Кто написал смерть?

Библиотекарь, пожилая женщина с выцветшими глазами и тёмным пучком, кивнула ей, как будто уже знала, зачем Элина пришла.

– Старый фонд, – прошептала она и жестом указала на узкий проход между шкафами.

Элина прошла туда. Пространство пахло временем. Бумага старела по-разному – одни страницы шершавые, как высушенные листья, другие – гладкие, как кожа младенца.

Она медленно провела пальцем по корешкам. Остановилась у книги без названия – просто обложка из тонкого картона, потрепанного и протянувшегося от времени. Открыла.

На первом листе – ничего. На втором – надпись:

"Они приходят к тем, кто не просто слышит, а помнит то, чего не было."

И дальше – текст. От руки. Почерк – странно знакомый. Тот же, что был на письме. Но самое поразительное: это были её мысли. Ее личные размышления о памяти, времени, о страхе, что твоя жизнь принадлежит не тебе. О чувстве, будто ты живешь не свою жизнь, а повторяешь чью-то старую – с другими именами, но тем же сценарием.

Она села на пол между шкафами, открыла ещё одну страницу.

И увидела: в середине абзаца – диалог. Между женщиной и молодым человеком.

– Ты видишь их?

– Я их слышу. Через тебя.

– Ты следишь за мной?

– Нет. Ты сама пришла. Ты меня читаешь.

Она закрыла книгу резко. Ощущение, что она не одна, стало осязаемым. Как будто кто-то стоял за её спиной, чуть левее, где-то на уровне плеча, не касаясь, но замирая – в ожидании.

Она обернулась. Никого.

Но на полу – рядом с её ногами – лежал тонкий блокнот. Красный. Она его точно не брала. Подняла. Внутри – страницы исписаны её же почерком. Дневник. Только она никогда его не вела.

"16 октября. Сегодня мне приснился Али. Но он был не студентом. Он был ребёнком. Он что-то рвал – страницы, лица, мысли. Я проснулась с ощущением, что часть меня не со мной. Я боюсь. Но только тогда, когда пишу."

Дальше – дата будущего дня.

17 октября. И текст, написанный так, словно она только что его пережила:

"Я нашла старую газету. В ней была статья о женщине, пропавшей десять лет назад. Имя – моё. Фото – чёткое, но старое. Никто не искал её. Потому что никто не помнил."

Элина захлопнула блокнот и прижала к груди. Это уже не была метафора. Это становилось реальностью, у которой нет имени, только отражение.

Она встала. Вышла из зала. Вся библиотека казалась тише, чем раньше. Даже шаги не звучали – будто её ноги касались не пола, а ткани воспоминаний, по которой нельзя ходить громко.

ГЛАВА ШЕСТАЯ – Комната с видом на правду

Элина шла к нему не быстро – нет, её шаг был уверенным, почти лёгким, как бывает у тех, кто уже согласился с тем, что откроется за дверью. Её не тянула туда жажда конфронтации, не двигала жажда разоблачения. Всё было глубже, тише, опаснее: она шла к нему, потому что хотела почувствовать – настоящий ли он. Или, быть может, он тоже написан кем-то. Как она сама. Как письмо. Как блокнот. Как ночь.

В руках – никакой сумки, никакой папки с бумагами. Только блокнот, тот самый, красный, неуместно яркий в осенней палитре серых зданий и сдержанных, замедленных улиц. Она не собиралась показывать его. Просто не могла оставить. Казалось, если она отложит его хоть на миг, часть её – самая важная, та, что еще различает границу между реальностью и тем, что лежит под ней, – останется внутри, за обложкой.

Поднявшись на третий этаж общежития, Элина вдруг замерла. Перед дверью Али. Рука почти коснулась звонка – и замерла. Дверь была приоткрыта. Совсем чуть – как если бы он только что вошел и не закрыл за собой, как если бы кто-то только что ушёл и не удосужился захлопнуть.

В этот миг она впервые подумала: а что, если всё это – ловушка не для ума, а для веры. Ведь именно вера держит нас внутри собственного мира: мы верим, что наше «я» – цельное, что день вчерашний не исчезает, а складывается в нечто устойчивое, что мысли, возникающие в голове, принадлежат нам. Но если вера треснет – всё рушится. Не мгновенно. Сначала мягко, как воздух, вытекший из покинутой комнаты.

Она постучала в открытую дверь.

– Али? – голос звучал спокойно. Почти чуждо. Словно она репетировала эту сцену для кого-то другого.

И почти сразу – шаги. Он вышел из глубины комнаты. Улыбнулся. Не испуганно, не театрально – так, как улыбаются те, кто всё понимает заранее.

– Здравствуйте, Элина Сергеевна. Я ждал, что вы придёте. Не сразу – но сегодня.

– Откуда вы знали?

– А вы сами разве не знали?

Он отошёл вглубь. Жестом пригласил её войти. Комната – скромная, но поразительно чистая, почти стерильная: на полке – книги, на столе – записки, графитный карандаш, аккуратно выровненные стопки бумаги.

Она увидела это сразу. Посреди полки – книга. Без названия. Та самая.

Она подошла ближе.

– Вы знаете, что это?

Он молчал. Потом – тихо:

– Это не моя книга. Но я её читаю.

– Где вы её нашли?

Он посмотрел на неё так, как смотрят на человека, который слишком долго спал и только что проснулся.

– Она появилась. Как появляются некоторые сны. Ты открываешь глаза – и знаешь сюжет, даже если его не было.

– Вы читали её?

– Нет. – Он сделал паузу. – Я ее пишу.

Элина не отреагировала внешне. Но внутри что-то медленно сдвинулось – не страх, не удивление, а какое-то восхищенное, почти религиозное трепетание: он сказал это не как признание. Как диагноз. Как будто говорил о чужом человеке.

– Вы пишете… мои мысли.

– Я не знал, что они ваши, – честно признался он. – Когда я начинал, они были просто голосами. Иногда женскими. Иногда – детскими. Иногда – моими собственными, но сказанными не мной.

– Вы понимаете, что это значит?

Он кивнул.

– Это значит, что где-то, вне этого мира, есть кто-то, кто слышит нас обоих. И он пишет нас. Либо мы – его повторение. Либо он – наш.

Элина подошла ближе. Коснулась обложки книги. Картон был шершавый, теплый, словно только что из печати.

Она открыла первую страницу. Там – ничего.

Вторая – первая фраза:

"Она вошла в комнату, где её ждали ответы. Но вышла с вопросами."

Это было написано сейчас. Прямо сейчас. Слово в слово.

Элина села на край кровати. Впервые за последние дни она почувствовала не панику, не растерянность – а то самое тонкое, от которого хочется или сбежать, или раствориться: узнавание. Всё это уже было. Или будет.

Она посмотрела на Али.

– Вы продолжите?

Он кивнул.

– Я не могу иначе. Когда я не пишу – они приходят во сне. Когда пишу – становятся тише.

Она достала блокнот. Открыла его. Протянула ему.

– Тогда напишите это.

– Что именно?

– Всё. Всё, что вы слышите.

Он взял блокнот. Улыбнулся – чуть печально.

– Это займёт время.

– У нас есть время. Пока нас читают.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ – Хроника из будущего

Архив находился в заднем крыле старого корпуса университета – там, где потолки все еще украшали лепные узоры дореволюционной эпохи, где пахло не бумагой даже, а временем, запертым в стальных шкафах и шкафах с глухими дверцами, запертым так плотно, что оно начинало протекать сквозь щели. Здесь говорили тише. Даже воздух казался отредактированным.

Элина прошла через стеклянную веранду, куда почти не заглядывало солнце, и почувствовала, как внутри всё вновь напряглось – не из страха, а из предчувствия. Она не была суеверной. Не верила в знаки. Но теперь каждый предмет, каждая мелочь, казались как будто частью чего-то написанного раньше. Как будто это место уже описано. Не в её воспоминаниях – в чьём-то тексте.

Архивариус оказался пожилым, с резкими, словно вырезанными из мрамора, чертами лица, в линзах старомодных очков и с таким голосом, в котором не осталось ни одного вопроса. Только утверждения. Словно он уже всё знает. Возможно, действительно знал.

– Элина Сергеевна? – он чуть кивнул, как будто это имя он уже слышал не раз, – Я получил ваш запрос. Девяносто второй год. Дело о пропавшей женщине. У нас есть дело с похожим описанием, но в нем… есть странность.

– Какая?

Он не ответил сразу. Подошёл к шкафу, выдвинул ящик, достал серую папку. Подал ей, осторожно, как будто внутри не просто документы – но предмет, который может изменить дыхание реальности.

На обложке – лаконичная подпись: «Исчезновение, 1992. Неопознана. Архив 47-B».

Элина села за стол. Папка лежала перед ней, плоская, как спящий зверь. Она открыла.

Первая страница – стандартный бланк: дата, имя следователя, краткое описание случая.

«Дата: 12 ноября 1992 года. Место: Южный округ, городской парк. Женщина, приблизительно 30 лет, исчезновение при невыясненных обстоятельствах. Имя неизвестно. Приметы: волосы темные, рост 160-165 см, на левой руке кольцо с бирюзой. Свидетели отсутствуют. Камеры не зафиксировали момент ухода».

Она замерла. Это описание… Оно подходило под неё. Почти идеально. Даже кольцо.

Перевернув лист, она увидела черно-белое фото – зернистое, неясное, снятое, видимо, случайным прохожим. Женщина в полупрофиль, лицо частично заслонено прядью волос. Но черты… ее черты. Как если бы кто-то вставил ее в чужую фотографию. Или наоборот – она была вставлена в свою собственную, но раньше, чем родилась.

– Это не может быть, – тихо произнесла она.

Архивариус стоял рядом, молча.

– Мы пытались идентифицировать её, – сказал он после паузы. – Но ни одной записи не нашли. Ни в базе граждан, ни в медицинских реестрах, ни в университетских архивах. Как будто её не существовало. Ни до, ни после. А между тем, фотография подлинная. Её нашли в записях оперативника, погибшего в том же году. На обороте – подпись. Очень странная. Почерк женский. «Она придёт за этим сама.»

Элина чувствовала, как под кожей начинает ползти холод. Не страх, нет. Это было… сродни открытию. Словно кто-то осторожно раздвигал ткань реальности, показывая: смотри, ты всегда знала.

Она собрала папку, поднялась.

– Могу я это взять с собой?

Архивариус чуть наклонил голову.

– Не полагается. Но… она ведь и не ваша, правда? Она принадлежит той, что придет.

Она кивнула.

– Да. Я и есть та, которая пришла.

Вечером она долго сидела на подоконнике своей квартиры, не включая свет. В руках была фотография. В глазах – не паника, не боль, даже не удивление. Лишь тишина. Словно всё, что происходило до этого, было тренировкой. Прелюдией.

А теперь начнётся настоящее.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ – Письма без адресата

Комната Али была тиха. Неподвижна. Тишина в ней не была тишиной библиотеки, где шорох страниц и лёгкое покашливание соседей становятся её частью. Это была тишина внутреннего времени, когда каждый звук становится живым, как если бы сам воздух слышал. Элина вошла туда снова, почти как в храм. И сразу поняла: что-то изменилось. Не в обстановке – в настроении пространства.

Он не услышал ее шагов – был погружен в письмо. Рука скользила по бумаге быстро, но точно, без колебаний. Почерк мелкий, строгий, без витиеватостей – почерк человека, которому важнее мысль, чем форма. На его лице – не было вдохновения. Только концентрация. Почти суровая.

Элина не нарушала это молчание. Остановилась у стеллажа, где стояли книги – старые, современные, незнакомые, а среди них – опять та самая. Теперь уже с загнутыми страницами, с карандашными пометками, как будто её читали.

Она наклонилась, открыла. Страница 42.

"Я всё время помню, как ты смотрела в окно и не видела небо. Потому что за ним было что-то другое. Что-то, что никогда не становится ближе, как бы ты ни пыталась дотянуться. И ты молчала – не потому что не знала, что сказать, а потому что не хотела, чтобы кто-то понял."

Это были её мысли. Непохожие. Не близкие. Её. Она помнила, когда они были: ей было шестнадцать. Летний вечер. Третий день, как она осталась одна на даче. Отец уехал, бабушка в больнице, а она сидела, уткнувшись в окно, и думала именно это. Ей тогда показалось, что в небе что-то нарушено. Не звёзды, не тучи – граница. И она испугалась. Сильно. Беспричинно. До слёз. И не сказала тогда никому.

Она захлопнула книгу. Али поднял глаза.

– Я не знал, что вы уже здесь.

– Кто это написал?

Он кивнул на листы перед собой.

– Это… продолжение. Или, скорее, вторая линия. Пишется сама. Я не придумываю. Я просто слушаю.

– Слушаете кого?

Он долго молчал.

– Иногда – голос. Иногда – как будто просто знание. Я знаю, что нужно написать. Даже если никогда об этом не думал. Бывает, пишу – и потом читаю, не понимая, откуда это. Уверен: не моё. Но написано моей рукой.

Элина подошла ближе.

– Можно?

Он протянул ей тетрадь. Она открыла – и прочитала первую страницу. Почерк был всё тот же. Но слова – её. Не те, что когда-то произносились вслух. Те, что никогда не произносились. Только думались. Только один раз.

"Когда тебе двенадцать, и ты понимаешь, что никто из тех, кто тебя любит, не знает, кто ты есть на самом деле – ты начинаешь писать. Не чтобы стать писателем. А чтобы сохранить себя от исчезновения. Это не дневник. Это не письмо. Это защита."

Элина медленно опустилась на край стола.

– Это был мой первый текст. Я не сохранила его. Он был написан на обратной стороне школьной тетради. Я сожгла его, потому что испугалась, что кто-то найдёт. И сейчас вы… написали его. Слово в слово.

Али сжал пальцы.

– Я не мог этого знать. Я даже не знал, что вы писали.

– И всё же вы написали.

Он посмотрел ей в глаза. Глубоко. Без страха.

– Это больше не про меня. Я теперь как будто – посредник. Между кем-то и этим миром.

Элина закрыла тетрадь.

– А если этот кто-то… вовсе не человек?

Он улыбнулся. Тихо. Почти грустно.

– А если это – вы? Не та, что сидит напротив меня, а та, что живёт внутри вас, и еще не проснулась?

Они замолчали.

А за окном сгущался вечер, и где-то вдали, в университетской часовне, пробил девятый час – слишком громко, как будто с задержкой. Как будто кто-то на мгновение забыл, что время идёт.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ – Старые рисунки

Дом встретил ее тишиной. Не той, где пусто, а той, что дышит – как старая книга, хранящая чьи-то глаза между строк. Элина сняла пальто, не включая света. Ходила медленно, будто боялась потревожить воздух. Стены – всё те же, белые, с полусотней отпечатков времени: тени картин, потускневшие участки, где когда-то висели фотографии, следы от детских ладоней, оставленные когда-то в игре. Она проводила пальцами по стене.

Дом молчал. Но он знал.

Она пошла в кладовку, за старым письменным столом. Там, под грудой пыльных коробок, лежала одна – плоская, длинная, перевязанная тёмной лентой. Она не трогала её много лет. Это была "коробка детства", куда бабушка складывала её рисунки, первые тетради, записки, вырезки из журналов, открытки. В какой-то момент это перестало быть милым и стало почти постыдным. Но теперь…

Теперь рука сама потянулась.

Лента поддалась с хрустом. Крышка – тугая, но не запертая. И – запах. Пыль, бумага, немного мела и чернил. И что-то ещё. Тонкое, как запах зимы в первые секунды снега. Она открыла.

Наверху – рисунки. Большие, неуклюжие листы из альбомов. Вот одна – солнце, два человечка, птица с глазами, как у людей. Вот – дом с кривыми окнами. И надпись, сделанная пятью буквами, неровными, как ступени: «Мой».

Она листала, почти машинально. И вдруг – остановка.

Один лист был не как другие. Акварель. Осторожные, очень взрослые мазки, хотя по стилю – это было её. Но в цветах была не детская яркость, а приглушенность, почти страх.

На рисунке – комната. Узкая, вытянутая. Книжные полки. Тёмный стол. Окно, выходящее на серое небо. Свет падал с одной стороны, и на стене лежала длинная тень. За столом – фигура. Мужская. Тонкая, чёрные волосы, склоненная голова. Лица не видно. И надпись – её детским почерком:

«Здесь живет тот, кто знает правду о тебе».

Элина не сразу смогла вдохнуть. Словно кто-то вытащил воздух.

Она перевернула рисунок. С обратной стороны – дата. Чёткая. 1995 год.

Ей тогда было восемь.

Но дело было не в дате. И не в подписи. А в том, что она видела эту комнату. Неделю назад.

Это была комната Али.

Один в один.

Та же полка. Та же лампа. То же окно, выходящее на север. Даже расстановка книг – совпадала.

Она сидела на полу, уронив рисунок на колени, и почувствовала, как что-то внутри начинает трескаться. Не снаружи – не реальность. Она сама. Как ледяная поверхность воды под подошвами. И если шагнешь – уйдёшь вниз. Без звука. Без права на возвращение.

Телефон зазвонил резко, не к месту. Она вздрогнула, подняла трубку.

– Элина? Это Марта. Прости, что поздно, но мне нужно тебя видеть. Прямо сейчас. Это… касается Али. Он написал новый текст.

– И что в нём?

– Твоя мать. Он описал её. Имя, возраст, как умерла. Всё.

– Он не знает её имени. Я не говорила.

– Именно.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ – Письма без адресата

Ночь была плотной, как бархат, в который завернули тревогу. В машине пахло резиной и пылью, но Элина не чувствовала ни запахов, ни времени. Город за окном будто медленно отползал назад, оставляя за собой лишь нити уличных фонарей и отражения собственных мыслей.

Она ехала к Марте. Не ради разговора. Не ради объяснений. А потому что иначе – невозможно. Потому что в комнате, где всё ещё лежал её детский рисунок, теперь было слишком тихо. Тишина знала слишком многое.

Марта встретила её у двери – босиком, в тёплой куртке, накинутой поверх тонкой ночной рубашки. Лицо у неё было уставшее, но в глазах светилось напряжение, которое возникает у человека, ожидающего правды как приговора.

– Проходи. Не будем терять время, – сказала она.

Чайник закипал. Но Элина не смотрела на кухню. В центре стола лежала тетрадь. Толстая, с замятой обложкой, исписанная до краёв. Её не нужно было представлять. Почерк Али был узнаваем – угловатый, как будто каждую букву вытачивали на камне.

Марта молча села напротив, скрестив руки.

– Я не хотела читать. Но ты поймешь, когда начнешь. Этот текст не просит внимания. Он требует его.

Элина открыла первую страницу. На ней не было заголовка, ни даты. Только слова:

"Я помнил её шаги до того, как она вошла в мою жизнь."

Она читала медленно. Внимание соскальзывало, как по льду. Слова не описывали – они создавали. Комната, запахи, звуки, которые знала только она. Мать, лежащая в постели с серым лицом и вечно дрожащими пальцами. Фразы, произнесённые ночью. «Ты не должна быть похожа на меня. Ты должна стать другой. Ты обязана выдержать то, что я не смогла».

Каждая строчка была слишком точной. Не по форме. По памяти. По внутренней интонации, которую не найти ни в одной биографии.

– Я никогда не говорила об этом, – прошептала Элина.

– Ни в письмах, ни в снах, ни в книгах. Даже дневники – пусты. Он не мог знать.

Марта кивнула.

– Я подумала о совпадении. О гениальной догадке. Но он пишет слишком точно. Это не фантазия. Это проникновение.

Элина не заметила, как сжала край стола. Кожа побелела.

– Он не спрашивает. Он берёт. Это не текст. Это вторжение.

Марта протянула вторую тетрадь. Более тонкую, с красной обложкой.

– Она – о тебе. И только о тебе. Тысячи слов. Ни одной ошибки. Даже то, что ты пыталась забыть – там. Он не описывает. Он проживает это заново. Как будто ты – его воспоминание.

Элина не взяла тетрадь. Не могла. Глаза остановились на уголке первой страницы, где, в самом низу, было приписано:

"Иногда мы вспоминаем то, чего никогда не переживали. Но это не делает воспоминание ложным."

И тогда она поняла. Речь шла не о том, что Али знал. А о том, кем он был, ещё до того, как они встретились.

И возможно, он действительно знал ее всегда. Не по имени. А по сути. Как если бы она – когда-то – уже была написана.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ – Контуры чужой памяти

Утро наступило без предупреждения. Ни света, ни звука – только ощущение, что где-то за стенами мира раскаленная медь рассвета пытается пробиться сквозь плотную ткань неизвестности. Элина не спала. Листала страницы, не зная – откуда в этих строках она. Не только факты, даты, запахи. Там было больше. Как будто кто-то выворачивал ее наизнанку, не касаясь кожи, но проникая в самую сердцевину.

Марта спала на диване, завернувшись в плед. Дом был наполнен тишиной, но теперь тишина звучала иначе. Она будто впитывала в себя страницы, делая их частью стен, мебели, дыхания.

Элина вышла на балкон. Ветер был колючим. Сосны за пределами двора шептали что-то между собой, как свидетели, которые не хотят вмешиваться. Она достала телефон, открыла почту, и только тогда заметила: новое письмо. Без темы. От неизвестного адресата. Открыла. Внутри – всего два слова:

"Ты читаешь?"

Руки дрогнули. Она закрыла экран и снова взглянула на лес. Ни один лист не шелохнулся. Ни один звук не выдал наблюдателя. Но он был. Она чувствовала это так же ясно, как холод на щеках.

Вернувшись внутрь, она не разбудила Марту. Вместо этого взяла вторую тетрадь. Красную. Ту, что до этого не осмелилась открыть. Первая страница – без заголовка, без даты. Только строчка:

"Ты не должна была узнавать. Но всё уже произошло."

Она перевернула лист – и началось.

Там была не история. Там был диагноз. Её страхи, спрятанные даже от самой себя. Реакции, которые она считала случайными, объяснёнными биографией, воспитанием, болью. Но Али – он словно снимал слои. Один за другим. Без нажима. Как хирург, чьи инструменты не оставляют следов, но изменяют навсегда.

Он описывал эпизоды, которые не происходили, но которые, по прочтении, казались воспоминаниями. Как будто кто-то подселил ей чужую жизнь, и теперь та требовала признания. Случай в поезде, где незнакомец спросил её имя, но она не ответила – потому что не могла вспомнить, кто она. Разговор с матерью, которого не было, но который навсегда изменил ее отношение к одиночеству.

На одной из страниц – тонкая, резкая фраза:

"Ты прячешься в логике, потому что чувства для тебя слишком опасны. Но логика – не щит, а клетка."

Она отложила тетрадь. В этот момент проснулась Марта. Без слов, просто посмотрела на неё – и поняла.

– Он уже не просто пишет, – сказала Элина. – Он на шаг впереди. Он ведёт.

Марта подошла ближе. Указала на угол стола, где лежал конверт. Она его раньше не замечала.

– Это пришло утром. Без марки. Просто кто-то оставил под дверью.

На конверте – её имя. Почерк тот же. Внутри – фотография. Старая, пожелтевшая. Элина в детстве, у ворот школы. Только вот она помнила тот день: фотографий тогда никто не делал.

На обороте – надпись:

"Если ты помнишь это иначе – значит, тебе пора вернуться туда."

Она смотрела на снимок. В груди будто разломился лёд. Потому что на фоне, за её спиной, стоял человек. Высокий. В плаще. С книгой в руке. Лицо было неразборчивым, но силуэт – абсолютно узнаваем.

Али.

Только тогда ей было семь. А ему – быть не должно было вовсе.

И вдруг стало ясно: всё, что она читала, – это не роман.

Это маршрут. И он ждал, что она пойдёт дальше.

Иначе – она уже не проснётся прежней.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ – Архив отражений

Поездка заняла несколько часов. Дорога к родному городу, откуда она уехала семнадцать лет назад, не изменилась – но ощущалась чужой. Словно каждый поворот был реконструирован по памяти, но не ее собственной. Марта настояла поехать с ней. Она не задавала вопросов, только тихо наблюдала, пока пейзаж за окном расплывался под каплями моросящего дождя.

На въезде в город воздух стал плотнее, будто насыщен ожиданием. Старинные фонари, облупившиеся фасады домов, вывеска у школы – всё казалось частью спектакля, в котором ей теперь предстояло сыграть роль, текст для которой уже написан кем-то другим.

Элина остановилась у школьных ворот. Та же решётка, тот же облупившийся зелёный металл. Только теперь она видела это иначе. Не как декорацию прошлого, а как доказательство, что оно – не вымысел. Она достала фотографию, ту самую. Сравнила изгибы ограды, кривизну дерева на заднем плане. Совпадало всё. Даже свет – приглушенный, холодный, словно мир подстроился под снимок.

– Ты уверена? – Марта сжала ее руку.

– Нет. Но мне всё равно.

Они вошли в здание. У стойки вахтер удивлённо посмотрела на них, потом что-то прошептала в рацию. Появился завуч, мужчина лет шестидесяти, с густыми бровями и тревожным выражением лица. Он узнал её имя сразу – с какой-то странной настороженностью, будто не удивился, а ждал.

– Ваш отец приходил сюда. Года два назад. Просил показать старые архивы, классные журналы, фотографии. Мы тогда удивились – он сказал, что ищет одно конкретное фото. Но не сказал, зачем.

Элина похолодела. Отец. Она думала, что он давно всё отпустил. Что ему всё равно. Оказалось – нет.