Хроники ветров. Книга 3. Книга Суда

Лабораторию и лазарет Карл совместил, наверное, так удобнее, но Рубеусу было неуютно среди этой подавляющей белизны. Белые стены, белая плитка на полу, белый пол и белые волосы на белой наволочке. Пока она спит, можно думать, но словно почувствовав взгляд, Коннован открывает глаза и спрашивает.

– Ты здесь? – шепот почти не тревожит сумрачную тишину лаборатории.

– Здесь.

– Хорошо. Мне вдруг показалось, что ты исчез. Насовсем исчез, понимаешь?

– Нет.

– И я не понимаю. Ты ведь не уйдешь? Не уходи, пожалуйста, я боюсь.

– Чего?

– Просто… я потом… когда-нибудь, – Коннован снова уходит от ответа, она так и не рассказала, что с ней произошло. Она отгородилась экраном, а вопросы игнорировала. Обидно. Чем он заслужил подобное недоверие?

Хотя нет, заслужил. Странно, что она не чувствует, должна ведь. Или чувствует, но боится спросить прямо? Она вообще стала очень нерешительной. Снова заснула, во сне она похожа на ребенка, темнота скрадывает шрамы и придает ее чертам фантастическую хрупкость.

Девушка-призрак, лицо которой он забыл, а теперь вот изучал, пользуясь тем, что она спит. Хотелось прикоснуться, обнять, убедиться, что она реальна.

Глупые мысли, совершенно несвоевременные и бесполезные. Непрактичные и нелогичные. Рубеус поднялся и, стараясь двигаться как можно тише, обошел лабораторию. Зеркало Карл оставил, в темноте отражение было нечетким, расплывчатым. А фонтана нет, пространство бывшего Малого зала изуродовано тонкими перегородками из полупрозрачного пластика, загромождено приборами непонятного назначения, шкафами с лабораторной посудой, шкафами с реактивами… слишком много всего. Отвлекает. Мешает думать. И Рубеус, прикрыв за собой дверь, вышел из лаборатории.

Карл сидел в кресле перед камином. В руке обычный бокал, судя по цвету на этот раз в бокале отнюдь не вино. Редкие рыжие космы огня лениво облизывали остатки полена, свечи в бронзовом канделябре тихо умирали, лохматая медвежья шкура вальяжно раскинулась на полу.

– Свет не включай, – попросил Карл, не оборачиваясь. – Атмосферу испортит. Иногда знаешь ли, хочется почувствовать что-то этакое… дикое. Садись.

Места перед камином хватило еще на одно кресло.

– Будешь? Коньяк, благородный напиток и к обстановке подходит. Что решил?

– Ничего.

– И когда собираешься?

– Не знаю.

Часть углей в камине серые, подернутые пеплом, часть черные, а красных совсем мало. Скоро огонь погаснет. А приятно просто сидеть, смотреть на огонь и ни о чем не думать. Почти как раньше. Прошлая жизнь постепенно уходила, выцветала, как старинные гобелены, распадаясь на отдельные нити воспоминаний.

– Хочешь совет? – Спросил Карл, отставляя полупустой бокал на широкий подлокотник кресла. – Всего-то нужно выбрать. И чем быстрее ты сделаешь выбор, тем легче будет всем.

– Я не могу.

– Так привязался к Мике?

– Нет, но… это нечестно по отношению к ней.

– Тогда откажись от Коннован. Пусть остается здесь. Для начала.

– А потом?

– Будет видно. В любом случае у тебя ровно два дня, больше ждать я не могу, и так из графика выбился. Ты, кстати, тоже. Никогда нельзя покидать Замок надолго – чревато неприятными сюрпризами по возвращении. – Карл, поднявшись, подкинул в камин несколько деревянных чурок. – Есть еще кое-что… Коннован, как бы тебе объяснить. У нее очень специфические представления об окружающем мире. С одной стороны пятьсот, вернее, уже шестьсот лет – это довольно много. С другой… ограниченное пространство, ограниченное общение, полное отсутствие личного опыта и излишне идеализированные представления как о да-ори, так и о людях. Это нужно было для проекта, минимум информации о реальном положении дел и искренняя вера в то, что да-ори лучше, честнее, справедливее. Если бы она сама в это не верила, то и другие не поверили бы. Но все пошло не совсем так, как планировалось, и теперь одно из двух: либо она приспособится к тому, что есть, либо не приспособится, и ты понимаешь, что ее ждет в этом случае. Поэтому мне бы хотелось, что бы ты в полной мере осознавал возможные последствия тех или иных действий.

– Я осознаю.

– Неужели? Ну да тебе виднее. Вообще, предоставь право выбирать ей, заслужила. Только пусть выбор будет честным, понимаешь?

Рубеус понимал, но одно дело понимать и совершенно другое решиться… впрочем, сколько там у него времени? Два дня? Не так и много… достаточно, чтобы подумать.

Коннован.

Белый мятый халат, застегнутый на одну пуговицу, черная рубашка и красный галстук – интересное сочетание цветов, Карлу идет. Вот только желтоватые пятна на халате несколько выбиваются из общей картины, но они так же привычны, как обстановка вокруг. Эта лаборатория почти не отличалась от другой, той, что осталась в Орлином гнезде. Та же раздражающая белизна, чересчур яркое освещение, обилие стекла и хрома, запах стерильности и медикаментов.

Не люблю лаборатории.

– Итак, девочка моя, думаю, пришло время поговорить серьезно. – Карл садится на кровать, и я понимаю, что он собирается сделать.

– Давай без капризов, хорошо? Ты же понимаешь, что я должен знать.

Понимаю, но тем не менее предстоящая процедура вызывает отвращение, но чем сильнее я буду сопротивляться, тем больнее будет.

– Ну, успокойся. Посмотри мне в глаза. И расслабься, вот так, хорошо…

Голос доносится издалека, вокруг темно, тесно и нечем дышать. Чужая воля подавляет, пытается проникнуть внутрь, вытащить то, что я старательно прятала, заталкивала в самые дальние уголки памяти… сопротивляюсь. Сопротивляться нельзя, но я не могу иначе. Я не хочу вспоминать.

Холод. Лед. Метель. Белый колючий снег.

База… Тора… чай с вареньем… фарфоровые чашки… разговор. Подробнее, еще подробнее. Чужая воля вытягивает воспоминания, вытряхивает, разбирает, анализирует, отодвигает в сторону. Я понимаю, что это нужно и важно, но вместе с тем не могу не сопротивляться. Это насилие, я устала от насилия, пожалуйста, не надо…

Мои возражения деловито отодвигают в сторону, заставляя глубже и глубже погружаться в прошлое.

Повстанцы. Лагерь. Слепота. Боль. Зов, на который нет ответа, ощущение беспомощности и желание выжить. Фома.

Дождь. Серое дрожащее марево вокруг, мокрые хвосты травы, выскальзывающие из рук. Грязь. Вода в легких. Кашель. Пальцы, соскальзывающие с гарды на лезвие.

Солнце. Яркое. Желтое. Горячее. Плач… я плакала? Наверное.

Снова боль. Много боли. Унижение. Ласковый голос и жестокие руки. Я не хочу вспоминать это… зачем так подробно… шаг за шагом, все в малейших деталях… снова умираю… за что?

– Тише. Коннован, ты слышишь меня? Успокойся, все закончилось. Все уже закончилось. – Карл обнимает, гладит по голове и шепчет что-то успокаивающее.

– Зачем ты…

– Мне нужно было знать. Давай сейчас ты поспишь, а потом мы поговорим, хорошо?

Карл делает укол, от которого я моментально проваливаюсь в глубокий вязкий сон. Хорошо. Просыпаюсь со стойкой головной болью, ну да нормальное явление. Как же я ненавижу, когда Карл делает со мной такое, правда, подобным образом он поступает крайне редко, когда желает получить максимально полную информацию.

Все равно ненавижу. В лаборатории пусто и темно, а у меня перед глазами отблески чертова солнца, во рту – горький привкус крови, а малейшее движение вызывает сильнейшее головокружение. Это все пройдет, часа через два-три, нужно просто подождать. И забыть, снова забыть.

Карл появляется, когда часы показывают половину второго, знать бы еще дня или ночи. Хотя в принципе, особой разницы нет.

– Ты как? – На этот раз Карл садится на стул, мятые полы белого халата свисают параллельно ножкам, и отбрасываемая Карлом тень похожа на крылатого паука.

– Успокойся, все закончилось. Обещаю.

Карл забрасывает ногу на ногу, черные брюки с ровными стрелками, светлые ботинки, тень на полу изменяет форму…

– Посмотри на меня. В глаза, Коннован. Вот так.

Некоторое время рассматриваю Карла, он терпеливо ждет. Интересно, приходилось испытывать что-нибудь подобное? Вряд ли, Карл привык сам вламываться в чужое сознание, но в свое он никого не пустит.

– Ты больше мне не доверяешь, – не упрек, скорее констатация факта. – Ты не справилась.

– И что теперь будет? – мне страшно задавать этот вопрос, но неопределенность еще страшнее. Теперь Карл имеет право… да проще сказать, на что он не имеет права. Легкое прикосновение к волосам, жест нехарактерно ласковый для Карла, и голос тоже.

– Ничего. Думаю, ты сполна расплатилась. Просто забудь.

– Ты не…

– Убью? Кого? Тебя? Его? Из-за дурацкого поединка? Брось, Конни, я чересчур практичен, чтобы разбрасываться ценными кадрами.

Верю. Именно сейчас верю, наверное, потому, что очень хочется верить.

– И еще… мне не слишком понравились некоторые твои… взгляды. – Карл поглаживает тяжелый перстень с крупным черным камнем, где-то я такой недавно видела.

– Ты не виновата, ты не можешь отвечать за поступки другого разумного… существа. И ты не стала хуже, понимаешь?

Понимаю. Но говорить не хочу, вспоминать не хочу, не было этого и все. Точка.

– Ты прячешься, пытаешься стать лучше и для этого выдираешь кусок прошлого. Ты ведь боишься того, что тебя теперь нельзя любить? Почему? И закрылась, сразу, как только появилось достаточно сил, чтобы держать барьер, причем барьер не от меня, Конни.

– Я не хочу, чтобы он… видел это.

– Почему?

И Карл еще спрашивает. Да потому, что это только моя боль и моя грязь, я не желаю выплескивать ее на кого-то еще, особенно на Рубеуса.

– А знаешь, что видит он? Стену, которой раньше не было. Отчуждение. Неприятие. Недоверие. Подумай, ладно? В том, что произошло нет ничего постыдного для тебя. Жертва не имеет возможности выбора, ты сделала единственное, что могла – выжила.

– Но ты ведь не расскажешь? Пообещай, что не расскажешь? Пожалуйста, Карл… я… сама… потом…

Он смотрит с такой неизбывной, нехарактерной грустью, что мне становится страшно. Молчание затягивается. По потолку и стеклянной стене бокса ползут тени, робкие, сизовато-серые и бесформенные. Тени-пятна и тень-паук.

– Обещаю, – Карл подымается. – Полагаю, ты уже достаточно здорова, чтобы позавтракать наверху?

Глава 5

Фома.

Постепенно Ярви приживалась в доме, робко, незаметно, как первоцвет, что выбравшись на черную весеннюю проталину, обнаружил вокруг зимние сугробы и теперь дрожал, ожидая неминуемого мороза. С той же обреченностью Ярви ждала дня, когда ее прогонят. Фома пытался объяснить, что бояться совершенно нечего, но… наверное, он подобрал не те слова.

А может ее тревожили частые визиты Михеля, который взял за правило каждый день навещать нового соседа, видать оттого, что в собственном доме, где царил покой и порядок, заняться ему было нечем. А тут и печь прочистить, и пол переложить, и стены побелить… тысяча дел. Фома и не представлял, что столько всего бывает. Работал Михель радостно, с удовольствием, а Фома пытался помочь, хотя в извечной своей неуклюжести лишь мешал. Вот Ярви – другое дело, все-то у нее в руках ладилось, и не падало, не норовило разлиться, разбиться, разлететься на куски. Правда, видно было, что Михелю подобная помощь не по нутру, да и Ярви тоже, за все время ни словом между собой не перемолвились.

Сегодня Михель заглянул под вечер и, поставив на стол тяжелую сумку, принялся выгружать продукты. Кругляш белого сыра, глиняная крынка, перевязанная платком, крупные куриные яйца в глубокой миске и мягкий ароматный хлеб.

– Мать велела передать, – буркнул Михель. – И это… ей.

Последним на стол лег полотняный сверток. Ярви протянула было руку, но в последний момент испуганно одернула. Михель нахмурился и, силой сунув сверток девушке.

– Бери уже. Мать сама шила… для тебя, стыдобища.

Ярви расплакалась, после того первого вечера она больше не плакала, разве что по ночам, когда полагала, что никто не видит. И верно, Фома не видел слез, зато великолепно слышал сдавленные всхлипы и тихое, совсем уж нечеловеческое поскуливание. И понятия не имел, как ее успокоить. Зато Михель знал, крякнув, не то от смущения, не то от сдерживаемой злости, строго сказал:

– От дура! Чем слезы лить, на стол лучше бы накрыла… а то не баба, недоразумение одно. Давай, хлеба порежь… и окорок тож, и сыру.

Странно, но это помогло.

– И сама садись, а то вечно по углам жмешься, точно кошка приблудная.

Она села.

– Ешь давай, а то совсем кожа да кости осталися… кому ты такая тощая нужна будешь? Раньше не девка была – огонь, а теперь – натуральная утопленница, вампир и тот не глянет… – Михель, сообразив, что сказал что-то не то, замолчал. Ярви же побелела, а взгляд стал совсем не живым.

– Ну… извини… успокойся, может, еще ничего и не будет.

Она кивнула головой, резко, коротко. Не верит. Уже все для себя решила и никому не верит. Рука ледяная, вялая, точно, как у утопленницы.

– Ярви, помнишь, что я тебе говорил? Я повторю. Здесь безопасно. Никто тебя не тронет. Никто, понимаешь?

Снова кивок. Хорошо, хоть Михель молчит, хотя по лицу видно, насколько он сомневается в безопасности дома Фомы.

– И Рубеуса бояться не надо. Я неплохо его знаю… – Фома надеялся, что это утверждение прозвучало в достаточной степени правдоподобно, чтобы она поверила. – Он не убивает без причины, тем более женщин, а ты не сделала ничего такого, чтобы заслужить смерть. Попытка убить и убийство – разные вещи, тем более у тебя были причины.

Михель хмыкнул.

– Я тебе верю, Ярви, думаю, он тоже поверит.

В свертке оказалось платье, длинное, из выбеленного льна, расшитого сложным многоцветным узором, Ярви разложила платье на кровати и смотрела на него, как на… Фома не сумел подобрать подходящего сравнения. На вещь так не смотрят, это точно.

– Это свадебный наряд, – тихо пояснила она. – Если бы я выходила замуж, я бы одела платье, а еще пояс… но пояс можно только девушкам, даже вдовицы если второй раз замуж идут, пояса не надевают. А я и платья не надену.

– Почему?

– А кому я такая нужна? – Пальцы нежно скользили по ткани, со стежка на стежок, обнимая, прощаясь с вышитыми темно-зеленой нитью листьями, или темно-красными лепестками диковинных цветов, золотыми и серебряными перьями чудесных птиц. В этих прикосновениях читалась настоящая непритворная боль.

– Ты мне нужна, – присев рядом, прямо на пол, Фома перехватил руку. – Правда, я чужак, и ничего делать не умею, и толку с меня никакого

– Ты добрый, – Ярви робко погладила его по щеке, и от этого прикосновения на душе стало так хорошо, что Фома совсем растерялся. – Но ты и вправду чужак, мне никогда не позволят надеть это платье, грязью закидают, если осмелюсь. Или камнями.

– Почему?

– Шлюхе, – серьезно ответила Ярви, – нельзя выходить замуж, это не по закону. Ни по нашему, ни по божьему.

Вечером, когда она уснула, обнимая это проклятое платье, Фома записал:

«Одни законы рождены разумом, другие же появляются на свет в результате человеческого самомнения и самолюбия, когда те, кто думают, будто знают, как нужно жить, возводят это знания в ранг абсолюта, подписываясь именем Его, но забывая, что Он сказал: не судите и не судимы будете».

Жизнь налаживалась, Ярви, по-прежнему опасаясь выходить в деревню, домом занималась охотно, а Фома не мешал. Находиться рядом с ней было… непривычно, но приятно, странные ощущения, когда сердце то замирает, то летит вскачь, и ладони потеют, и все слова куда-то пропадают, только и остается смотреть и надеяться, что она не заметит. Фоме не хотелось бы испугать Ярви. И совета спросить не у кого.

– Тебе постричься надо, – Ярви присела напротив, она любила наблюдать за тем, как он работает, а у Фомы при ее появлении разом пропадали все мысли.

– Зачем?

– Ну… смеяться будут.

– Пусть смеются, – Фома провел рукой по волосам, жесткие и длинные, почти до плеч. Ничего общего с аккуратной имперской стрижкой.

Каждый гражданин обязан следить за тем, чтобы внешний вид его был опрятен…

– Что ты сказал? – Ярви обеспокоено нахмурилась. – Что-то не так? У тебя иногда такое лицо… такое… ну будто убить кого хочешь, а это нельзя, это не по закону…

– Успокойся.

Ее ладони горячие и сухие, а на тонких пальцах сухие пятнышки мозолей. Громко хлопнула дверь, видать, Михель пришел… не вовремя, до чего не вовремя.

– Я никого не буду убивать.

– Конечно, не будешь, ты если и захочешь, не сумеешь. Некоторым на роду написано быть пацифистами. – Рубеус бросил на стол перчатки и сел, опершись на горячий печной бок. – Хорошо тут у вас… ничего, что я без стука?

– Ничего. Вечер добрый.

– Добрый… слушай, дай чего-нибудь выпить, лучше если воды, и лучше если холодной.

Холодная была, только-только из колодца, еще с редкими белыми пятнышками не растаявшего льда. Рубеус пил долго и жадно, а поставив тяжелый ковш на стол, сказал:

– Пошли, поговорим.

При этих словах Ярви вздрогнула и, зажав рот руками, тихо сползла на пол. На лице ее застыло выражение такого откровенного ужаса, что Фома совсем растерялся, поскольку не понимал, чего тут бояться. Зато Рубеус все прекрасно понял и, поднявшись, сказал:

– Пожалуй, я подожду снаружи. Только не долго, а то времени в обрез.

Хлопнула закрываясь дверь, и Ярви завыла, сначала тонко, еле слышно, потом во весь голос, точно обездоленная волчица.

– Ну, успокойся, он тебя не тронет, слышишь? И меня не тронет. Я знаю Рубеуса, он… он хороший человек…

Рубеус сидел на колоде, на которой Фома обычно колол дрова. Черные тени на снегу, черная куртка, черный куб дома, черное небо… много черноты.

– Ну, успокоил?

– Более-менее. – Фома запахнул куртку поплотнее.

– Хорошо… не люблю, когда меня боятся. Ты-то хоть не боишься?

– Теперь нет. Раньше боялся.

– Помню. – Рубеус зачерпнул горсть снега и вытер лицо. – Давай, рассказывай, что там с твоей… подопечной.

Фома рассказал, получилось несколько сбивчиво и бестолково, но Рубеус дослушал, а когда рассказ закончился, сказал лишь одно слово:

– Понятно.

– Что тебе понятно? – вспышка злости относилась к разряду тех непонятных эмоций, которые появились в последнее время. – Что тебе понятно? Она из дому боится выходить. Все время ждет, когда же я скажу ей убираться прочь, и все поверить не может, что не скажу. И тебя боится, решила, что ты ее убьешь, и готовится, только к этому нельзя подготовиться. Каждый день как последний, живешь и ждешь, ждешь… а в какой-то момент понимаешь, что как бы ни ждал, ничего не изменится, поэтому проще самому.

Фома замолчал, как-то нехорошо получилось, да и вырвавшиеся наружу воспоминания не относились к тем, которыми можно было бы поделиться. Снег подморозило и тонкая корка неприятно царапнула кожу, но если вытереть лицо снегом, то в самом деле немного легче.

– Ты ей веришь? – спокойно поинтересовался Рубеус.

– Верю.

– Хорошо… я скажу старосте, чтобы девушку оставили в покое. В попытке убийства она не виновна, а что до остального то, как я понимаю, суд уже был, мужчина признан невиновным, а вмешиваться или отменять решения старосты я не имею права, иначе порядка не будет.

– Они же считают ее шлюхой…

– Думаешь, мое слово что-то изменит? Боюсь, станет только хуже. Может, ей и вправду лучше уйти? Хотя, кто тут знает что для кого лучше… – Он вздохнул. – Вроде и решено все, а на душе погано, хотя не уверен, что у меня душа есть.

– Есть. Наверное.

– Спасибо. – Рубеус встал. – Я там сумку оставил, деньги, оружие… пригодятся, а то как-то нехорошо получилось. Извини. Ладно, я тогда к старосте… а девушке на, передай.

Рубеус протянул золотую монету с отверстием в центре.

– Это скарт, – объяснил он. – Знак того, что человек находится под моей личной защитой. Слово словом, а скарт все-таки надежнее, тогда точно не тронут. Удачи вам.

– И тебе тоже, – монета была обжигающе-холодной, но Фома только сжал ее покрепче, чтобы не выскользнула в снег. А Рубеус грустно улыбнувшись ответил.

– Пожалуй, удача мне пригодится.

Вальрик

Наверху было пусто. Стол, накрытый на четверых, тяжелое кресло со странной, выгнутой под причудливым углом, спинкой. Оно оказалось очень удобным, Вальрик как бы и сидел, и лежал одновременно.

– А гости где?

– Будут тебе гости, но позже. – Мастер Фельче без своего привычного халата кажется маленьким и щуплым. – Для начала я с тобой побеседую…

– О чем?

– Да все о том же.

И снова сигара, хрупкий огонек на длинной спичке, клубы сизоватого дыма и свернутый кульком лист бумаги вместо пепельницы.

– То, что вы знаете об Империи – верно, но, как бы объяснить, не до конца правильно. Да, формально и реально здесь правят тангры, у каждого Улья – всего их пять, свой статус, который определяется не только возрастом матки, но и количеством, качеством ее… модулей. Модули есть трех рангов, самый простой тебе знаком – солдаты. Довольно примитивные существа, в целом уровень развития среднестатистического человека, кой-какие способности к анализу и обработке информации, обучению, хорошие физические данные, но при всем этом абсолютная безынициативность. То есть они, конечно, проявляют инициативу, но сугубо в рамках поставленной задачи, очень узкой задачи. К примеру, патрулирование – модуль низшего ранга способен организовать работу патруля, выявить оптимальный ритм работы, поставить людей, обеспечить смену, но строго определенного участка границы. Для управления крупными объектами и решения задач координации солдат-тангров используют модули второго ранга, это командный состав, управляющие предприятиями, администраторы городов. Эти мыслят шире, но все же очень зависимы, они совершенно не способны к решению абстрактных задач.

– А третьего, значит, способны?

– Способны, – мастер Фельче стряхнул пепел с сигары. – Но их очень мало. К примеру, на третий ранг приходится около девяноста процентов всех модулей, на второй – девять с половиной, а на третий…

– Полпроцента.

– Правильно, считать умеешь.

– А сама матка – тоже модуль?

– Скорее надранговое образование, к сожалению, никто из нас не имел возможности познакомиться с ней поближе… может, оно и к лучшему. Но давай вернемся к модулям. В Империи около десяти тысяч городов, которые по численности населения относят к желтому и красному классам. Знаешь, что это означает?

– Нет.

– Желтый – в городе обязательно должен находится модуль второго ранга, красный – не менее пяти модулей, реально же в Деннаре – двадцать шесть, Верте – семнадцать, Кашуме – одиннадцать.

– А в Илларе?

– Не известно, это же столица, их место. Но сколько бы их ни было, все равно не хватит, – мастер Фельче налил в стакан воды. – Извини, что-то в горле пересохло. Тебя как, жажда не мучит?

– Пока нет.

– Вот именно, что пока… – Фельче поставил стакан на стол и, вытерев губы тыльной стороной ладони, продолжил. – Модулей второго класса слишком мало, чтобы контролировать Империю, а модули первого класса вообще покидают ульи лишь в исключительных случаях. Тангры не глупы, они сосредоточили контроль на так называемых «потенциально опасных» областях, например военная промышленность, армия, энергетика, а остальное вынуждены были доверить людям. Идея стара, как мир, те, кто внизу, не догадываются о том, что Повелители не так уж всесильны, те же, кому удалось подняться, сделают все, лишь бы не упасть вниз.

– То есть, Империей управляют люди?

– Соуправляют, – исправил мастер Фельче. – Знаешь главный закон Империи? Не привлекать внимания. Те, кто наверху, действуют в рамках установленной танграми стратегии, но… как понимаешь, рамки эти чрезвычайно велики, да и тангры не любят вмешиваться в дела Народных Департаментов. Долгое время Империя находилась в состоянии равновесия, но война многое изменила. Почти полтора века пограничных конфликтов, разросшаяся армия, промышленность, работающая на износ, и в результате нарушенное равновесие. Тангры смотрят на Святое княжество, они видят угрозу оттуда и почти не обращают внимания на то, что творится внутри империи. Модули второго класса заменяются людьми. Мы не контролируем энергетику или производство оружия, но мы контролируем поставки, причем не только оружия. Что сделает армия, которая вместо мяса и хлеба получит, скажем, овес для лошадей? Или машинное масло? Или вообще ничего не получит?

– Значит…

– Значит, что мы давно уже могли поднять мятеж, но зачем? Путь революция – путь крови, тогда как эволюция требует лишь терпения. – Мастер Фельче глянул на часы и недовольно покачал головой. – Что-то они запаздывают сегодня… ну да есть еще время. Понимаешь, твое появление и планы вначале показались мне весьма опасными… противоречащими первому закону, но тщательно все взвесив, я решил, что ты можешь быть полезен.