Кровь – не водица

– Я вам выделю большую комнату на первом этаже, – как ни в чём небывало говорит Наталья, – у вас же легенда, что вы в отношениях, – она ехидно улыбается.

– Одну на двоих? – от изумления я даже остановилась. – Герман Валерьевич! – я беспомощно оглянулась на него. Это что вообще означает? Я с ним должна спать в одной комнате, может ещё в одной кровати? Меня от этих мыслей бросает в жар.

Герман перевёл красноречивый взгляд на Наталью.

– Ну, не смотрите вы на меня так, Герман, – усмехнулась Наталья. – У меня в доме только четыре гостевые спальни и моя, естественно, пятая. Если хотите вы можете разделить её со мной, – она кокетливо стрельнула в него глазами. – Правда у меня в спальне одна кровать, но широкая, мы поместимся, – веселится она. – А в гостевой, кроме кровати есть ещё и диван. Так что, выбирайте, либо спите на моей кровати со мной, либо на диване, рядом со своей помощницей.

– Я не привык смешивать работу и личные отношения, – на лице Германа полная отстранённость, даже подобие улыбки не промелькнуло. Он совсем не отреагировал на шутку Натальи? – Мы прекрасно поместимся с Машей в гостевой, она на кровати, я на диване. Я думаю, она не будет против, показывайте наши хоромы.

Я обречённо поплелась за хозяйкой и Германом. Наталья распахнула дверь в крайнюю комнату по коридору.

– Все гостевые комнаты в доме тёти оборудованы и имеют удобства – душ и туалет, – с гордостью сообщила Наталья. – Это тоже плюс, согласитесь. Обед в два, ужин в семь. За обедом я вас познакомлю с остальными гостями, если вы с ними не познакомитесь раньше, нотариус же огласит завещание только через неделю. Отдыхайте, – она вышла и оставила на с Германом вдвоём.

Герман бросил сумки на пол, распахнул балкон и выглянул в сад.

– Красиво! Ничего не скажешь! Ну что, Маруська, – он оглянулся, и с пошлой улыбочкой на лице прошёлся по мне странным взглядом, – готова разделить со мной все тяготы совместного проживания? М-м-м?

Я оглядела комнату. Она довольно большая, метров восемнадцать, наверное. У стены двуспальная кровать, с двух сторон тумбочки. Над кроватью мудрёные светильники. Напротив, кровати, на стене – телевизор плазма. Под ним туалетный столик с зеркалом. В углу комнаты диван с креслом и шкаф-купе. Я присела на двуспальную кровать, которая оказалась мягкой и одновременно упругой. Для убедительности я даже немного попрыгала на ней.

– Герман Валерьевич, – я огляделась вокруг, – а нельзя ли нам как-то разгородить это помещение?

– Например, как? – усмехнулся Герман. – Построить Китайскую стену?

– Почему Китайскую стену? – обиделась я. – Существуют специальные интерьерные ширмы-перегородки, – я быстро набрала информацию в Яндексе. – Вот смотрите, можно заказать в OZONе или Wildberriesе.

– Ты предлагаешь мне сейчас заниматься этой хернёй? – хмыкнул он. – Это вместо того, чтобы заниматься расследованием, я буду шариться по OZONу, искать тебе шторку-ширму? Зашибись!

– А вы предлагаете мне раздеваться под вашим неусыпным взором и днём, и ночью? Зашибись! – смело отбила я его удар. – Вас на эротику потянуло? – вырвалось у меня. А вот это говорить ему явно не стоило.

Герман внимательно оглядел меня с ног до головы и хмыкнул.

– Да нет здесь никакой эротики. Так, недоросший «детский сад», – он ещё раз взглянул на меня и куда-то вышел. Может, обиделся? Может, не нужно было так с ним разговаривать, всё-таки он мой начальник? Вернулся он довольно быстро, и о боже, притащил эту самую резную, деревянную ширму.

– Где вы её достали? Вы действительно волшебник? – я даже покраснела от удовольствия.

– Ага, бываю на досуге, в свободное от расследования время подрабатываю Дедом Морозом, – хмыкнул Герман, – если что, обращайся. Оказывается, у Натальи в спальне была вот эта шторка. Правда она очень удивилась, что нам понадобилась шторка-перегородка. Она уверена, что мы спим вместе, – невозмутимо проговорил он.

– Мы с вами, что? – поперхнулась я от возмущения. Лицо мгновенно вспыхнуло. Мне казалось я сейчас сгорю от стыда.

– Ну, все начальники спят со своими секретаршами, – пожал плечами Герман, как будто объяснял урок нерадивому ученику. – Чему ты удивляешься, или ты не знала? И правда, «детский сад»!

– А-а-а, понятно! Именно поэтому ваша секретарша Катя так срочно ушла в декрет? – язвительно заметила я.

– Не угадала, – широко улыбнулся Герман, – вот это как раз не про меня. Я не путаю работу и секс. И Катин декрет – это дело рук её мужа, если точнее, не совсем рук, конечно.

При этой реплике у меня снова краска бросилась в лицо, и захотелось вообще провалиться сквозь землю. Вот что он себе позволяет? Или нужно просто не обращать внимание на его подколки. Или это не подколки, а подкаты? И как мне с ним сосуществовать вместе на одной территории днём и ночью? Хорошо, что я хотя бы придумала шторку-перегородку. Будет хоть какое-то личное пространство.

– Ладно, Маруська, – миролюбиво проговорил Герман, – давай раскладывать вещи и пойдём знакомиться с домом и с его обитателями, – он раскрыл шкаф-купе. – Мои полки – слева, твои – справа. И прекрати трястись в конце концов, я не собираюсь к тебе приставать. Больно надо! Я не трогаю малолеток.

Я аж рот раскрыла. Как это он считывает мои мысли и эмоции?

– А что, так видно? – невольно вырвалось у меня.

– Видно, – усмехнулся Герман, – у тебя же всё на лице написано. – Я, конечно, понимаю, что тебе нафиг не зашло спать в одной комнате с чужим мужиком. Но можешь мне поверить, я тоже не особо счастлив твоему присутствию в своей спальне, поэтому предлагаю абстрагироваться от разности полов. Ты в школе в походы ходила?

Я отрицательно мотнула головой.

– А при чём здесь походы? – поинтересовалась я, уже немного успокоившись.

– А при том, – Герман вытащил вещи из сумки и стал аккуратно раскладывать их на полке в шкафу. – В походах, в палатках спят все вместе, и мальчики, и девочки. Не в том смысле, в котором ты сейчас подумала, – усмехнулся Герман, перехватив мой испуганный взгляд, – просто спят, в одежде, в спальнике. И никому не приходят в голову левые мысли, которые ты сейчас гоняешь в своей прекрасной голове, – он повернулся ко мне. – Твоя очередь, – кивнул он в сторону шкафа, – заполняй полки.

Я тоже выложила вещи на полку, а платья развесила в шкафу на плечики. Ну что ж, придётся мне приспосабливаться к соседству с этим опасным мужчиной. А что он опасный, я ни минуты не сомневаюсь. Только от одного его взгляда меня трясёт. Что же будет, если он меня обнимет или поцелует? А, впрочем, почему он меня должен обнимать или целовать? Кто я ему? Вчерашняя студентка, малолетка. Да он меня по-другому и не рассматривает. Поэтому, прочь все глупые мысли, между нами могут быть только деловые отношения – начальник и подчинённая.

– Я вас поняла, шеф, – я закрыла шкаф и повернулась к Герману. – Есть, абстрагироваться от полов! Какие будут дальнейшие указания?

Герман недобро взглянул на меня.

– А ты, оказывается, язвочка, Маруська. Ты вообще нормально разговаривать умеешь? Всё-таки нам придется много времени проводить вместе, и это отличается от рабочих отношений. Предлагаю перевести рабочие отношения в дружеский формат. Кстати, разрешаю тебе называть меня – Герман и на «ты».

– Вы предлагаете мне дружить с вами? – совсем растерялась я.

– Почему, нет? – пожал плечами Герман. – Сейчас мы не на работе, не начальник и подчинённая, а равноправные партнёры по раследованию. Не хочешь дружеские отношения, предлагаю партнёрские. Окей? – он протянул свою крепкую руку.

Я подала свою руку, и она потонула в его большой ладони. Герман не отпускает мою руку, почему-то поглаживая большим пальцем запястье и запуская предательских мурашек по моему телу. Я осторожно вытаскиваю ладонь из стального захвата. Меня немного потряхивает.

– Ну, вот, – усмехнулся Герман, отпуская мою руку, – консенсус кажется достигнут. Надеюсь, теперь ты не будешь шугаться меня. Осмотр дома я предлагаю начать с библиотеки, она наверняка здесь есть, и той гостиной, в которой умерла хозяйка этого дома. Но сначала всё-таки с гостиной.

Мы довольно быстро нашли гостиную, она располагалась на первом этаже, слева от холла, через который мы заходили в дом. Гостиная была огромная, выполненная в викторианском стиле, с зелёными стенами, украшенными картинами в золочёных рамах. Огромное, на всю стену окно, с поднимающимися створками и тяжелыми бархатными, зелёными шторами, белый мраморный камин, над ним большое старинное зеркало. На камине стоит канделябр со свечами. Такое чувство, что ты попал в английский дворец восемнадцатого века. Герман подошёл к окну и поднял стекло.

– Окна открываются изнутри, – задумчиво проговорил он. – Когда нашли тело, окна были закрыты. Тело находилось на ковре у камина, предположительно женщина удалилась об угол камина, когда падала, так написано в экспертизе. У тебя какой рост? – Герман оценивающе оглядел меня, – примерно, метр шестьдесят шесть. У неё был такой же. Иди сюда.

Я подошла ближе. Мне очень интересно, что будет дальше?

– Следственный эксперимент? я с любопытством посмотрела на Германа.

– Ну, какой эксперимент через полгода. Так, мысли вслух и предположения, – Герман полез в телефон. – Смотри, это фотография потерпевшей.

– Откуда она у тебя? – я рассматриваю на фотографии женщину, которая лежала на спине с открытыми глазами, с безвольно откинутой правой рукой. У неё тёмные волосы, а на виске застыла кровь. Неприятное зрелище.

– Ты забываешь, где я работал, – хмыкнул Герман, – удалось заглянуть в дело. Впрочем, как такового дела и не было, но вот фотографии Янины остались. Её кстати, звали Янина Владленовна.

Герман неожиданно опрокинул меня, и я чуть не впечаталась плечом в камин. Но я не ударилась, вернее он ослабил удар, вовремя удержав меня в руках. Я хотела завизжать, но не успела.

– Тихо, Маруська, – строго предупредил Герман, – не срывай мне эксперимент.

Он продолжает удерживать меня в руках, крепко прижимая к груди. Это тоже его эксперимент? И у меня сердце уже забилось, как у пойманной птицы. Мне кажется, что Герман слышит, как оно барабанит по рёбрам.

– И долго будет длиться эксперимент? – пропищала я, чувствуя, как внутри живота оживает стайка бабочек, и меня начинает потряхивать.

Герман разжал объятья и отпустил меня на волю.

– Все ясно, – усмехнулся он.

– Что вам ясно? – тут же спросила я, постепенно приходя в себя. Может быть он понял, как действует на меня?

– А ясно то, что погибшая Янина, имея такой же рост, как у тебя, не могла сама удариться об угол камина. Это невозможно, учитывая, где она лежала. А лежала она вот здесь, – Герман кивнул головой на ковер. Если бы она потеряла сознание от повышенного давления, например, как указанно в экспертизе и упала, то максимум ударилась бы плечом, как ты сейчас.

– Но почему этого никто не заметил? – удивилась я. – Ведь здесь была следственная группа, специалисты. Они не могли этого не заметить?

– Наверное потому, что Янина якобы была дома одна. В этот день она отпустила прислугу на выходные. Двери и окна были закрыты изнутри, – пожал плечами Герман. – Вот и появилась версия – несчастный случай. Но это не так, её ударили в висок, – он перевёл взгляд на канделябр, – чем-то подобным, может быть даже этим подсвечником.

– Это канделябр, – поправила его я, – подсвечник – это подставка для одной свечи, а канделябр – подставки для свечей с несколькими ответвлениями или рожками. Они рассчитаны на несколько свечей – от двух до семи.

Герман насмешливо посмотрел на меня.

– Да какая разница, как назвать эту рогатую декоративную штуковину, если она вполне могла быть орудием убийства. Очень удобно. Берёшь в руку, размахиваешься и попадаешь прямо в точку. А потом стираешь отпечатки и оставляешь там, где она стояла. Ищут, ищут орудие убийство, оно прямо под носом, и никто не догадается, что его не унёс убийца.

– Но как мог проникнуть убийца в дом, а потом куда он мог скрыться, если двери и окна закрыты изнутри? Не мог же он провалиться под землю? – недоумённо спрашиваю я.

– А вот это нам придётся выяснить, может быть и мог, – многозначительно проговорил Герман.

– Её нашла прислуга, когда вернулась? – предположила я.

– Нет, – мотнул головой Герман. – Соседка пришла к ней в гости, в окнах горел свет. Сначала она стучала, никакого ответа, потом начала волноваться и вызвала слесаря, благо он живет через дом. Они вскрыли замок и выяснили, что хозяйка мертва.

Глава 5. Герман

У Маруськи горят глаза от предвкушения предстоящего расследования. Мне это хорошо знакомо, сам был таким десять лет назад. Хочется всё и сразу, выяснить и вывести всех злодеев на чистую воду. И только с годами понимаешь, что в расследовании главное -выдержка, пауза, как любил говорить наш Дед или главная героиня романа Сомерсет Моэм «Театр». Умеешь держать паузу, ты – профи. А я умею. Но неугомонная Маруська уже куда-то меня тянет за руку.

– Ну, Герман Валерьевич, что вы застыли? Пойдёмте, скорее!

– Куда, пойдёмте? – усмехаюсь я. – Кстати, ты опять переходишь на «вы». По «легенде» ведь мы пара. Априори должны говорить друг другу «ты». Спалить нас хочешь?

– Я не хочу спалить, – покаянно проговорила Маруська, – просто я ещё не привыкла. Но я исправлюсь. Я вот что подумала, в библиотеке обязательно должны быть какие-то интересующие нас вещи.

– Например? – приподнял я бровь.

– Фотографии, портреты, книжки, да что угодно. Это ведь старинный дом? Должны быть старинные книги. Или всё-таки дом не старинный?

Я пожал плечами.

– Вряд ли это старинная усадьба, переделанная на новый лад. Наталья говорила, что тётя и её муж купили землю ещё в девяностые. Не думаю, что от старой усадьба что-то осталось. Если и осталось здание, то реконструкция, конечно, здесь обошлась в копеечку. Но результат того стоил. И мы с тобой можем это оценить.

В поисках библиотеки мы прошлись по первому этажу, она оказалась в самом конце коридора – огромная комната, заполненная стеллажами с книгами аж до потолка. Свободные стены увешаны старинными портретами. Я, конечно, не такой уж и знаток живописи, но сразу понял, что это подлинники, вот кто автор, не скажу. Но Маруська ахнула.

– Ничего себе! Да это же Рокотов.

– Кто-кто? – растерянно переспросил я. Фамилия Рокотов мне, конечно, знакома. Один из самых узнаваемых и ярких портретистов в XVIII столетии. Но с чего Маруська взяла, что это его картины? – А ты откуда знаешь? – подозрительно поинтересовался я, оглядываясь на девчонку.

– Он использовал целый ряд приемов, по которым можно безошибочно определить его руку, как мастера, – улыбнулась Маша. – Например, у Рокотова есть фирменная «дымка», размытость изображения или застывшая в пол оборота фигура, лёгкая полуулыбка. Вот смотри, на этом портрете как раз есть «дымка» и лёгкая полуулыбка, – Маша указала на портрет молодой женщины.

Я внимательно рассматриваю портрет на стене. Незнакомка на портрете красива, несмотря на дурацкий парик, вряд ли это паклеобразная составляющая может быть волосами молодой красавицы. Хотя кто их знает, может они пудрили волосы, приближая их к виду парика? Портрет примерно восемнадцатого века. Интересно, это просто портрет или портрет какого-то далёкого предка бывшей хозяйки? На этот вопрос может дать ответ только Наталья, если она, конечно, знает. Дальше на стене тоже портреты, но эти явно уже девятнадцатого века.

– А это какой художник? – спрашиваю я, указывая на другой портрет, на котором тоже изображена женщина, только мне она показалась смутно знакомой. Как будто я уже когда-то видел подобный портрет. Женщина – брюнетка, с распущенными волосами, с соболиными чёрными бровями, глазами, как чёрные маслины, пушистыми ресницами, которые отбрасывают тень на щеки. А на левой щеке маленькая родинка, или это мушка? Красивая! – произношу я, – похожа на «Незнакомку» Крамского.

Маша остановилась напротив портрета и, закусив губу, перевела на меня ошарашенный взгляд.

– А это и есть Крамской, – она показывает мне размашистую подпись в левом верхнем углу картины. – И ты прав, молодая женщина действительно похожа на героиню знаменитого портрета. Может у Крамского была тайная любовь или это собирательный образ, которым он наделял всех своих героинь? А давай спросим у Натальи.

– Добрый день, – неожиданно у нас за спиной раздался бархатный баритон.

Мы с Маруськой резко обернулись. В дверях библиотеки стоял интересный мужчина и с любопытством разглядывал нас.

– Добрый, – поприветствовал его я, а Маруська улыбнулась. Вот офигенная у неё всё-таки улыбка. По реакции мужчины я понял, что это не только моё мнение.

– Николай Глинский, – улыбнулся он Маруське в ответ, – дальний родственник умершей. На удивление она упомянула меня в завещании. Не знаю, как она нашла меня, но мне позвонил её нотариус и пригласил присутствовать при оглашении завещания. Кстати, на портрете, который вы так тщательно рассматриваете, изображена моя прабабка – Глинская, мать моего деда. А вы тоже родственники Янины, очередные претенденты на наследство? Сколько же нас всего?

– Нет, я – Огарёв, Герман Валерьевич – адвокат Натальи Юрьевны Скульской, а это, – я кивнул в сторону Маруськи, – моя девушка – Маша. Наталья Юрьевна любезно пригласила нас погостить у неё в доме, а заодно и разобраться с вопросами будущего наследства. Наталья Юрьевна за всю свою жизнь ни разу не слышала, чтобы у Янины были родственники, кроме неё.

– А откуда вы знаете, что на портрете изображена ваша прабабка, если раньше никогда не бывали в этом доме и не встречались с Яниной? – тут же влезла любопытная Маруська.

– У моего деда была фотография этого портрета, – невозмутимо ответил Глинский. – Эта семейная реликвия, её хранил мой отец, теперь она у меня. Нужно же знать свои корни. А с чего это Наталья Юрьевна взяла, что нужно разбираться с наследством? – недобро взглянул на меня Глинский. – Насколько я понял, в завещании фигурируют четыре человека. Очевидно, каждому отписана определённая часть наследства. Изменить завещание нельзя, так что придется смириться с тем, что тебе отписано.

– Изменить нельзя, – прищурился я, – но можно оспорить, или признать кого-то «недостойным наследником», например.

– Что значит, «недостойным»? – нахмурился Глинский.

– Согласно закону, недостойными наследниками признаются лица, совершившие противоправные действия в отношении наследодателя, – медленно проговорил я, сканируя лицо Глинского. – Это могут быть умышленное лишение наследодателя жизни, нанесение ему тяжких телесных повреждений, причинение психического вреда, уклонение от содержания наследодателя и другие подобные действия.

– То есть, вы хотите сказать, что Янину могли убить? – уточнил Глинский. – И это вполне может быть один из претендентов на наследство?

– Ничего подобного я не говорил, – усмехнулся я. – Просто ответил на ваш вопрос о «недостойном наследнике».

– Простите, пожалуйста, – снова вклинилась Маруська, – а вы внук брата матери Янины? Наталья Юрьевна рассказывала, что у её бабушки был родной брат – Петр Глинский. Она предположила, что он погиб во время революции, так как о нём никто больше ничего не слышал. Но оказывается он остался жив?

– Да, дед остался жив, – прищурился Николай, – он уехал во Францию, во время Второй мировой войны принимал активное участие в сопротивлении фашистской Германии, а после войны в 1953 году вернулся в Россию, то есть в СССР. С тех пор наша семья живёт в России, в Питере. Деда, конечно, уже нет в живых, отца к сожалению, тоже. Из Глинских остался только я. Но я знал, что у деда была сестра. Отец рассказывал, что дед навсегда вычеркнул её имя из своей памяти, так как она связалась с чекистом, именно с тем, кто расправился с её родителями. Дед в это время был на войне, я имею в виду, империалистическую, 1914 года. Ему рассказали соседи, когда он вернулся. Больше он не видел свою сестру, вернее, не желал видеть, а вскоре уехал во Францию.

Маруська замерла.

– А Наталье вы рассказывали эту историю?

– Зачем, – пожал плечами Глинский, – она встретила меня, если не как врага, то как соперника. Её бы воля, она меня на порог бы не пустила, но увы, – он зло усмехнулся, – она вынуждена исполнить волю покойной. И вот я здесь. Придётся прожить целую неделю в этом доме, чтобы узнать, что же мне оставила в наследство дочка последней из рода Глинских. А вы, Мария, значит, девушка Германа Валерьевича? – неожиданно перевёл разговор в другое русло Глинский, с интересом разглядывая Маруську.

Она бросила на меня испуганный взгляд и неуверенно кивнула.

– Совершенно верно, – я подошёл к ней и демонстративно, нежно обнял за плечи, почувствовав, как она напряглась. – Мы с Машей в отношениях. А что?

– Да ничего, – усмехнулся Глинский, – если только вы не боитесь нарушить закон. Вам, Машенька, восемнадцать лет уже стукнуло?

– Вообще-то мне двадцать один, – покраснела Маруська, – и я уже дипломированный юрист.

– Никогда бы не подумал, – изумился Глинский, – на вид вы дитя дитём и никак не смотритесь рядом с вашим взрослым другом.

– К сожалению, такой недостаток, как возраст, быстро проходит, – процедил я сквозь зубы. Со мной рядом Маша значит, не смотрится, а с ним смотрится? Он, между прочим, старше меня! Этот престарелый плейбой, по-моему, уже положил глаз на мою Маруську. На мою? Это я так мысленно её уже окрестил? Офигеть! Никогда бы не подумал, что я такой собственник. Но сейчас, когда эти сальные глаза ползут по телу девчонки, меня охватывает бешенство. И я демонстративно прижимаю её к себе и крепко целую в губы. Чтоб знал, моя!

Глинский в шоке. Маруська, кажется, тоже. Когда я её отпускаю, у неё краснеет не только лицо, но и шея. Она осторожно отодвигается от меня подальше, смотрит на Глинского и задерживает взгляд на его руках. Несколько минут проходит, чтобы мы все пришли в себя. Маруська справляется первая.

– Я обратила внимание, у вас на безымянном пальце очень красивый перстень, – неожиданно обращается она к Глинскому. – Это ведь старинный перстень, правда?

Я тоже перевожу взгляд на Глинского, вернее не на него самого, а на его левую руку. Действительно, на его пальце сверкает массивный перстень-печатка с замысловатым узором из бриллиантов. Глинский демонстративно протянул руку, чтобы мы рассмотрели перстень.

– Эта печатка моего деда, – охотно поясняет он. – Ему подарил её его отец, как он сказал – на счастье.

– Точно такую же он подарил своей дочери? – вырвалось у Маруськи.

– С чего вы взяли? – искренне удивился Глинский. – Это явно мужской перстень. Не думаю, что молодая женщина будет носить что-то подобное на пальце. Вы ведь имеете в виду сестру деда? Тогда, в 1917 году ей было не больше восемнадцати.

– Бабушка 1903 года рождения, – неожиданно раздался за спиной знакомый голос, – и ей тогда было пятнадцать лет.

Мы повернулись и увидели в дверях Наталью. Она стояла, облокотившись рукой о косяк двери и не отводила внимательный взгляд от Глинского. – Значит, вы мой троюродный брат? – наобум спросила она. – Как интересно! Ну хоть что-то теперь становится понятно. А вот кто такая Татьяна Шиманская – третий претендент на наследство? Может, тоже моя пятиюродная сестра? – хмыкнула Наталья.

– Почему бы вам всем не собраться за круглым столом не выяснить интересующие вас вопросы? – отозвался я. – Ведь не просто так Янина в завещании написала, что вы должны прожить все вместе под одной крышей неделю до оглашения этого самого завещания. Что-то же этим она хотела сказать?

– Вы правы, Герман, – задумчиво проговорила Наталья, – нам нужно выяснить, зачем всех нас собрала Янина. Хотите я покажу вам генеалогическое древо рода Глинских?

– Даже так? – усмехнулся Глинский. – Ну что же, я с удовольствием посмотрю. Или вы имели в виду только своего адвоката, – он насмешливо смотрит на меня.

Наталья поджала свои накаченные губы.

– Ну что вы! Я имела в виду всех присутствующих. И вас Николай, конечно же, в первую очередь. Ведь вы, в некотором роде, мой брат.

Она прошла в комнату и неторопливо двинулась вдоль стеллажей.

– Герман, – она повернулась ко мне, – помогите мне, пожалуйста. Вот здесь, – Наталья показывает на верхнюю полку, чуть меньше моего роста, – старинная книга рода Глинских.

Я достаю с нужной полки действительно старинную книгу. Вообще, такие книги смотрят в перчатках. Но Наталью похоже это не очень волнует. Она берёт у меня из рук книгу и приглашает всех рассесться на диванах вокруг низкого столика. Неожиданно открывается дверь библиотеки и входят ещё двое – мужчина и женщина. Мужчина примерно мой ровесник. Женщина возможно старше, просто она хорошо выглядит.

– О! – мужчина вздёрнул бровь вверх. – Кажется все в сборе, не хватает только нас. А вы, – он кивнул в мою сторону, – нужно полагать, адвокат Натальи, она говорила. Я – Яншин Артур, племянник мужа усопшей. Даже и не предполагал, что она вспомнит обо мне в завещании. А вот я её хорошо помню, когда был юношей. И хоть мы не общались двадцать лет, но Янина прекрасно знала, что всё это, – он окинул взглядом комнату, – принадлежало моему дядьке. Видать, совесть её заела, решила вспомнить о настоящем наследнике.