнее время Лёшка стал подозрительнее, она всегда находила способы погасить его нытьё. Показалось ей, что муж узнал про Димку. Но она прогнала эти мысли.

После кухни они пошли в спальню, Алексей попытался пристать к ней ещё раз, но Надя отказала. «Хватит мне сегодня!» – подумала она.

* * *

На следующий день их дети Серёга и Олежка проснулись около девяти и уже готовили завтрак. Надя приучила их к самостоятельности давно. Помнилось бабушкино: «Дитятко, что тесто: как замесил, то и выросло», вот и учила парней всему, что пригодится. Обо всем приходилось думать и всё просчитывать, по возможности потому что дома её не было частенько, да и мало ли что в жизни случится. Вот такая была её материнская любовь, и чувствовала она, что делает верно. Иногда прикрикнет, иногда промолчит, не орала, когда долго не приходили домой или являлись грязные по локоть, пацаны же.

Самой ей никогда не давали набегаться вдоволь. Отца рано не стало, «с сердцем у него что-то не так», как мать сказала, «враз умер». Был он сильным, коренастым мужчиной, не красавец, но и не урод. Мама тоже была небольшого роста, не особо видная с лица, обычная деревенская женщина, но характер у обоих был, как камень. Уж если за что брались, доводили до конца. И дети их, Надя и Егорка, младшенький, пошли в них. Вообще, мать наградила дочку крупным носом и скулами, как у монгольского воина, выступающими вперед, а заодно и твердым характером, слабиночки ей не давала, не жалела, всё больше приговаривала: «Ничё, Надька, сдюжишь!» или «Смотри, Надюха, спуску никому не давай!».

Жили они в далеком маленьком посёлке, свое хозяйство держали. Всё у них было: корова, теленок, свиньи, куры, даже кроликов разводили. Любила Надя родные места, хоть и приходилось в школу за восемь километров ходить. Но когда отца не стало, им пришлось переехать в соседнее Кошкино, снабжение там было получше, совхоз процветал, да и не находишься в школу за тридевять земель, ещё и мамке помочь надо по хозяйству. Наде тогда исполнилось двенадцать, а Егорке – восемь.

Она как-то сразу стала главной в семье, за отца. Договаривалась с мужиками, чтобы поле вспахали, прибивала гвозди, если была нужда, во дворе что-то ремонтировала, грядки вскапывала, ведра тяжелые таскала. Ничего не боялась делать: где мать подскажет, где своим умом доходила. И корову могла подоить и свиней накормить, и еду частенько готовила, а когда приходила очередь пасти скот, они с братом вдвоем уходили в поле на целый день. А там огромное стадо, коров тридцать – пятьдесят, когда сколько выпускали, бегай за ними весь день, и всех надо было привести обратно, ни одну не упустить. Ответственность большая, но Надя ничего не боялась, да и некогда думать, кто ещё, кроме неё, будет делать, мамка-то в совхозе.

В школе, если кто-то решал посмеяться над ней или, не дай бог, обидеть, она могла так взглянуть своими «карими брызгами» – желание подходить к ней пропадало. Стоит бывало, брови вразлет, зубы стиснуты, смотрит, как волк. Такая злоба от неё исходила – жуть.

Однажды какой-то пацан из класса постарше отпинал Егорку, шутя так, выпендриваясь перед одноклассниками да ещё приговаривая, чтобы тот валил туда, откуда приехал. Брат рассказал сестре, та недолго думая подкараулила этого старшеклассника за школой, с поленом в руках. Шла на него в упор, как в атаку, обзывая какими-то едкими своими словечками, даже матом. В конце концов припечатала его поленом по спине и грозно приказала, чтобы он не смел подходить к ней и брату. Парень струхнул, решил, что она сумасшедшая, но с тех пор никто к ним не приставал.

Деревня-то слухами живет. Побаиваться её стали. Вот так и жила Надя, помнила мамкино «спуску не давай», надеялась только на себя, крутилась как могла. Потом подросла, черты лица изменились, стала красивее, или, скорее, обаятельнее, с тем же магнетизмом в глазах, только теперь ещё к нему добавилась женская чертовщинка. Бывало, просто посмотрит на человека, а он делает, что она хочет. Губы пухленькие, глаза большие, вот только нос остался великоват, но он её не портил. При взгляде на неё представлялась красавица Шахерезада из восточных сказок. Такая же темноволосая, привлекательная и хитроумная. А этот Егоркин школьный обидчик, Валерка, ещё и начал ухаживать за ней, караулил у подъезда, чтобы только постоять с ней рядом хоть минутку.

Надя уже в свои пятнадцать лет знала себе цену, крутила парнями как могла и углядела среди прочих спокойного и надёжного Алёшку, который только что пришел из армии. Они встречались в клубе на танцах, потом она позвала его пару раз проводить её до дома, а буквально через неделю знакомства затащила его в койку, пока матери дома не было.

И, как она это частенько делала, пропала. Парень долго не мог понять, что случилось, искал встречи, но Надя избегала его, а однажды, будто случайно, увидев, рассказала о том, что встречаться им больше не надо, что она беременна и будет убирать ребёнка, потому что стыда теперь не оберешься. Но Лёша ни о ком другом, кроме Нади, и думать не мог и тут же позвал её замуж, она согласилась.

Конечно, пока взяли справку у врача, пока принесли в сельсовет, насмотрелись и наслушались всего. Долго ещё скандальные разговоры школьных учителей и слухи по деревне не умолкали. Мол, куда такая молодая, позор, жизнь себе портит, и ребёнок явно не Алёшкин, приворожила его ведьма эта, Надькина мать, и в таком духе. Мать дома, конечно, дала дочери взбучку, но при всех встала на её сторону, успокоила, «поговорят и отстанут, каждой новости – три дня».

Но свадьбу всё же сыграли честь по чести. И как только у Нади на руках оказался официальный документ о том, что она теперь замужем, она решила: «Так, на эту жизнь у меня свои планы. Никогда я ничьей не была и не буду, я – вольная птица».

Много вокруг Нади крутилось ухажеров. Валерка даже хотел усыновить её ребёнка, обещал пылинки с неё сдувать, но Надя отказала, а чуть позже стала с ним тайно встречаться. Он с удовольствием исполнял её прихоти, всегда давал ей деньги, соглашался во всем и радовался, как ребёнок, каждой встрече. Позже, когда он перебрался в соседний посёлок городского типа Посьва, они стали встречаться реже, но, когда бы она ни позвонила, он бросал всё и гнал к своей принцессе.

* * *

Своего первенца, Сережу, Надя родила в шестнадцать, второго, Олежку, в двадцать два. Сразу отдала детей в ясли, которые были близко к дому матери. Та взялась ей помогать, забирала парнишек к себе, потому что Наде подвернулась оказия, знакомая устроила её на работу в святая святых, на ту самую нефтеперекачку, на которой можно было такие деньжищи получать, никакому колхознику не снилось. Лёшку она потом тоже пристроила туда же. Вечерами, а иногда только по субботам они забирали детей домой. Уже позже Надя перевела детей в «энэпээсовский» садик.

Начала Надя с уборщицы, мыла полы в производственных помещениях, наводила порядок. А потом как-то само пошло, то один заболеет, то другой, и она послушно подменяла всех, кто просил. Получалось у неё ловко: то за секретаря, то за кладовщика, то за заправщика, то за коменданта, а то и за диспетчера по вертолетам. И так со временем Надежда выбилась в заместители начальника автотранспортного цеха и председатели профкома. Работа, как и власть, шла к ней в руки сама, да и от мужиков отбоя не было.

Муж трудился в цехе связи водителем. Поначалу с работы домой они ездили вместе, но всё чаще супруга задерживалась. Скоро они начали видеться только поздно вечером и в выходные. Слухи о том, что жена его не обделена мужским вниманием, до него не доходили, Надя грамотно бл…вала, как говорили в деревне, комар носа не подточит. Благо были на станции оборудованные вагончики для вахтовиков и других командировочных. Если ей не хватало авантюр, она отправлялась в командировку, «заливала мужу сироп в уши», а он и верил.

Но душой Надя ни с кем не была близка, откровенничала всё больше для вида. Хотя подружка верная у неё была – Любаня, местный фельдшер. Ей, как и Наде, было тридцать один, но выглядела она моложе. Бывало, соберутся на квартире у Любы, та жила одна, и после-рюмочки другой разговорятся, заведут песни. Напьются, напоются, и давай Надька звонить кавалерам. Люба только соглашалась с ней, да ещё и по просьбе подружки звонила Надиному мужу и говорила, что та выпила и уснула у неё, и чтобы он не волновался, а если не верит, пусть придёт и посмотрит.

Они даже пару раз изображали целый спектакль: Люба в разговоре с Лёшей давала ему понять, что она пытается будить Надю, а та не встает и мычит чё-то в ответ. Однажды Алексея это достало, и он пришел посмотреть, что там происходит и, хотя подружки сначала струхнули, когда услышали стук в двери и его голос, но достойно отыграли сцену до конца. Лёша увидел, что Надюха действительно пьянущая, и оставил её у подруги. А той того и надо, она поправила макияж, прическу и уехала с Валеркой, машина которого уже стояла за домом, а утром он привёз её обратно.

Обычно такие «загулы» случались перед выходными. Всё бы ничего, но Люба ужас как не любила врать и вечно ворчала на подругу, когда та приходила с бутылочкой и бралась за свое. Надя каждый раз её задабривала, лезла обниматься, говорила: «Ты одна у меня такая, только ты меня понимаешь и не осуждаешь, куда я без тебя».

Но однажды, когда Надя поехала на какой-то пикник и Люба попросилась с ней, та ей, сама того не замечая, нахамила:

– Люб, ну какой из тебя компаньон на рыбалке? Ты же пить не любишь, целоваться ни с кем не будешь, а просто на природу пялится… Так вон она, природа, выйди за деревню и дыши!

– Я же никому не помешаю, просто посижу.

– Вот именно, а если мальчики захотят ещё чего-нибудь, как я им объясню?

– А может, я тоже захочу? – неуверенно заметила Люба.

– Не смеши меня, кому ты там. – Она осеклась и продолжила: – Чё докажешь, напьются, полезут, да ещё и силой могут взять. Тебе это надо?

– Да нет, – неуверенно ответила Люба, но поняла, что будет мешать подружке.

– Подожди немного, поедем скоро с Лёхой на шашлыки, тебя возьмем обязательно. Там и природа и, может, я кого приглашу, – заговорщицки подмигнула Надя, чмокнула подругу в щёку и убежала.

Она и не заметила, как обидела преданную, тихую, безотказную и свою в доску Любу. Время шло, на шашлыки они сходили, и Надя действительно позвала с «энпээски» какого-то приезжего вахтовика. Но теперь уже, хотя внешне отношения у подруг были хорошие, Люба старалась находить дела по пятницам, и совместные их посиделки почти прекратились. Да и вахтовик оказался мужик не промах, начал ходить к Любе, как только приезжал на вахту. И хотя Надя подтрунивала над подружкой, мол, несерьезно всё это, не верь ему, у него таких – вагон, и жена вроде есть, те продолжали встречаться, и вахтовик приезжал всё чаще и уже не только по работе.

Люба стала менее откровенной с Надей и больше не делилась своими секретами, как раньше. Та же не могла без неё жить, подружка была ей нужна позарез, как дому удобный шкафчик. Можно туда что-то спрятать и самой за него спрятаться, если что.

Но нет-нет да и закрадывались в душу Алексея подозрения, и мужики в цеху болтали уже открыто, что жена ему рога наставляет. И он захотел поговорить, но язык не поворачивался. Однажды ночью, в постели, разговор всё же состоялся:

– Надь, я чё сказать-то хотел. – Слова шли трудно.

– Ну?

– Мужики говорят, что… – Он замолчал.

– Что?

– Ну, что я… – Он опять застыл.

– До утра так будем? Говори, если начал!

– Ну, что рогоносец, мол, Баринов.

– Ага? – Надя повернулась к нему, приподняла левую бровь. – И ты им веришь?

– Да нет, Надь, ну, как можно.

– Что можно?

– Да верить им. Но… я бы хотел от тебя услышать, в общем, ну…

– Что ты у меня один?

– Ну да. – Алексей лежал рядом, словно провинившийся пятиклассник.

– Лёш, они же просто завидуют нам. Не слушай ты никого. – Она обняла его и придвинулась ближе. – Я люблю тебя одного, где я ещё такого найду?! – Она снова обняла его и так жарко поцеловала, что ему ничего не оставалось, как обнять и поцеловать в ответ.

– Гады завистливые, я знал, Надюша, что ты так скажешь, – Лёша повторял это, как в бреду, и уже был в полной её власти.

– Не думай о них, я же рядом. – И они продолжили целоваться.

Надя опять победила, обвела его вокруг пальца. Она знала, что всё будет так, как она захочет. Уверенность в себе, как большой твердый стержень, всегда была у неё внутри. В деревне её называли «кремень», мужики между собой называли «бойбаба».

Лёша теперь уже давал отпор мужикам, когда те наседали с разговорами о жене, а Надежда смекнула, что надо быть поосторожней, и когда случилась оказия, подошла к самому говорливому и обаятельному электрику из цеха мужа:

– Ген, видела в профкоме твое заявление на материальную помощь.

– Писал, было дело.

– Вот думаю, что с ним делать?

– А чё делать, имею право, как все! – вздернул нос кверху Генка.

– Конечно, имеешь, но только у тебя не хватает стажа немного.

– Да? Денег очень надо!

– Если ты готов ждать, то и мы можем подождать, но если…

– А чё сделать, чтоб не ждать? – смекнул Гена.

Надя подошла к нему почти вплотную и спокойно, глядя в глаза чуть струхнувшему электрику, сказала:

– Заткнуться и перестать трепать обо мне на каждом шагу, особенно моему мужу!

– П-пы-понял, Надежда Петровна, понял, – промямлил Гена, как побитый щенок, посмотрев на ту, что была младше его лет на десять и ниже ростом.

– Ну, смотри, я тебе верю, – сказала она начальственным голосом.

Потом резко отошла от него и, не оборачиваясь, пошла прочь. С тех пор слухи прекратились. Точнее, до мужа они не доходили.

* * *

В это утро Алексей ещё спал, она же, как всегда, проснулась рано. Потянулась, как любила, всем телом, вальяжно, как львица. В этот момент в комнату заглянул их младшенький:

– Они не спят! – крикнул он Сереже, который уже заканчивал приготовление завтрака на кухне, и улыбнулся любимой маме.

Мама же, ничуть не смущаясь, что она в легком ночном пеньюаре, поднялась с подушки ему на встречу, Олежка подбежал и уткнулся ей в грудь.

– Папа ещё отдыхает, потише. Что у нас на завтрак?

– Яичница с колбасой! – бойко ответил младший.

– Чё разгалделись-то с утра?! В выходные поспать нельзя! – Алексей заворчал и продолжал кемарить.

– Всё-всё, спи. – Она поднялась с постели, надела на пеньюар халатик, взяла в охапку Олежку, и они почапали на кухню.

– А Серёга ещё салат сварганил, – рассказывал ей по дороге счастливый сын.

Он так любил дни, когда вся семья была вместе.

– Помощнички мои! – Надя приобняла их, чмокнула Серёгу в щёку, он увернулся.

– А меня?! – завопил Олежка.

– И тебя. – Она поцеловала и младшего.

– Та-ак, что там у нас вкусненького, или сожгли опять чё-то?

– Да почему сразу «сожгли-то»? Было один раз, теперь всю жизнь помнить будут! – Серёжа ершился.

– Не, мы новый рецепт испытывали, теть Люба дала, – заискивающе затараторил Олежка, он всегда старался всех помирить.

– Ладно, дайте попробовать.

– Не догадаешься, чё там! – Сережа перемешал салат и дал матери ложку.

– Сладкое что-то. Может, ананас? – сказала она, съев половину, и хитро улыбнулась.

– Не-ет! – закричали в голос парни.

– Где тут ананас-то найти, мам, ты чё? – возмутился Сергей.

– Ну, тогда… яблоки.

– Яблоки, яблоки! – обрадовался Олежка.

– Так нечестно, ты знала? – сопротивлялся Сережа.

– Да не знала я.

– Ага, сразу так отгадала? – не сдавался старший.

– Просто я же женщина и готовлю… иногда.

– Блин! А ты поняла, что там ещё макароны?

– Оспади, в салате?

– А, во как я придумал!

– Ну вот, видишь, ты не угадала! Но мама бы потом догадалась, да, мама? – влез в их разговор младшенький.

– Ладно, миротворец, – погладила она его по голове и обратилась к старшему: – Сынок, может, ты и правда поваром будешь, вон как у тебя всё получается! Вкуснятина какая, тока майонеза бы побольше, а так ничего. Папе точно понравится.

– Мам, где побольше-то возьмешь, последнее соскребли, – ответил Сергей.

– Как последнее, я недавно вот заказывала пять банок «Палне»! Съели, что ли? Чё молчим?

– Да… мам, я… это… – Он замялся.

– Та-ак! – Голос матери стал строже.

– Я баночку дал… Маринке Кузнецовой. У них вообще негде это всё достать.

– Негде достать? А меня это волнует?! – Надежда сурово свела брови у переносицы, и две большие морщины, которые ничего не предвещали хорошего, появились на лбу.

Было ясно, что мать недовольна и сейчас начнет ругаться.

– Я заказываю, прошу, за сотни километров, мне везут на перекладных, люди мучаются, а тут, оказывается, сын свою лавочку открыл?! Прекрасно!

– Да мам, я же помочь хотел!

– Помочь?! А ты думаешь, что мне это всё легко дается? Мне что, всю деревню теперь кормить?

– Да я не думал, мам. Просто…

– Вот именно, не думал!

– Ты же сама говорила, что надо помогать, – встрял Олежка.

– Так, помолчи-ка, защитник! Нет, ты мне скажи, сын, ты думаешь, что мне это всё легко достается?

Сережа молчал и дулся.

– Да он в неё втюрился, в Маринку! – хихикая, выпалил младший.

– Ты чё, блин, а! – прикрикнул Сережа, показывая брату кулак.

– Так, понятно, я и забыла, что тебе уже пятнадцать. Ладно, проехали, но чтобы больше без меня никому ничего не давали. Только перестали жить по талонам! И вообще, готовите, так хоть спросите у меня, какие продукты брать.

– Так тебя вечно дома нет, – попытался вставить слово Сережка, – а у отца мы спрашиваем, если что-то надо. Он и про майонез Маринкин знал.

– Ах, знал! Ну, получит ещё свое! С отцом они советуются, отец им опять хороший, а мать – дура!

– Да, мам, я не то хотел сказать, – начал защищаться Сергей.

– И вообще, неча мне тут указывать! Я чё, железная, везде должна успеть? Я вам не уборщица, не прачка и не кухарка! Всё достань, за всем уследи! Конечно, отец им ближе. – Надежда опять сморщила лоб.

– Мамочка, мы же тебя любим! – Олежка подошел и обнял её.

– Конечно, мам, ну чё ты! – Сергей встал рядом. – Я не буду больше никому ничего давать без твоего спроса и макароны в салат крошить не буду, если хочешь.

– Нет уж, ты давай кроши, чё хочешь. – Надя засмеялась и обняла Олежку. – Хоть шнурки!

– Хм, шнурки несъедобные. Вот если бутерброды из колбасы и варенья попробовать?! – повеселел Сережка.

– Что?!

– Ну, я серьезно, французская кухня же!

– О да, нам как раз французской кухни не хватало. В следующее воскресенье у папы день рождения, устроим пир с шашлыками и вареньем. Серёга – за главного! – объявила она.

– Ура! Шашлыки! – завопил Олежка и запрыгал по кухне.

– О, клево, из куриных окорочков? – уточнил Сережа.

– Может, и из куриных, а может, и из… – она замешкалась, – из Олежкиных или Сережкиных.

– Или из папиных, или из маминых, – продолжил дразниться Олежка.

– О да, из мамы уже пора. – Надя захватила у себя за животе складочку. – Вон сколько сала-то. – И они засмеялись.

– Ладно, всё, хватит, я пошла, мне как раз по поводу воскресенья надо с тетей Любой пошептаться.

Надежда зашла в ванную, потом повертелась у трюмо в прихожей и через некоторое время, уже принарядившись, с подкрашенным лицом, появилась в спальне. Муж ворочался, никак не мог заснуть снова.

– Чё вы там орете?

– Да повар наш делился секретами. Лёш, я к Любаньке на часик, надо поболтать, давно не виделись.

– Давно не виделись! – Муж был недоволен. – А скока время-то?

– Десять доходит.

– Чё соскочила? Думал, поваляемся ещё, – игриво начал Алексей.

– Да не знаю, неохота. Любка позвонила, чё-то у неё там случилось, – откровенно врала Надя.

– Чё-то я не слышал звонка. И в выходные нет покоя. Какая же она зануда, а?! Чё у неё может случиться? Взрослая баба вроде! Не может придумать, чё в борщ ло́жить?

– Ло́жить?! – передразнила Надя мужа. – Да ладно, чё с тобой говорить. При чем тут борщ? Завелся с утра! Не, а чё мне уже и к подруге нельзя в выходные? Ты вон на заговенье идёшь?

– Понятно, иду! Это уж традиция, это железно каждый год. Это не трожь! День всех святых.

– Ой, святые, не могу, а вы ещё пьёте, как лошади, в этот праздник, святые?

– Надя, иди ты!

– Я и пошла. – Она отправила воздушный поцелуй и направилась к выходу.

Уже от дверей крикнула:

– Не забудь, сегодня идём к Ворошиловым на проводины.

– Какие ещё проводины?!

– Ты чё, забыл, Тольку в армию забирают. Тоже мне родственничек?! – продолжала она кричать у дверей, уже надевая обувь.

– Да какой родственник, седьмая вода на киселе.

– Неважно, проводить надо парня по-человечески. – Она, уже в обуви, прошла обратно в спальню. – Не хочешь, не пойдем?

– Пойдем, чё делать-то! Ты скоро явишься?

– Да через часик-другой. – Надя была уже у выхода.

– Мам, я только пропылесосил, ну чё в обуви-то! – возмутился Серёжа, увидев, как мать вышла в туфлях из комнаты.

– Ну-ка, цыц! – Она скрылась за дверью.

– Давай недолго там! – громко, чтобы она услышала, гаркнул Алексей.

* * *

Идти Наде нужно было совсем в другую сторону, но надо усыпить бдительность мужа, который опять стал следить за ней. Старший сын однажды рассказал ей, что видел, как отец стоял и высматривал кого-то в окно подъезда. По тому, как только что из дома вышла мама, он смекнул, что не зря. У них-то окна выходили в лес и на задворки деревни, на Молодежную улицу, а что творится в центре, не углядишь. Вот и приходилось отцу выходить с сигаретой в подъезд, вроде как покурить, а сам он тайком смотрел, пошла ли его жена туда, куда сказала.

Не зря Надя сделала этот маневр, потому что, только она ушла, Алексей тут же выскочил в подъезд и проследил за ней. Ничего особенного не увидев, пошел восвояси.