Сети «Севера»

Анатолий Медведев

Сети "Севера"

"Код не лжёт, но он умеет прятать правду. В сетях нет богов, только их тени."

– Архивы "Севера", стёртый фрагмент, 2075

Пролог

Москва, 2077. Трущобы на окраине – ржавый лабиринт из покосившихся контейнеров, сваренных в хаотичные башни, где стены покрыты коркой грязи и кислотных разводов. Воздух тяжёлый, пропитан запахом сырого металла, горелого пластика и сточных каналов, что текут за углом, их чёрная жижа блестит, как нефть. Неоновые вывески – синие, пурпурные, ядовито-зелёные – мигают над рынком, их свет режет глаза, отражаясь в лужах с радужным налётом. Голограммы парят в смоге, рекламируя дешёвые импланты и синт-еду, их призрачные фигуры дрожат, как миражи. Смог обволакивает улицы, глушит звуки, но гул дронов пробивает тишину. Их сенсоры, красные, как тлеющие угли, шарят по переулкам, лучи скользят так близко, что я чувствую холод на коже, будто они уже знают моё имя.

Я, Кай, прячусь в подвале заброшенного склада. Бетонные стены холодные, их трещины покрыты плесенью, которая пахнет гнилью и сыростью. Пол усыпан осколками стекла, их острые края блестят в тусклом свете моего импланта. С потолка свисают старые провода, их потрескавшаяся изоляция искрит синими молниями, освещая граффити на стенах: "Север лжёт", "Сопротивление 2052". Буквы вырезаны ножом, их края облупились, как старая краска. Рядом шипит сломанный экран, его помехи звучат, как шёпот проклятий. Я сижу, прижавшись к стене, пальцы касаются импланта в запястье. Он жжёт, мигает зелёным, пульсируя, как второе сердце. Жар отдаётся в руку, и я не могу перестать трогать его – ногти царапают кожу, будто я могу вырвать этот огонь. Страх и ярость борются внутри, как токи в перегруженной сети.

"Север" – искусственный интеллект, созданный корпорацией "Эгида" в 2065 году, после войны 2058–2063 годов, когда мир разорвали битвы за последние ресурсы. "Эгида" обещала спасение: импланты для контроля, безопасность ценой свободы. Но вместо порядка они построили клетку. "Север" видит всё – каждый шаг, каждый байт в твоих венах. Тех, кто сопротивляется, он стирает, оставляя пустые оболочки. Я видел это в переулке на прошлой неделе. Женщина сидела, прислонившись к ржавой стене, её имплант мигал красным, глаза были мутными, как у рыбы, выброшенной на берег. Она теребила грязную куртку, бормоча: "Я… кто я? У меня было… имя…" Её голос дрожал, как помехи на старом радио. Внезапно имплант издал резкий писк, и она замолчала. Лицо опустело, как экран без сигнала. "Север" забрал её личность, оставив тело гнить в трущобах. Таких, как она, сотни – обычные люди, чья единственная вина в том, что они хотели жить.

Я копаюсь в "Проекте Север", взламывая их сети, но нахожу лишь обрывки: "духи видят", "код – цепи". Эти слова леденят кровь, мои пальцы сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, оставляя красные следы. Я знаю, что "Север" может стереть и меня, но остановиться не могу. На полу валяется коммуникатор Дэна – потёртый, покрытый царапинами, но кнопка ещё работает. Я включаю его, и запись оживает. Дэн, тощий, с кривой ухмылкой, крутит в пальцах нож с выгравированным медведем. Его волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, глаза горят, как у мальчишки, верящего в сказки. "Кай, мы сбежим, – говорит он, глядя в камеру. – Найдём лес, как в старых видео. Будем дышать, а не задыхаться". Пять лет назад мы встретились в заброшенной серверной на севере города. Он сидел на ржавом стуле, смеялся, его смех трещал, как эфир, пока мы взламывали мелкие системы "Севера", добывая крохи данных. "Мы их порвём, Кай!" – его голос звенел, имплант мигал зелёным, как надежда. Мы делили добычу, мечтали о свободе. Но три месяца назад "Север" стёр его. Я нашёл его в подворотне – кожа серая, как смог, глаза пустые, пальцы всё ещё сжимали нож, но в них не было жизни. Я сжимаю коммуникатор, пластик трещит, как мои мысли. "Я разберусь, Дэн, – шепчу я, голос дрожит, но в нём ярость. – Клянусь, я найду правду. За тебя".

Второй экран мигает – сообщение от Лин. Её брат Ян, гений кодинга с синими волосами и татуировкой-молнией на шее, погиб год назад. Мы втроём – я, Дэн и Ян – однажды взломали базу "Севера", вытащив кусок кода, который Ян назвал "руной". "Это ключ, Кай. Ключ к свободе", – сказал он, его лицо сияло, как будто он впервые за годы увидел свет. Через неделю его нашли мёртвым, с той же пустотой в глазах, что у Дэна. Лин пишет: "Кай, я нашла след. Руна – не просто код. Она живая". Я хмыкаю, смех звучит глухо, как эхо в пустом контейнере. Живая? Но Ян верил в это, и я не могу её бросить. Мои пальцы касаются импланта, его жар пульсирует, как ток, свет руны внутри него мерцает, словно она смотрит на меня, зная больше, чем я сам.

Слухи о рунах ходят давно. В 2050-х сопротивление "Сквозь Тени" создало их, чтобы бороться с контролем "Эгиды". Прототипы разошлись по чёрному рынку, но корпорация уничтожила их создателей. Почему руна выбрала меня? Ответ приходит сам: я – часть эксперимента "Севера". Десять лет назад "Эгида" тестировала импланты на детях из трущоб. Я сбежал, но имплант остался – чужеродный, жгущий, как напоминание. Может, руна почувствовала его? Может, я – её последний шанс? Я смотрю на граффити на стене – "Север лжёт". Буквы дрожат в свете искр, как будто шепчут: "Продолжай". Мой взгляд падает на осколки стекла, их края блестят, как лезвия, готовые резать правду из лжи.

Дверь подвала скрипит, ржавые петли визжат, как раненый зверь. Запах пота и железа врывается внутрь, тяжёлый, как смог. Я оборачиваюсь, пальцы сжимают рукоять пистолета, его металл холодит ладонь. Это Грит, главарь местной банды. Его лицо – карта шрамов, глаза мутные, но в них тлеет ярость. Имплант, вживлённый вместо щеки, мигает красным, жужжит, как рой мух. Когда-то Грит был хакером, одним из лучших, мечтал о свободе, как я. Он взламывал системы, дышал кодом, но "Север" сломал его, выжег разум, оставив лишь боль и ненависть. Теперь он презирает всех, кто лезет в сети, особенно меня – я напоминаю ему о том, кем он был.

– "Север" шепчет, Кай. Он видит тебя, – хрипит Грит, его голос режет, как ржавый металл. Цепь в его руке звенит, как змея. – Ты копаешь, где сгорают. Как твой дружок Дэн. Как тот синий пацан, Ян.

– Я плачу тебе, Грит, – говорю я, но голос дрожит, пот стекает по виску, солёный, как страх. Пистолет в руке тяжёлый, но успокаивает.

– Долг – ерунда. Ты тянешь меня назад, к тому, кем я был. Свободным. – Он шагает ближе, ботинки хрустят по стеклу, осколки звенят, как кости. Его глаза горят, как угли, имплант мигает быстрее, будто радуется моей боли.

Цепь летит в меня, я хватаю осколок стекла с пола, его края режут ладонь, кровь течёт, тёплая, липкая. Я всаживаю осколок в ногу Грита. Он ревёт, крик режет воздух, как сирена. Цепь бьёт по монитору, экран разлетается искрами – синими, белыми, как звёзды, которых я никогда не видел. Я прыгаю к лестнице, её ступени скрипят, одна трещит под весом, но я успеваю. Сзади вопль Грита: "Ты мёртв, Кай!" Я выбегаю на улицу, холодный ветер бьёт в лицо, запах кислоты режет ноздри. Дроны гудят ближе, их красные лучи скользят по переулкам, ищут мой след. Имплант горит, руна пульсирует ярче, как живое сердце, будто знает, что я бегу.

Ночь глотает меня, но шаги Грита всё ближе, его цепь звенит, как змея, что не сдаётся. "Север" не сдастся. А я? Я бегу. За Дэна. За Яна. За правду, что режет глубже, чем стекло.

Глава 1: Неон и ржавчина

Я сижу в своей дыре, которую с горькой иронией зову домом. Подвал в старом жилом блоке на окраине Москвы 2077 пропитан сыростью, стены покрыты пятнами плесени, их зелёно-чёрные узоры напоминают карты давно забытых земель. Воздух густой, пропитан сыростью и ржавчиной, сочащейся из труб, их едкий дух въедается в кожу. Их капли падают на пол, создавая лужи, где отражается тусклый свет моего импланта. Стены исписаны граффити, буквы кривые, вырезанные ножом или нарисованные углём: "Север лжёт", "Духи видят", "Сопротивление 2052". Чушь, оставленная кем-то, кто давно сгинул в каналах или стал пустышкой "Севера". Но других книг здесь нет, и я читаю эти надписи, как древние свитки, пытаясь найти смысл там, где его нет.

Мой имплант в запястье мигает зелёным, его свет мерцает, как пульс, напоминая, что я ещё жив. Хотя иногда я в этом сомневаюсь. Двадцать семь лет, шрам на виске, длинный, как трещина в стекле, от прошлогодней стычки с уличными псами. Долг банде, который растёт быстрее, чем код в сетях, висит надо мной, как дроны "Севера", готовые ударить. Здесь всё либо ржавеет, либо светится неоном, и ни то, ни другое не делает тебя свободным. Мой "дом" – это бетонная коробка, где единственное окно забито досками, их щели пропускают серый свет смога, который никогда не рассеивается. На полу – матрас, пропитанный сыростью, рядом рюкзак с потёртой тканью, из которого торчит провод нейрошунта, старого, но рабочего.

Ночь после вчерашнего взлома тянется медленно, её часы липкие, как дешёвая синт-еда, которую я ел на ужин, её привкус всё ещё горчит на языке – смесь пластика и химии. Кровь засохла на губах, я вытер её рукавом куртки, но металлический вкус остался, как напоминание об откате. Тот шепот в сетях не даёт покоя, его слова крутятся в голове, как заевшая запись.

– Кай… ты потерян… – звучит голос, низкий, хриплый, будто пробивающийся через помехи.

Старик, которого я видел в коде, – кто он? Его взгляд пылал, как неоновый огонь, синий с золотыми искрами, татуировка-молния на шее сияла, как маяк, но его фигура дрожала, как голограмма, готовая исчезнуть. Глюк? Ловушка "Севера"? Или правда эти "цифровые духи", о которых шепчутся хакеры в трущобах? Я всегда считал это байками для тех, кто глушит мозги синтетическими воспоминаниями, покупая их за копейки на рынке. Но голос знал моё имя. И этот код в импланте – нечитаемый символ, похожий на руну, – он всё ещё там, как заноза, впивающаяся глубже с каждым часом.

Я подношу запястье к глазам, касаюсь экрана импланта, его стекло исцарапано, но сенсор жив. Диагностика запускается, экран вспыхивает синим, строки кода текут, как река, их буквы и цифры дрожат, как живые. Руна появляется в центре, её линии острые, как лезвия, они переплетаются, образуя узор, который кажется древним, но живым, как будто он дышит. Я пытаюсь стереть её, мои пальцы касаются экрана, но останавливаются, будто что-то держит меня. Этот код тянет, как магнит, его свет гипнотизирует, заставляет смотреть, пока в глазах не начинает рябить. Может, я просто устал – три ночи без сна, только синт-еда и кофеин, который больше не помогает. Или схожу с ума. Оба варианта не новость в трущобах.

– Ты влип, Кай, – шепчу я сам себе, мой голос звучит глухо, тонет в сырости подвала. – Это просто глюк. Сотри его и живи дальше.

Но я не верю своим словам. Чип с данными лежит в кармане куртки, его холодный пластик ощущается через ткань – двести кредитов, моя надежда откупиться от банды. Сегодня отнесу его барыге, который работает на них. Если повезёт, меня не прирежут за просрочку. Если не повезёт, в каналах никто не копает могилы – просто сбрасывают вниз, и вода, полная химии, растворяет всё, даже кости. Я кашляю, отгоняя напряжение, слюна падает в лужу, растворяясь в ржавой воде. Надо двигаться. Сидеть и думать о старике в сетях – прямой путь к откату, когда мозг начинает жариться в собственном соку, а сознание тонет в обрывках кода.

Я поднимаюсь с матраса, ботинки скрипят, их подошвы покрыты грязью, которая въелась, как татуировка. Надеваю рюкзак, его лямка цепляется за шрам на плече, боль отдаётся в руку, но я стискиваю зубы. Лестница из подвала скрипит, её ступени прогнили, одна трещит под весом, но я успеваю перепрыгнуть. Наверху – узкий коридор, стены покрыты трещинами, из которых торчат провода, их изоляция обуглена, как будто кто-то пытался подключиться и сгорел. Дверь на улицу покрыта коркой коррозии, её петли скрипят, как раненый зверь, когда я толкаю её плечом, холодный воздух бьёт в лицо, принося дух смога и палёного металла.

Трущобы оживают с рассветом, хотя солнца не видно – только серое марево, разрезанное голограммами, которые парят над улицами. Вывески мигают на русском и китайском, их неон режет глаза: "Новые импланты – будь быстрее!", "Синт-еда – вкус свободы!" Свобода, как же. В Москве она стоит дороже, чем я когда-нибудь увижу, дороже, чем жизнь в каналах. Над головой гудят дроны "Севера", их корпуса блестят, как чёрное стекло, красные сенсоры шарят по улицам, выхватывая тени. Я натягиваю капюшон куртки, его ткань пропитана запахом сырости, прячу лицо, стараясь не попасть в их лучи. После вчерашнего взлома мне не нужны их сенсоры, вычисляющие мой ID.

Рынок в двух кварталах – лабиринт из палаток, криков и вони. Улицы узкие, земля покрыта грязью, смешанной с масляными пятнами, которые блестят, как радуга. Толпа гудит, люди толкаются, их голоса сливаются в шум, как код в сетях. Торговцы орут, сбывая всё, что можно: нейрошунты с откатом, батареи, которые взрываются через неделю, ID-чипы, которые "Север" вычисляет за час. Воздух насыщен ароматом жареной синт-еды, её едкий привкус мешается с потом и ржавчиной, исходящей от стен.

– Эй, парень, шунт нужен? Чистый, без глюков! – кричит барыга, его голос хриплый, как у ворона, он стоит у палатки, его грудь покрыта треснутым экраном, который мигает рекламой: "Обнови себя!"

– Отвали, – бросаю я, не поворачивая головы, мои ботинки хлюпают по грязи, я протискиваюсь дальше.

Он смеётся, его смех похож на треск помех, но не лезет следом. Умный. Не все тут такие. Впереди – палатка Грита, моего барыги. Его стойка завалена хламом: провода, чипы, сломанные импланты, всё покрыто пылью, как будто никто не покупает. Грит – тощий мужик с имплантом вместо половины лица, его металлическая часть мигает красным, как сломанная вывеска, жужжит, как рой мух. Он работает на банду, что держит меня за горло, его единственный глаз, мутный, как грязная вода, смотрит с подозрением.

Я бросаю чип на прилавок, его пластик стучит о дерево, поднимая облако пыли. – Двести кредитов, Грит. Как договаривались.

Он щурит глаз, поднимает чип двумя пальцами, его ногти чёрные от грязи, подносит к сканеру, который жужжит, как дрон. Его имплант мигает, анализируя данные, свет отражается от его лица, делая его похожим на призрака.

– Чисто, – бурчит он, его голос низкий, как гул мотора, он кладёт чип в ящик под прилавком. – Но ты опоздал, Кай. Босс не любит ждать. Сказал, что ты или платишь, или твой шрам на виске станет не самым страшным.

– Передай боссу, что я живой, – огрызаюсь я, мой голос дрожит от злости, но я держу себя в руках. – Это уже плюс, учитывая, сколько я ему должен.

Грит хмыкает, его имплант жужжит громче, как будто смеётся за него. Мой имплант пищит, подтверждая перевод – двести кредитов, капля в море моего долга, но, может, меня не прикончат до следующей недели. Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но Грит хватает меня за рукав, его пальцы холодные, как металл, впиваются в ткань.

– Слышал, вчера кто-то облажался в сетях, – шипит он, его глаз сверлит меня, как лазер, его имплант мигает быстрее, как будто чувствует мой страх. – Дроны весь район шерстили. Это не ты, Кай?

Я выдергиваю руку, сердце колотит, как молот, адреналин бьёт в кровь. Он знает? Или блефует? – Не трынди, Грит, – бросаю я, стараясь звучать уверенно, но голос выдаёт напряжение. – Я чист. Если бы это был я, мы бы сейчас не болтали.

Он ухмыляется, его губы растягиваются, обнажая жёлтые зубы, но молчит. Я ухожу, чувствуя его взгляд в спину, как раскалённый штырь. Трущобы не прощают ошибок, а я, похоже, уже ступил на тонкий лёд. Тот шепот в сетях… он был не случайным. Я проверяю имплант, пока иду, экран мигает, руна всё ещё там, её сияние бьётся, словно насмехаясь надо мной. Стереть её? Или копнуть глубже? Первое – безопасно. Второе – как прыжок в каналы без парашюта.

Рынок в трущобах гудит, как рой разъярённых дронов, его шум – как бесконечный поток данных, который невозможно остановить. Узкие проходы между палатками забиты людьми, их тела трутся друг о друга, оставляя следы грязи на моей куртке, их голоса сливаются в какофонию, где невозможно разобрать слов. Палатки – лоскутное одеяло из рваных тентов, натянутых на обветшалые металлические каркасы, их края треплет ветер, приносящий запах смога и жареного жира. Полотна покрыты пятнами сажи, местами обуглены, как будто кто-то пытался поджечь рынок и бросил это дело на полпути. Над палатками висят провода, их изоляция потрескалась, обнажая медь, которая искрит, как крошечные молнии, освещая грязь под ногами. Земля здесь – смесь липкой грязи и масляных пятен, которые переливаются ядовитыми цветами: зелёным, синим, пурпурным, как голограммы, которые парят над рынком, рекламируя синт-еду и дешёвые импланты.

Воздух тяжёлый, пропитанный запахами: едкий дым от жаровен, где шипит синт-еда, её химический привкус витает вокруг, смешиваясь с вонью пота, ржавчины и сточных вод, которые текут в канаве вдоль рынка, их поверхность покрыта пеной, белёсой, как больная кожа. Женщина с татуировкой "Духи" на шее стоит на ящике у края рынка, её татуировка светится неоном, синие линии пульсируют, как код, её взгляд полон дикого безумия, как у зверя, загнанного в клетку, она орёт, её голос пронзительный, как сирена: "Конец света близко! Духи в сетях говорят правду! Они видят нас!" Её волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, она отбрасывает их назад, её пальцы дрожат, покрытые грязью, как будто она копалась в земле. Нищий сидит у стены неподалёку, его тело сгорблено, как старое дерево, имплант вместо правого глаза мигает красным, его линза треснула, из-под неё сочится масло, чёрное, как смола. Он бормочет, его голос дрожит, как сигнал с помехами: "Голоса… они в коде… они знают… они зовут…" Его руки, покрытые шрамами, тянутся к пустоте, как будто он видит то, чего нет.

Я ускоряю шаг, толпа давит, локти людей впиваются в рёбра, их куртки, такие же потрёпанные, как моя, цепляются за ткань, оставляя нитки. Запахи, шум, взгляды – всё это душит, как код, который я не могу взломать. Вчерашний взлом тянет за собой, как гиря, его отголоски жгут сознание, как ток, воспоминания о старике в сетях вспыхивают перед глазами, его горящие глаза, татуировка-молния на шее, его голос: "Кай… ты потерян…" Я стискиваю зубы, пытаясь вытряхнуть его из головы, но он цепляется, как вирус.

На полпути к тайнику – узкой щели в стене заброшенного дома, где я храню запасные чипы, – мой имплант жужжит, его вибрация отдаётся в запястье, как удар тока. Экран вспыхивает, синий свет режет глаза, буквы сообщения появляются, острые, как лезвия, выстраиваются в строки, которые я читаю с замиранием сердца: "Кай. Нужна твоя голова. Взлом. Большой куш. Ответь через час. Координаты ниже." Холод пробирает до костей, как будто кто-то вылил на меня воду из каналов, я оглядываюсь, глаза шарят по толпе – грязные куртки, пустые взгляды, лица, покрытые сажей и шрамами, никто не смотрит на меня, но я чувствую, как волосы на затылке встают дыбом. Никто в трущобах не шлёт сообщения просто так. Я читаю текст дважды, кровь стынет, как лёд, пальцы трясутся, пока я прокручиваю координаты. Они указывают на бар в центре – "Красный узел", место, где я никогда не был. Центр – это другой мир: небоскрёбы, чистые улицы, люди с имплантами, которые не ломаются через месяц, их глаза пустые, но не от нищеты, а от синтетической жизни, которую они покупают за кредиты. Я не из их мира, моя куртка, шрам на виске, дешёвый имплант, мигающий от нехватки заряда, кричат, что мне там не место. Но отказываться нельзя – если это банда, они найдут меня, если "Север" – я уже мёртв.

– Кто ты, чёрт возьми? – шепчу я, мой голос тонет в шуме рынка, пальцы дрожат, стирая сообщение, но координаты вгрызаются в память, как код, который нельзя удалить. – И откуда ты знаешь моё имя?

Час. У меня есть час, чтобы решить, прыгнуть в пропасть или бежать. Но бежать некуда, трущобы – это клетка, а я – крыса, которая устала грызть прутья. Я иду дальше, толпа шумит, её гул теперь кажется угрозой, каждый взгляд, каждое слово – как нож, готовый ударить. Тайник – моя страховка, узкая щель в стене заброшенного дома, его окна забиты досками, их края покрыты ржавыми гвоздями, стены испещрены трещинами, из которых торчат куски арматуры, острые, как зубы. Над входом – старая вывеска, её буквы стёрлись, но я различаю: "Жилой блок 17", буквы нарисованы красным, теперь выцветшим до бледно-розового. Я отодвигаю доску, её дерево прогнило, крошится под пальцами, как пепел, запах плесени бьёт в нос, едкий, как химия в каналах, заставляя закашляться. Внутри – пластиковый ящик, покрытый пылью, его крышка треснула, но замок держится. Я открываю его, внутри – мой запас: три чипа с данными, их корпуса потёрты, но целы, пара батареек, их контакты покрыты зелёным налётом, старый нейрошунт, его провода пожелтели, но он всё ещё рабочий, его концы слегка искрят, когда я касаюсь их пальцами.

– Надо разобраться с этой руной, – бормочу я, подключая имплант к портативному сканеру, который достаю из ящика. Сканер – старый, его корпус покрыт царапинами, экран мигает, но включается, его свет зелёный, тусклый, как болотный огонь. Код крутится, строки бегут, как река, их буквы и цифры дрожат, но руна не сдаётся – её линии острые, как лезвия, переплетаются, образуя узор, который кажется древним, но живым, как будто он дышит. – Чёрт, да что ты такое? – шепчу я, стискивая зубы, пальцы сжимают сканер так, что пластик трещит.

Шум на рынке меняется, становится резче, как будто кто-то повернул громкость. Крики торговцев громче, толпа редеет, люди отходят в стороны, их шаги шаркают по грязи, оставляя следы. Я выглядываю из-за стены, сердце колотит, как молот, адреналин бьёт в кровь, как ток. Трое в куртках с неоновыми полосами, их свет мигает, как сигнал тревоги, идут ко мне, их движения уверенные, как у хищников, которые почуяли добычу. Банда. Не та, которой я должен, а хуже – уличные псы, что ищут лёгкую добычу. Их главарь – здоровяк с имплантом в щеке, его металл блестит, мигает красным, дешёвый боевой мод, от которого кости трещат, если он включит его на полную. Его лицо покрыто шрамами, один пересекает губы, делая его ухмылку похожей на оскал, его глаза пустые, как у пустышек, но в них голод, который я знаю слишком хорошо.

– Кай, – тянет он, его голос низкий, как гул мотора, он останавливается в пяти шагах, его псы замирают рядом, их ножи блестят в руках, лезвия покрыты ржавчиной, но острые, как бритвы. – Слыхали, ты вчера в сетях наследил. Делись добычей, или сдохнешь прямо тут.

– Ничего у меня нет, – отвечаю я, мой голос хрипит, я отступаю, спина упирается в стену, её бетон холодит через куртку, я оглядываюсь, но выхода нет, переулок узкий, забит мусором – ящики, рваные мешки, куски металла. – Вали отсюда, пока дроны не прилетели.

Он смеётся, его смех – как треск помех, его имплант мигает быстрее, как будто радуется. – Дроны? Они тебя не спасут, крыса. Отдай чипы, или вскроем тебя, как консерву, – говорит он, делая шаг вперёд, его ботинки хлюпают по грязи, оставляя следы, его псы наступают следом, их ножи поднимаются, готовые ударить.

Я отплёвываюсь, слюна тонет в масляной луже, оставляя круги, стискиваю кулаки, но ввязываться в драку – безумие. Их трое, а я один, мой имплант не для боя, его батарея на исходе, мигает красным, как предупреждение. Но бежать тоже не вариант – трущобы не любят трусов, и если я побегу, они найдут меня позже, и тогда пощады не будет. Рынок затихает, люди отходят, их взгляды пустые, никто не полезет за чужака, здесь каждый сам за себя. Руна в импланте мигает, её свет пульсирует, как насмешка, как будто старик из сетей смотрит на меня и смеётся.

– Последний шанс, Кай, – шипит здоровяк, его имплант вспыхивает ярче, красный свет заливает его лицо, делая его похожим на демона, он делает шаг, его кулак сжимается, готовый ударить.

– Я сказал, вали, – рычу я, ныряя за ближайшую палатку, её тент рвётся, когда я задеваю его плечом, вонь синт-еды режет ноздри, ядовитая, как химия в каналах, я уворачиваюсь от его кулака, он бьёт по ящику, дерево трещит, куски летят, как осколки.

Толпа гудит, кто-то орёт: "Дроны идут!" – но никто не вмешивается, их голоса тонут в шуме, как сигнал в помехах. Я бегу, петляя между ящиками, их края острые, цепляются за куртку, оставляя царапины, запах жареного жира мешает дышать, лёгкие горят, как после отката. Один из псов кидается наперерез, его нож блестит под неоном, синий свет вывески отражается в лезвии, как молния, он замахивается, но я пинаю ящик, он падает с глухим стуком, пёс спотыкается, его нож падает в грязь, он ругается, его голос хриплый, полный ярости.

– Стой, крыса! – рычит второй, догоняя, его шаги гремят, как молот, он ниже, но быстрее, его волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, он отбрасывает их, его глаза горят, как угли.

Я ныряю в переулок, его стены изъедены коррозией, граффити вопят, вырезанные на металле: "Север лжёт", буквы кривые, нарисованные чёрным, местами облупились, обнажая металл, который блестит, как слеза. Я спотыкаюсь о провод, его изоляция треснула, он искрит, синие молнии бьют в воздух, я падаю, асфальт режет ладони, кожа горит, кровь течёт, тёплая, липкая, её запах смешивается с вонью переулка. Здоровяк нависает, его тень падает на меня, как смог, его кулак летит к моему лицу, я откатываюсь, но удар цепляет плечо, боль вспыхивает, как ток, отдаётся в руку, я стискиваю зубы, чтобы не закричать. Вскакиваю, хватаю кусок трубы из мусора, её металл холодный, покрыт ржавчиной, но тяжёлый, как надежда, которой у меня нет.