Полная версия
Хроники ветров. Книга 3. Книга Суда
– Ты что, не понимаешь? Это же все меняет, совершенно все…
Глава 8
ВальрикСмуглая кожа, горячий песок, светлые волосы ласкают пальцы, по шее скользит капелька пота, коснуться губами, украсть дыхание, сердце, застыв на секунду, падает вниз. А Джулла улыбается, за одну эту улыбку можно мир взорвать, или наоборот оставить его в покое. Зачем ему мир, когда рядом есть она?
Набрать полную горсть песка, текучего, как вода, и высыпать на плоский живот, и любоваться, как песчинки летят, катятся вниз, частично оседая на мокрой коже. Можно рисовать узоры, гладить, ощупывать, изучать… можно просто лежать, глядя в черно-карие глаза и не думать ни о чем.
– Смешной, – она прикасается к щеке. – Колючий.
Смех. Счастье – это так просто.
– Страшно. За тебя.
– Не бойся. Со мной все будет в порядке. И с тобой тоже.
Она отворачивается, не верит. Вальрик и сам не верит.
– Здесь плохо, – Джулла перевернулась на живот. – Тебе плохо. Ты… тяжело? Улыбка нет? Думать. Мысли плохие.
Ей не хватало слов, но Вальрик понял.
– Сердишься.
– Нет.
Прилипший к коже песок, золотая пыль на темной коже, уголки лопаток, плавная линия позвоночника. Время идет, времени мало, всегда мало. Отведенные расписанием полчаса… час по выходным… не выбиться из графика, иначе полный запрет… а ему мало, и получаса, и часа, более того, Вальрик ненавидел это чертово расписание всей душой. Какие полчаса, когда ему жизни мало, чтобы насмотреться.
Мало, месяца три осталось. А потом сезон и… за себя не страшно, страшно за Джуллу. Что с ней будет? Мастер Фельче обещал позаботиться, но можно ли ему верить?
– Не сердись. Я молчу. С тобой хорошо, – Джулла ласково целует в шею. – Время?
Время.
К ужину успел вовремя. Без одной минуты половина восьмого. Чертово время. Есть не хочется совершенно, душа еще не остыла от горячего песка и нежных прикосновений. Капли света в черно-карих глазах, и ощущение мира и покоя.
– Это ты Валко будешь? – На лавку бухнулся длинный удивительно нескладный на вид парень. Темные спутанные волосы собраны в длинный хвост, левую щеку пересекает рваный шрам, а в ушах блестят золотые кольца. От него пахло мокрой волчьей шерстью… злость. Затаенная агрессия. Опасность. Сила.
– Глухой что ли? Или немой? Ты, что ли Валко?
– Ну я.
– Ага, говорить, значит, умеешь. Я – Эльхо, или Шрам. Шрам привычнее как-то… а чего не ешь, не вкусно?
– Нормально.
– Хорошо, что нормально… я про дело поговорить хотел. Девчонка из новеньких, светленькая такая, твоя?
– Да.
Шрам подвинулся чуть ближе и, широко улыбаясь, предложил:
– Дай попользоваться?
Вальрику показалось, что он ослышался.
– Что?
– Все-таки глухой, контуженный небось. Попользоваться, говорю, дай. Не надолго, недели хватит. А хочешь, махнемся? У меня девчонка тоже ничего, молоденькая и горячая, смуглянка…
Шрама спасла реакция, он легко опрокинулся назад, подныривая под удар, на пол с грохотом посыпались тарелки, вилки… покатилась солонка, оставляя белый след. Черный сапог Эльхо вошел в ребра. Хруст. Ответить. В наглую оскаленную рожу. Снизу вверх, ломая нос. И второй удар вдогонку, ребром ладони в гортань. Ушел. Быстрый и ловкий. В руке Шрама оловянная вилка.
– Псих, да? Ну давай…
Бросок. Перехватить запястье и вывернуть, чтобы тоже захрустело, а пальцы разжались, выпуская нелепое оружие… Эльхо рычит, не сдается. Сильный.
– Отставить!
Голос-хлыст.
– Немедленно прекратить драку!
Пальцы-клещи впились в шею.
– Отпусти!
Приказ доходит медленно, Эльхо уже не рычит, а хрипит, закусив губу. Да… наверное нужно отпустить. Пальцы разжать, свело, точно судорогой.
– С-скотина… – Шрам ощупывает руку. – С-сукин сын… псих… я ж только спросил, а он сразу в морду. Я тебя все равно… и ее тоже… чтоб неповадно было.
– Заткнись. – приказал Ихор. – Всем разойтись, а вы двое со мной.
На полу осколки посуды, лужа сока и белая полоса соли с отпечатком рифленой подошвы. Взгляды сочувствующие. Эльхо ладонью зажимает разбитый нос и ворчит, наверное, угрожает… Плевать. По лицу течет что-то мокрое. Кровь? Когда же это задело? Снова не заметил, а это плохо. В кабинете Ихора тесно и окон нет, и стульев тоже, Вальрик оперся о стену.
– Ну? Из-за чего драка? – Почему-то Ихор смотрел на Шрама, а тот говорил, долго, сбивчиво, не совсем верно, но эмоционально. А руку придерживал, берег. Хороший захват был, еще немного и перелом.
– Свободен.
Шрам послушно ушел, и правильно, а то дышать нечем, будто в зверинце.
– Ты понимаешь, что спровоцировал драку?
– Я? Я не провоцировал.
– Ну да, ты просто ударил. Первым, заметь. На безобидное по сути предложение. Сядь.
Вальрик сел, перед глазами вспыхивали рыжие мошки, как огонь, злые, когда станет совсем много, он снова провалится в яму неконтролируемого гнева.
– Здесь принято так. Если ты не хотел меняться, нужно было просто сказать. Словами, а не кулаком.
– Джулла моя.
– Твоего здесь только шкура, все остальное принадлежит Хозяину, который хоть и старается не вмешиваться во внутренние дела казармы, но иногда… боюсь, это именно тот случай. Мне придется доложить.
– И что будет?
– Не знаю, – честно ответил Ихор. – Надеюсь, что ничего серьезного. Пока две недели в спецзоне, а там посмотрим. В следующий раз захочешь кому-то в зубы дать, сначала подумай, к чему это приведет.
Рубеус
Она сидела во дворе, разговаривала с Фомой. Снежинки танцевали в воздухе, белые, как ее волосы. Фома стащил куртку и набросил на плечи Коннован, она же благодарно кивнула в ответ. Хрупкий профиль на фоне сине-черного неба, губы шевелятся, но до Рубеуса не долетает ни звука. Все, что ему остается, это смотреть, точнее подсматривать, потому что стоит Коннован увидеть его, и эта живая непринужденность исчезает, уступая место давешней стене. Гладкая, ни трещинки, ни шанса на прощение. Он и не пытается.
По стеклу разбегаются седые морозные узоры. Мешают смотреть, точно намекая, что есть в этом занятие нечто непристойное, унизительное.
Коннован взмахнула рукой, отгоняя назойливые снежинки, а Фома наклонился, близко, слишком близко, волосы касаются волос, жесткие, темно-русые, украшенные ранней сединой и неправдоподобно-белые. Коннован что-то сказала, рассмеялась и вытерла со щеки Фомы невидимое пятно. Жест настолько интимный, что… нужно себя контролировать. Успокоиться. Она имеет право, но тогда отчего так тянет разбить окно и выдрать наглому мальчишке горло.
– Ревнуешь, – с непонятным удовлетворением заметила Мика. Снова ей удалось поймать его за этим чертовым подсматриванием. Треклятая кошка.
– Наконец-то я вижу, как ты ревнуешь…
– И как, нравиться?
– Ага. Правда, погано, когда от тебя лично ничего не зависит? Когда хоть наизнанку вывернись, а легче не станет? – Микины руки назойливой лаской скользят по плечам. – Убьешь его?
– Нет.
– Правильно. Этого она точно не простит…либо отослать, либо терпеть. А терпеть чужое безразличие больно… – Микины губы касаются уха, Микины когти впиваются в шею, Микины слова изнывают ядом.
– Знаешь, что на твоем месте сделал бы любой другой? Просто трахнул бы. Раз, другой, третий… пока не надоест. А ты стоишь да наблюдаешь за тем, как ее собирается поиметь другой. В твоем же доме и при твоем непосредственном участии… Благородно.
Мика втянула когти и губами коснулась царапин.
– Думаешь, она тебя простит? Она тебя даже не замечает… особенно когда этот здесь. Хранитель… забавно, все остальные готовы душу продать, лишь бы угодить тебе, а она, единственная, чье мнение для тебя важно, не замечает. Она обидчивая и мнительная. Не достаточно умна, чтобы понять, как много для тебя значит, и не достаточно стервозна, чтобы этим воспользоваться.
– Чего ты хочешь?
– Помочь. Отошли мальчишку, тебе самому легче станет. Отошли…
Фома
Странные дела творились в замке, вроде бы мир и покой, но Фому не отпускало ставшее привычным в последнее время ощущение грядущей беды. Но как он ни силился, определить, откуда исходит опасность, и кому она угрожает, не мог. Быть может, мешало беспокойство за Ярви, каждый день… да что там день, каждый час Фома думал о ней. Конечно, Рубеус обещал, что с Ярви все будет в порядке, но все-таки Фома предпочел бы находиться там, внизу.
– О ней думаешь? – спросила Коннован, стряхивая с ладоней мокрые капли растаявшего снега. – Завидую.
– Кому?
– Тебе. И ей. Хочешь, я попрошу, чтобы он отвез тебя назад? Я честно не думала, что так выйдет, просто… поговорить даже не с кем. Тюрьма. И Мика еще… вежливая до дрожи в коленях, только все равно ненавидит. А я рядом с ней задыхаюсь. В глаза посмотрю и точно горло перехватывает. Дура я, Фома, просто сказочная дура… – она рассмеялась, но как-то нарочито, словно желая показать, что на самом деле все в порядке. Жалко ее, шрамы на лице чуть побледнели, да и язвы вроде бы затягиваются, но сам вид болезненный, беспомощный вызывал жалость.
Ветер бросил в лицо горсть мелкого колючего снега, и Коннован поежилась.
– Замерзла? Может, в дом пойдем?
– Не хочу, там… тяжело.
– Ну да, – как ни странно, но Фома прекрасно понял, что она хотела сказать. Хельмсдорф не любит гостей, и многотонной серой глыбой давит, душит, пустота, принюхиваясь к людям, крадет запахи, а тишина бесконечно длинных, запутанных коридоров пугает. В Северном замке живут тени, шорохи и вампиры… правда, Коннован тоже вампир, но это место не для нее. И Ярви бы здесь не понравилось…
Глупые мысли. С Ярви ничего не случится, а он завтра или послезавтра вернется в деревню, Коннован сдержит слово. Снега на ее волосах не видно, зато на коже мелкие капли, будто слезы. Дрожит, мелко-мелко, точно осиновый лист, а губы пожелтели, наверное, от холода.
– Возьми, – Фома стащил куртку, у него свитер толстый, как-нибудь не замерзнет.
– Спасибо.
– Лучше бы все-таки в дом.
Куртка ей велика, и рукава черными хвостами свисают вниз, почти касаясь земли.
– Ты останься еще на день-два, ладно? Пожалуйста… мне кажется, – Конни обернулась на замок и перешла на шепот. – Мне кажется, что она за мной следит.
– Кто?
Чтобы расслышать, что она говорит, приходится наклониться, а шепот становится еще тише.
– Мика. Я куда не пойду, ощущение такое, будто наблюдают. Даже сейчас… неуютно, понимаешь? И по спине мурашки, а затылок колет. У тебя на щеке пятно. Да не дергайся, я только вытру. – Она потерла щеку и, посмотрев на пальцы, улыбнулась. – Чернила? Снова писать начал? О чем?
– Да так, обо всем понемногу… просто, чтобы… было. – говорить о ненаписанной книге неожиданно тяжело, к счастью коннован сменила тему.
– Расскажи мне о девушке. Она красивая?
– Да, наверное. У нее русые волосы, а глаза зеленые, яркие-яркие и…
Коннован слушала и ловила снежинки, а они, соприкасаясь с кожей, таяли. Сидеть во дворе с каждой минутой становилось все холоднее и холоднее, но Фома терпел.
– Я отсюда уйду, пусть не сейчас… сейчас мне сил не хватит ветер позвать, да и заблокировали… я же говорю тюрьма. Но потом, когда немного приду в себя, чтобы этого не было, – она проводит ладонью по щеке, кончиками пальцев касаясь заживающей кожи. – Тогда ни одна сволочь меня здесь не удержит. Внизу не так и плохо… попрошу Карла, работа всегда найдется. А если не найдется, то… тоже что-нибудь придумаю. Все будет хорошо.
Фома ничего не ответил, потому как понятия не имел, что нужно говорить в подобных случаях. А она, весело рассмеявшись, предложила.
– Поужинаешь со мной? Приглашаю.
В ее комнате темно, прикрытые железными ставнями окна не пропускают ни свет, ни свежий воздух, тяжелая гроздь светящихся шаров под потолком лишь будоражит темноту, населяя ее смутными нервными тенями. В блеклом свете стены кажутся неровными, а массивная мебель гротескно-большой, сама же Коннован – маленькой и еще более хрупкой. Она отчаянно не вписывается в обстановку комнаты, но сама словно и не замечает этого несоответствия.
– Ты садись куда удобнее, с мебелью тут пока не очень, ну да все лучше, чем в палатке. А задерживаться я не собираюсь.
Она села на пол, на мохнатую черную шкуру, от которой ощутимо пахло пылью и дымом.
– Мне так удобнее, а ты стул возьми… или вон кресло.
– Да нет, давай и я.
И стул, и кресло выглядели чересчур массивными, чтобы быть удобными. А шкура мягкая, и запах уютный.
– Если бы еще камин… если когда-нибудь у меня будет свой дом, то обязательно с камином.
– А это разве не дом?
– Дом, – согласилась Коннован, – но не мой. Я чужая здесь. И ты чужой, ты не можешь не чувствовать этого… а я еще сильнее. Две сотни чертовых комнат и все до одной пропахли Микой. Ее цвета, ее стиль, как отпечатки пальцев… клеймо. На нем тоже. А он не видит. Или видит, но нравится, она же красивая… и ядовитая. И раньше меня на дух не выносила, а теперь ненавидит. Странно, что до сих пор не убрала, чего ждет – не понятно.
– Может, тебе только кажется?
В дверь постучали и молчаливая служанка, ни жестом, ни взглядом не выдавая удивления, поставила поднос на пол. Хлеб, жареное мясо, рыба, овощи, нарезанный тонкими ломтями сыр и графин с вином. Один бокал, одна тарелка…
– Вам тоже сюда подать? – голос у служанки хриплый, а взгляд холодный, будто Фома сделал что-то предосудительное.
– Да, сюда, – ответила Коннован, мило улыбаясь. – И завтра тоже. Ты ведь не против?
– Нет.
Служанка вышла, а Конни, поддев когтем полупрозрачный ломтик сыра, сказала:
– Пошла доносить. Она тоже меня ненавидит, хотя нет, ненавидит – чересчур сильное слово, скорее недолюбливает, как и все остальные слуги. За что – понятия не имею, его обожают, а я здесь лишняя. Вина хочешь? Правда, бокал один, но как-нибудь поделимся.
Вино сладкое, терпкое с легким привкусом горечи, тусклый желтый свет тонет в бокале, опускаясь на дно клубком лохматой темноты. Разговаривать не о чем, но и молчание не тяготит.
– Иногда мне кажется, что всем было бы проще, если бы я умерла. Ведь ничего бы не изменилось, Рубеус был бы хранителем, Мика жила бы спокойно, и ты тоже, и Карл, и весь чертов остальной мир, а я мешаю. И все вокруг словно задались целью показать, насколько я им мешаю. Но тогда почему он не разрешит мне уйти?
– А может у него есть на то причины?
– А может ему нужно научиться стучать? – огрызнулась Коннован. – Или теперь принято входить без стука?
– Хельмсдорф – мой замок, зачем стучать? – нимало не смутившись, ответил Рубеус. – Вот решил заглянуть, а вдруг тебе плохо стало.
– До того, как ты появился, было очень хорошо.
– Извини.
Ни тени раскаяния, а вот Фома по непонятной причине чувствовал себя виноватым. Он бы многое дал, чтобы оказаться сейчас где-нибудь в другом месте. Не дожидаясь приглашения, Рубеус сел на пол.
– Ничего, что без приглашения? – улыбка у него какая-то нервная, больше похожая на оскал. – А почему на полу?
Она не ответила, и Фома молчал, и Хранитель тоже, но на этот раз молчание было враждебным, наполненным тщательно скрываемой, а оттого втройне болезненной, обидой. Первым не выдержал Рубеус, поднялся, стряхнул со штанов невидимую пыль и спокойно, даже вежливо, произнес:
– Прошу прощения, я наверное помешал… разговору, но Фома, можно тебя на минуту?
– Оставь его в покое! – взорвалась Коннован. – Мы просто разговаривали. Словами. Как нормальные люди, или ты уже забыл, что такое нормальный разговор?
– Ну почему забыл? Я ведь тоже только поговорить. Всего несколько слов. По старой дружбе.
Он и в самом деле сказал всего несколько слов, но тон, каким они были произнесены, и выражение лица, оскаленные клыки, коготь, впившийся в шею совсем рядом с артерией заставляли отнестись к сказанному со всей серьезностью.
– Если ты… посмеешь… хоть пальцем прикоснуться к ней, убью.
Когда Фома вернулся в комнату, Коннован ни о чем не спросила, а если бы и спросила, то он вряд ли бы ответил. Жаль только, сумрачно-желтое очарование вечера поблекло. И вино приобрело неприятный полынный привкус.
– Извини, я не думала, что он придет. Зачем, если ему все равно?
– А может не все равно? – Фома пощупал шею и на всякий случай отодвинулся от Коннован чуть дальше, мало ли… она сделала вид, что не заметила. – Может, тебе просто кажется, что все равно?
Коннован
Глупая выходка, зачем я затеяла этот ужин в комнате? Можно было спуститься вниз, ведь никто же не запрещал… но в комнате уютнее, чем в большом зале, а Фома – единственное существо в чертовом замке, которое мне хотелось видеть. Жаль, что вышло так… неудачно. Он ушел, а я лежала на полу и думала о том, что делать дальше. Понятно, что надо уходить из Хельмсдорфа, но вот куда, это только на словах я смелая, на самом же деле страшно, вряд ли за стенами Северного замка мир отличается дружелюбием, к тому же мира как состояния там нет, война идет.
Ветер царапнул прикрывающий окно щит, будто в колокол ударили. Играет? Или тоже мною не доволен? В бурой лохматой шерсти застряла длинная красная нить. Красное прочно ассоциировалось с Микой, хотя сегодня, кажется, она в небесно-голубом.
Не хочу думать о Мике, неприятно и… просто не хочу. В бокале осталось еще вино, а на тарелке сыр… легкий запах лаванды… хотя это не лаванда, что-то другое, уютное и успокаивающее. Тянет в сон и с каждой минутой все сильнее. Ветер мурлычет за окном, точно колыбельную напевает, на часах без четверти шесть, там, снаружи рассвет, но я внутри.
Перебираюсь на кровать, не-лавандовый запах становится четче… еще немного и я узнаю его… проваливаюсь в сон.
Мягкое облако тепла… сочится сквозь пальцы, ускользает. Падаю вниз, крылья распахнуть и взлететь… проваливаюсь в обжигающе-яркую белизну. Поле. Степь. Рассвет. Солнце.
Умираю.
Свет и боль, запах жженого мяса и оглушающее ощущение собственной беспомощности. Я хочу убежать, но не в силах даже шелохнуться, я хочу закричать, но белое-белое солнце выжигает голос, я хочу умереть и избавиться, наконец, от боли, и просыпаюсь…
Я просыпаюсь, но сон продолжается. Упавшие щиты, тонкое стекло и свет. Много света, слишком много света… голова разрывается болью, и я снова слепну.
Бежать… куда? Куда-нибудь… нужно найти дверь… или создать.
Это просто, нужно лишь сосредоточиться и представить, куда я хочу попасть… куда? Туда, где темно. Дверь не вижу, но чувствую столь же явно, как чувствую приближение смерти, еще немного и…
Успеваю.
Темно. Воздух холодный, даже не холодный – ледяной, но измученное болью тело благодарностью отзывается на холод. Некоторое время стою, ни о чем не думая, просто дышу и успокаиваюсь. Под ногами журчит вода, и ступни тут же замерзают, но это ничего, лучше холод, чем опаляющая ласка солнечного света. Откуда он вообще взялся?
Оттуда, откуда и всегда – снаружи. Ночь сменяется днем – это естественных ход вещей, но неестественно, что дневному свету удалось пробиться в мою комнату. Хотя почему неестественно? Там ведь были окна, красивые такие, высокие, от пола до потолка, с резными рамами и черно-белой мозаикой витражей. Снаружи окна закрывались щитами, но то, что можно закрыть, можно и открыть. Следом пришла простая и логичная мысль – меня хотели убить. Странно, но данный факт скорее удивил, нежели огорчил – в последнее время меня столько раз пытались убить, что я, кажется, начала привыкать, но… но чтобы в Хельмсдорфе?
Это Мика… конечно, Мика, больше некому. С-сука. Злость придает сил, нужно успокоиться и… где я? Не знаю. Темно и холодно. Зверски холодно, а темнота настолько плотная, что с трудом удается увидеть хоть что-то. Длинные ледяные иглы-сталактиты и иглы-сталагмиты, одинаково хрупкие, полупрозрачные, черная гладь подземного озера, круглые камни на пологом берегу и тонкие нити, свисающие с потолка. Каждое мое движение наполняет застывший подземный мир звуками: капли воды, стекая с кожи, разбиваются с оглушительным звоном, мелкие камни шуршат под ногами, барабанной дробью стучат сердца, и тонко испуганно дребезжит игла, задетая случайно.
На берегу чуть теплее, дыхание вырывается белыми облачками пара, нужно выбираться отсюда, но куда… назад? А если снова солнце? Замечательный выбор: или изжариться или замерзнуть.
Похоже, что замерзнуть. Из пещеры нет выхода, точнее есть: маленькое, сантиметров пятнадцать в диаметре, отверстие, стыдливо спрятанное в дальнем углу. В такое пролезет разве что кошка, и то если не очень упитанная. Придется все-таки строить дверь…
Дверь не строилась. Стена оставалась стеной, скользкой и холодной, каменной. Обыкновенной. Боль мешала сосредоточиться, в голове скакали образы, но ничего конкретного… коридор, ковер, гобелен… что на этом гобелене? Женщина? Или не гобелен, а зеркало? Не помню. Хельмсдорф ускользал, даже собственная комната… в комнату нельзя, там солнце и боль… зал… детали, нужна какая-нибудь деталь.
Рыцарь и дракон, рваные перепончатые крылья и протравленная кислотой чешуя. Оскаленная пасть и поднявшийся на дыбы конь… копье, готовое вонзиться в мягкое драконье брюхо.
Дверь появилась резко, сразу, теплое дерево в обледеневшем камне. Кажется, получилось.
Получилось. Вот он, рыцарь, и вот дракон, светлый ковер, на котором темными уродливыми пятнами оседает пещерная грязь, и стол… кресло… Мика. Выражение ее лица, ее улыбка, растерянная и удивленная, сказали все, что я хотела знать. Эта сука пыталась меня убить. И ведь почти получилось.
– Конни? Боже, в каком ты виде… это просто неприлично. – Мика быстро справилась с собой. – Ты выглядишь так, будто…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Поваленные, сваленные бурей деревья
