Клава и Александр

– Ну же дети, ну же!

Дети реагировали по-разному. Кто-то смотрел в сторону, делая вид, что это его не касается, кто-то проявлял легкий интерес, одна Клава рвалась в бой. Она ёрзала на месте, но при внимательном взгляде можно было сделать вывод, что парта стала для нее вдруг тесной и неудобной и она хочет вырваться из этого места наружу.

– Ну же! – пыталась раскачать класс учительница. – Как называется линия соединяющая небо и землю?

Клава сгорала от нетерпения, она посмотрела на одноклассников, энтузиазма никто не проявлял и тогда, пересиливая свою скромность, она выпростала вверх руку.

– Да Клава, говори – указала на нее художница. Та встала. На секунду шевеления и звуки в классе смолкли.

– Линия горизонта – сказала она твердым голосом, что для нее, вообще-то было не характерно. При этом на лице ее сияла улыбка.

– Правильно, молодец, садись.

Клава села довольная, ожидая взглядов одобрения со стороны одноклассников, однако тепла во взглядах не наблюдалось. Выражения лиц были строгими и неодобрительными. Девочка смутилась. Преподавательница продолжала, не сбавляя педагогического темпа:

– Линия горизонта – мелок заскользил по доске. – Если посмотрим в окно, то увидим картину, поверхность земли, которая упирается в небо, и линия эта называется горизонт. А кто мне скажет, как называется такая картина за окном? А?

Все молчали.

– Ну, кто знает?

Она стала обводить взором учеников. Лица учащихся преимущественно были опущены.

В итоге спасительный призыв был брошен в сторону Клавы. Но, выражение лица той было растерянным, как будто в ней боролись два противоречивых чувства. С одной стороны хотелось дать правильный ответ, который она знала, с другой неприятно было оказаться под неудобным отношением со стороны одноклассников. Учительница не сбилась:

– Ну, что же вы? Это же просто. Давайте вместе – пей…

– ..заж – прозвучало тихим хором.

– Правильно. Ну, ведь знаете же. Молодцы.

Послышались облегченные вздохи. Обстановка разрядилась. Улыбка вернулась на Клавино лицо. Руки начали нетерпеливо перебирать рисовальные кисти.

– Одним из основных элементов пейзажа – продолжила учительница, видимо устав вытягивать клещами знания из ученических голов – является дерево. Какие деревья бывают, вы конечно знаете.

– Береза, тополь, клен..– понеслось со всех сторон.

– Да, да, все правильно. Есть деревья лиственные и хвойные. Так какое дерево будем учиться рисовать?

– Хвойное – как будто сговорившись заранее выдали подопечные.

– Ну, хвойное, так хвойное – согласилась учительница, повернувшись к доске с довольным прищуром. Видимо, события развивались именно так, как она предвидела. Это означало, что она овладела аудиторией. Сумела настроить разные маленькие сердечки биться в унисон. Дальше сложностей с уроком не предвиделось. Главная педагогическая задача была решена.

– Начнем с основного элемента, со ствола. Итак, ствол рисуем…

Урок продолжался плавно, дети макали кисти в воду, потом в краски, руки выводили на листах бумаги линии, призванные оживить белое молчание.

Учительница ходила по классу, наблюдая за работой детей и поправляя рисунки. Она медлила подходить к Клаве, хотя и думала об этом. Она растягивала удовольствие. Так человек, приехавший издалека к теплому морю и пришедший второпях на пляж не спешит окунуться в синюю прохладу. Постоит, посмотрит вдаль на ребристую гладь, переливающуюся в бликах отраженного солнца. Прикроет козырьком ладошки лоб, посмотрит вверх на жиденькие кусочки белой ваты на ярком сине-голубом фоне. Чайка пролетит, крикнет. Сядет на мокрый прибрежный песок, не боясь тонкой пузырящейся пленки набегающего прибоя. Потянется человек, крякнет, бриз морской рубашку расстегнутую, пузырем раздует, легким холодком тело взбодрит. Расстелет человек покрывальце, шлепки сбросит, разденется. А к воде не идет, присядет, еще раз на море да на окружающих посмотрит, песок сквозь кулак пропустит. И только потом встанет медленно, отряхнется и пойдет потихоньку, на цыпочках соединяться с мировым водным пространством.

Учительница подошла и встала тихо позади Клавы. Она старалась почти не дышать, быть незаметной. Если бы это было возможно, она стала совсем невидимой. Клава единственная из учеников умела настолько глубоко погрузиться в работу, что не замечала, когда к ней подходил учитель. В отличие от других, которые чувствовали неусыпное внимание учителя и останавливались, когда тот подходил, с опаской ожидая развития событий.

Учительница замирала, наблюдая за движениями Клавиной руки. Не каждому дано было это увидеть. Ей дано. Это была работа мастера. Рука не принадлежала девочке. Казалось, что кисть сама по себе совершает путешествие по воде, краскам и бумаге. Что она живет самостоятельно, а рука только элемент поддержки. И, конечно, результат говорил сам за себя. На рисунке располагалась настоящая елка, от которой, казалось, шел хвойный запах.

Родители Клавы не обращали внимания на ее таланты. Одно время девочка старалась и втайне надеялась на одобрение и похвалу. С затаенным восторгом она приносила свои работы домой. С тайным трепетом ждала, когда родители увидят ее шедевры. Замирало сердце в момент просмотра работ. Но, кроме сухого – «Хорошо», «Молодец» она ничего не слышала. После первого знакомства с ее работами, листы клались обратно, и больше интереса к ним уже не возникало. А ей так хотелось увидеть свой рисунок в рамке на стене. Не складывалось. Не то, чтобы ее это сильно расстраивало. Несмотря на явный художественный талант, Клава не была способна на яркие эмоции. Видимо, все свои сильные душевные переживания она выливала на бумагу. Вероятно, все великие творцы таковы. С виду спокойные, но внутри бурлящие. Возвращаясь к реакции Клавы на невнимание со стороны родителей, следует сказать – она испытывала небольшое огорчение, которое быстро растворялось, словно сахар в горячем чае, в свете кроткого детского сердца.

Сама учительница говорила родителям о способностях девочки, о том, что их нужно развивать. Но художественная школа находилась далеко от дома, никому не хотелось отрывать от себя время ради ребенка, а нанимать учителя на дом было накладно.

Тогда учительница решила сама заниматься развитием таланта. Она предложила Клаве оставаться после занятий и рисовать. Та согласилась, хотя и без особого энтузиазма. Первое занятие прошло отлично и замечательно. Ее начали знакомить с передачей объема в изображении. На втором занятии Клава была рассеяна, невнимательна, больше смотрела в окно на выталкивающиеся под ярким весенним солнцем зеленые листики из веток. Это было отнесено на счет усталости и переутомления. На третье занятие Клава не пришла. Когда учительница спросила ее на уроке о причине отсутствия, та начала говорить что-то сбивчиво, о срочных делах дома, о домашнем задании, о том, что надо было срочно кормить рыбок, которых у нее, по правде, не было. Короче говоря, тот самый бред, который несет человек, притиснутый к стенке невыполнением своего обязательства. Учительница нахмурилась, задумалась, но ничего не сказала. Конечно, ей было неприятно. В каком-то смысле она жертвовала собой ради искусства, которому служила. За эти, пусть и редкие уроки ей никто не платил, она тратила свое личное время. Но как все это объяснить наивному, не знающему жизни ребенку? Она задала Клаве вопрос: «На следующее занятие придешь?», и сильно огорчилась паузе после него. Клава опустила лицо, и было заметно, что она раздумывает.

Не будем обвинять ребенка. Она была простым, рядовым представителем младшешкольного сообщества. Школу она воспринимала как необходимое, но все-таки в чем-то обременительное занятие, и, как и все ее собратья дожидалась окончания уроков, рисуя в голове картины послешкольных событий. Оставаться после уроков, пусть даже и ради любимого рисования не хотелось. Да еще «добрые одноклассники» подливали масла в огонь. Шевцова – говорили они – ты у нас отстающая, поэтому тебя после уроков оставляют. Это было обидно.

На вопрос учительницы она ответила – приду. Но сказано это было таким тихим голосом и с той интонацией, когда понимаешь – нет, не придет. Что ж – сказала себе учительница – посмотрим. Клава не пришла. Но жизнь продолжалась.

Да и вообще, как однажды сказал ее папа, когда зашел вопрос о художествах: «Что это за профессия такая – художник? Я не понимаю. Получается у тебя рисовать, ну и рисуй себе на здоровье. В удовольствие, как хобби. А учиться этому, силы, время тратить. Нет, не понимаю. Чтобы потом в парке на стульчике сидеть, портреты прохожих за деньги рисовать? Нет. Я такой судьбы своей дочери не хочу. Пусть инженером будет или экономистом. Вот это я понимаю».

На том и порешили. Правы или неправы были родители не нам судить. Но на этом наш рассказ-отступление заканчивается. Перенесемся к исходной точке, к Клаве подростку. Не нужно перелистывать страницы назад. Я напомню, на чем мы остановились. На том, что Клаве нравилось одиночество. И до определенного момента окружающий мир казался ей добрым другом. Но, мы ведь знаем, что это до поры до времени. Каждому из нас, рано или поздно, приходится столкнуться лицом к лицу с иной стороной этого друга. Неприятной стороной. Что там говорил Вольтер? Все к лучшему в этом лучшем из миров? Возможно. Вот чем отплатил мир Клаве за доброе отношение.

Я должен предупредить читателя. Чувствую, что светлая лирика в этой части главы закончилась. Поэтому. Может, остановимся?

Если нет, то пошли дальше. Только чур, я тебя предупредил.

****

– Нет, нет Костик, ты не прав – говорил Валерик. – Ты однозначно не прав. Жизнь штука… я скажу тебе интересная. А то, что девчонка бросила, так это плюнь и разотри. Сегодня одна, завтра другая.

– Падла она – сказал Костик и замолк. Он вообще был немногословен.

Два друга сидели на кухне. Серые, давно нестиранные занавески полуоткрывали немытое окно. Слабый свет пасмурного дня нехотя проникал в это тусклое, прокуренное помещеньице. Кран выдавливал из себя водяные капли, и они протестующее ударялись о мойку. Драная и во многих местах замасленная клеенка покрывала стол. На столе: блюдце с недосохшими кусками черного хлеба, два стакана граненых и мутных, полбутылки портвейна, пачка «Пегаса» и пепельница.

Костик сидел, покачиваясь на табуретке, локтями уперся в колени, подбородок положил на кисти рук, взгляд его был задумчив. Это был подросток шестнадцати лет. Но выглядел старше. Такое бывает с молодыми людьми. В силу изначальной природы, которая отражалась в грубых, неандерталоподобных чертах лица Костика, либо в силу того обстоятельства, что он с ранних лет был вынужден познать жизнь во всем ее многообразии. Либо подобный эффект был вызван совпадением этих двух обстоятельств. Родители его, если можно так выразиться, далеко не принадлежали к высшей касте. Про таких, как он говорят – из неблагополучной семьи. Папа – вечный грузчик с вечно полосатой жизнью, в которой светлая полоса неизменно сменялась полосой запоя. Мама – поломойка в том же гастрономе, что и папа. Еще она мыла подъезды, поэтому дома была редко. Любила выпить. Прелый запах алкоголя и табачный дым не выветривались из дома. Нет, бывали и спокойные промежутки, когда семья становилась похожей на семью. Мать занималась уборкой, отец что-то чинил. Раздавался стук молотка. В кухне появлялся запах жареных пирожков. Проявлялся интерес к детям (у Кости был младший брат). Их даже по-доброму журили за неважные отметки. Но, к сожалению, такие дни были редкостью. Если их сложить вместе выходило чуть больше месяца за год. А в остальном: пьянки, скандалы, отец бьет мать. Та просыпается утром, на лице синяк, идет на работу. В общем, Костик познакомился с законами естественного отбора и борьбы за существование задолго до урока биологии на эту тему. Сидеть дома с пьяными родителями было небезопасно, поэтому много времени он проводил на улице. Собственно говоря, она-то его и воспитала. В восемь лет он попробовал первую сигарету. Угостили старшие ради забавы. Костик своими детскими наивными глазенками смотрел, как ребята постарше тянут дым из бумажных трубочек. Как потом довольно улыбаются, млеют. Ему тоже хотелось получить такое же удовольствие. В его жизни было мало радости. Судьба скупилась на любовь близких, сладости, игрушки. Это стоило денег, а денег у него не было. И вот однажды, когда он, разинув рот, смотрел на старших ребят, на то, как они курили, ему предложили попробовать. « На, мол, малёк, дерни!» Мог ли он отказаться? Конечно, согласился и с радостью. Каково же было его удивление, когда после затяжки сдавило горло, начался ужасный кашель, из глаз брызнули слезы, его даже вырвало. А «благодетели» смеялись, зажимали животы, чуть не падали от хохота. Душа ребенка растерялась. Сложно описать ту гамму чувств, которая возникла в его груди. И непонимание и обида и жалость к себе и желание умереть. Правда, он быстро успокоился. Сердце замерзло, в глазах навсегда погасла радость. Он ничего не сделал своим обидчикам, да и что он мог им сделать? В следующий раз он подошел к ним уверенно и показав на сигарету коротко сказал: «Дай!» Старший несколько удивился, пожал плечами, но дал. Костик подкурил. В горле запершило, но он сдержался, слезы навернулись на глаза, но ни одна не скатилась на щеку. Через какое-то время затошнило, и закружилась голова, но он устоял. Сделал последнюю маленькую затяжку и выбросил сигарету. К нему подошли, похлопали по плечу, сказали: «Молоток!» Он развернулся и быстро пошел чуть нетвердой походкой в сторону дома. В подъезде его вырвало. На следующий раз ему предложили сигарету как своему. Со временем втянулся. За сигаретой пришел портвейн, за портвейном хулиганство и воровство. В 14 лет он потерял невинность по пьяному делу с Лялькой пэтэушницей. Короче говоря, к шестнадцати годам это был молодой, но уже вполне зрелый волк. Был у него друг, одногодка Валерик. С этим история несколько другая.

Валерик был темной лошадкой. Были они вместе давно, что называется – друзья не разлей вода. Если бы их спросили, когда и как они познакомились, навряд ли кто-нибудь из них смог дать четкий ответ. Не было такого события что, Ах! еще вчера мы друг друга не знали, а сегодня встретились и все, на всю жизнь. Как то постепенно их дружба формировалась. Но в итоге, вылилась чуть ли не в братство. О своих родителях и вообще о жизни вне компании Валерик особо не распространялся. Учился он в школе соседнего района, не то чтобы сильно далеко, но и не близко, поэтому одноклассников в соседних дворах не имел. Родители его были служащие, но где работали конкретно, достоверно никто не знал. Валерик появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда. В гости к себе не звал, но к другим наведываться любил. Был он высокого роста, щуплым пареньком с заостренными чертами лица. Волосы средней длины ершились, сопротивляясь попыткам быть уложенными в аккуратную прическу. Одет он был более чем приблатненно, в отличие от других представителей компании. Носил невиданную по тем временам роскошь – джинсы йордан и длинную куртку из плотной ткани, выпущенную явно не фабрикой «Большевичка». Где он это добывал – было тайной покрытой мраком. Некоторые считали, что он занимается фарцой, но сам Валерик об этом не распространялся. Напрямую никто не решался у него об этом спросить. Но не только одежда выделяла его на фоне остальных. Валерик отличался грамотностью и оригинальностью мысли. Иногда такое скажет, что просто мозги заворачиваются, а иногда по поводу сложной ситуации произнесет два слова и сразу всем все понятно станет. В древние времена его бы назвали философом. При этом, несмотря на то, что Валерик во всех отношениях был на голову выше остальных, он никогда этим не кичился и не козырял. Вел себя естественно, на равных с остальными. Не совсем была понятна его дружба с таким отсталым существом как Костик. Но, у каждого свои мотивы. С другой стороны настоящая дружба, как и любовь, на лица не взирает.

Частенько они приходили в парк, что неподалеку, где собиралась небольшая группировка.

Эта парочка, да еще одна девушка по имени Светка составляли костяк компании. Еще было три более менее постоянных человека. А так, наведывались время от времени то один, то другой. Что они делали? Проводили свободное время. Курили, пили портвейн, слушали музыку – дип перпл там или бони эм. У Валерика был переносной катушечник. Общались, хулиганили по мелкому. Хипповали, короче. Иногда приходили подобные им из других районов. Порой встречи проходили мирно, порой возникали конфликты. Время от времени приходилось доказывать свою правоту кулаками. Хотя нельзя было сказать, что рукоприкладство было нормой. Костик был парнем крепким и, несмотря на свою угрюмость и тихий нрав, в нем чувствовалась физическая сила. Его боялись. В случае чего, мог накостылять – мало не покажется. Но в жизни бывают ситуации, когда кулаками дело не решить. Вот в таком непростом положении Костик и пребывал в данный момент. Была у него подруга – Юлька, не то чтобы они были однозначной парой, Костик был застенчив. Но, ни для кого секретом не было, что он испытывает к ней чувства отличные от чувств к другим представительницам прекрасного пола. Юлька была красива.

Он даже как-то неуклюже пытался ухаживать за ней. До дома там проводить. А сегодня он узнал, что ее видели с каким-то фраером из соседнего района. Как то не по себе стало. Костик впал в состояние грусти и уныния. Делать ничего не хотелось. Идти тоже никуда не хотелось. Просто сидеть дома, смотреть в окно и ни о чем не думать. Хорошо, Валерик придыбал, портвешок притащил. Выпили, полегчало. Счастье, когда в беде есть с кем словом перемолвиться.

– Ну что? Накатим по одной? – после непродолжительного, но, как им показалось, несколько затянувшегося молчания предложил Валерик.

– Давай.

Валерик подошел к столу, правой рукой смело взял бутылку и плеснул быстрым и уверенным движением портвейн в стаканы. Жидкость, ударившись о дно взыграла всплесками к краям, но не пересекла их. Закончив наливать, он тем же быстрым движением поставил бутылку на стол, заметно стукнув по нему дном. Сразу же схватил свой стакан и поднес его к груди. Призадумался. Поднял голову вверх и некоторое время смотрел в угол потолка «украшенный» изрядной паутиной.

– Вот что я скажу тебе дружище! – начал он. – Я читал в одной умной книжке.

– Хорош заливать – перебил неожиданно его Костик. – Книжки ты читаешь, тоже мне умник.

– Ну, ладно не читал, слышал от кого-то

– Ну. Так то так.

– Так вот. Все проблемы наши от того, что мы не умеем держать под контролем свои эмоции, а наоборот позволяем им себя мучить.

– Че то я не понял.

– Щас растолкую.

– Э.. погоди растолкун. Ты сейчас на полчаса зарядишь, а портвешок то греется.

Костик сидел, вяло помешивая темную жидкость в стакане.

– И рука немеет – продолжил он.

– Ах, да – спохватился Валерик, глядя удивленно на свой сосуд. – Давай за мирное небо над головой, а потом объясню.

Они чокнулись, резко выпили, зашелестели ртами, занюхали хлебушком, скушали.

– Ну вот – поставив стакан на стол, несколько измененным голосом сказал Костик. – Так оно лучше. – Он потихоньку расправил сжатые плечи, по телу прошла волна умиротворения. – Бухти – махнул он в сторону оратора.

– Ну вот смотри – положил тот щипок хлеба себе в рот и, продолжил жуя. – Например, у дедушки сердце больное.

– Так.

– Пошел он пенсию получать. Получил, идет домой, и по дороге вываливается у него кошелек с деньгами. А он и не замечает. Приходит домой, лезет за кошельком, а его нет.

– Ну?

– Вот те и ну. Начинает сильно волноваться, сердце не выдерживает и привет – обнимает Кондратий.

Прошла небольшая пауза. Валерик обернулся к окну и стал смотреть во двор. Продолжил:

– Нет, я, конечно, понимаю, что без денег никуда, они нужны и все такое. Но, стоит ли из за них так убиваться, расстраиваться. Не знаю. Спокойней как то надо, спокойней.

– Это ты к чему?

– Я это к тому, мой милый друг, что приобрел – не смейся, потерял – не плачь. Вот че ты сидишь такой хмурый? Девчонка бросила. Так ведь сказать по правде, у вас и отношений то особых не было. То, что ты считаешь, так это просто твои домыслы, ты сам себе придумал, что между вами что-то есть. А на самом деле…

Валерик посмотрел на товарища, тот сидел еще более понурый, голову опустил. Ему стало жалко его, и он остановил разоблачение.

– Ну ладно, ладно – похлопал он одобрительно Костика по плечу – не грусти. Пройдет время, все забудется. Время лечит.

– Тебе легко говорить.

– Пошли в парк.

А что же Юля? Псевдоподружка нашего Костика. Если бы она слышала вышеприведенную беседу, я уверен, она бы очень удивилась. Ей бы и в голову не пришло иметь отношения с таким парнем как Костик. Некрасивый, двух слов связать не может, одет как интернатовский. То, что смотрел на нее с восторгом и желанием, так это ничего необычного, все мальчики на нее так смотрели. Ну, проводил пару раз, шоколадкой угостил, что ж теперь – в вечной любви клясться? Нет, не ее вариант. Вот Володька из стошестой школы, это да! Только он на нее не смотрит совсем, малолеткой наверное считает. Но ничего, вот купит она себе туфли на высоком каблуке, помаду импортную, тогда посмотрим. Не было у нее к Костику никаких чувств, ни хороших, ни плохих. Пацан как пацан, рядовое создание.

А безнадежный воздыхатель со своим дружком шли узкой тропкой к парку. Тропка эта проходила между дворами и по краям густо заросла высокой травой. Лебеда, осока, пырей, крапива. То, что нередко встречается на августовской неухоженной земле. Следовало идти одному за другим, двое не помещались. В некоторых местах приходилось поворачиваться боком, так как разросшиеся лопухи и терновник наступали на пространство тропинки. Проходя мимо кустов акации, Костик сорвал стручок и сделал пикульку. Несколько раз дунул, появился хриплый, характерный звук. Валерик посмотрел на него сначала неодобрительно, как бы говоря « Че, детство в ж-пе заиграло?», но потом улыбнулся, положил дружески руку на плечо Костика и сказал: «Вот что я скажу тебе дружище! Наслаждайся жизнью. Радуйся. Не бойся проявлять свои желания, не оглядывайся на других, не отказывай себе в маленьких удовольствиях, не забывай устраивать себе маленькие праздники. Кто бы что ни говорил, как бы не смотрел осуждающе, бог с ними. Жизнь такая штука – на проблемы и печали не скупится, а вот на радость не очень. И мы были бы с тобой большими глупцами, если бы не могли себе радость доставить. Шут с ней с жизнью, не хочет радовать, ну и не надо. Мы свое счастье своими руками выкуем. Правда?»

Костик не знал, что ответить, он смотрел на своего товарища отупело. Его не весьма развитый мозг не успевал за мыслью Валерика. В итоге он так и не понял к чему Валерик выдал такую речь. Но по интонации и светлому выражению лица почувствовал, что говорит он что-то доброе, хорошее и правильное. Как было не согласиться с такими словами? Конечно, он согласился и сказал: «Правда». На что Валерик несколько удивленно, но, в то же время не снижая позитивности тона, отреагировал следующим образом:

– Ты меня радуешь приятель. Наше общение не проходит даром. Ты все чаще понимаешь меня, несмотря на сложность моих изречений. Молодец. Прогресс в людях меня всегда радует. Если так и дальше пойдет…

Что случиться, если так и дальше пойдет, осталось неизвестным, потому что речь Валеры внезапно прервалась.

– Опа! – сказал он, практически не прерываясь. – Ну, надо же! Что за народ? Да, как была ты Русь матушка страной отсталой да темной, так видать тебе века оставаться.

Они уже вышли к дороге. Вдоль гладкого, асфальтированного тротуара были высажены небольшие деревца, огороженные бордюрами.. Всю прелесть картины портила небольшая куча мусора, высыпанная, словно новогодние подарки под ствол одного из них. Валерик тем временем продолжал свою обличительную речь.

– Ну, что за люди? Ну, что тебе, трудно до мусорки дойти? Ты же культурный человек, на дворе двадцатый век. А еще собираемся коммунизм строить. Какой в ж-пу коммунизм. Средневековое сознанье. Хорошо он еще не навалил туда, а только мусор выбросил. Хотя я бы, честно говоря, не удивился бы. Нет, ну ты подумай. Люди старались, деревья садили, асфальтировали. Чтобы грязно не было, чтобы глаз радовался, а он взял и всю эту красоту к чертовой бабушке. Не, я так не могу, просто нервы вскипают.

Он достал пачку «Пегаса» из внутреннего кармана куртки, взял сигарету и прикурил от модной зажигалки с откидной крышечкой.

– Будешь? – вспомнив, что забыл про друга обратился он к Костику.

Тот смотрел на него со странной улыбкой, прищуром, как будто и был тем самым человеком, который совершил это злодеяние. Валерик достал сигареты, Костик закурил. Какое-то время прошло в молчании. На лице Валерика было написано некоторое замешательство. Он спросил Костика:

– Ты че так смотришь? Не согласен со мной что ли?