Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II

После разговора с Владимиром Дмитриевичем и его обещания заняться самому этой работой я выслала 18 января эту книгу в Москву. Последнее письмо по этому поводу я имела от Владимира Дмитриевича в мае месяце.

Т<ак> к<ак> после смерти Владимира Дмитриевича было совершенно естественно ожидать всяких изменений в редакционных планах, то я написала его секретарю Клавдии Борисовне Суриковой, прося, в случае явной ненужности этой книги, вернуть ее мне. К. Б. Сурикова ответила мне (17 августа), что рукопись находится в редколлегии сборников «Вопросы истории религии и атеизма» на рецензии и что за сохранность рукописи беспокоиться не следует.

Прошло еще три месяца, и от сотрудника Государственной Публичной Библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, ездившего принимать архив Владимира Дмитриевича, я узнала, что рукопись Марка Константиновича находится уже в Институте Истории у Михаила Марковича Шейнмана178, в какой-то комиссии по координации изданий.

У меня никого нет знакомых в Институте Истории, и потому я решила обратиться за помощью к Вам, Лев Никитич. Узнайте, пожалуйста, все, что возможно относительно этой книги. Нужна она кому-нибудь или нет? Будут ее издавать или нет? Если она не включена в план изданий, то попросите ее вернуть мне обратно. Я была так рада, что отыскала какие-то ее следы. Только бы не потерять ее опять. Ну как можно было предполагать, что она окажется в Институте Истории.

Л. Н. Пушкарев откликнулся на просьбу Л. В. Ему удалось получить сборник, а позже, выполнив необходимую редакторскую работу, выпустить его в Издательстве Академии наук179. Книга состоит из трех разделов, что полностью соответствует композиции, предложенной в свое время М. К.: «Попы и монахи», «Бог, черт и святые», «Богомолы и святоши». Тем не менее издание 1963 г. и сборник 1932 г. не идентичны: исключен ряд текстов как «не отвечающих требованиям данного издания»; исчез раздел «От составителя»; добавлены тексты, записанные позднее и «тематически близкие сборнику»180; произведены изменения в структуре книги; и т. д.

Оригинал с иллюстрациями Кибрика и в переплете, выполненном по заказу М. К., остался у Л. Н. Пушкарева, и уже в новейшее время он передал сборник в Германию в редакцию «Enzyklopädie des Märchens» («Энциклопедии сказки»)181, начертав на форзаце: «Передаю эту книгу в Музей сказок в память об известном сказковеде, воспитателе многих русских фольклористов Марке Константиновиче Азадовском». Дата под записью: «10/IX 97». Там же указано: «Иллюстрации Кибрика не воспроизводились». В настоящее время эта книга-артефакт хранится в Научной библиотеке Гёттингенского университета182.

Глава XXIII. Лидия Брун

Летом 1931 г. (вскоре после памятного диспута в ГИРКе) М. К. уехал в отпуск – сперва в Кисловодск, а затем в Сибирь, где провел почти месяц на забайкальском курорте Шиванда (в «глухом местечке», как написал он С. Я. Гессену 28 июля, «далеко за Петровским Заводом»183). О состоянии дел в ГИРКе его регулярно информировала О. М. Фрейденберг. Остановившись в доме Веры Николаевны (по дороге в Шиванду и на обратном пути), он повидался с друзьями и бывшими сослуживцами, а уезжая, забрал с собой часть своих бумаг и книг. Это было, в сущности, прощание с Иркутском; в следующий раз он приедет сюда летом 1935 г. – в сопровождении второй жены.

Знакомство началось с переписки. Осенью 1929 г. 25-летняя сотрудница Русского отделения Государственной публичной библиотеки Лидия Владимировна Брун, работавшая в то время над составлением каталога русских литературных альманахов ХХ в., обратилась – по совету сослуживцев – к известному сибирскому библиографу, автору статьи «Альманахи» в первом томе «Сибирской советской энциклопедии», и просила ответить на ряд вопросов относительно 15 редких сибирских (и шанхайских) альманахов и сборников.

На послание неизвестной ему Л. В. (в своих первых письмах М. К. именует ее «Лидия Александровна») ученый откликнулся лишь в конце года. 18 декабря 1929 г. он пишет (из Иркутска):

Простите, что с некоторым опозданием отвечаю на Ваши запросы. Но сначала позвольте выразить свое восхищение перед Вашей осведомленностью. Целый ряд указываемых Вами сборников был мне совершенно неизвестен, напр<имер>, Арпоэпис184. По-настоящему нужно было бы Вам поручить статью об альманахах в Сибирской Энциклопедии. Мне, право, совестно этой рожденной наспех заметки185 – так многого в ней не хватает.

О некоторых из указываемых Вами сборников я сделал соответствующие запросы и, как только что-либо выясню, немедленно напишу Вам. Пока же могу сообщить очень немного.

Далее следует информация о сибирских и дальневосточных изданиях: «Кот Сибирский» (Иркутск, 1919), «Зрачки весен» (Харбин, 1920), «Красная Голгофа» (Благовещенск, 1920), «Отзвуки» (Иркутск, 1921)186, «Желтый Лик» (Шанхай, 1920‑е), «Сноп» (Барнаул, 1921). Свое письмо М. К. завершает словами:

Пожалуйста, не стесняйтесь обращаться ко мне и впредь, как только почувствуете необходимость. Мне будет очень приятно быть Вам хоть сколько-нибудь полезным.

Следующее письмо (на бланке «Сибирской живой старины») датировано 24 марта 1930 г.: в нем содержится описание барнаульского сборника «Сноп», отыскавшегося в личной библиотеке М. К. И наконец, третье, последнее из Иркутска, письмо – открытка от 24 апреля 1930 г., обращенная на этот раз к «Лидии Владимировне», – содержит еще ряд уточнений. «О сборнике „Парнас между сопок“ (Влад<ивосток>, 1922), – пишет М. К., – попробуйте написать (сославшись на меня, если хотите): Москва, Никитский бульвар 6, кв. 21 (Калашный 1) Влад<имиру> Алек<сандровичу> Силлову. Это мой б<ывший> ученик, прекрасно осведомленный о владивостокских изданиях этого периода. Остальное пока и для меня – terrum incognita187».

Так завязалось знакомство, поначалу заочное, но получившее вскоре продолжение в Ленинграде и обернувшееся в конце концов браком (в июле 1935 г.).

Лидия Брун родилась в 1904 г. в Петербурге. Она была дочерью потомственного почетного гражданина Владимира Карловича Бруна (1866–1942), выходца из обрусевшей немецкой семьи, служившего с 1896 по 1917 г. в Государственном банке, и Лидии Николаевны Сергеевой (1878–1942). В 1911 г. В. К. Брун был переведен по службе из Петербурга в московскую контору Госбанка; семья переехала в Москву, где девочка стала посещать частную гимназию Н. Е. Шписс. В 1914 г. Бруны вернулись в Петроград, и Ляля (так звали ее домашние) продолжила обучение в гимназии В. Н. Хитрово. Осенью 1917 г., в связи с неспокойной ситуацией в столице, семья отправилась в Феодосию – в надежде переждать «смутное время». Лидия обучалась в городской женской гимназии, которую закончила в июне 1920 г., затем работала машинисткой в разных советских учреждениях (финотдел при Феодосийском ревкоме, исполком, участковый комитет профсоюза работников водного транспорта) и одновременно – в феодосийском отделе ARA (Американская администрация помощи, поставлявшая в голодающую Россию продукты и медикаменты). Пыталась учиться в местном Институте народного образования188. В сентябре 1922 г., пробыв в Крыму почти пять лет, Бруны вернулись в Петроград. Крым эпохи Гражданской войны, где постоянно менялась власть и господствовала анархия, навсегда запомнился Л. В. как череда драматических (эвакуация белой армии в конце 1920 г.), а подчас и кошмарных (красный террор) событий, о которых она рассказывала с дрожью в голосе.

Вернувшись в Петроград, Лидия Брун поступила на Высшие библиотечные курсы, где училась в 1923–1925 гг. и получила квалификацию сотрудника-специалиста научных библиотек. Летом 1924 г. устроилась на службу в Государственную публичную библиотеку и в том же году вышла замуж за Дмитрия Дмитриевича Шамрая (1886–1971), книговеда, библиотековеда и библиографа, сотрудника библиотеки с 1911 г.189

Директором Публичной библиотеки в 1924–1930 гг. был академик Н. Я. Марр, находившийся тогда на пике известности, и Л. В. не раз доводилось общаться с ним по служебным делам. Кроме того, за годы своей работы в библиотеке (и, разумеется, благодаря Д. Д. Шамраю) она познакомилась с людьми, оставившими след, и подчас заметный, в истории русской литературы, науки и библиографии. Среди них были (в разные годы) И. Л. Андроников190, Б. Я. Бухштаб191, О. Б. Враская192, Я. П. Гребенщиков193, М. Л. Лозинский, С. А. Рейсер194, Иос. М. Троцкий… С некоторыми из них (Бухштаб, Рейсер, Троцкий/Тронский) у Азадовских сложатся впоследствии дружеские, близкие отношения.

В Публичной библиотеке в 1920‑е гг. еще задавали тон сотрудники «старой формации»; они определяли ее атмосферу и внутренний уклад. В их кругу вращалась и молодая сотрудница. Сохранился ее дневник за август – сентябрь 1927 г. – отпускной месяц, который она провела на крымском побережье с мужем и сослуживцами – В. А. Брилиантом195, Г. А. Дюперроном196, О. П. Захарьиной197, М. Л. Лозинским, Л. И. Олавской198, Б. В. Томашевским и др. Там же отдыхали в ту осень Н. П. и Т. Н. Анциферовы199. Ленинградцы проводили время веселой и дружной компанией, днем ходили на пляж, купались или совершали поездки по окрестностям Ялты, а вечерами гуляли или сидели в гостиничной комнате, делясь новостями и беседуя друг с другом. (В ночь с 11 на 12 сентября – в самый разгар отпуска – в Крыму произошло сильное землетрясение, также отразившееся в дневниковых записях Л. В.).

В конце 1920‑х гг. Л. В. увлеклась составлением списка альманахов и сборников, выпущенных за советские годы. Работа наталкивалась на определенные трудности (в силу недостоверности источников и недоступности ряда изданий), и составительнице приходилось обращаться за помощью в другие города и к другим библиографам (в том числе к М. К.).

Встретившись с Л. В. и высоко оценив ее профессиональные качества, М. К. пытается приобщить ее к тематике собственных занятий, прежде всего, конечно, библиографических. Он поддерживает и поощряет работу Л. В. по составлению указателя русских альманахов и сборников за советский период и становится как бы его негласным редактором. Труд Л. В. продвигался медленно, в частности, потому, что хронологические рамки все более расширялись, достигнув со временем 1934 г. В меру своих возможностей М. К. пытался содействовать публикации указателя. В 1934 г. он обратился к С. Д. Балухатому, в то время – заведующему Библиотекой Института русской литературы, и, само собой, к Ю. Г. Оксману. В результате 26 июля 1934 г. между Л. В. Брун и институтом был подписан договор, согласно которому Л. В. надлежало представить к 5 сентября того же года «Список альманахов и сборников за советские годы (1917–1934)»200.

Весь август 1934 г. Л. В. неутомимо трудилась над завершением указателя. 13 августа 1934 г. она сообщала М. К.:

Работаю я все время без передышки, каждый вечер и все выходные дни. И работы еще уйма. Занялась сейчас указателем авторов и редакторов – это было что-то невероятное по размерам. Очевидно, будет тысяч шесть одних имен. Самих альманахов у меня описано свыше 900. Сегодня только получила ответ от своего шефа201 из Крыма, а я ему писала 26/VII. Пишет, что хочет со мной увидеться до моего отпуска.

Затем возникает новая инициатива – включение завершенной работы Л. В. в издательские планы института. Об этом свидетельствует другой авторский договор с датой «29 декабря 1934», подписанный Л. В. Брун и Ю. Г. Оксманом, помощником директора института. Договор обязывал составителя представить 10 декабря 1934 г.202 готовую рукопись объемом 15 печатных листов; институт же, со своей стороны, должен был выплатить соответственный гонорар.

Однако в конце 1935 г. указатель все еще не был издан; видимо, на его пути к печатному станку возникли непредвиденные трудности (скорее всего, идеологического порядка). О положении дел можно узнать из письма М. К. к Л. В. от 6 декабря 1935 г. из подмосковного санатория «Узкое»:

Твоя работа принята к напечатанию в Акад<емии> Наук (ИРЛИ). Никаких постановлений об отклонении этой работы не выносилось, постановлено только временно приостановить ее производство. Впрочем, об этом тебе ничего не известно, т<ак> к<ак> никто тебя об этом не уведомлял.

Если же тебе нужна официальная справка о принятии твоей работы к напечатанию ИРЛИ, то обратись за ней к Юл<иану> Григорьевичу. И только к нему, ни к кому другому. Ни к каким Полинам Львовнам203, если он сам тебя к ней не пошлет. Пол<ина>Льв<овна>, кстати, та самая дама, с которой я познакомил тебя на представлении «Ромео и Джульетты».

Может быть, было бы неплохо приложить, если это нужно, – ты узнай – отзыв. Придется, очевидно, в таком случае просить Балухатого, ибо мой, увы, уже не годится. А м<ожет> б<ыть>, сам Юл<иан> Гр<игорьевич> напишет. Кстати, я от него сегодня получил письмо. <…> С Юл<ианом> Григ<орьевичем> ты можешь вполне откровенно говорить обо всем, что нужно в данном случае. И все, что возможно, он сделает. М<ожет> б<ыть>, даже придется тебе к нему съездить, ибо не обо всем можно говорить по телефону (87–28; 39, 41).

Возможно, М. К. знал подробности, но, не желая расстраивать жену, не стал сообщать, по какой причине ее работа «забуксовала». Дело, судя по всему, не слишком продвинулось и в первой половине 1936 г. А арест Ю. Г. Оксмана в ноябре 1936 г. и смена пушкинодомского руководства окончательно перечеркнули возможность публикации.

Экземпляр указателя, оставшийся у Л. В., погиб во время блокады. Судьба другого экземпляра, переданного в Пушкинский Дом, загадочна. После 1945 г. и Л. В, и М. К. неоднократно предпринимали попытки обнаружить хотя бы его следы, но тщетно. Рукопись исчезла.

А с 1957 г., когда стал выходить библиографический указатель «Литературно-художественные альманахи и сборники», составленный О. Д. Голубевой и Н. П. Рогожиным, Л. В. вообще потеряла интерес к своей давней работе. Описанный ею период 1918–1934 гг. представлен в 3‑м и 4‑м томах этого указателя, однако альманахи и сборники, которые исследовала Лидия Брун (во всяком случае, те, что упоминаются в ее переписке с М. К.) в 3‑м томе, охватывающем 1918–1927 гг., отсутствуют.

Убедившись в том, что Л. В. Брун – опытный и ответственный библиограф, М. К. начинает привлекать ее к своим научным работам. Первой из них была «Библиография Восточно-Сибирского края» за послереволюционный период. За эту работу М. К. принимается весной 1931 г. по договоренности с Восточно-Сибирским краевым отделением ГИЗа. В июле 1931 г. был подписан издательский договор, а в конце 1931‑го и первую половину 1932 г. оба трудятся над составлением «Библиографии».

Работа готовилась совместно и должна была появиться за двумя фамилиями. При этом, нетрудно предположить, М. К. решал вопросы, связанные с распределением материала и принципами его подачи, а Л. В. отвечала за просмотр отдельных изданий, оформление карточек, а также – техническую часть (перепечатка на пишущей машинке, сверка и т. п.). Весной 1932 г. работа застопорилась. 5 марта 1932 г. в письме к М. П. Алексееву М. К. рассказывал:

У меня большое огорчение, Лидия Владимировна Брун заболела скарлатиной. Одно время было очень тревожно – теперь опасность миновала. Это, конечно, отражается на нашей библиографической работе, которая была почти уже закончена, а теперь придется выжидать выздоровления, конца карантинного периода и проч. Сообщите об этом Губанову204 – которому вскоре я и сам напишу.

Работа была отправлена в Иркутск в начале июля 1932 г. «Завтра или послезавтра отправится в Иркутск в ОГИЗ – opus: Вост<очно>-Сиб<ирск>ий край. Библ<иографические> материалы. 1918–1931 и т. д.», – сообщал М. К. 7 июля в Иркутск М. П. Алексееву, добавляя при этом:

Ради своей книги205 Вы, вероятно, встречаетесь с Губановым и два раза в день бываете в типографии. Так вот, милый, прибавьте себе еще на 5 минут для каждого случая заботы:

1) Сообщите, какое впечатление произвела работа в ОГИЗе.

2) Поконсультируйте Губанова насчет внешности и постарайтесь (поскольку это будет от Вас зависеть), чтоб книжке была дана «изячная» внешность.

3) Воздействуйте на Губанова, чтоб он, не задерживая, переслал гонорар нам. Об этом ему, вероятно, придется несколько раз напоминать.

Когда будете в типографии, поглядывайте иногда и на всю книжоночку, чтоб ее там не очень обижали без авторского-то надзору. Вот и все.

Видно, что М. К. придавал этой совместной работе особое значение и хотел видеть ее изящно оформленной. Не получая в течение нескольких месяцев из Иркутска сведений от издательства, он озабоченно спрашивает Л. В. (письмо от 13 сентября 1932 г. из Кисловодска):

Получили ли Вы какие-нибудь известия о нашей рукописи? Это уже начинает меня тревожить, – и не на шутку. Ведь наша «копия» далеко не совершенна, и потребуется немало времени, чтобы привести все в порядок. Ваших известий по этому поводу жду с нетерпением (87–27; 13).

В своей статье Л. В. сообщает:

Данная работа во многом является новаторской. М. К. Азадовский взял за основу систематизации не общепринятую десятичную классификацию206, а схему первого пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР на 1929–1933 гг. «…Пятилетний план, – писал он в предисловии к «Библиографии», – не является чем-то придуманным или надуманным, это не отвлеченное теоретизирование, но за этим лежит огромный практический опыт и анализ». Материал был расположен по рубрикам: Естественные богатства и ресурсы края; Энергетика; Промышленность; Сельское хозяйство; Лесное хозяйство; Охотничье и рыбное хозяйство; Транспорт; Кооперация и торговля; Вопросы труда; Культурно-социальное строительство; Финансы и бюджет; Вопросы районирования; Библиография. Сохранился проект предисловия, основной текст указателя (296 карточек) и вспомогательные указатели, но все это, к сожалению, находится в разрозненном состоянии, ряд карточек и страниц утрачен207.

Причины, по которым не состоялось это издание, выясняются из письма А. Н. Губанова к М. К. от 9 апреля 1933 г. По пунктам перечисляя замечания, сделанные безымянным рецензентом, глава Восточно-Сибирского отделения ОГИЗа писал:

Исходя из соображений наибольшей практической ценности книги издательство считает крайне желательным пересмотр некоторых разделов, особенно III, IV, V, VII <…>.

Не возражая в принципе против отказа от обычно принятой десятичной классификации, мы считаем, что в пределах взятой Вами схемы необходимы некоторые изменения в группировке материала в названиях некоторых разделов. <…>

Кроме этого, сообщаем некоторые из замечаний, сделанные одним из рецензентов, которые мы считаем заслуживающими внимания. <…>

По получении Вашего согласия, мы считаем возможным внести исправления по всем замечаниям, изложенным в пункте 2-ом, на месте, силами издательства. Дополнения же, требующиеся в связи с пунктом 1‑м, должны быть сделаны авторами, в связи с чем просим сообщить, нужно ли для этого высылать Вам рукопись.

В случае, если эти дополнения не будут сделаны, издательство оставляет за собой право в специальном предисловии указать, что только крайняя нужда в библиографии Восточной Сибири вынуждает его выпустить работу, которая не разрешает полностью задачу – дать пособие для лиц и организаций, ведущих работу по изучению нового края (61–59; 1 об. – 3).

Видимо, М. К. не счел возможным переделывать работу (или не нашел для этого времени), а Восточно-Сибирский ОГИЗ, при всей своей заинтересованности и несмотря на «крайнюю нужду в библиографии Восточной Сибири», вынужден было отказаться от печатания книги.

Другая работа, к участию в которой М. К. привлек Л. В., называлась «Библиография Дальневосточного края». Это был масштабный проект, возникший весной 1931 г., когда в Москве при Публичной библиотеке СССР им. В. И. Ленина (ныне Российская государственная библиотека) была создана Всесоюзная ассоциация сельскохозяйственной библиографии (ВАСХБ). Именно эта структура взяла на себя подготовку к печати многотомного издания «Библиография Дальневосточного края за 1890–1931 гг.» (с рефератами и аннотациями). Заказчиком «Библиографии» выступил Дальневосточный краевой исполнительный комитет (Далькрайисполком), он же предоставил ассоциации и оборотные средства.

Согласно первоначальному плану, «Библиография Дальневосточного края» должна была состоять из 25 томов, каждый из которых охватывал книжную и журнальную литературу по какой-либо области знания: экономике, географии, краеведению, политике, истории (в частности, истории революционного движения). Отдельный том был отведен под картографию. Предусматривались также тома «Дальневосточный край в художественной литературе» и «Источники дальневосточной библиографии» и, наконец, еще один том (последний), содержащий сводный указатель.

Инициатором и душой этого начинания был Н. В. Здобнов, приглашенный в штат Всесоюзной ассоциации сельскохозяйственной библиографии В. И. Невским, председателем правления ассоциации и одновременно директором Публичной библиотеки СССР, и сумевший за короткое время создать рабочую группу, в которую вошли московские библиографы (среди них – А. Н. Турунов). Коллектив участников состоял из «редакторов» и «аннотаторов» (т. е. специалистов, просматривающих книги и журналы и составляющих на каждое издание библиографическую карточку). К этой работе был привлечен и М. К.: ему предложили курировать отдел этнографии. Кроме того, Здобнов просил его организовать в Ленинграде группу, способную принять участие в библиографической работе. С воодушевлением воспринявший известие о готовящейся «Библиографии Дальневосточного края», М. К. готов был приняться за эту работу «с большим удовольствием и желанием», причем не только «руководить», но и самолично заниматься просмотром книг и периодических изданий. Впрочем, поначалу он сомневался, удастся ли ему сочетать составление карточек с основной своей деятельностью в ГИРКе и ИПИНе. Обсуждая с Николаем Васильевичем условия оплаты, он писал ему осенью 1931 г.:

…б<ыть> может, мне уже не брать на себя личную библиограф<ическую> работу, а только явиться с января <1932 г.> организатором здесь? Хотя – откровенно сказать – я не прочь бы и сам поработать…

В конце концов, согласившись не только редактировать отдел этнографии, но и выступить в качестве «аннотатора-сдельщика», М. К. приступает к работе. К середине 1932 г. он успевает обработать ряд изданий. 11 июля 1932 г. М. К. пишет Здобнову:

Всего у меня проверено уже штук 150 <карточек>, – осталась сотня. Самое же досадное, что есть пропуски отдельных книжек, т<ак> к<ак> и «Этн<ографическое> об<озрение>», и «Жив<ая> Стар<ина>», и «Сиб<ирская> Жив<ая> Стар<ина>» – все время в усиленном чтении, – и интерес к ним почему-то за последнее время здорово растет. Не нравятся мне мои аннотации. Но я ведь до сих пор не знаю установленного Вами общего типа.

12 августа 1932 г. М. К. сообщает Здобнову об отправке в Москву четырех бандеролей с карточками. «…Откровенно сказать, – признается он, – совсем разучился писать карточки, – и, возможно, что натворил уйму технических промахов». О том же он пишет 26 сентября из Кисловодска: «Должен сознаться, что разучился писать карточки: поэтому будьте строги и не щадите моего самолюбия – на такие случаи оно, к тому же, у меня отсутствует».

В течение 1932 г. М. К. привлекает к участию в работе – на условиях сдельной оплаты – других лиц. Первый, кого он пригласил, был Г. С. Виноградов. Еще 25 декабря 1931 г. М. К. спрашивал Здобнова:

Нельзя ли к этой работе присоединить Георгия Сем<еновича> Виноградова <…> Как специалист он заслуживает полного доверия. Библиографическая часть может происходить первоначально под моим надзором. Нуждается же он очень, ибо никакой работы не имеет и собирается служить корректором.

Тема обсуждается и в последующих письмах. «Я хочу впоследствии, – пишет М. К. 19 января 1932 г., – пригласить в помощь кой-кого из своих учеников на просмотр журналов». А 29 октября 1932 г. – в ответ на предложение Здобнова заняться просмотром иностранных изданий – М. К. выдвигает вместо себя кандидатуру Е. Г. Кагарова:

…по поводу иностранной библиографии. Я боюсь целиком взять эту часть – не успею. Времени становится все меньше, а голова болит все чаще и чаще. Частично кое-что я бы мог сделать, – для основной же работы имею превосходного кандидата – проф<ессор> Е. Г. Кагаров. Как этнографа его рекомендовать не приходится; причем он именно этнограф-библиограф, внимательно следящий за литературой и располагающий большой собственной картотекой. Ряд небольших аннотированных подборов по совр<еменной> зап<адно>-евр<опейской> этнографии он делал и в «Сов<етской> Азии», и в «Сов<етском> Сев<ере>»208. Я с ним говорил принципиально, и он очень охотно возьмется за такую работу. Мы работаем в одном Институте и т<аким> о<бразом> можем беспрерывно консультировать <друг друга>. Добавлю, что кроме трех основных языков, Е. Г. Кагаров знает испанский, итальянский и, кажется, шведский. Ну, само собой, что, как и каждый из нас, получивших образование на ист<орико>-фил<ологическом> фак<ультет>е, может справиться с любым славянским языком.