Дух мадам Краул и другие таинственные истории

– Вы помните картину, портрет в полный рост без рамы? Леди в белом атласном платье, такая красивая и… такая funeste[1], – добавил он, словно разговаривая с самим собой, и уже громче повторил для миссис Джулапер: – В белом атласном платье и небольшом домашнем чепце с синими лентами, с букетом в руках. Она… вы знаете, кто она?

– Это твоя прабабушка, милый, – ответила миссис Джулапер, опустив глаза. – Очень жаль, что картина испачкана. Слуги в буфетной чуть ли не год ставили ее на стол вместо подноса, мыли на ней стаканы и все такое. Стыд и срам: это самая красивая картина в доме, и лицо у дамы такое нежное, цветущее.

– Смею вас уверить, теперь оно совсем не нежное и не цветущее, – возразил Фельтрэм. – Застывшее, как мрамор, губы тонкие и вырез ноздрей хищный, как у львицы. Помните женщину, что нашли мертвой в ущелье, когда я был ребенком? Говорят, ее цыгане убили. Помните, какое жестокое было у нее лицо?

– Полноте, мастер Филип! Как можно сравнивать нашу добрую красавицу с той гнусной тварью?

– Со временем лица меняются. Впрочем, неважно, как она выглядела. Что меня напугало, так это ее разговоры. Она чего-то хочет от меня. Голос ее звучит у меня в голове, она забирается ко мне в мозг и пытается мною повелевать. Ею владеет одна-единственная мысль, прямая, как луч солнца на озере, – посмотри, мол, что со мной сталось. Помоги мне, Господи!

– Довольно, сэр, прекратите эти нелепые разговоры. Вам просто взгрустнулось оттого, что барин нагрубил, вы пали духом, вот и лезут в голову всякие бредни. Неужто сами не понимаете?

– Никакие бредни мне в голову не лезут. – Фельтрэм бросил на старушку затравленный взгляд. – Вы сами спросили, что мне снится. Пусть хоть весь свет узнает, мне дела нет. Мне снилось, что спускаюсь я по лестнице к озеру и вдруг мне приносят письмо. Напротив Змеиного острова нет никакой лестницы, вы это не хуже меня знаете. – Смех его леденил душу. – Вы говорите, я не в себе. И… и… О боже!.. чего я хочу… миссис Джулапер… так это… я хочу тихо лежать в гробу, обрести покой!

– Напрасно вы так, мастер Филип. Подумайте, сколько у вас в жизни хорошего, и не стоит делать из мухи слона. Что из того, что сэр Бейл иногда показывает характер? Никто, кроме вас, его вспышки близко к сердцу не принимает, разве не видите?

– Да. Осмелюсь сказать, миссис Джулапер, я полагаю, что вы правы. Я часто болтаю глупости, – молвил добрейший Филип Фельтрэм. – Я, видимо, придаю этому слишком большое значение. Постараюсь исправиться. Я его секретарь и хорошо знаю, что мне до него далеко; естественно, он может иногда потерять терпение. Мне нужно быть благоразумнее. Я, видимо, распустил себя, слишком много думаю о неприятностях. Я сам виноват, миссис Джулапер, и винить мне, кроме себя, больше некого.

– Вот это хорошо, теперь вы говорите как умный мальчик. Только я бы не сказала, что вы в чем-то виноваты. Никто тут не виноват: люди всегда время от времени бывают не в духе, это так же неизбежно, как головная боль. Да, не спорю, когда на него находит, он бывает зол и ворчит на всех. Такой уж у него норов. А кто из нас без греха? Нужно быть терпеливым и терпимым, принимать все, что нам на долю выпадает, и радоваться. Выше голову, молодой человек. Помнишь, Филип, я частенько напевала тебе старинную песенку:

Играй, веселись, будь всегда удальцом:

Смешон горемыка с унылым лицом!

Так что сидите спокойно, нечего вскакивать со стула, шагать из угла в угол с руками в карманах да выглядывать в окно, вздыхать да плакать, будто вас черный бык забодал. Сердце разрывается, на вас глядючи. Ой, да вы, поди, голодны, а мне и невдомек. Пойду скажу кухарке, пусть ужин приготовит.

– Нет, миссис Джулапер, я не голоден. О боже, как вы добры! Право, миссис Джулапер, я того не стою. Будь вы даже вполовину так добры, я бы и того не заслуживал. Если бы не вы, я бы давно умер от горя.

– Хватит о смерти, съешьте лучше чего-нибудь горяченького. И выпейте стаканчик пунша, непременно выпейте.

– Право, миссис Джулапер, я больше люблю чай.

– Чай – напиток не для мужчин, тем более не для мужчин с разбитым сердцем. Тут нужен напиток покрепче, такой, чтоб согрел душу, разогнал кровь в жилах и прибавил вам храбрости. Съешьте-ка сначала кусочек цыпленка. Не хотите? Тогда капельку пунша. И не вздумайте отказываться.

Так, преодолевая сопротивление, старушка день за днем утешала Филипа Фельтрэма.

Нигде на свете не найдете вы юноши мягкосердечнее несчастного Фельтрэма, старушки добрее хлопотливой экономки.

Филип Фельтрэм, обычно очень сдержанный, нередко приходил к экономке, чтобы выплакаться. Он жалобно брал старушку за руки, глядя в лицо, и слезы ручьями струились у него по щекам.

– Вы когда-нибудь слыхали о таком несчастье? Хуже, чем мне, никому никогда не бывало! Нет на свете человека несчастнее меня! Вы-то знаете, миссис Джулапер, кто я такой на самом деле. Меня называют Фельтрэмом, но сэр Бейл не хуже меня знает, каково мое настоящее имя. Я Филип Мардайкс. Другой на моем месте давно раззвонил бы на весь свет, заявил о своем имени и фамильных правах – она, эта дама с портрета, всегда мне на ухо жужжит, что я должен так поступить. Но вы-то понимаете, что в этом нет смысла. Моя бабушка была замужем, она была настоящая леди Мардайкс. Представьте только, каково это: знать, что женщину выставили за дверь, а у детей украли имя. О мэм, это невыносимо! Такое снести могу только я… только я… только я!

– Полно, полно, мастер Филип, хватит болтать. Не говорите так, слышите? Вы знаете, что он этого не потерпит. Дело прошлое, и нынче ничего уж доказать нельзя. И знаете что? Не удивлюсь, если окажется, что старик просто обманул бедную женщину. Как бы то ни было, она всерьез считала себя его законной женой. Законники, они где угодно найдут, к чему прицепиться. Возможно, тут и было что-то нечисто, но голову даю на отсечение – она была женщина порядочная. Впрочем, что толку ворошить старые обиды? Что теперь докажешь? Так что, как говорится, оставим покойников в их могилах. Мертвые сраму не имут. А потому бросьте так говорить. Того гляди сболтнете что не надо, а ведь сами знаете: даже у каменных стен есть уши. Покойники, они раньше Судного дня не воскреснут. Оставим все на волю Божью. И, кроме того, не замахивайся, покуда не можешь ударить.

– Замахиваться! О, миссис Джулапер, как вы могли подумать такое! Вы меня плохо знаете, я совсем не это имел в виду. У меня и в мыслях не было замышлять дурное против сэра Бейла. О Небо! Миссис Джулапер, как вы могли подумать такое! Все мои жалобы и слезы происходят единственно от моего дурного характера. Мне не хватает терпения, вот и все. О, миссис Джулапер, как вы могли подумать, что я стану преследовать его по закону или как-то еще! Мне бы хотелось смыть пятно с моего рода и восстановить свое имя, но посягать на его собственность – о нет! Никогда! Такое мне и в голову не приходило, ей-богу! Я не жесток, миссис Джулапер, и не жаден, деньги меня не интересуют. Разве вы сами этого не знаете? Как вы могли подумать, что я подниму руку на человека, чей хлеб ем уже много лет? Да приснись мне такое хоть во сне, я б со стыда сгорел. Скажите мне, что не верите в это, скажите, о миссис Джулапер!

Слабохарактерный юноша снова разразился слезами, а добрая миссис Джулапер утешала его ласковыми словами. Наконец он произнес:

– Благодарю вас, мэм, благодарю. Видит Бог, никогда в жизни не причиню я зла сэру Бейлу и даже хлопот ему не доставлю. Просто я… я… так несчастен. У меня в голове вертится одна-единственная мысль: что делать, куда податься? Последняя капля может переполнить чашу моего терпения, и я уеду из Мардайкс-Холла. Да, да, я уеду, миссис Джулапер; поверьте, не со зла – просто я не могу больше так жить, я должен уйти.

– Ну, ну, не с чего так тревожиться, мастер Филип. Не болтайте ерунды. Да, мастер Бейл бывает крут и резок на язык, но я уверена, он вас любит. Если б не любил, он бы мне давно сказал. Поверьте, он вас любит.

– Эй! Есть кто живой? Куда девалось это дьявольское отродье мистер Фельтрэм, черт бы его побрал? – послышался в коридоре разъяренный голос баронета.

– Ба! Мистер Фельтрэм, это он! Бегите-ка к нему поскорее, – шепнула миссис Джулапер.

– Черт бы вас побрал! Слышите? Миссис Джулапер! Эй! Ау! Кто там есть! Черт подери, ответит мне кто-нибудь или нет?

Сэр Бейл принялся яростно колотить тростью по деревянным панелям на стенах, выбивая дробь не хуже ярмарочного арлекина с трещоткой.

Миссис Джулапер, немного побледнев, приоткрыла дверь и, не выпуская дверной ручки, вежливо поклонилась. Сэр Бейл, сгорая от ярости, перестал избивать ни в чем не повинную стенную обшивку и бешено топнул ногой.

– Черт меня побери, мэм, рад вас видеть! Может, вы мне скажете, куда запропастился Фельтрэм?

– Он у меня в комнате, сэр Бейл. Сказать ему, что вы его зовете?

– Спасибо, не стоит, – ответил баронет. – У меня самого язык не отсох. – Стиснув зубы и яростно сверкая глазами, он зашагал к комнате экономки, крепко стиснув трость, словно разгневанный наездник, намеревающийся наказать непослушную лошадь.

Глава VII

Банкнота

Сэр Бейл вихрем ворвался в святая святых экономки и столкнулся лицом к лицу со смиренно ожидавшим Филипом Фельтрэмом.

Если бы кто-либо отважился в эту минуту составить представление о хозяине Мардайкс-Холла по его внешнему виду, то сами собой напрашивались бы небезосновательные подозрения о склонности к насилию; однако, хотя сэр Бейл и стиснул трость так крепко, что она дрожала в его руке, все-таки он явно не намеревался дать выход своей ярости жестоким ударом. Тем не менее сэр Бейл был на редкость сердит. Остановившись в трех шагах от Фельтрэма, он воззрился на него бешено сверкающими глазами. Было ясно, что в мозгу его зреет что-то необычайное.

– Я давно ищу вас, мистер Фельтрэм. Мне нужно сказать вам пару слов, если, разумеется, вы закончили вашу… вашу… что бы там ни было. – Он махнул тростью в сторону подноса с чаем. – Через пять минут жду вас в библиотеке.

Баронет не спускал с Фельтрэма сурового подозрительного взгляда, словно ожидая прочитать на его лице уличающий трепет; затем повернулся на каблуках и направился в библиотеку. Путь туда был долог, через длинные коридоры и многочисленные переходы. Баронет шагал очень быстро и вскоре добрался до цели. Едва сэр Бейл подошел к камину, в котором тлело большое полено, и обернулся, как в дверях показался Филип Фельтрэм.

Баронет глядел на редкость сурово. Подобная ярость была настолько непривычной, что Фельтрэм не мог отвести глаз от лица хозяина и ответил на его мрачный, немного растерянный взгляд выражением тревоги и озабоченности.

Под этим взглядом Фельтрэм невольно замедлил шаг и наконец застыл в нерешительности посреди просторной комнаты, на почтительном расстоянии от сэра Бейла, который стоял, сдвинув пятки, на коврике у камина, спиной к огню, и сжимал в руке тросточку, подобно строевому сержанту на плацу.

– Будьте добры, закройте дверь. Вот так. Подойдите ближе. Мне не хочется орать на весь замок. А теперь слушайте.

Баронет прочистил горло и замолчал, не сводя глаз с Фельтрэма.

– Всего дня два или три тому назад, – начал он, – вы говорили, что хотели бы иметь в кармане сотню фунтов. Я прав?

– Да, пожалуй.

– Пожалуй? Вы прекрасно знаете, что прав, черт побери, без всяких «пожалуй». Ничего не имею против вашего желания, особенно сейчас. Вы меня понимаете?

– Понимаю ли? Да, сэр, вполне.

– Еще бы не вполне, – сердито ухмыльнулся сэр Бейл. – Вот странное совпадение, сэр: вы желали сотню фунтов, но не могли ее ни заработать, ни одолжить, однако нашли другой путь. И, как ни странно, у меня она была – банкнота в сто фунтов стерлингов, выпущенная Банком Англии, – лежала вот тут, в письменном столе. – Он ткнул концом трости в большой латунный замок. – Тут лежала эта банкнота, а вместе с ней – бумаги, над которыми вы трудились. Ключей от ящика только два – один у меня, другой у вас, и черта с два у кого-то в этом доме есть еще один ключ. Что, начинаете понимать? Не стесняйтесь. Между нами не должно быть никакого вранья.

Фельтрэм и вправду начал понимать, что его подозревают в чем-то ужасном, но никак не мог взять в толк, в чем же именно. И, будучи обладателем самого злосчастного из темпераментов, заставляющего своего обладателя при малейшем подозрении втягивать голову в плечи, он тотчас же смешался, как смешались бы другие, оказавшись пойманными на месте преступления.

– Ха-ха! Вижу, мы и впрямь начинаем соображать, – яростно нападал сэр Бейл. – Понимаю, вам, должно быть, очень скучно выслушивать историю, которую вы знаете не хуже меня, но я буду краток. Сегодня утром я достал ключ, намереваясь отослать уведомления об уплате королевской подати и особого земельного налога. Вы о них прекрасно знаете – вы – вы – именно вы лучше всех знаете, что их нужно платить. Я открыл ящик вот так – и так – и заглянул туда, где оставил свою банкноту, но она исчезла. Банкнота исчезла, понятно?

Наступила долгая пауза, в продолжение которой несчастный Фельтрэм стыдливо жмурился под обвинительным взглядом баронета, прочищал горло, намереваясь что-то сказать, но так и не произнес ни слова.

– Банкнота исчезла, и мы оба знаем куда. Видите ли, мистер Фельтрэм, я банкноты не крал, а кроме меня и вас, никто в ящик залезть не может. Вы хотели бы уехать? Не возражаю, но черт меня побери, если я отпущу вас вместе с банкнотой. Лучше отдайте ее прямо сейчас, иначе придется сделать это позже, в месте куда менее приятном.

– О, святые небеса! – воскликнул наконец бедный Фельтрэм. – По-моему, я болен.

– Разумеется, больны, еще как. Чтобы извлечь деньги из живота, нужно принять сильное рвотное средство, а расставаться с такой крупной банкнотой – все равно что вырвать себе зуб. Больны-то вы больны, но болезнь – еще не доказательство невиновности. Не считайте меня дураком. Отдайте деньги по-хорошему.

– Да покарает меня Господь…

– Непременно покарает, проклятый мошенник, если не вернете деньги. Есть справедливость на небесах. Мне совсем не хочется отправлять вас на виселицу. Охотно вас отпущу, но будь я проклят, если вместе с вами выпущу из рук свою банкноту. Если вы ее не отдадите, я выпишу ордер и обыщу вас – и карманы, и портфель, и багаж.

– Боже мой! Или я сплю?

– Не спите, уважаемый, и я тоже не сплю, – ответил сэр Бейл. – Она у вас случайно не при себе?

– Упаси Боже, сэр! О сэр, сэр Бейл, о Бейл, Бейл, это невозможно! Не можете же вы поверить в такое. Разве я когда-нибудь вас обманывал? Вы меня знаете с тех пор, как я под стол пешком ходил, и… и…

Он разразился слезами.

– Кончайте хныкать, сэр, и отдайте банкноту. Вы чертовски хорошо знаете, что она мне нужна, и если вы доведете меня до крайности, я вашей жизни не пожалею. Я свое слово сказал.

Сэр Бейл указал Фельтрэму на дверь. Бледный как смерть, с блуждающим взглядом, Филип Фельтрэм побрел к дверям, как во сне. Лишь добравшись до дверей экономкиной комнаты, он вспомнил, куда направлялся. Прижимая к сердцу сжатый кулак, бедняга не сознавал, что дышит, пока из груди не вырвался тяжкий всхлип, пронизавший все его существо. Невидящими глазами Фельтрэм смотрел в окно, не замечая красоты открывавшегося пейзажа.

Все его предыдущие невзгоды были комариными укусами по сравнению с обрушившейся катастрофой. Впервые в жизни Фельтрэму было суждено измерить всю глубину уготованной ему боли. Он даже не подозревал, что может находиться так близко к безумию и тем не менее сохранять рассудок, взвешивать каждую подробность, просчитывать мельчайшие ходы своей пытки и их последствия.

Тем временем сэр Бейл не торопясь вышел из библиотеки. Загадочная история взволновала его чуть больше, чем он готов был признаться самому себе. Он по-прежнему был убежден, что банкноту украл Фельтрэм, но после странного разговора в библиотеке уверенность его поубавилась. Своим поведением Фельтрэм подтверждал подозрения сэра Бейла, но все же некоторые детали ставили его в тупик.

Баронет стоял на берегу озера, почти скрываясь в длинной вечерней тени, отбрасываемой замком, и смотрел на Змеиный остров. Больше всего на свете сэр Бейл Мардайкс ненавидел две вещи.

Одним из его жупелов был Филип Фельтрэм, знавший, как – справедливо или не очень – полагал сэр Бейл, некоторые малоприятные подробности его предыдущей жизни.

Другим было озеро. Глаз баронета, привыкший разбираться в тонкостях пейзажной живописи, не мог не признать, что место это воистину очень красиво. Но, хотя он умел неплохо грести и любил другие озера, эта лужа возбуждала в нем непреодолимую неприязнь. Она вызывала у сэра Бейла бередящие душу ассоциации.

В каждом человеке заложена способность ощущать присутствие невидимых сил. Он может отвергать религию и изгнать ее из своей души, однако ее место тотчас займет суеверие. Предубеждения сэра Бейла основывались на приметах, снах и прочей ерунде, которую он предпочел бы с презрением отвергнуть, но тем не менее сердце его полнилось дурными предчувствиями и отвращением.

Баронет поставил ногу на планшир лодки, прикованной цепью к вкопанному в берег кольцу. Однако он отнюдь не собирался отправиться в плавание, напротив: никакая сила на свете не заставила бы его пересечь в лодке эти безмятежные воды.

Разумом баронета владела навязчивая идея о том, что на тихой поверхности озера его подстерегает смертельная опасность, хоть он и не мог сказать наверняка, в чем же заключается эта неведомая угроза.

Он смотрел на водную гладь, на рощицы и скалы Змеиного острова и думал о Филипе Фельтрэме. Желтоватые лучи солнца золотили резкие черты его лица, чем-то напоминавшего угрюмый лик Карла Второго, отчетливо прорисовывая суровые морщины, но оставляя в тени глубоко посаженные глаза.

Сохранились ли на земле счастливчики, обладающие редким даром, доступным только детям: ловить миг настоящего и жить в нем? Кто из нас не искал счастья за тридевять земель, подобно чудаку, о котором говорил Сидни Смит: «Он повсюду ищет шляпу, надетую на голову?» Сэр Бейл лелеял в груди двойную ненависть: к Фельтрэму и к озеру. Куда лучше было бы прогнать ворона, каркающего над плечом, и прислушаться к пению безобидных пташек, щебечущих среди ветвей под лучами заходящего солнца.

Глава VIII

Замысел Фельтрэма

Ужас и отвращение к прекрасному озеру, которое все прочие находили очаровательным местом, не случайно поселились в душе сэра Бейла, записного скептика, воспринимавшего силы невидимого мира с показной насмешкой и презрением. Они порождались самым настоящим суеверием.

В детстве няня запугивала его страшными сказками о трагедии на Змеином острове, и эти легенды по сию пору неотвязно преследовали его. По ночам баронета мучили зловещие сновидения, о которых он никому не рассказывал, а немецкий прорицатель, прославившийся многими успешными предсказаниями, открыл, что злейший враг явится к сэру Бейлу из озера. Почти то же самое предвещала ему гадалка во Франции; а однажды в Люцерне, когда он в одиночестве, в полной тишине ожидал часа, на который была назначена прогулка по озеру с друзьями, к открытому окну подошел человек с дочерна загорелым злобным лицом. Тощий оборванец облокотился на оконную раму, сунул голову в комнату и заявил на протяжном местном диалекте:

– Хо! Ждете? В один прекрасный день вы будете по горло сыты озерами. Ни о чем не тревожьтесь: когда понадобитесь, за вами пришлют. – Желтая физиономия исказилась в злорадной ухмылке и исчезла.

Незнакомец явился столь внезапно и слова его так удивительно гармонировали с мыслями баронета, блуждавшими в тот миг по окрестностям Мардайкс-Холла и зловещему озеру, что он не сразу нашелся, что ответить. Сэр Бейл деланно рассмеялся и выглянул в окно. Он охотно заплатил бы этому парню, чтобы узнать, кто он такой и что означают странные слова. Но негодяй как сквозь землю провалился.

Будь мысли баронета не столь заняты озером и связанными с ним зловещими предсказаниями, не питай он тяжелых предчувствий касательно своей судьбы, он бы, может быть, и не обратил внимания на загадочную встречу. Однако слова незнакомца произвели на него неизгладимое впечатление; баронет стыдился ребяческих страхов, но ничего не мог с собой поделать.

Начало этим предчувствиям было положено страшными сказками, которые нянюшка рассказывала у камина в детской долгими зимними вечерами. Они оказались странно созвучны его собственным мыслям и мало-помалу прочно овладели воображением.

В Мардайкс-Холле есть просторная спальня, в которой, как гласит легенда, обитала дама, трагически погибшая в озере. Миссис Джулапер твердо верила в это, ибо ее тетушка, скончавшаяся в глубокой старости двадцать лет назад, помнила смерть прекрасной леди и в зрелые годы в изобилии слышала рассказы стариков о событиях сорокалетней давности, связанных с прелестной мисс Фельтрэм.

Из окон этой комнаты, просторной и мрачной, обставленной по величественной старинной моде, открывался превосходный вид на Змеиный остров, на горы и озеро. Говорили, что эту спальню посещает привидение. Является оно в ненастные дни, когда ветер дует со стороны Голден-Фрайерса; именно оттуда задувал ветер в ту ночь, когда бедняжка встретила свою смерть на озере. Порой призрак дает о себе знать грозовыми ночами, когда на горных вершинах буйствуют раскаты грома, а над бурлящими просторами озера яростно сверкают молнии.

Много лет спустя после смерти мисс Фельтрэм в такую бурную ночь в зловещей спальне остановилась гостья, не имевшая представления о сверхъестественных происшествиях, связанных с этой комнатой. Будучи натурой художественной и восхищаясь мелодраматическими проявлениями сил природы, дама велела горничной распахнуть ставни и, лежа в постели, любовалась грандиозным зрелищем. Уснула она лишь после того, как гроза отступила за горы и угасла вдали.

Буря не утихла, она медленно перемещалась поперек озера и вскоре опять приблизилась к замку. Глубокой ночью постоялицу разбудил резкий металлический лязг, и она снова залюбовалась грозными картинами буйства разгневанной природы во всей красе и мощи.

Погрузившись в благоговейный экстаз, когда чувство опасности отступает перед предвкушением возвышенного, гостья внезапно заметила за окном женщину с длинными волосами в насквозь промокшем платье. Незнакомка с перекошенным от ужаса лицом заглянула в комнату и принялась яростно трясти оконный переплет. Через мгновение, прежде чем дама, оцепеневшая от страха на кровати, успела что-то предпринять, истерзанная бурей незнакомка, заломив руки, откинулась назад и исчезла.

Дама решила, что это, вероятно, была нищенка, застигнутая грозой на дороге. Успокоив себя мыслью о том, что слуги, скорее всего, впустили бедную женщину в одну из многочисленных дверей особняка, она уснула.

Лишь наутро она подошла к окну, чтобы взглянуть на успокоившуюся гладь озера, и обнаружила, что спальня находится очень высоко – футах в тридцати над землей. Будучи плохо знакомой с расположением комнат в замке, ночью гостья совсем забыла об этом.

Другую историю рассказывают о добром старичке мистере Рэндале Раймере, нередко посещавшем дом при жизни его последней хозяйки, леди Мардайкс. В молодости он служил в армии; впоследствии, став проповедником, сохранил былые спартанские привычки и всегда, зимой и летом, спал с приоткрытым окном. Однажды ночью он, немного поспав, лежал в постели без сна. Луна заливала комнату ярким сиянием. Вдруг через открытое окно в спальню пробралась фигура, одетая в светло-серое, почти белое платье. Призрак направился к камину, где догорали тлеющие поленья, и, вытянув руки, ловил последние крохи угасавшего тепла. Мистер Раймер, оцепенев от ужаса, чуть пошевелился. Призрак оглянулся – глаза его в лунном свете походили на талый снег – и, вытянув длинные руки к камину, растворился в струйке дыма.

Сэр Бейл, как я уже сказал, не любил Фельтрэма. Его отец, сэр Уильям, составил дарственную, в которой отказывал часть поместья в пользу Филипа Фельтрэма. Документ этот, прилагавшийся к завещанию, был запечатан в конверт, адресованный сэру Бейлу.

– Это мне, – молвил баронет, подхватив выпавшее из завещания письмо, положил его в карман и никогда никому не показывал.

Однако мистер Чарльз Туайн, поверенный Голден-Фрайерса, подвыпив, что случалось частенько, с лукавым подмигиванием сообщал друзьям, что знает кое-что об этой дарственной. Волей покойного Филип Фельтрэм получал ежегодное содержание в двести фунтов стерлингов через банк Харфакса. Это было не банковское поручение, а всего лишь указание наследнику. Доверенным попечителем назначался сэр Бейл; утаив «письмо», баронет просто-напросто обкрадывал Филипа Фельтрэма.

Старый Туайн даже за чашей пунша был осторожен в выборе собеседников, и откровения его звучали весьма туманно. Ибо он боялся сэра Бейла, хоть и злился на него за то, что тот нанял адвокатом его конкурента, проживавшего в семи милях от города. Поэтому обыватели не были до конца уверены в том, что мистер Туайн говорит правду – единственным очевидным фактом, подтверждавшим его рассказы, была откровенная неприязнь сэра Бейла к секретарю. Странным было и то, что сэр Бейл, ненавидя Филипа, настойчиво удерживает его в доме – горожане объясняли это молчаливым компромиссом между хозяином и его совестью, ничтожной компенсацией за украденные права.