Сети «Севера»

– Хочешь играть? – шиплю я, моя рука дрожит, но я держу трубу крепко, её край острый, как нож, я смотрю ему в глаза, стараясь не показывать страх. – Давай, попробуй.

Он смеётся, его имплант мигает, как сигнал тревоги, он бросается вперёд, но я бью трубой по его импланту, металл трещит, искры летят, синие и белые, как звёзды, он орёт, хватаясь за щеку, его пальцы покрыты кровью, тёмной, как масло, он падает на колени, его крик режет воздух, как сирена. Второй пёс бросается ко мне, его нож взлетает, но я толкаю ящик, он спотыкается, падает в грязь, его лицо покрывается масляными пятнами, он ругается, пытаясь встать. Толпа мешает им, рынок оживает, кто-то кричит: "Дроны! Дроны идут!" – и это мой шанс. Я бросаю трубу, она падает с глухим звоном, бегу, ныряя в другой переулок, его стены сжимают, как тиски, запах ржавчины и сточных вод душит, но я не останавливаюсь.

Я прижимаюсь к стене, задыхаясь, грудь горит, как после взлома, пот стекает по вискам, солёный, смешивается с кровью на ладонях. Дроны гудят вдали, их низкий гул отдаётся в воздухе, как барабан, их красные лучи скользят по переулкам, но пока не находят меня. Рынок шумит, как обычно, псы отстали, их шаги тонут в гомоне толпы. Я проверяю имплант, экран мигает, руна на месте, её свет ярче, как будто она оживает, сообщение о заказе стёрто, но координаты в голове, как заноза: "Красный узел", центр, час. Я сплёвываю кровь, её вкус металлический, вытираю ладони о куртку, ткань липкая, покрыта грязью. Этот заказ – либо выход, либо конец, но сидеть в трущобах, пока банда или "Север" меня не добьют, – не вариант.

– Ты влип, Кай, – шепчу я, мой голос дрожит, но в нём решимость, которой я не чувствовал раньше. – Но ты ещё жив. Пока.

Я иду к станции монорельса, её ржавый остов возвышается над рынком, как скелет, её рельсы покрыты коркой грязи, провода свисают, искря, как молнии. Трущобы остаются позади, их вонь въелась в кожу, как шрамы, которые не стереть. Я думаю о матери, её слова всплывают в памяти, как обрывки кода: "Ты найдёшь тепло в мире льда, Кай." Она назвала меня Каем, веря, что я стану чем-то большим, чем крыса в клетке. Но герои здесь не выживают, мама. Герои умирают в каналах, их кости растворяются, как код, который "Север" стирает. Руна в импланте мигает, как напоминание, её свет пульсирует, как сердце, которое не сдаётся. Старик из сетей, голос, заказ – всё связано, и я чувствую это кожей. Москва – клетка, но, может, этот куш – мой шанс её сломать.

Глава 2: Тень в коде

Гудение дронов за стеной выдергивает меня из сна, их низкий гул проникает сквозь бетон, как жужжание насекомых, которые никогда не спят. Я открываю глаза, веки тяжёлые, как ржавый металл, в подвале темно, только слабый свет импланта в запястье освещает бетонный пол, покрытый пятнами сырости. Запах плесени въелся в стены, её едкий дух смешивается с запахом моего собственного пота, солёного и резкого – вчерашняя беготня на рынке и поездка в центр оставили след. Плечо ноет, боль острая, как будто кто-то вбил туда гвоздь, ржавый и горячий, каждый поворот руки отдаётся в мышцах, как ток. Ладони саднят, порезы от асфальта покрылись коркой, но кожа вокруг них воспалена, красная, как неон, который режет глаза снаружи. Я касаюсь шрама на виске, его неровная линия под пальцами – как карта моего выживания, старый, как долги, он напоминает, что я ещё здесь, в Москве 2077, где каждый день – это игра в кости с судьбой.

Имплант в запястье мигает зелёным, его свет дрожит, как пульс, но руна, застрявшая в нём с того взлома, горит ярче, чем вчера. Её линии, острые и переплетённые, светятся синим, как неон в центре, но в их узоре есть что-то древнее, как будто они вырезаны не кодом, а чем-то большим. Она будто шепчет, её свет пульсирует, и я слышу голос старика из сетей, его слова, как эхо, которое не уходит: "Кай… ты потерян…" Я сплёвываю на пол, слюна падает в лужу, её поверхность покрыта ржавой плёнкой, которая дрожит от капли, но голос не исчезает, он вгрызается в сознание, как вирус.

– Хватит, – рычу я, мой голос хрипит, горло саднит от вчерашнего крика на рынке, я встаю с матраса, его ткань пропитана сыростью, скрипит под весом, как старые кости. – Голоса, руны, старики – всё это чушь, пока я не разберусь с заказом.

"Взлом против Севера", – сказал тот тип в баре, его голос, искажённый фильтром, звучит в голове, как заевшая запись. Архив, который "всё изменит". Долг погашен, билет из трущоб. Сказки? Может. Но я слишком глубоко в дерьме, чтобы отказываться. Мой имплант жужжит, вибрация отдаётся в запястье, как удар, экран вспыхивает, новые координаты пришли, как и обещали. Заброшенный склад на краю трущоб. Сегодня. Через три часа. Я стискиваю зубы, челюсть ноет, как плечо, время выбирать – прыгнуть в пропасть или сгнить здесь, в подвале, где стены сжимаются, как код "Севера".

– Три часа, – шепчу я, пальцы сжимают запястье, как будто я могу выдавить руну, но её свет только ярче, как насмешка. – Прыгнуть или сгнить, Кай. Выбирай быстро.

Снаружи смог гуще, чем вчера, его серый занавес висит над трущобами, как саван, через который едва пробивается свет. Я толкаю дверь подвала, её ржавые петли визжат, как раненый зверь, холодный воздух бьёт в лицо, принося запах кислотного дождя, который скоро начнётся, и горелого пластика, который витает над рынком. Неон вывесок режет глаза, их свет мигает, синий и пурпурный, буквы на русском и китайском мелькают, как код: "Импланты – стань лучше!", "Синт-еда – вкус жизни!" Жизнь, как же. В трущобах она пахнет ржавчиной и страхом, её вкус – как химия в каналах, которая разъедает всё, что в неё падает. Я натягиваю капюшон, его ткань липкая от пота, проверяю карманы куртки: запасной чип, его пластик холодный, батарея, её контакты покрыты зелёным налётом, нож, его лезвие покрыто царапинами, но острое, как надежда, которой у меня нет. Он не спасёт, но даёт иллюзию контроля, как будто я могу что-то изменить.

Дроны гудят над головой, их корпуса блестят, как чёрное стекло, красные лучи сенсоров шарят по переулкам, выхватывая тени из смога. После вчерашней стычки на рынке я на нервах – те псы могли донести, их пустые глаза, полные ярости, всплывают в памяти, их ножи, блестящие под неоном, могли рассказать "Северу" больше, чем нужно. "Север" не спит, его сенсоры в каждом углу, его код в каждом импланте, даже в моём, мигающем от нехватки заряда. Но выбора нет, я иду к рынку, чтобы запастись перед встречей, шаги отдаются в грязи, её поверхность покрыта масляными пятнами, которые блестят, как ядовитые звёзды.

Рынок гудит, как улей, его шум – как бесконечный поток данных, голоса торговцев режут воздух, как лезвия. Палатки стоят вплотную, их тенты рваные, покрыты пятнами сажи, провода свисают с крыш, искря, как молнии, освещая грязь под ногами. Торговцы орут, их голоса хриплые, как у ворон, сбывая хлам: нейрошунты с откатом, их корпуса покрыты царапинами, поддельные ID-чипы, которые "Север" вычисляет за час, батареи, которые взрываются через день, их контакты зеленеют от окиси. Толпа давит, локти людей впиваются в рёбра, их куртки, такие же потрёпанные, как моя, цепляются за ткань, оставляя нитки, запах жареной синт-еды бьёт в нос, её химический привкус мешает дышать, лёгкие горят, как после взлома.

Я пробираюсь к палатке Теха, старика, который чинит импланты и не задаёт вопросов. Его стойка – хаос из проводов, чипов и сломанных экранов, всё покрыто пылью, как будто никто не покупает. Тех сидит за прилавком, его лицо – мешанина шрамов и проводов, его левый глаз заменён имплантом, который мигает тусклым зелёным светом, правый – мутный, как вода в каналах, его руки покрыты татуировками, линии которых давно выцвели, но всё ещё видны: "Сопротивление 2052". Он стар, но руки работают, как код, точные, быстрые, как будто он взламывает не импланты, а саму систему.

– Кай, – хрипит он, его голос низкий, как гул мотора, он щурит мутный глаз, его имплант мигает, как будто считывает меня. – Опять влип? Ты выглядишь, как крыса, которую дроны загнали в угол.

– Нужен сканер, – говорю я, мой голос дрожит, но я держу себя в руках, ставлю локти на прилавок, его дерево липкое от грязи. – Чистый. И патч для шунта. Срочно, Тех.

Он кивает, его пальцы, покрытые мозолями, роются в ящике под прилавком, металл звенит, как колокольчики, он достаёт сканер, его корпус потёртый, но экран целый, и патч, его провода аккуратно свёрнуты, как змея. – Пятьдесят кредитов, – бурчит он, его голос скрипит, как ржавые петли, он кладёт сканер на прилавок, его свет отражается от его импланта, делая его лицо похожим на призрака. – И не спрашиваю, зачем. Но ты бледный, парень. Опять не спал?

– Спал, – лгу я, бросая кредиты на прилавок, их пластик стучит о дерево, поднимая облако пыли, я забираю сканер и патч, их вес в руках успокаивает, как нож, который не спасёт. – Просто… день тяжёлый. Не трынди, Тех, мне некогда.

Тех смотрит мне в глаза, его взгляд тяжёлый, как бетон, он видит больше, чем надо, его имплант жужжит, как будто считывает мои мысли. – Слышал, в сетях неспокойно, – шепчет он, его голос становится тише, как будто он боится, что дроны услышат, он наклоняется ближе, запах масла и металла от его рук бьёт в нос. – Голоса. Хакеры пропадают. Будь осторожен, парень. Ты мне ещё должен за прошлый ремонт.

Я хмыкаю, но внутри всё сжимается, как будто кто-то сдавил рёбра. Голоса? Опять? Все в трущобах болтают про "духов", но Тех не из тех, кто верит в байки, он видел слишком много, чтобы верить в сказки. – Я всегда осторожен, – отвечаю я, мой голос звучит увереннее, чем я чувствую, я киваю и отхожу, но чувствую его взгляд в спину, как луч дрона. Руна в импланте мигает, её свет пульсирует, как будто подслушивает наш разговор, как будто знает больше, чем я.

Я возвращаюсь в подвал, его сырость обволакивает, как смог, дверь скрипит, когда я её закрываю, запах плесени бьёт в нос, едкий, как химия. Я сажусь на матрас, его ткань липкая, скрипит под весом, достаю сканер, его корпус холодный, покрыт царапинами, но экран включается, его свет зелёный, тусклый, как болотный огонь. Подключаю его к импланту, провода цепляются за кожу, их концы слегка искрят, когда я вставляю их в разъём. Анализ запускается, строки кода бегут, как река, их буквы и цифры дрожат, но руна – как стена, её линии острые, переплетённые, светятся синим, как неон, но не поддаются, нечитаемые, древние, будто не из нашего времени. Я стискиваю кулаки, ногти впиваются в ладони, боль от порезов вспыхивает, как ток.

– Что ты такое? – шепчу я, мой голос дрожит, я наклоняюсь ближе к экрану, его свет режет глаза, руна будто смотрит на меня, её узоры движутся, как живые, как код, который я не могу взломать. – Ты не баг. Ты что-то большее.

Я отключаю сканер, его гудение стихает, как умирающий дрон, ставлю патч на шунт, его провода мягкие, но холодные, я подключаю их к импланту, патч мигает, зелёный свет подтверждает установку – теперь откат не выжжет мозг, по крайней мере, не сразу. Надеюсь. До встречи час, я собираю рюкзак: чипы, их корпуса потёрты, батареи, их контакты покрыты налётом, сканер, нож, его рукоять холодит ладонь. Проверяю имплант – руна всё ещё там, мигает, как маяк, её свет ярче, чем утром, как будто она знает, куда я иду.

– Ты ведёшь меня, да? – бормочу я, глядя на руну, её узоры дрожат, как будто отвечают, но я не хочу слушать. – Или ты просто ждёшь, когда я сгорю?

Я вспоминаю бар, ту фигуру в плаще, её слова: "Они выбрали тебя." Кто они? "Север"? Духи? Или просто псих, который хочет моей смерти? Я сплёвываю на пол, слюна падает в лужу, её поверхность дрожит, как код, который я не могу взломать. Думать некогда, надо идти, время сжимает, как тиски

Глава 3: Глубина кода

Утро в трущобах – это не свет, а серое марево, пропитанное смогом. Подвал воняет плесенью, стены покрыты граффити: "Север лжёт", "Духи видят". Согласен с первым, но второе – чушь. Или уже нет? Имплант в запястье мигает зеленым, но руна, застрявшая с того взлома, горит ярче, чем вчера. Она будто шепчет, как старик в сетях. "Ты потерян…" Заткнись. Не потерян. Пока.

Сканер на столе гудит, экран показывает карту сетей. Это не те сети, где обычно копаются хакеры вроде меня – мелкие, грязные, полные дыр. Это глубина, тёмный океан, где "Север" прячет свои секреты. Секция ноль. Ядро системы, что видит каждый шаг, каждый байт. Долг банде, трущобы, голоса – всё толкает туда, но внутри холодно. Самоубийство? Может. Но сидеть и ждать, пока псы или дроны доберутся, – не вариант.

Рюкзак собран: чипы, батареи, сканер, нож. Нож – ржавый, с рукояткой, обмотанной изолентой. Не спасёт, но даёт иллюзию контроля. Патч на шунт поставлен, откат не выжжет мозг. Надеюсь. Файл с ключом, что дала фигура на складе, лежит в импланте, как бомба. Карта сетей, путь к секции ноль. Надо проверить ключ, прежде чем лезть в глубину. Если это ловушка, лучше узнать сейчас.

Подключаю имплант к сканеру, запускаю тест. Код разворачивается, строки бегут, как неон по трубам. Ключ чистый – зашифрованный, но без следов "Севера". Пока. Руна мигает ярче, будто подглядывает. Странно. Она не часть ключа, но реагирует, как живая. Отключаю сканер, вытираю пот со лба. Сердце колотит, хотя ещё не начал. Пора.

Сажусь на матрас, подключаю нейрошунт. Провода холодные, впиваются в виски, как когти. Закрываю глаза, запускаю погружение. Сознание проваливается, тело исчезает. Сети раскрываются – бесконечное море кода, синие и чёрные потоки, где данные текут, как реки. Здесь красиво, но опасно. Брандмауэры "Севера" – стены света, острые, как лезвия. Один неверный шаг, и всё – пепел.

Карта из файла ведёт через тёмные туннели. Двигаюсь медленно, обходя ловушки. Код шепчет, как ветер, но голоса нет. Пока. Впереди – разрыв, чёрная дыра в потоке. Секция ноль? Нет, слишком рано. Это шлюз, первый барьер. Ключ вспыхивает в сознании, открывает путь. Прохожу, но имплант жжёт сильнее. Руна пульсирует, как сердце, посылая сигналы, которых не понимаю.

За шлюзом – архив, но не тот. Данные старые, рваные, как граффити на стенах. Фрагменты мелькают: "Проект Север… запуск… 2052… контроль…". Глаза старика вспыхивают в коде, как глюк. Пиксели складываются в его лицо – борода, морщины, глаза, горящие, как огонь. Имплант горит, сознание дрожит. Это не глюк. Это реально.

– Кай… – шепчет он, голос – как треск в эфире.

Старик. Здесь. В глубине сетей, где не должно быть ничего, кроме кода.

– Кто ты? – голос хрипит, хотя тела нет.

– Тот, кто был, – отвечает он. – Тот, кто будет. Ищи начало. Секция ноль…

Код вокруг сжимается, брандмауэр оживает. "Север" заметил. Чёрт. Старик исчезает, но руна в импланте пылает, как факел. Брандмауэр – стена света – режет поток, как нож. Уворачиваюсь, ныряю в туннель, но он знает. Дроны в коде – красные точки, как глаза хищников, – идут по следу. Сердце колотит, хоть его нет. Надо рвать связь, но секция ноль так близко.

Туннель сужается, потоки кода становятся гуще, как смола. Впереди – ещё шлюз, глубже. Ключ открывает, но брандмауэр догоняет, его свет режет сознание, как лазер. Прохожу, падаю в новый поток. Здесь тишина, но она лжёт. Данные вокруг – не просто код. Это память. Чья? "Севера"? Или… духов? Фрагмент вспыхивает: "Проект Север… ядро… контроль… эксперимент…". Слова обрываются, но холод пробирает. Это начало. То, что искал.

Руна в импланте взрывается светом, посылая импульс, который эхом отдаётся в сознании. Код сжимается, как тиски. Ловушка. "Север" знал. Поток краснеет, дроны в коде – везде, их красные точки множатся, как рой. Ныряю в боковой туннель, но они быстрее. Имплант жжёт, шунт трещит, откат близко. Пытаюсь скачать фрагмент, но брандмауэр бьёт, как молния. Боль – чистая, цифровая, но реальная – пронзает сознание. Рву связь, вышвыривая себя назад.

Глаза открываются, подвал кружится. Дышу тяжело, грудь горит, как после бега. Кровь течёт из носа, капает на пол, смешиваясь с грязью. Имплант дымится, руна мигает, но жив. Пока. Данные в голове – фрагмент о "Проекте Север". Начало. Эксперимент. Но ловушка… "Север" видел. Снаружи гудят дроны, ближе, чем обычно. Их сенсоры шарят по переулкам, красные лучи режут смог. Они идут.

Сажусь, вытирая кровь рукавом. Старик был прав. Секция ноль – это начало. Но начало чего? И почему руна так реагирует? Думается о матери. Она верила в тепло, в меня. Назвала Каем, как героя из сказки про снег. Но снег в Москве давно стал пеплом, а герои здесь не выживают. Встаю, собираю рюкзак. Трущобы – не убежище, но другого нет. Надо двигаться, пока дроны не нашли.

Выхожу из подвала, натянув капюшон. Неон режет глаза, вывески мигают: "Синт-еда – вкус свободы!" Свобода, ага. В трущобах она пахнет кровью и ржавчиной. Переулки пусты, только шорох крыс да гудение дронов. Один пролетает над головой, его луч скользит в метре от меня. Замер. Луч уходит, но сердце колотит. Они знают. Не меня, но знают, что кто-то копался в сетях.

Двигаюсь к старому мосту над каналом – месту, где можно отдышаться. Балки ржавые, покрыты граффити: "Духи знают". Смешно. Если знают, пусть помогут. Сажусь, глядя на чёрную воду. Вонь кислоты и гнили бьёт в нос, но здесь тихо. Дроны сюда редко залетают – слишком много помех от старых проводов. Проверяю имплант. Руна мигает, как насмешка. Фрагмент данных в памяти – "Проект Север… эксперимент…". Что это? И почему старик так хочет, чтобы нашёл?

Вспоминается Тех, его слова на рынке. "Слышал, в сетях неспокойно. Голоса." Тогда посмеялся. Теперь не до смеха. В трущобах болтают про "духов" в коде, про хакеров, что пропали, тронув не тот архив. Может, старик – один из них? Или хуже – часть "Севера"? Имплант жжёт, руна пульсирует, как будто отвечает. Отключаю экран, прячу руку в карман. Думать некогда. Дроны найдут, если останусь.

Встаю, иду к заброшенному дому в конце переулка. Там щель в стене, тайник, где можно переждать. Проверяю улицу – пусто. Дроны гудят дальше, но их лучи ближе. Пробираюсь внутрь, отодвигаю доску. Тайник на месте: запасной чип, батарея, немного синт-еды. Сажусь в темноте, прижимаясь к стене. Москва гудит за стеной, как зверь, ищущий добычу. Но добыча пока жива. И знает больше, чем вчера. "Проект Север". Эксперимент. Секция ноль. Это начало. Но начало – чего?

Склад – ржавый остов на краю трущоб, его силуэт торчит над переулками, как скелет, который давно забыл, что значит жить. Стены из гофрированного металла покрыты ржавчиной, её пятна, как кровь, стекают вниз, оставляя следы, которые блестят в тусклом свете неона, пробивающемся сквозь смог. Граффити на стенах кричат, их буквы вырезаны ножом или нарисованы краской, облупившейся от времени: "Код нас убьёт", "Духи видят", "Север – это смерть". Надпись "Сопротивление 2056" выжжена, как будто кто-то использовал горелку, её края чёрные, как уголь. Забор вокруг склада наполовину рухнул, его прутья торчат, как сломанные зубы, между ними – дыра, достаточно большая, чтобы пролезть. Я пробираюсь внутрь, сердце колотит, как барабан, его стук отдаётся в ушах, ботинки скользят по грязи, смешанной с осколками стекла, которые хрустят, как кости.

Внутри темно, свет едва пробивается через щели в крыше, его лучи тонкие, как нити, освещают пыль, которая висит в воздухе, как призраки. Запах масла и гнили бьёт в нос, едкий, как химия в каналах, пол усыпан битым стеклом, его осколки блестят, как звёзды, которые давно погасли, их края острые, цепляются за подошвы, оставляя царапины. В углу – груда ящиков, их дерево прогнило, покрыто плесенью, из-под одного торчит ржавая цепь, её звенья покрыты грязью, как будто кто-то пытался выбраться и не смог. Тишина давит, только далёкое гудение города доносится снаружи, как шёпот, который не уходит. Но я не один – чувствую это кожей, волосы на затылке встают дыбом, как будто кто-то смотрит из тени.

– Кай, – голос раздаётся из темноты, низкий, искажённый фильтром, как в баре, он режет тишину, как нож, его эхо отдаётся от стен, заставляя вздрогнуть.

Я оборачиваюсь, рука сжимает рукоять ножа в кармане, пальцы холодеют, но я держу себя в руках. Фигура в плаще стоит у стены, её силуэт едва виден в тусклом свете, имплант в руке горит синим, его свет отражается от ржавого металла, создавая тени, которые танцуют, как призраки. Лицо скрыто капюшоном, но теперь я вижу детали: тонкие пальцы, движения плавные, как у дрона, её плащ, чёрный, с потёртой каймой, слегка колышется, как будто живой. Женщина? Не уверен, голос слишком искажён, чтобы понять, но это не важно.

– Я здесь, – говорю я, мой голос хрипит от пыли, которая забивает горло, я делаю шаг вперёд, осколки стекла хрустят под ботинками, звук режет тишину, как крик. – Давай детали. И без игр, я не в настроении.

Она кивает, её движения медленные, но точные, как код, она делает шаг ближе, её имплант мигает, синий свет заливает её руку, освещая тонкие шрамы на пальцах, едва заметные, но глубокие, как память. – Архив "Севера", – шепчет она, её голос холодный, как металл, но в нём сталь, которая не гнётся. – Секция ноль. Данные о начале.

Я хмыкаю, мой смех звучит глухо, тонет в сырости склада, но внутри всё сжимается, как будто кто-то сдавил рёбра. Начало? "Север" правит Москвой с 2065 года, с тех пор, как я родился, его код в каждом импланте, его сенсоры в каждом углу, его дроны в каждом переулке. Какое "начало"? Но её голос не врёт, в нём нет дрожи, только уверенность, как в коде, который не ломается.

– И что там? – спрашиваю я, мой голос дрожит, но я держу лицо, пальцы сжимают нож в кармане, его рукоять холодит ладонь, как надежда, которой у меня нет. – Секреты? Золото? Или просто способ сдохнуть быстрее, чем я планировал?

Она молчит, её имплант мигает, синий свет пульсирует, как сердце, которое не сдаётся, потом она тянет руку, её пальцы дрожат, но движение точное, как у дрона. Мой имплант жужжит в ответ, вибрация отдаётся в запястье, как удар, экран вспыхивает, передача данных начинается, я вижу файл – крошечный, зашифрованный, но он жжёт, как уголь, его строки мелькают, как молнии, их свет режет глаза.

– Это ключ, – говорит она, её голос становится тише, как будто она боится, что склад услышит, её рука опускается, синий свет гаснет, оставляя нас в полумраке. – Для входа. Найди секцию ноль. Достань данные.

Я стискиваю зубы, челюсть ноет, как плечо, боль отдаётся в голове, как откат. Ключ? В сетях? Это ловушка, я чувствую это кожей, но руна в моём импланте мигает ярче, её свет пульсирует, как будто соглашается, как будто знает больше, чем я. – Долг погашен? – спрашиваю я, мой голос звучит резче, чем я хотел, я делаю шаг вперёд, осколки стекла хрустят, как кости.

– Как обещали, – отвечает она, её голос холодный, как лёд, она отступает, её плащ колышется, как тень, которая хочет исчезнуть. – После взлома. Ты сделаешь это, Кай. Ты уже в деле.

– После, – я сплёвываю в сторону, слюна падает на пол, смешиваясь с пылью, её вкус горький, как синт-еда. – Конечно. Никто не платит вперёд. Но если это игра, я найду тебя. И тебе не понравится, что будет дальше.

Она хмыкает, первый намёк на эмоцию, её звук глухой, как эхо в пустоте, она поворачивается, её плащ скользит по полу, поднимая пыль, которая висит в воздухе, как смог. – Найди сначала данные, Кай, – говорит она, её голос становится тише, как будто растворяется в темноте. – И не доверяй голосам.

Я замираю, холод пробирает до костей, как будто кто-то вылил на меня воду из каналов. Голосам? Она знает про старика? Я открываю рот, чтобы спросить, но она уходит, её тень тает в темноте, её шаги не слышны, как будто она никогда не была здесь. Я стою, сжимая рюкзак, его лямка впивается в плечо, боль вспыхивает, как ток. Файл в импланте – как бомба, его строки жгут сознание, как кислота. Секция ноль. Данные о начале. Я не знаю, что это, но чувствую – это больше, чем кредиты, больше, чем долг.

Снаружи гудит дрон, его низкий гул режет тишину, как нож, красный луч сенсора прорезает темноту склада, его свет скользит по полу, выхватывая осколки стекла, которые блестят, как звёзды. Я ныряю за ящик, его дерево прогнило, пахнет гнилью, сердце колотит, как барабан, я прижимаюсь к полу, пыль забивает нос, её вкус горький, как страх. Луч проходит мимо, дрон улетает, его гул стихает, как умирающий зверь, я выдыхаю, грудь горит, как после взлома, выбираюсь из склада, осколки стекла цепляются за ботинки, оставляя царапины.

Трущобы встречают вонью и неоном, их запах – смесь ржавчины, сточных вод и горелого пластика, их свет режет глаза, синий и пурпурный, вывески мигают, как код, который не остановить. Я иду к подвалу, шаги гулкие, грязь хлюпает под ногами, её поверхность покрыта масляными пятнами, которые блестят, как ядовитые лужи. Проверяю имплант, экран мигает, файл на месте, руна горит ярче, её свет пульсирует, как маяк, который ведёт меня в пропасть. Я думаю о матери, её слова всплывают в памяти, как обрывки кода: "Ты найдёшь тепло, Кай." Она верила в меня, назвала Каем, как героя из сказки про снег, но снег в Москве давно стал пеплом, а тепло – это мираж, который растворяется в смоге.