Плоть и кровь Эймерика

На этом участке река Орбиэль совсем обмелела, обманув надежду инквизитора напиться воды. Подъем казался бесконечным, лошадь с каждым шагом дышала все тяжелее. Позади осталась большая деревня, разграбленная и разоренная, видимо, бандой наемников из нерегулярного войска. Толстые стены домов из дерева и глины, называемых в тех краях остали, обгорели, двери и ставни были выбиты или сломаны. На задних дворах и на гумне валялись трупы домашнего скота – значит, мародеры искали деньги или ценные вещи, которые легко унести с собой. Похоже, после нападения на деревню прошло не больше трех дней.

Над тушами животных роились зеленые мухи, жужжа и перелетая с места на место. Они же облепили единственный человеческий труп, руки которого были прибиты к стропилам сарая. Вороны уже успели исклевать лицо, но судя по одежде, превратившейся в лохмотья, это был пастух. Наверное, он отказался говорить, где спрятано его жалкое добро.

Теперь Эймерик повел коня осторожнее, останавливаясь и прислушиваясь к каждому необычному звуку. Через некоторое время скудная растительность сменилась пышной зеленью буков и дубов, подарившей долгожданную прохладу. Эймерик окунулся в вековую тишину этих рощ. Совершенно один, вдалеке от людей, он всегда испытывал пьянящее чувство свободы. А каждая встреча с человеком, даже мимолетная и случайная, беспокоила и раздражала его. Он знал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать. Мешала привычка считать всех врагами, пока не будет доказано обратное.

Если бы не жажда и льющийся ручьями пот, Эймерик сейчас чувствовал бы себя на вершине блаженства, наслаждаясь покоем и безмятежностью. Так прошел час. День клонился к вечеру, но низко висевшее над горизонтом солнце еще пекло. Отсюда, из рощи, гранит Черных гор казался усыпанным красноватыми прожилками, как будто в нем отражалось пламя гигантской жаровни.

Проехав еще немного, Эймерик увидел небольшое стадо баранов, вокруг которого бегала тощая собачонка.

– Да пребудет с вами Господь, странник, – крикнул ему худой как щепка пастух на диалекте Верхнего Лангедока.

– Что случилось с деревней? – Эймерик показал себе за спину.

Старик посмотрел в ту сторону. Все его лицо заросло седой бородой, а глаза были живыми и ясными.

– Вы о Кабардесе? Бедные, бедные люди. После Черной смерти – легочная чума. После легочной чумы – засуха. Там оставалось лишь три семьи, которые должны были содержать наемников капитана де Морлюса из Пик-де-Нор. Но они не могли столько платить, и три дня назад капитан разорил деревню.

– Вы сказали, наемники? – нахмурился Эймерик. – Но кому они служат? Англии? Королю Франции?

– Наверное, и сами не знают. С тех пор как англичане взяли в плен короля Иоанна, все стало так запутано. Капитан де Морлюс воевал с французами, а теперь не подчиняется никому. В Кабреспине живет Раймон де Канигу, который тоже был на службе у англичан. Есть еще Жан ле Вотур, Арман де Найрак, дон Педро де Барселона. У них теперь нет знамен, но есть крестьяне, у которых можно выпить всю кровь, до последней капли. Как делает самый жестокий из них, Отон де Монфор.

– Сеньор Кастра? – вздрогнул Эймерик.

– Да, сеньор Кастра, – пастух перекрестился. – Простите, путник, скоро стемнеет. Я хочу добраться до дома засветло.

– Конечно, только скажите, далеко ли до Кастра?

– Нет, но в темноте не стоит туда идти. Дорога опасна. Переночуйте где-нибудь и отправляйтесь в путь поутру.

– Последую вашему совету. Да пребудет с вами Господь, – Эймерик кивнул старику и сопровождаемый собачим лаем повел коня между баранами.

Солнце садилось, подлесок быстро заселяли тени. Но духота еще не спала, правда, воздух уже не был таким сухим. Инквизитор пожалел, что не попросил у пастуха воды. Неожиданно услышав столь резкие слова в адрес Отона де Монфора, он даже забыл о жажде. Оставалось только надеяться встретить какой-нибудь ручеек и омыть в нем лицо и руки.

Спустившись в ущелье, над которым возвышались внушительные скалы, инквизитор увидел перед собой каменистую равнину, окруженную вязами. Прямо по краю неплодородной, засушливой земли, в тени деревьев, стояли крестьянские домики с гумном и задними дворами. Тропинка, ведущая к деревне, почти заросла ежевикой. Не было слышно ни трелей птиц, ни жужжания насекомых, ни мычания домашнего скота.

Ничто не нарушало гробовую тишину, и это все больше тревожило инквизитора. Непроизвольно пригнувшись к шее лошади, левой рукой он стиснул ножны с кинжалом, которые висели на шее, незаметные в складках рубахи. Ранее приятное одиночество начинало его тяготить.

Деревня оказалась столь же пустынной, как Кабардес. Однако никаких следов разбоя Эймерик не заметил. Двери и ставни осталей – а их было всего шесть-семь, – прикрытые чьей-то рукой, выглядели целыми и довольно прочными. О том, что в деревне давно нет жителей, говорило только заросшее гумно. Не видно было и животных – ни живых, ни мертвых.

Эймерик занервничал еще сильнее. Торопливо проскакал мимо деревушки и заехал в рощицу; тени все сгущались.

Послышался шум воды. Инквизитор сошел с лошади, измученной жарой и жаждой не меньше, чем он, и привязал ее к стволу дерева. Потом, осторожно пробираясь среди зарослей, спустился к реке.

Не доходя до берега, встал на колени и выглянул из-за кустов. Чуть впереди, между деревьями мелькало что-то металлическое. Похолодев, инквизитор снова спрятался в листве, а потом осторожно высунул голову. Сомневаться не приходилось. По берегу реки, держа шлем в руке, шел какой-то человек. Журчание воды заглушало шаги.

Стараясь не шуметь, Эймерик поднялся и прошел немного вперед, прячась среди зелени. Солнце почти село, но кое-что еще удавалось разглядеть.

Мужчина был один. На голове из-под кольчужного капюшона, койфа, свисали очень длинные волосы, заплетенные в косички. Льняной ваффенрок доходил до колен. Висящий на плече меч чуть раскачивался, когда солдат шел по узкой полоске берега у воды.

Река – без сомнения, приток Орбиэля, – в этом месте разливалась и бурлила: возможно, в нее впадал какой-то ручей, который загораживали скалы. Внимательно приглядевшись, на противоположном берегу Эймерик заметил большой вооруженный отряд – опираясь на щиты и мечи, солдаты ждали своего товарища. На одеждах, в основном зеленых, виднелись знаки отличия – у всех разные. Вероятно, это были остатки наемной армии – сборище разбойников и проходимцев всех сословий.

Сейчас не самый подходящий момент, чтобы вступать с ними в разговор. Эймерик вернулся, отвязал лошадь и, очень надеясь, что она не заржет, повел ее под уздцы назад, к заброшенной деревне.

Ему совсем не хотелось ночевать в каком-нибудь доме, тем более в такую духоту. Но выбора не было. В темноте остали казались призрачными. Все они имели вытянутую форму, несколько окон, чтобы сохранить прохладу в жару, и почти плоские крыши.

Эймерик дошел до последнего дома, у которого оказались плотно закрыты двери и ставни. Но он и не собирался в него заходить. Повел лошадь на задний двор, где, как и ожидал, увидел хлев – пустой, с открытой дверью.

Света хватало, чтобы оглядеться. Хлев был большим и опрятным; утрамбованный земляной пол покрывала солома. Эймерик опасался, что его лошадь может рухнуть в любую минуту. К счастью, в яслях оставалось зерно. Правда, напоить животное было нечем.

Лошадь тихонько заржала, заставив Эймерика вздрогнуть, и уткнулась мордой в кормушку. Инквизитор с облегчением вздохнул, подобрал почти прогоревший факел, на котором еще оставалось чуть-чуть смолы. Снял с седла сумку и порылся в ней в поисках огнива.

После долгих мучений наконец удалось высечь искры. Смола загорелась. При свете факела оказалось, что хлев достаточно просторный, чтобы вместить не меньше десяти коров. Здесь даже стоял глиняный горшок с молоком. Инквизитор взял его, понюхал и осторожно отхлебнул. Молоко еще не скисло. Тогда он выпил содержимое до дна.

Утолив жажду, Эймерик внимательно посмотрел вокруг. Обнаружил второй горшок, побольше, с довольно грязной водой, которую человек пить бы не стал. Притащил его к лошади. Та, немного помедлив, опустила в него морду и тут же осушила, о чем возвестило довольное фырканье.

Факел догорал. Эймерик собрал всю солому и соорудил некое подобие кровати. А когда собрался лечь, заметил, что в дальнем углу стоят толстые доски – зачем они здесь? Может, это тайный вход для влюбленных? Пошевелил одну, и конструкция тут же с грохотом рухнула.

Вздрогнув от неожиданности, Эймерик увидел проем в стене – достаточно широкий, чтобы в него мог протиснуться не слишком толстый человек. Видимо, ему все-таки придется заглянуть в дом, тем более что вернуть тяжелые доски на место в одиночку вряд ли удастся.

Эймерик посветил в нишу факелом, просунул голову внутрь.

И не смог сдержать крик. На него смотрели шесть пар остекленевших глаз на бледных лицах, лишенных какого бы то ни было выражения.

3. Человек серпа

Не в силах поверить в происходящее, Перкинс бродил по больнице Нового Орлеана, где царили шум и суета. Мест не хватало, больных укладывали прямо на голые кровати, без матрасов, усаживали вдоль стен, устраивали на скамейках и диванах – в зависимости от тяжести состояния. Весь пол был закапан кровью, а к ее резкому аромату примешивался запах спирта. Как только пациент умирал, на освободившуюся кровать тут же переносили другого.

Медсестры плакали, а некоторые готовы были впасть в истерику. Врачи с непроницаемыми лицами ходили между пациентами, делая уколы, в эффективность которых и сами не верили. Священники, солдаты Национальной гвардии, даже бойскауты то и дело приносили новых заболевших.

В этом аду Перкинса больше всего поражало, что рядом с умирающими нет родственников, которые горевали бы или поддерживали своих близких. Похоже, болезнь выкашивала целые семьи темнокожих, невзирая на возраст. Даже стонов было не слышно – просто бессвязный бред вдруг стихал и наступала тишина, прерываемая металлическим стуком больничных каталок.

– Что с ними? – спросил Перкинс у пожилого врача, утомленно прислонившегося к стене. – Чем они все больны?

Тот посмотрел на него усталыми глазами.

– Это очень редкое заболевание. Мы считали, что оно исчезло – ну, почти исчезло, – ответил доктор, немного помедлив. – Оказывается, зря, – похоже, он был рад хоть немного отвлечься от происходящего вокруг.

– Исчезло? – переспросил Перкинс.

Врач пригладил седые волосы. На лбу блестели капли пота.

– Подробностей я говорить не могу, но это заболевание хорошо известно. Просто мы были уверены, что держим все под контролем. Оно генетического происхождения. Обычно проявляется еще в детстве. Название решено не сообщать, чтобы не вызвать панику.

– Оно встречается в этом регионе?

– Оно часто встречается в Африке, а здесь – нет.

Покачав головой, врач отошел от стены и направился к кровати больного. Он уже едва стоял на ногах.

Перкинс понял, что ему больше нечего делать в этом пристанище смерти.

– Тысяча пятьсот. Понимаешь? – Дэн Дюк в отчаянии смял лежащий перед ним листок бумаги. – Тысяча пятьсот! То есть каждый десятый негр здесь, в Луизиане! Каждый десятый негр умер от неизвестной болезни!

– Врач, – Перкинс уперся взглядом в стену, увешанную фотографиями разыскиваемых, – сказал, что болезнь очень даже известна.

– Да, мы знаем ее научное название, – проворчал Дюк. – Но в Америке она почти не встречается! И как ты объяснишь, почему от нее вдруг умерло столько народу?

– Кто-то намеренно вызвал вспышку, – хмыкнул Перкинс. И добавил: – А кто – и так понятно.

– Вот в этом-то все и дело. Болезнь не заразная. Она передается по наследству. Мораль басни такова, – выпрямился в кресле Дюк, – мы знаем, что виноват Пинкс. Но нам никогда этого не доказать, – в его голосе слышались ноты не столько гнева, сколько уныния.

Оба замолчали. Из окна в форме полумесяца было видно, как блестят раскаленные солнцем крыши Атланты. Но даже при таком ярком свете Перкинс не мог избавиться от запаха смерти, который преследовал его уже два дня. Казалось, тот присосался к коже, впился в нее, как насекомое или паразит. Сейчас Перкинс отдал бы все на свете за глоток холодного, чистого воздуха.

– По крайней мере, эпидемия закончилась, – наконец сказал он, больше для того, чтобы нарушить гнетущее молчание.

– Я же говорю, – покачал головой Дюк. – Это была не эпидемия. У определенного процента темнокожих определенный тип крови, и все они умерли в течение тридцати шести часов потому, что их вены вздулись, а потом лопнули. Хотя еще вчера никто не сомневался, что эти люди доживут до глубокой старости. Знаешь, в чем проблема?

– В чем?

– Такой же тип крови у десяти-двадцати процентов темнокожих Америки. И если это действительно сделал Пинкс…

– А это сделал Пинкс.

– Знаю, я просто так сказал, – Дюк потер глаза большим и указательным пальцами. – Если мы не остановим Пинкса, то он может сотворить такое же в другом штате. Жизни миллионов негров Америки теперь под угрозой, – он от души выругался.

– Вы объявили его в розыск? Разослали фотографии?

– Нет. Нельзя сеять панику. Гибель этих людей должна выглядеть, как несчастный случай – якобы, все дело в малярийных болотах. Иначе вспыхнут беспорядки или того хуже. Надо молчать. И искать Пинкса.

– Ладно, – Перкинс тяжело вздохнул, – значит, маскарад продолжается.

– Стет, ты поможешь нам?

– Всем, чем смогу. Но сначала местный Клан должен получить по заслугам.

– Разумеется, – Дюк безрадостно ухмыльнулся. – По сравнению с Пинксом люди Грина и Ропера просто ангелы.

Перкинс хотел что-то сказать, но передумал. Молча вышел из кабинета и зашагал по коридору, сгорбившись, будто постарел за одну ночь.

Неожиданный визит вызвал у Жака де Месниля замешательство и раздражение.

– Я занят. Хотя бы минут пятнадцать ни с кем меня не соединяй! – рявкнул он в трубку внутреннего телефона.

Сидевший за другим концом стола Ликург Пинкс раскладывал ровными рядами карандаши, кнопки и скрепки. Казалось, царивший тут беспорядок был для него просто невыносим.

Де Месниль на мгновение задумался, посмотрел на собеседника, вздохнул и начал.

– Ну, слушаю вас. Почему «Шлюмберже» должны вам помочь?

– Не «Шлюмберже», – сказал Пинкс низким хриплым голосом. – А ЦРУ…

– Не имеет значения, – нетерпеливо прервал его де Месниль. – Говорите.

– Потому что вы мне уже помогали, – Пинкс уставился своими неестественно голубыми глазами в черные радужки сидевшего напротив.

– Так я и думал, – де Месниль резко встал и подошел к окну, которое выходило на северное крыло здания. Положил руку на заметное брюшко. Потом обернулся. – Тогда мы считали вас нормальным, Пинкс. Мы не предполагали…

– Называйте меня доктором, – тихо заметил тот, перебивая собеседника.

На лице де Месниля заходили желваки. Он немного помолчал, прежде чем продолжить.

– Хорошо, доктор Пинкс, – в голосе слышался едва сдерживаемый гнев. – Когда мы спасли вас от скандала и тюрьмы, вы не были императором Клана и не устраивали подобных фокусов.

– Я проводил точно такие же опыты. На ниггерах. Для вас.

– Нет! Не такие! Те эксперименты были полезны для национальной обороны, а это просто… просто… – Месниль не мог подобрать слов.

– Точно такие же. На ниггерах. Для вас, – Пинкс понизил голос до шепота и хрипло добавил: – Мои убеждения нисколько не изменились. Они и тогда были прекрасно вам известны. Как вы покраснели. Присядьте, пожалуйста.

Де Месниль машинально повиновался. Потом опомнился, рассердился на самого себя и, сцепив пальцы на животе, постарался успокоиться.

– Вы же понимаете, что мы можем с вами сделать, если захотим? – он судорожно пошарил в пачке в поисках сигареты. Достал одну и поспешно затянулся.

– Я все равно успею рассказать правду, – не смутился Пинкс, поглаживая усики. – Представляю заголовки газет: «Сотни негров Луизианы погибли из-за экспериментов ЦРУ». Вряд ли вам это понравится.

Уже вполне овладевший собой де Месниль смотрел на струйку дыма из своего рта.

– А теперь конкретно. Что вы хотите?

– Прежде всего, чтобы вы перестали курить, – Пинкс выхватил сигарету из пальцев Месниля и потушил в пепельнице. – Ненавижу дышать всякой дрянью.

Наглость Пинкса не переставала изумлять де Месниля. Но этот раз он быстро нашелся.

– Перестаньте паясничать. Я спросил, что вам нужно.

– Другое имя, на какое-то время. И деньги на исследования. Взамен обещаю, что не буду применять на практике свои открытия без вашего разрешения.

Де Месниль помолчал. Ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.

– Денег вам никто не даст, – задумчиво сказал он.

– Я не прошу финансирования от ЦРУ. Пусть «Шлюмберже» просто платят зарплату. Можете нанять меня в качестве руководителя. Или заведующего лабораторией.

– Вы прекрасно знаете, это невозможно, – покачал головой де Месниль. – Из-за того, что вы, воспользовавшись нашим оборудованием, устроили в Хоуме, опустел целый район. Рано или поздно вас поймают.

– Но я не собираюсь здесь оставаться. Разве у вас нет филиалов в других штатах? Или за границей?

Мясистое лицо де Месниля смягчилось. Перспектива отправить этого придурка куда-нибудь подальше ему определенно нравилась. А там видно будет.

– Дайте подумать. Да, другие филиалы есть. И правда… Или вы хотите в конкретную страну?

– Нет. Но место, куда вы меня отправите, должно соответствовать определенным требованиям.

– Каким именно?

– Там должны быть темнокожие, – любезно улыбнулся Пинкс. – И чем больше, тем лучше.

Де Месниль нахмурился. Задержал изучающий взгляд на лице сидящего напротив человека, который невозмутимо смотрел ему в глаза. Неужели он и правда совсем чокнутый?.. А впрочем, кто ж его разберет?

– У нас есть интересы в Алжире, – предложил он. – Вас устроит?

– Алжир? – Пинкс широко улыбнулся. – Почему бы и нет? Алжир подходит. Вот туда и поеду, – добавил он, вставая из-за стола.

Де Месниль не стал пожимать протянутую ему руку.

4. Алый город

Первый испуг, хоть и очень сильный, прошел за несколько секунд. Глаза, которые выхватил из темноты свет факела, были широко открыты и принадлежали трупам, усаженным на солому спиной к стене. За свою жизнь Эймерик повидал столько всяких ужасов, что подобные пустяки его не трогали. И все же решил не заходить внутрь, а осмотреть помещение при свете догорающего факела.

Такие довольно большие комнаты на первых этажах – типичные для домов в горах, – в здешних краях называли сотули; в них хранили бочки, а иногда даже ставили кровати. Дверь около большого чана, видимо, вела на кухню.

Тела принадлежали трем мужчинам, двое из которых казались совсем молодыми, и трем женщинам неопределенного возраста, одетым в крестьянскую одежду. У всех было перерезано горло, но одежда и солома почти не испачкались кровью. Вероятно, их убили в другом месте, а потом перенесли сюда, не поленившись усадить рядом.

Факел затухал, лишая Эймерика возможности разглядеть что-нибудь еще. Сердце его перестало колотиться, но даже сама мысль провести ночь в хлеву теперь казалась невыносимой. Инквизитор подошел к лошади, которая слегка мотнула головой, взял сумку. Погасил факел и вышел на улицу.

Небо было безлунным. Долину окутал густой мрак. Тишину нарушали только стрекот сверчков и далекое журчание реки. Жара так и не спала, будто бы земля, напитавшись теплом за день, отдавала его в двойном размере. Пахло чем-то приторно сладким.

Сделав несколько шагов вслепую, Эймерик отыскал участок земли, покрытый травой, – сначала походил по нему ногами, потом ощупал руками. Темнота сделала инквизитора еще подозрительнее, чем обычно. Стоя неподвижно, он довольно долго ждал и напряженно прислушивался, прежде чем решился вытащить из сумки рясу и расстелить ее на земле. Потом лег, подложил сумку под голову, закрыл полами рясы ноги и грудь, чтобы под одежду не заползло какое-нибудь насекомое. Пусть лучше будет жарко.

В хлеву его наверняка покусали бы блохи или даже вши. Эта мысль отчасти утешала Эймерика. Келья в Сарагосе, где он жил, была одной из немногих в Арагоне – и даже во всей Европе – чистой от паразитов. Сама мысль о том, что эти твари могут ползать по его телу, вселяла в инквизитора невыносимый ужас. Они даже снились ему в кошмарах, став каким-то проклятием.

Но в ту ночь Эймерик спал довольно спокойно, несмотря на духоту, из-за которой дышалось тяжелее. Проснулся на рассвете, когда было уже немного прохладнее. И увидел, что лежит между двумя тонкими кипарисами на краю поля, засеянного рожью. На соседнем поле рос лен – необычная культура для такой горной местности.

При свете дня все постройки выглядели ничем не примечательными. Эймерик с содроганием подумал, что трупы могут быть и в других домах, но проверять не стал. Опустился на колени, прочитал молитву, а потом отправился в хлев и оседлал лошадь, довольно бодрую с виду.

Держа ее за уздечку, Эймерик осторожно подошел к зарослям у реки. Солдат не было, но дощатый мостик казался слишком узким и ненадежным, чтобы выдержать вес всадника верхом. Он дал лошади напиться и сам умылся в бурном потоке, встав коленями на камни. Потом пошел вверх по течению в поисках брода.

Немного восточнее, там, где подземные ручьи были недостаточно полноводны, Орбиэль сильно обмелел. Перебравшись на другой берег, Эймерик сразу увидел тропинку. Судя по обугленным веткам, помятой траве и обглоданным костям, здесь солдаты недавно устраивали привал.

Инквизитор вскочил в седло и отправился в путь; солнце снова начало нещадно палить. Черные горы – величественные, изрезанные ущельями, – впечатляли своей суровой красотой, но Эймерик был слишком взволнован увиденным, чтобы любоваться пейзажем. Мысли не давали ему покоя. Трупы, которые он нашел – дело рук наемников или кровожадных масок? Первое – вряд ли. Кроме печально известных наемников-арманьяков [2], солдаты не убивали женщин. Да, за пятьдесят лет войны рыцарский кодекс немного подзабылся, но главные запреты соблюдали члены любой армии и не только регулярной.

И потом, зачем солдатам усаживать тела на соломе? Нет, это явно какой-то зловещий ритуал. А широко раскрытые глаза? Значит, люди умерли внезапно, до смерти напуганные чем-то ужасным.

По спине побежал холодок, но Эймерик тут же взял себя в руки – в строжайшей самодисциплине ему не было равных. Он сжигал ведьм и колдунов всех мастей и расправлялся с сектами еретиков, которые казались непобедимыми. Отец Николас имел в своем распоряжении всю мощь светского аппарата, вооруженного жуткими инструментами и внушавшего страх. Каким бы страшным ни выглядел враг, сила была на стороне инквизитора.

Тропинка повернула, и перед ним внезапно выросло внушительное сооружение, захватившее в свое владение часть Черных гор, как будто стервятник свил здесь свое гнездо. Видимо, это Отпуль – грозная крепость, где обычно жил Монфор; оттуда шла дорога в Кастр. Толстенные стены, за которыми возвышалась колокольня, протянулись по всему отрогу и окружали большую часть города, всем своим видом говоря о том, что способны выдержать любую осаду.

Эймерик подошел к подножию крепости, и из-за деревьев тут же появились несколько вооруженных солдат. На коротких треугольных щитах и кольчугах красовался простой Красный крест на белом поле, как у крестоносцев. Инквизитор догадался, что это люди Монфора, по-прежнему использующие знаки отличия первого крестового похода против альбигойцев.

– Кто ты и что тебе здесь нужно? – спросил уже немолодой солдат с дубинкой – видимо, главный.

Говорить правду или нет? Внутреннее чутье подсказало Эймерику, что лгать не стоит.

– Я отец Николас Эймерик из ордена Святого Доминика, – ответил он, останавливаясь, – новый инквизитор Кастра.

– Вы можете чем-то подтвердить свои слова? – спросил удивленный солдат.

– Разумеется, – Эймерик порылся в седельной сумке и протянул ему письмо, подписанное отцом де Санси. – Вот, – он передал его солдату. – Оно от инквизиции Каркассона.

Тот взял свиток, переглянувшись с остальными. Поразительно, но солдат умел читать.

– Вы говорите правду, падре, – подтвердил он через некоторое время, отдавая письмо обратно. – Но почему на вас такое платье?

– Я хотел прибыть в Кастр тайно.

– Понимаю, – кивнул солдат. – Граф де Монфор, конечно, был бы рад вас видеть. Он сейчас в замке.

– Я нанесу ему визит чуть позже, когда переоденусь и приведу себя в порядок. Передайте графу мое почтение.

– Как прикажете, – солдат слегка поклонился. В его голосе слышалось глубочайшее уважение. – Мы все очень ждали, когда приедет настоящий инквизитор и освободит нас от колдовства масок.

– Масок? – строго спросил Эймерик. Услышав это слово, он вздрогнул. Пришлось натянуть поводья, чтобы удержать лошадь. – Вы что-нибудь о них знаете?