Дух мадам Краул и другие таинственные истории

Тем временем ссора из-за пропавшей банкноты разгоралась все сильней. Сэр Бейл терзался сомнениями: моральное преимущество было на стороне Фельтрэма, тогда как обстоятельства свидетельствовали против него. Однако сэр Бейл легко уступал подозрениям и, вычисляя шансы, полагал, что добродетель вряд ли может представлять собой серьезный противовес соблазну и секретарь вряд ли мог устоять перед представившейся возможностью. Какие бы сомнения ни одолевали баронета, он упрямо их отбрасывал и не допускал, чтобы неблагодарный мерзавец Филип Фельтрэм догадался о его колебаниях.

Добрых два дня сэр Бейл не разговаривал с Фельтрэмом. Встречаясь с секретарем на лестницах и в коридорах, он грозно подымал голову и хмурил брови, лелея в душе планы мести.

Жизнь несчастного Фельтрэма превратилась в сплошную муку. Он давно уехал бы из Мардайкс-Холла, если бы не тщетные надежды на вмешательство некой таинственной силы, стоящей на защите справедливости, силы, которая защитила бы его и смыла ужасное пятно с его репутации. Покинуть дом, унося за плечами груз тяжкого обвинения, значило бы признать свою вину и спасаться бегством.

Миссис Джулапер в меру сил утешала беднягу. Исполненная сочувствия, доверчивая натура, она, в простоте души своей, знала Филипа Фельтрэма лучше, чем сумел бы узнать его самый ловкий пройдоха. Она плакала вместе с ним над его несчастьем. Она пылала негодованием на сэра Бейла за его неправедные подозрения, но более всего – за то, что последовало в дальнейшем.

Сэр Бейл не выказывал ни малейших признаков снисхождения. Может быть, он в душе радовался удачной возможности отделаться наконец от Фельтрэма: ведь, говорят, секретарь знал кое-что такое, что сильно ущемляло гордость баронета.

Пару дней спустя сэр Бейл имел еще более краткий и суровый разговор с Фельтрэмом у себя в кабинете. Заявление его сводилось к тому, что, если последний до десяти часов завтрашнего утра не вернет пропавшую банкноту, ему придется с позором покинуть Мардайкс-Холл.

Покинуть Мардайкс-Холл – к такому решению пришел и сам Филип Фельтрэм, как бы слабоволен он ни был. Но что с ним станет потом? Это его мало волновало: юноша надеялся, что сумеет найти себе занятие, пусть самое жалкое, лишь бы оно обеспечивало ему кусок хлеба.

По другую сторону озера, на землях, принадлежавших ранее семейству Фельтрэмов, обитал старик с женой, весьма пожилой особой, которые, из традиционных верноподданнических чувств, любили несчастного Филипа Фельтрэма. Жили они высоко в горах, у границы лесов, и чахлые деревья, сгрудившиеся вокруг их убогой хижины, были последней рощицей, которую встречал путник, поднимавшийся к вершинам. Эти крестьяне держали множество овец и коз, жили простой пасторальной жизнью и не имели детей. Филип Фельтрэм, выросший среди суровых гор, был крепок и неприхотлив. Холод и дождь не пугали его, а крестьяне эти, будучи на свой лад состоятельными, рады будут поручить ему пасти овец в горах – такое мирное уединенное занятие привлекало его больше всего.

Таков был единственный туманный план, вызревший в голове убитого горем секретаря.

Когда Филип Фельтрэм заглянул к миссис Джулапер и поведал, что намеревается нынче же вечером нанять у Тома Марлина лодку и переправиться через озеро на Клустеддский берег, а затем в одиночку подняться к затерянному в горах жилищу Требеков, добрая экономка залилась слезами.

– О нет, нет, только не нынче ночью. Не стоит уходить так поспешно. Заходите-ка ко мне, он сюда не явится. Посидим у камина да поговорим как следует. Вот увидите, все образумится. Если уж отправляться в дальний путь, так только не на ночь глядя. Судите сами: переправиться через озеро будет час с лишком, а потом еще невесть сколько идти вверх. А ежели в горах вас ночь застанет, то заблудитесь среди скал и погибнете. Нынче ночью гроза надвигается: в воздухе весь день марево стояло, а вечером над Бларвин-Феллз гром рокотал. Ночь будет такая, что хороший хозяин собаку не выгонит, а в горы уж тем более отправляться нельзя.

Глава IX

Безумный священник

Прожив много лет среди диких величественных гор, где людям приходится всецело полагаться на собственное чутье, где приметы надвигающегося ненастья вплетены в окружающую природу, где каждый утес, каждая горная вершина, каждый блик на поверхности озера предупреждают о близких переменах в атмосфере, миссис Джулапер научилась отлично предсказывать погоду. Во всяком случае, на сей раз ее прогноз, к сожалению, оправдался.

Прошло больше часа после захода солнца. Сгустилась тьма, и неистовая гроза, чье приближение, подобное топоту надвигающегося войска, сотрясало отроги гор Бларвин-Феллз, уже грохотала в ущельях на дальнем берегу. Широкая озерная гладь сверкала под вспышками молний, как вороненая сталь. Бешеные порывы ветра проносились над Голден-Фрайерсом, поднимали на озере высокие волны, пригибали деревья до самой земли, срывая с них сухие листья. Из окна гостиной, выходившего на озеро, укутанное мглой, более непроницаемой, чем ночная, открывалась чудовищная, грандиозная панорама. Вспышки молний, прежде чем их поглотит мрак, успевали выхватить из темноты растрепанные кроны деревьев и клочья пены, вихрями проносившиеся над озером.

Вдруг в грозовые раскаты ворвался громкий стук. Кто-то ломился в парадные двери Мардайкс-Холла. Трудно сказать, долго ли пришлось ждать полуночному гостю, прежде чем его призыв был услышан в случайном мгновенном затишье.

Усадьба сэра Мардайкса не блистала роскошью, но и не щеголяла живописной нищетой. В слугах не чувствовалось недостатка, но по большей части это был простой люд, не требовавший высокой платы. На стук вышел сын дворецкого, старинного обитателя усадьбы. Противоположная стена дома содрогалась под порывами урагана, но высокая крыша над парадным крыльцом давала некоторое убежище от дождя. На крыльце стоял худой старик. Пробормотав, надо полагать, благословение, он вошел в парадную и стряхнул воду с длинных седых волос, растрепавшихся под порывами ветра. Аскетическое лицо странного гостя горело нетерпением, большие светлые глаза дико блуждали. Одет он был в потрепанный черный костюм; длинные кожаные гетры застегивались на пряжки выше колен, защищая тощие голени от колючек и сырости. На голове у незнакомца красовалась, подчеркивая необычность его облика, широкополая фетровая шляпа, поверх которой он повязал носовой платок, чтобы полы ее прикрывали уши и чтобы случайный порыв ветра не унес сей потертый головной убор с головы обладателя.

Удивительный гость, высокий, худощавый, немного сутулый, был, видимо, неплохо знаком слуге, который поприветствовал его с уважением, не лишенным примеси страха, почтительно пригласил войти и усадил у камина.

– Поднимись к хозяину и скажи, что у меня к нему весточка от того, с кем он не виделся сорок лет и два года, – хрипло приказал старик, развязал носовой платок и стряхнул о колено дождевые капли.

Слуга постучался в дверь библиотеки.

– Что там стряслось? – выкрикнул сэр Бейл, сидевший в кресле у огня, и сердито глянул через плечо.

– Там сэр пришел, сэр Бейл, – был ответ.

«Сэром» в графствах Нортумбрии и по сей день называют священников.

– Что за сэр?

– Сэр Хью Кресуэлл, сэр Бейл.

– Ха! Чокнутый Кресуэлл, сумасшедший священник. Ладно, скажи миссис Джулапер, пусть приготовит ему ужин и… и… уложит в постель где-нибудь в подходящем углу. Вот все, чего он хочет. Эти чокнутые всегда знают, что им нужно.

– Нет, сэр Мардайкс, он хочет не этого, – возразил за спиной у слуги хриплый голос безумного священника. – В Мардайкс-Холле я нередко находил стол и кров. Благословляю сей дом, гостеприимный к страннику божьему. Но нынче ночью я у вас не останусь. Пойду в Пиндарс-Бильд, три мили вверх по озеру. Там я подкреплюсь и отдохну, но не здесь.

– Почему же не здесь, мистер Кресуэлл? – спросил баронет. Этот сумасшедший старик проповедовал в полях, блуждал по просторам приграничных северных графств, как ему заблагорассудится, и появлялся нежданно-негаданно то в одной усадьбе, то в другой. Со временем он, подобно всем добрым и таинственным явлениям, стал предметом местного суеверия – считалось, что того, кто даст ему приют, ждет удача, но в то же время обижать старика опасно. Никто не знал, откуда он пришел и куда направляется. Приблизительно раз в год появлялся он на пороге какой-нибудь уединенной крестьянской усадьбы в горах, приветствовал домашних, оставался ночевать, а наутро исчезал. Он вел жизнь аскета; его рьяная набожность, суровая, окрашенная безумием религиозность вызывала у простодушных селян трепетное благоговение.

– Нынче ночью я не заночую в Мардайкс-Холле; ни куска не съем, ни глотка не выпью, даже не присяду, даже рук к огню не протяну. Я пришел к тебе, ведомый откровением, дабы предостеречь тебя, подобно тому, как человек Божий пришел из Иудеи к царю Иеровоаму. И как сказал он: «Хотя бы ты давал мне полдома своего, я не пойду с тобою и не буду есть хлеба и не буду пить воды в этом месте», так и я тебе говорю.

– Как вам угодно, – произнес сэр Бейл, немного надувшись. – Поступайте, как знаете. Хотите – оставайтесь, хотите – идите, если только отважитесь пуститься в путь в такую сумасшедшую ночь.

– Оставь нас, – взмахнул Кресуэлл худощавой рукой в сторону слуги. – Мои слова предназначены только для хозяина.

Слуга вышел, подчиняясь знаку сэра Бейла, и притворил дверь.

Старик подошел ближе к баронету и слегка понизил громкий суровый голос. Время от времени он прерывал свою речь, дожидаясь, пока утихнут оглушительные раскаты грома.

– Ответьте, сэр Бейл: что произошло между вами и Филипом Фельтрэмом?

Баронет, невольно повинуясь столь прямому бесцеремонному требованию, коротко рассказал о случившемся.

– Вы твердо уверены в том, что говорите? Не может ли оказаться, что вы напрасно заклеймили своего близкого друга и родственника прозвищем вора?

– Совершенно уверен, – мрачно подтвердил сэр Бейл.

– Отоприте этот шкаф, – приказал старик, тряхнув седыми космами.

– С удовольствием. – Сэр Бейл отпер старинный шкаф, стоявший у стены напротив камина. Тяжелые дубовые створки были украшены рельефной резьбой с изображением гротескных готических фигур. Внутри оказалось множество ящичков и полок, как в современных секретерах.

– Откройте ящик с красной восковой печатью, – велел Хью Кресуэлл, вытянув длинный костлявый палец.

Сэр Бейл повиновался. К его изумлению и ужасу, внутри обнаружилась пропавшая банкнота. Память, повинуясь законам внушения и ассоциаций, сыграла с ним злую шутку: теперь он отчетливо вспомнил, что положил туда деньги собственными руками.

– Вот она, ваша банкнота, – с мертвенной улыбкой произнес Хью Кресуэлл и впился в баронета безумным взглядом. Улыбка перешла в разъяренную гримасу. – Прошлой ночью я заночевал возле Хейвортской пустоши. Во сне мне явился ваш отец и сказал: «Мой сын Бейл замышляет недоброе. Он обвиняет Филипа в том, что тот украл из письменного стола банкноту. Он забыл, что сам положил ее в шкаф. Пойдем со мной». Душа моя очутилась в этой комнате; ваш отец подвел меня к шкафу, и открыл его, и указал на банкноту в ящике. «Иди, – приказал он, – и вели моему сыну просить прощения у Филипа, иначе тот уйдет в слабости, но вернется в силе». А еще сказал такое, что грешно повторять. Вот и все. Я передал вам его послание слово в слово, ничего не добавляя от себя, – сурово произнес старик. – Усопший говорил моими устами, и среди громов небесных и сверкания молний его слова нашли вас. Почему вы так бессовестно обошлись с Филипом Фельтрэмом? Сколько вы на него ни бранились, а все-таки оказались неправы. Он не вор и не мошенник. Просите у него прощения. Вы должны перемениться, иначе переменится он. «Уйдет в слабости, вернется в силе», – запомните эти слова. Слух о том пойдет по городам и весям, по горам и долинам, и не будет вам покоя.

Старик начал свою речь высоким библейским стилем, а закончил на протяжном северном диалекте, характерном для его повседневной речи. Вскинув голову, он размашистым шагом вышел из комнаты и захлопнул дверь. Минуту спустя он брел под дождем, направляясь в долгий путь до Пиндарс-Бильд.

– Черт меня побери! – воскликнул сэр Бейл, приходя в себя после неожиданного визита. – Проклятый старик! Какая наглость – пришел мне указывать, как вести дела у себя в доме! – Он грязно выругался. – Хочет он того или нет, но здесь он не останется не то что на ночь – на час!

Сэр Бейл выскочил в коридор и обрушился на слуг:

– Сию же минуту выставьте этого идиота за дверь! В шею вытолкайте, и чтоб ноги его больше здесь не было!

Но старик держал свое слово. В эту минуту он был уже далеко, и гнев баронета пропал понапрасну.

Вернувшись в комнату, сэр Бейл хлопнул дверью так яростно, словно за ней стоял старый проповедник.

– Просить у Фельтрэма прощения! Еще чего! За что? Да любой суд присяжных повесил бы его при вполовину меньших уликах! А я-то, дурак, собирался отпустить его на свободу вместе с моей сотней фунтов! А теперь я должен просить у него прощения!

Однако на сердце у него было неспокойно. Совесть подсказывала, что ему в самом деле следует объясниться с Фельтрэмом и извиниться перед ним, но неодолимая гордыня не позволяла пойти на это. В душе его ожила давняя неприязнь – презрение вперемешку со страхом. Он боялся не злых намерений Фельтрэма, а лишь его неосторожности и глупости. Ибо, как уже говорилось, Фельтрэм знал многое о похождениях баронета на континенте и в Азии и нередко даже предостерегал его, что тот навлечет на себя беду. Простодушный болтун наподобие Фельтрэма был ненадежным хранителем секретов. К тому же баронет был не в меру горд, и его оскорбляло одно лишь сознание того, что такое ничтожество, как Фельтрэм, владеет его тайнами. Этого сэр Бейл не мог простить Филипу. И если бы не возврат банкноты, которую он теперь мог спокойно прокутить, баронет, можно сказать, даже огорчился тому, что обвинение снято.

Гроза не прекращалась; казалось даже, что с каждой минутой гром грохочет все яростнее.

Баронет распахнул ставни. Ему открылось величественнейшее из зрелищ. Грандиозность природного буйства захватила сэра Бейла, и на миг он застыл в созерцании.

Он опустил глаза, глядя на стофунтовую купюру, по-прежнему зажатую в пальцах, и улыбка его стала зловещей.

Чем больше он размышлял, тем яснее ему становилось, что теперь никак не удастся оставить все как было. И что же он должен делать? Пожалуй, следует послать за миссис Джулапер и намекнуть, что он передумал и Филип Фельтрэм может остаться в Мардайкс-Холле. Этого будет достаточно. Она сама поговорит с Фельтрэмом.

Сэр Бейл послал за экономкой. Вскоре сквозь грохот бури до него донеслись тихие старческие шаги и позвякивание ключей у нее на поясе.

– Миссис Джулапер, – сухим небрежным тоном заявил баронет. – Вы меня уговорили: так и быть, Фельтрэм может остаться. О чем вы плачете? – спросил он, заметив, что всегда бодрое лицо экономки, по ее собственному выражению, «все заплакано».

– Поздно, сэр: он ушел.

– Как ушел? – спросил сэр Бейл, слегка растерявшись. – Ну и вечерок он выбрал для побега! Как раз в его духе. Давно он исчез?

– С полчаса назад. Так жалко его, сэр. Больно смотреть, как человеку приходится покидать дом, где он вырос, да еще в такую ночь.

– Никто не просил его уходить сегодня ночью. Куда он направился?

– Не знаю, сэр. Я была наверху, вернулась – его уже нет. Минут через десять после того, как ушел старый Кресуэлл, Дженет выглянула в окно и увидела, как Филип направляется куда-то к озеру.

– Ладно, миссис Джулапер, выбросьте это из головы. Фельтрэм все решил по-своему. Он сам предопределил свою участь. Аминь, говорю я. Доброй ночи.

Глава Х

Приключения в лодке Тома Марлина

Все в округе очень любили Филипа Фельтрэма – доброе, безобидное, робкое существо. Прежде, до того как издевательства баронета совсем сломили его дух, он не прочь был от души посмеяться доброй шутке или веселой байке. Где теперь сэр Бейл найдет себе такого исполнительного слугу и одновременно мишень для насмешек? Кем будет помыкать?

В душе сэра Бейла шевельнулось что-то похожее на раскаяние. Чем больше он размышлял над странным ночным визитом Хью Кресуэлла и его загадочной угрозой, тем тяжелее становилось у него на сердце.

Буря не прекращалась. Даже черствый баронет не отважился бы выгнать несчастного из дому в такую ночь. Верно, Фельтрэм сам решился на побег; но поверят ли в это люди? И стал бы он вообще думать об уходе, если бы не жестокость родственника? Если бы сэр Бейл послушался Хью Кресуэлла и тотчас же послал за Фельтрэмом, сказал ему, что все уладилось, и держался чуть подружелюбнее, может быть, тот остался бы дома? Он ведь подождал десять минут после ухода Кресуэлла, и, стало быть, все можно было изменить. Но теперь было уже поздно, и сэр Бейл решил оставить все на волю Божью. Пусть дела идут своим чередом.

Погрузившись в размышления, баронет стоял у окна. Вдруг в грохот бури вплелись взволнованные голоса. Они раздавались прямо у него под окном. Вглядевшись во мглу, баронет различил фигуры трех человек, тащивших какую-то тяжелую ношу.

Сэр Бейл не догадывался, кому принадлежат три черных силуэта, выплывших из мрака. Таинственные гости завернули за угол дома, к парадному крыльцу, их хриплые голоса пробивались сквозь завывания бури.

Все мы испытывали, что такое предчувствие, и знаем, до какой степени интуитивная догадка обостряет нашу наблюдательность. Именно такие предчувствия превращают обычные сновидения в кошмары – мы замираем от страха, зная, что намерения неких людей самым зловещим образом связаны с нашей собственной судьбой.

Баронет еще немного постоял у окна, ожидая, что загадочные фигуры вернутся. Но они не появлялись. По спине у него поползли мурашки.

– Если им нужен я, им ничего не стоит отыскать меня и растерзать. Да, ничего не стоит.

Баронет вернулся к письмам, коих накопилось уже два десятка. Он решил для очистки совести наконец ответить на них. Такая задача не вставала перед ним до тех пор, пока три дня назад сэр Бейл не освободил Филипа Фельтрэма от обязанностей секретаря – прежде тот брал на себя всю рутинную работу.

Углубившись в письмо, сэр Бейл не мог отделаться от ощущения, что черные тени, проскользнувшие под окном, готовят ему какой-то неприятный сюрприз. Тревожные подозрения заставляли его то и дело поднимать глаза на дверь, за которой ему мерещились шаги и голоса. Прождав бесплодно несколько минут, он говорил себе: «Если кто-то собирается войти, какого черта он не идет?» – и снова погружался в работу.

Внезапно в коридоре зашелестели шаги доброй миссис Джулапер, зазвенели ее ключи.

Наконец-то он узнает, в чем дело! В дверь торопливо постучали. Баронет поднялся, но не успел он ответить, как посреди особенно громкого раската грома, потрясшего дом до основания, добрая старушка в волнении распахнула дверь и, горестно воздев руки, возгласила:

– О, сэр Бейл! О, сэр! Там наш бедный Филип Фельтрэм. Он вернулся домой – мертвый!

Сэр Бейл смерил ее тяжелым взглядом.

– Подойдите ближе и скажите вразумительно, – приказал он. – Что случилось?

– Он лежит на диване в старой буфетной. Видели бы вы его! О боже! О, сэр! Что есть жизнь?

– Черт побери, перестаньте наконец рыдать и объясните, что стряслось?

– Огонь в камине уже развели, отогревают его, да что толку? Люди делают, что могут, а Том Уоррен поскакал в Голден-Фрайерс за доктором Торви.

– Утонул он или только воды наглотался? Ну-ка, отведите меня к нему. Мертвецам не нужен ни огонь в камине, ни совет доктора. Я сам взгляну.

Итак, сэр Бейл, угрюмый и бледный, в сопровождении легконогой миссис Джулапер прошагал по коридорам и очутился в старой буфетной, давно не использовавшейся по прямому назначению. В эту минуту здесь собралась вся прислуга да в придачу трое рыбаков, живших на берегу озера. Один из них промок до нитки, и вода потоками лилась из его рукавов, стекала по складкам в карманы жилета и хлюпала в ботинках. Ручейки, капавшие с мокрых волос, струились по щекам, будто потоки слез.

Сэр Бейл, мертвенно-бледный, быстрыми шагами вошел в буфетную. При его появлении все расступились. В полной тишине он склонился над Филипом Фельтрэмом, лежавшим на низкой кровати у стены в тусклом свете двух или трех свечей, расставленных по углам комнаты.

Сэр Бейл положил руку на холодное влажное запястье.

Баронет знал, как действовать в таких случаях. Он знал, что делать, чтобы спасти человека, если в нем теплилась хоть малейшая искра жизни. Слуги тотчас засуетились. С Филипа сняли промокшую одежду, укутали в горячие одеяла, обложили грелками и теплыми кирпичами. Его уложили головой вниз, так, чтобы вода свободно вытекала из легких через рот. С помощью больших мехов в грудь ему вдували воздух, старым испытанным приемом поддерживая искусственное дыхание.

Но все старания оказались напрасны. Черты Филипа Фельтрэма сохраняли печальную безмятежность, виски оставались холодными, с посиневших губ не слетало ни малейшего дыхания; белые, как у рыбы, незрячие глаза закатились, пульс не прощупывался. Холодный, как лед, лежал он среди горячих грелок и подогретых кирпичей.

В конце концов, испробовав все возможные средства, сэр Бейл, руководивший спасательными работами, положил руку на сердце Фельтрэма. Прислушавшись, он покачал головой и, глядя в осунувшееся лицо, произнес:

– Боюсь, все кончено. Умер, бедняга! И запомните вот что: миссис Джулапер может рассказать вам больше, чем я. Она знает, что нынче ночью он ушел из дома не по моей воле, а повинуясь лишь собственному упрямству; может быть, в своем беспричинном негодовании он желал бросить тень на этот дом, сделав вид, что мы в такую бурю отказали ему в приюте. Впрочем, я прощаю его за это, ибо нет на свете обвинения лживее. Миссис Джулапер слышала, как радушно я предлагал ему остаться, но он не послушался. Он сам принял решение, никому не сказав. Сказал он вам, миссис Джулапер, что собирается уходить?

– Нет, сэр, – всхлипнула миссис Джулапер из-за носового платка, полностью скрывавшего лицо.

– Ни единой душе не сказал, поступил лишь по собственному капризу. Бедный Фельтрэм! Вот к чему это привело, – продолжал баронет. – Мы сделали все возможное. Не думаю, что доктор по прибытии скажет, что мы что-то упустили. Однако ничто не помогло. Знает кто-нибудь, как это случилось?

Нашлись два человека, хорошо знавших, что произошло: старик, мокрый насквозь, и его спутник помоложе, также находившийся в буфетной, – он помог отнести Фельтрэма домой.

Старый рыбак, Том Марлин, жил в причудливой каменной хижине на самом берегу озера, как раз под Мардайкс-Холлом. Говорили, что это не дом, а остаток каменной башни, некогда защищавшей неприступный замок Мардайкс-Касл со стороны воды, – нынешнее здание усадьбы представляет собой лишь остаток былого великолепного строения.

Семья Тома Марлина издревле обладала правом рыбной ловли в озере, и он обеспечивал свежей щукой весь Голден-Фрайерс. Кроме того, старик держал две лодки и изредка зарабатывал монету-другую, перевозя пассажиров на другой берег. Макушка этого морщинистого старика с кустистыми бровями была лысой, но по бокам головы свисали длинные седые космы. Он сказал:

– Давеча Фельтрэм заходил ко мне утром, просил перевезти через озеро, но не сказал, в какой час. К вечеру началась гроза, и сами понимаете, нынче ночью я его не ждал. Жена моя только зажгла фитилек, хоть света от молний и так хватало, как вдруг сквозь гром слышу: кто-то стучит щеколдой. Открываю – кто бы вы думали? Бедняга Филип Фельтрэм! В недобрый час пустился он в путь! Не по себе ему было, сразу видать, хоть раньше он никогда духом не падал, всегда был добр и весел. Он просил меня немедля перевезти его на тот берег в Клустеддскую долину. Жена моя и слышать о том не хотела, да и я сказал: «Черт меня побери, если поеду». Но его не так-то легко было отговорить: рыдает, бедняга, идет качаясь, видать, в уме повредился. «В конце концов, – подумал я, – ветер с севера, как раз с Голден-Фрайерса дует, за Змеиным островом, поди, шторм разгулялся. Довезу-ка я его до острова, а там он сам глянет, что на озере делается, и откажется от своей затеи». Любил я его, бедолагу; видел, что сердце у него разрывается, и не хотел огорчать отказом. Так что отправились мы втроем: я, Билл, помощник мой, и Филип Фельтрэм. Мы старались держаться так, чтобы Змеиный остров заслонял нас от ветра. Вокруг нас вода была спокойная, а у острова то и дело шквалы налетали. Волны с барашками ходили, на воде белым-бело. Прошли мы одинокую скалу, и до острова саженей сорок осталось. Билл и я сидели на веслах, а Филип на корме. Вдруг он поднялся, что-то под нос бормочет и руку вдаль тянет.

– Гляди вперед! – крикнул я: думал, на нас что-то надвигается.

А случилось вот что. Мы оглянулись вперед, через борт, и перестали грести. Лодка остановилась. Я обернулся к Филипу – он все так же под нос бормочет.