Кто написал смерть?

Им показали путь к архиву. Ключ был в кабинете завуча. Замок скрипел, как будто жаловался на откровенность происходящего. Внутри – пыль, коробки, каталоги. Марта зажгла фонарик. Они искали.

Через сорок минут Элина нашла коробку с надписью «1997». Внутри – стопка черно-белых снимков. Школьные праздники, экскурсии, сцены из повседневной жизни. И – тот самый кадр. Только в этот раз – без фигуры позади. Без плаща. Без книги. Только она. Маленькая, растерянная, на фоне школьных ворот.

– Его там нет, – прошептала она.

– Или он был, но на снимке не должен был остаться.

Элина почувствовала, как здание начинает дышать. Не в буквальном смысле, а так, как иногда дышат улицы, города, дома – когда кто-то вытащил на свет то, что слишком долго прятали.

На обратной стороне фото кто-то уже начал писать, но оборвал фразу. Чернила размазались. Она прочитала только первые слова:

"Всё, что ты ищешь, не в памяти, а в…"

И всё. Больше ничего.

Но теперь она знала, куда идти дальше.

Потому что шаги в прошлое не заканчиваются дверями.

Они всегда ведут глубже.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ – Фонограмма тишины

День поблек. Даже небо, в котором обычно отражались оттенки уходящего солнца, казалось выцветшим. Тени не удлинялись – они исчезали, словно мир терял четкость. Элина сидела в машине, припаркованной у старой библиотеки. Здание, которое когда-то казалось ей безжизненным, сейчас дышало присутствием. Оно будто хранило внутри себя не книги, а чью-то забывчивость, утрамбованную между страниц.

Марта осталась в гостинице. Она чувствовала, что этот визит должен был быть совершен в одиночку. У этой библиотеки были свои звуки, свои смыслы. И когда Элина потянула за тяжёлую дверь, ей показалось, будто она вошла не в помещение, а в акустическую камеру прошлого – где каждый шаг отзывается эхом намерений.

Внутри пахло не только бумагой. Пахло металлом, сухими цветами и странным холодом, как в пещере, где хранятся артефакты, давно утратившие назначение. Библиотекарь, сухопарый мужчина с лицом, больше подходящим врачу судебной экспертизы, молча кивнул, когда она произнесла имя.

– Элина Даль? Проходите. Вам оставили это.

Он подал тонкую коробку, обернутую в газетную бумагу. Надписи были на немецком. Год – 1998. Она не открывала сразу. Сначала обошла зал, касаясь корешков. Все они казались старыми друзьями, которые помнили то, что она старательно вытесняла.

Когда она всё-таки села за стол в углу, под лампой, излучающей свет, похожий на зимний полдень, коробка раскрылась почти сама. Внутри – кассета. Обычная аудиокассета, с подписанным от руки названием: «Комната 213».

На обороте – та же подпись. Али. Строгим, уверенным почерком. Не было ни инструкции, ни объяснения. Только дата и место. Элина положила кассету в сумку, поблагодарила библиотекаря и вышла. Она уже знала, где находится комната 213.

В бывшем пансионате для детей преподавателей, куда отец отвозил её на лето. Пансионат давно закрыли, но здание всё ещё стояло у леса – как напоминание о времени, когда ничто не казалось подозрительным.

Утро следующего дня началось без слов. Марта собрала вещи, Элина не задавала вопросов. Они поехали. Старое здание оказалось покрытым паутиной и забвением, но комната 213 была на третьем этаже, в левом крыле. Она открылась без сопротивления. Внутри – пыль, воздух с привкусом закрытых воспоминаний, и… магнитофон. Именно такой, каким пользовались в конце девяностых.

Элина вставила кассету. Лента затрещала, затем заиграла музыка. Старый вальс. Через тридцать секунд – голос. Не электронный, не поставленный, а живой, с паузами, дыханием, интонацией. Али.

– Если ты слышишь это, значит, ты нашла комнату. Я не хочу, чтобы ты верила. Я хочу, чтобы ты вспомнила. Не потому, что это изменит прошлое. А потому что это – единственное, что может спасти настоящее.

Пауза. Затем звук шагов. Он ходил по комнате, как будто рядом. Его голос продолжился:

– Ты не знаешь, что случилось здесь. Ты была слишком мала. Но я помню. Я был там. И я записал это. Не для тебя. Для себя. Но теперь, кажется, мне это уже не нужно.

Затем – щелчок. И… девочка. Плачущая. Сквозь хрипящий звук ленты было слышно её всхлипы, как зов о помощи, который никто не услышал вовремя.

Элина наклонилась ближе. В горле встал ком. Потому что голос – был ее. Её, пятилетней.

Кассета оборвалась. Лента закрутилась в катушку, и комната снова наполнилась тишиной.

Но уже не той. Теперь это была тишина, в которой спряталась правда.

И с этого момента – все начало трескаться. Не громко. Но необратимо.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ – Точка слияния

Солнце только поднималось, когда они выехали из городка. Влажный воздух раннего утра стелился над асфальтом, как забытая ткань, развёрнутая над дорогой, которой давно никто не пользовался. Марта вела машину, почти не глядя по сторонам. Её пальцы крепко сжимали руль, и даже сигналы навигатора звучали в салоне как неуместные вторжения.

Элина сидела молча. Ладонь сжимала плёнку кассеты, которую она не вынимала из сумки. Она не знала, что сказать – и не потому, что слов не было, а потому что любое из них показалось бы фальшивым рядом с тем, что она услышала на плёнке. Пять лет. Воспоминание, погребённое слишком глубоко, чтобы поднять его на поверхность без последствий. А теперь оно вышло само – с голосом, со звуками, с тем, что нельзя было отвергнуть.

– Это ведь твой голос, да? – спросила Марта, не поворачивая головы.

Элина кивнула. Затем сказала, уже громче:

– Да. Это я. Но я не помню ни этой комнаты, ни того дня. Я вообще не помню, чтобы кто-то тогда записывал что-то. И главное – я не знаю, почему Али… почему он это сохранил. Почему отправил мне.

– Он был рядом с твоим отцом, ты говорила.

– Да. Они вместе служили. Али был его студентом сначала. Потом – его ассистентом. Но потом… всё изменилось. Я только сейчас начинаю догадываться, насколько.

Марта молчала. Ее молчание было согласным. В нём не было сомнений – только пространство для следующего шага.

Когда они добрались до архива министерства образования, здание показалось пустым. Старые корпуса, строгие окна, тяжёлые двери. Здесь всё сохраняло ритм, которого уже не существовало в живом времени. Элина достала письмо, подписанное на имя директора. Всё было подготовлено заранее.

Архивариус – женщина в возрасте, с прямой спиной и холодными глазами, – проводила их в зал, где за стеклом покоились документы, прошедшие сквозь десятилетия. Имена, даты, подписи, иногда – фотографии. Они искали одну вещь: ведомость о распределении комнат в пансионате летом 1998 года.

Документ нашелся быстрее, чем ожидалось. Скан копии. Элина провела пальцем по строкам – и остановилась. В строке, где должна была быть её фамилия, стояло другое имя. Но в соседней строке – фамилия Али. Комната 213.

– Он жил в ней, – прошептала она. – Не я.

– Значит, он записал не тебя? – Марта прищурилась.

– Нет. Это мой голос. Но он записал его у себя. Он записал то, что происходило в его комнате. А я – была там. Но почему?

Ответа не было. Только смещение. Будто мир, к которому она привыкла, начал наклоняться. И если не держаться – можно скатиться в сторону, где не осталось ни логики, ни прежних опор.

Именно в этот момент она поняла: не всё, что она называла памятью, принадлежало ей.

Некоторые воспоминания – заселены другими. И теперь пришло время распознать, кто именно это сделал.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ – Обратное чтение

Элина возвращалась в город не как человек, а как тень, пытающаяся найти свое тело. Внутри не было паники, не было тревоги – была тишина. Та самая, из которой рождаются сны, или, наоборот, умирает реальность. Дорога – длинная, прямая, безоблачная – тянулась, как строка без точки. Марта молчала, ведя машину с сосредоточенностью, которая скорее напоминала гипноз. Лишь изредка она бросала взгляд на Элину – короткий, проникающий, как будто проверяя: не началась ли деформация личности у того, кто слишком долго смотрел в чужие тексты.

Когда они въехали в университетский квартал, время стало вязким. Здание факультета литературы больше не казалось ей местом работы. Оно стало декорацией, сквозь которую проступало что-то древнее. Что-то, что всегда там было – но теперь решило выйти на свет.

Элина вышла первой. Тихо прикрыла дверь машины. Здание как будто наклонилось к ней. Внутри – знакомый коридор, отражающий шаги пустым эхо, слишком долгим, чтобы быть только акустикой. Она шла, не глядя по сторонам. Казалось, что стены – это страницы. А воздух – межстрочный интервал. Каждый ее шаг – как чтение следующей строки.

В её кабинете пахло бумагой, пылью и… чем-то ещё. Вещью, которую невозможно уловить носом, но ощущаешь кожей. Она не включила свет. Окно было приоткрыто, и весенний воздух, влажный и неприкаянный, проникал внутрь, как не приглашенный свидетель.

На столе лежала тетрадь. Не её. Та самая, которую Али держал при себе на последнем семинаре. Но он не должен был оставлять её. Или – должен?

Элина медленно подошла. Коснулась обложки. Бумага была чуть влажной, будто кто-то держал её в руках до последнего момента, сомневаясь, стоит ли отпускать. Она открыла первую страницу. Слова, написанные четко, по центру:

"Если ты читаешь это – значит, ты уже внутри."

Её сердце не ускорилось. Оно, наоборот, замедлилось. Как будто тело решило: спешка теперь бессмысленна. Она перевернула страницу. Дальше – текст. Начало рассказа. От первого лица. Но не мужского. Не "я – Али". А "я – Элина". Он писал от её имени.

"Я открыла дверь, и комната показалась чужой. Не потому, что изменилась. А потому, что я впервые смотрела на неё глазами того, кто знает, что в ней кто-то был, пока меня не было."

Абзацы шли один за другим, описывая события – те, что произошли накануне. Погружение в архив. Фотография. Магнитофон. Даже её внутренние диалоги были воспроизведены дословно. Она узнавала их – не как фразы, а как мысли, в которых еще вчера сомневалась, но теперь знала: это были ее.

Она перевернула еще одну страницу – и увидела не продолжение, а рисунок. Простым карандашом. Схематично. Но узнаваемо. Комната. Её кабинет. Окно. Стол. И – человек у стены. Смотрящий. Не она. Кто-то другой. Словно свидетель, оставшийся за гранью сцены. Под рисунком надпись:

"Я – не автор. Я – наблюдатель. Но иногда наблюдатель видит больше, чем герой."

Элина отступила. Спиной коснулась стены. Медленно села. Под ногами зашуршал ковёр. Только теперь она заметила: в узоре – новые линии. Не нитки, не ворс. Бумага. Лист. Кто-то подложил его ночью. Или утром. Или… пока она читала.

Она вытащила его. Тот же почерк. Тот же стиль. Только дата – завтрашняя.

"Завтра ты пойдешь туда, куда давно боялась. Я не буду с тобой. Но ты услышишь меня. Потому что я уже это написал."

Вечером она вернулась домой не одна. С нею был блокнот. С ним – набор истин, которые невозможно было развидеть.

Марта ждала её в коридоре. Она посмотрела на подругу и впервые за долгие годы позволила себе слабость – прижалась лбом к её плечу. Ни слёз. Ни слов. Только молчание, в котором больше доверия, чем в тысячах объяснений.

– Он пишет меня, – прошептала Элина.

Марта кивнула.

– Он пишет нас всех.

Когда наступила ночь, Элина снова открыла тетрадь. Последняя страница была пустой. Но из глубины бумаги как будто проступали буквы, не чернилами – присутствием. Призрачные, едва заметные. Она протянула руку, чтобы коснуться – и тогда они вспыхнули:

"Ты узнаешь, кто такой я. Но только если продолжишь читать."

Элина не спала до утра. Она не могла. Потому что больше не была уверена, что сны – это только то, что происходит с закрытыми глазами.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ – Промежуточные зеркала

Ночь, в которой Элина так и не заснула, растворилась в серой промокшей заре, похожей на неразборчивую помарку на полях жизни, которую никто не собирался перечитывать. Она сидела у окна, держа в руках чашку с давно остывшим чаем, и ощущала, как ее собственная плотность меняется: кожа, мысли, память – всё перестраивалось, словно под влиянием внешнего давления, которое невозможно измерить приборами, но которое она ощущала каждой клеткой, как приближение лунного прилива.

Она не открывала ноутбук, не проверяла почту, не включала новости. Всё, что происходило во внешнем мире, теперь казалось ей звуковым сопровождением чужой пьесы. А она – не зритель, не актриса, не режиссёр. Она – записка в кулисе. Зашитая в подкладку смыслов, которые кто-то разгадывает, не спрашивая разрешения.

На кухне раздался звонок домофона. Ровный, будто автоматический. Она не подошла сразу. Звуки больше не вызывали рефлекса. Только спустя несколько секунд она подняла трубку.

– Элина Даль? – голос был холодный, но не грубый. Как хирургический инструмент.

– Да, – ответила она, сдержанно.

– Марк Эллин. Следователь. Хотел бы поговорить. Лично.

Имя не было незнакомым. Ей уже говорили о нём – Вероника Штольц, декан, в одном из своих осторожных, почти испуганных разговоров, упомянула, что к делу студентки Виктории С. прикомандировали “внешнего аналитика”, с опытом в "случаях, где границы преступления не очевидны".

Элина спустилась, не сменив халата. Пусть он видит её не как собеседника, не как информатора, а как человека, у которого отняли возможность выбирать, кем быть.

Марк Эллин стоял у входа, высокий, в темном пальто, с лицом, которое не помнилось, как будто его специально стерли в черновике, чтобы не отвлекало от сути. Глаза – ясные, внимательные, с оттенком безразличия, свойственного людям, привыкшим видеть слишком многое.

Он не поздоровался, просто кивнул.

– Лучше пройдём туда, где можно говорить без лишнего.

Они сели в пустой читальный зал на первом этаже. Воздух там всегда был сухим, как будто книги вытягивали из него влагу. Она заметила: Марк сидит не напротив, а немного в сторону, словно избегает прямой конфронтации. Или – даёт ей пространство.

Он достал папку. Тонкую. И положил её на стол.

– Это не допрос, – сказал он. – Это расшифровка. Для понимания. Кто кого читает, правда?

Элина подняла глаза. Его ирония была почти незаметной. Но она почувствовала: он уже многое понял. Или думает, что понял.

– Вы интересовались студентом по имени Али Ревин.

– Он мой студент, – просто сказала она.

– Да, – кивнул Эллин. – И в его комнате нашли записки. Не просто черновики. Детализированные, с описаниями, которые совпадают с элементами по меньшей мере двух уголовных дел. Два рассказа. Один – об убийстве, второй – об исчезновении. Ни один из них не был опубликован. Ни один не мог быть известен случайному человеку. И оба – с подписью, не вашей, не его. Без подписи. Как будто авторство больше не существует.

Он замолчал. Она не ответила. Пауза повисла между ними, как недописанное предложение.

– Вы подозреваете его? – спросила она.

– Я подозреваю, что он не пишет. Он записывает. То, что не должен знать. И я не понимаю, как.

Он открыл папку. Достал одну страницу.

– Вот, к примеру. Описание места преступления, где погибла Виктория С. Фраза из его текста: "Запах паленого сахара, смешанный с дезинфекцией, въелся в воздух, как будто сама смерть здесь была стерилизована."

Он перевернул лист.

– Официальный отчёт: "Стойкий запах аммиака и чего-то сладкого, вероятно, карамелизованной пищи." Случайность? Стиль не копирует отчёт. Он дублирует опыт. Интонацию. Угол зрения.

– Что вы хотите услышать? – спокойно спросила Элина.

Эллин посмотрел на неё прямо.

– Я хочу понять, вы ли его источник. Или – он ваш.

После ухода следователя Элина не вернулась домой. Она пошла по городу, без маршрута, без цели. Как будто улицы могли предложить ей разгадку, которую не в состоянии дать книги.

Ночь наступала медленно. Лампы включались с щелчками, как запятые в длинном абзаце. Она вышла на набережную. Ветер был холодным. Вдалеке – мост, уходящий в туман. И голос в её голове – не её голос:

"Ты читаешь нас. Мы – тебя. И когда ты закончишь читать – мы начнём говорить."

Элина села на скамью. Взяла блокнот. Начала писать. Не сюжет, не анализ, не догадки. А вопрос.

"Что, если всё это – не поиск преступника, а попытка вернуть автора?"

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ – Перевёрнутые абзацы

В её доме стало странно пахнуть. Не едой, не книгами, не весной – а отсутствием. Как будто воздух научился не присутствовать, а подменяться. Комнаты напоминали черновики: знакомые, но уже не окончательные. Шторы были полу задернуты, мебель стояла на местах, но в этом «на месте» чувствовалось движение. Как если бы предметы разыгрывали свои диалоги за её спиной и замирали, лишь завидев её взгляд.

Элина сидела за столом. Бумага перед ней была белой, но она уже слышала, как по ней движется слово – не чернильное, не её. Она не писала, но была уверена: где-то в это мгновение кто-то составляет предложение от ее имени. Возможно, Али. А может быть – тот, кто использует Али, как она раньше использовала метафору: чтобы скрыть правду, сделав ее ярче.

В дверь не стучали. Это был его стиль – не вторгаться, а оказаться. Он не открывал, он появлялся. И когда она услышала лёгкий щелчок замка, ей не пришлось оборачиваться, чтобы узнать, кто вошёл.

Али стоял в прихожей, будто не заходил, а был выведен из строки в книге. Его пальто несло запах улицы, но в нём уже чувствовалась библиотека. Он держал в руке новый блокнот. Цвет – тёмно-зелёный, как мох, выросший на старом камне.

– Я принёс продолжение, – сказал он просто. Без пафоса. Без надежды. Без упрека. Словно врач, который приносит результаты анализов и не хочет их комментировать.

Элина не ответила. Она смотрела на его лицо, на его глаза, которые были не юношески испуганными, не вызывающе спокойными, а выключенными. Не от усталости – от дисциплины.

– Ты продолжаешь писать? – спросила она.

Али сел напротив, не разуваясь. Блокнот положил на край стола, будто не хотел приближать его к ней слишком быстро.

– Не могу не писать, – сказал он. – Это стало не тем, что я делаю. А тем, что во мне делается.

Она протянула руку. Не за блокнотом – за ним. Положила пальцы на его запястье. Кожа была теплой, но не живой. Как если бы рука принадлежала телу, которое давно научилось жить в чужих историях.

– Ты знаешь, что с каждым твоим текстом я теряю что-то своё? – тихо сказала она.

Он кивнул.

– Но только потому, что ты оставила это открытым. Я не вторгаюсь. Я считываю.

– Я не давала разрешения.

– Не ты. Но та, что писала раньше – дала. Однажды. Через текст. Через паузу между словами. Через то, чего ты стыдишься.

Она отдернула руку. Внутри неё росло ощущение: сейчас он скажет правду, которую нельзя простить.

– Ты врал. Когда говорил, что додумывал. Все детали… – она смотрела прямо ему в глаза. – Ты был там, где тебя не могло быть.

Он долго молчал. Потом, почти шепотом:

– Я был не там. Я был в тебе.

И с этими словами он открыл блокнот. Перелистнул страницу. Первая строчка:

«Когда она стояла у зеркала, ей казалось, что отражение живёт чуть быстрее, чем она сама. На долю секунды. Как будто оно читало ее наперёд.»

Элина не дрогнула. Но мир вокруг, казалось, сделал шаг назад. Комната сузилась. Звук стал глухим. Даже лампа над головой перестала равномерно светить, как будто между ней и лампочкой возникло стекло с песком времени.

– Откуда ты знаешь это?

– Это то, что ты подумала… вчера, – ответил он. – Не произнесла. Не записала. Только подумала. И всё равно – написала.

Он протянул ей блокнот. Словно оружие. Или исповедь. Или оба сразу.

Элина взяла его. Пальцы дрожали, но не от страха. От напряженной, невыносимой узнаваемости. Она начала читать.

Описания детства. Комната с чёрно-белым ковром. Лицо матери в болезни. Разговор, который произошел в шесть лет. Слова, которых никто не мог запомнить. Но здесь они были. В таком порядке, как она думала о них в своих снах.

На предпоследней странице – диалог. Между ней и кем-то. Незримым. Глубинным.

– Я боюсь исчезнуть.

– Ты не исчезнешь, пока тебя читают.

– А если перестанут?

– Тогда ты начнёшь читать сама себя.

– Это – безумие.

– Нет. Это – текст.

Элина отложила блокнот. Али смотрел на неё не с торжеством, не с жалостью. С пустотой, в которой кто-то когда-то кричал. И теперь там – только эхо.

– Ты хочешь, чтобы я стала персонажем? – спросила она.

Он покачал головой.

– Ты уже ею была. Но сейчас у тебя есть выбор – стать автором. Или остаться частью чужой книги.

– Ты меня заставляешь?

– Нет, – сказал он. – Я просто возвращаю тебе ключ. К твоей собственной реальности. Ты можешь закрыть дверь. Или войти внутрь. Но теперь ты знаешь: за дверью – не сюжет. А ты.

К вечеру Элина осталась одна. Квартира напоминала страницу, на которой только что дописали важную главу, но забыли сохранить. Она снова открыла блокнот. Перечитала финальную строчку.

"Ты – не она. Но ты несёшь её голос. И если ты хочешь понять, кто такой я – тебе придется говорить её словами."

Она выключила свет. Открыла ноутбук. Создала новый документ. И начала писать не текст. А обратное зеркало. Свидетельство. Ответ.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ – Следователь в черновике

Марк Эллин не верил в сверхъестественное. Не потому, что ему мешал рациональный склад ума – просто он знал: всё, что необъяснимо, либо ещё не описано, либо описано неправильно. Он служил не закону – тексту. Протоколу, уставу, инструкции. Он привык к тому, что даже убийства укладываются в жанр, пусть и трагический. Мотив, средство, след – всё подчинялось структуре. Он умел находить улики даже там, где, казалось, не осталось следов человеческого присутствия, и всегда говорил себе: если где-то есть смысл, значит, его можно изложить. Написать. Закрепить.

Но в этом деле смысл ускользал, как капля чернил на влажной бумаге. Не потому, что его не было, а потому, что он двигался. Как будто расследование не приближалось к финалу, а превращалось в сюжет, который кто-то уже дописал, но не дал ему заглянуть в последнюю главу.

Когда он вернулся в университет в третий раз – уже не как следователь, а как человек, которого не отпускает что-то личное – всё вокруг казалось знакомым и чужим одновременно. Как если бы фасад остался прежним, а здание перестало быть местом. Вахтер его узнал, кивнул, но в этом кивке было что-то от актёрской реплики, которую повторяют каждый день. Всё стало театральным. Даже воздух – фоновым шумом, а не носителем жизни.

Он зашел в архив. Сам. Без предупреждений, без сопровождения. Ему нужна была не информация – доказательство. Но не юридическое. Он хотел найти грань между странностью и бредом. И знал: она где-то в бумагах.

Архивная комната встретила его сухим запахом переплетов, старыми полками, скрипом пола, на котором от времени будто отпечатались шаги всех, кто когда-либо здесь был. Свет не включался сразу. Он стоял в полумраке, среди теней от шкафов, как среди строк, написанных еще до него.

Он нашёл ящик с пометкой «незавершённые работы студентов». Взял несколько папок, одну за другой. И вдруг – остановился.

На обложке одной из папок – имя. Его собственное. Написанное чернилами, немного размазанными, как будто писал кто-то в спешке, но уверенно: «Эллин М.»

Он сначала подумал, что это ошибка. Возможно, совпадение. Но когда открыл – всё изменилось.

Внутри – напечатанные страницы. Без заголовка. Без даты. Бумага новая, но пахла старым.

Он начал читать.

«Следователь Марк Эллин вошёл в здание университета в 9:43. Он был спокоен, но под кожей дрожало напряжение, которое он не называл страхом – потому что не верил в страх. Он называл это – "пред восхищенная угроза". Он не знал, что описание его появления уже написано. Как и то, что он найдёт."

Марк замер. Слова не были похожи на вымысел. Они были точны до нюансов: его мысли, его выражения, даже термин, которым он пользовался в личных записях, в своем служебном блокноте – «пред восхищенная угроза». Его никто не знал настолько близко. Даже он сам не всегда понимал себя так точно.

Он перевернул страницу. Дальше – описание встречи с Элиной Даль. Реплики. Паузы. Жесты. Даже внутренняя реакция на её молчание. Всё – дословно.

Он ощутил, как по позвоночнику пробежал холод. Он не верил в совпадения такого рода. Это не было фантазией. Это был перепросмотр реальности. Кто-то писал его. И не просто подражал – предугадывал.

Он закрыл папку. Взглянул на стену. Там, где обычно вешают инструкции и схемы эвакуации, была бумага с напечатанной фразой:

«Ты думал, ты пришёл читать. Но тебя уже читают. И ты не заметишь, когда перестанешь быть человеком – и станешь персонажем."