Клава и Александр

Владислав Чернышев

Клава и Александр

Пролог.

…. Ленивый ветер порывисто гонял по асфальту в разные стороны дорожную пыль. Серые тучи свинцовыми плитами давили на воздух и тела жителей планеты. Предрассветные сумерки только начались. Город еще спал – летом рассвет ранний. Чуть более сильный порыв ветра сорвал с верхушки содержимого мусорного бака воздушный целлофановый пакетик с ручками и парашютом повлек его вдоль улицы. Серые, облупившиеся пятиэтажки угрюмо и безучастно смотрели своими пустыми окнами–глазницами на его танец. Приблизившись к перекрестку, он столкнулся с внезапно упавшим на него лучиком солнца. В этой серой тяжелой атмосфере этот луч выглядел чем-то неожиданным и не совсем уместным. Это в туче, каким-то невероятным образом, буквально на мгновение образовалась крохотная брешь, через которую тут же проскочил, сгораемый от нетерпения, отпрыск небесного светила. Они немножко поиграли с пакетом, как два маленьких ребенка. Но тут, туча опомнилась и немедленно закрыла просвет, превратив окружающий мир в то же серое, безрадостное утро. Пакетик полетел дальше.

Остановился у дороги. Как послушный гражданин он постоял некоторое время у бордюра, подождал пока мимо него проедет утреннее такси, везущее пьяных подростков из ночного клуба, и только после этого, влекомый ветром, перелетел через дорогу. На середине тротуара он был безжалостно схвачен женской рукой.

– Пригодится – коротко и сухо сказала она грубым, дребезжащим голосом и небрежно засунула себе в карман.

Посмотрела по сторонам, повинуясь выработанной привычке, найдя что-то ценное, искать глазами нечто подобное поблизости. Но, кроме окурков и клочков оберточной бумаги ничего не было.

Как страшно может изувечить жизнь некогда милое, не лишенное очарования женское лицо. Нижняя губа была в два раза больше верхней и время от времени отвисала, открывая внутреннюю блестящую часть свою. Слюна, скопившаяся во рту, изливалась с краю. Зубы имели серо-черный цвет и были редкими. Раздутый нос. Серую, обвисшую, с желтоватым оттенком кожу лица, прорезали глубокие морщины в области нижних век. Волосы были безобразно взъерошены. Практически всю голову покрывала седина. В глазах неопределенного цвета читались усталость и безразличие, а также тупая, абсолютная покорность собственной судьбе. На ней была надета расстегнутая длинная, кожаная, мужская куртка, весьма потрепанная и износившаяся. В довершение всего от женщины пахло смесью перегара и мочи. Она несколько раз причмокнула губами, что вероятно указывало на испытываемую ей жажду.

Рядом с ней, опершись на ее шею правой рукой, стоял мужчина под стать. Лицо он имел одутловатое. Глазки казались маленькими от того, что были заплывшие. Под левым имелся след проходящего фингала. Волосы были подстрижены коротко, бобриком. На ногах он стоял неуверенно, видимо был крепко пьян, и если бы не надежная опора в виде женщины, пребывать в вертикальном состоянии было бы ему затруднительно. Как-то так повелось на Руси – не на кого мужчине опереться кроме как на женщину.

На тротуаре они стояли недолго. Тетка грубо пихнула своего попутчика в бок, приправив свое действие отборным словом. Тот встрепенулся, как ото сна, поозирался удивленно и пошел, ведомый своей подругой в глубь квартала к неизменной пристане бомжей – месту, куда более удачливые граждане выбрасывают мусор.

Часть первая.

Клава.

– Клавдия! – строгий голос отца заставил обернуться.

Личико девочки остановившейся у двери было испуганным и растерянным. Ей было на вид лет десять, одиннадцать. Нарядное, черное с серыми вставками, бархатное платье спускалось чуть ниже колен и подчеркивало стройную фигурку пояском вокруг талии. Густые, длинные, чуть волнистые русые волосы опускались почти до поясницы, у лба были захвачены изящной, черной гребенкой. Черты лица не были выразительными, но маленький нос, пухловатые губы, широко раскрытые серые глаза на круглом лице имели спокойный и приятный вид. В руках девочка держала большого, светлого плюшевого медведя. Вся она дышала непорочностью, юностью, свежестью, чем-то первозданным.

– Клавдия вернись! – негромко, но повелительно настоял отец.

Девочка опустила головку и покорно, медленно пошла обратно.

– Я хочу с тобой поговорить, а ты убегаешь. Я еще не закончил – продолжил отец негромким, но твердым голосом. – Разве я сказал – можешь идти?

Дочка молчаливо стояла рядом с родителем, опустив свою голову. Папа сидел в высоком кресле с массивными, резными подлокотниками. Это был уже зрелый мужчина сорока пяти лет. Его слегка вьющиеся, с проседью волосы аккуратно сидели на голове. Взгляд серых глаз был сосредоточен. Он упирался предплечьями в подлокотники, немного наклоняясь, вперед. Спина была выпрямлена идеально, казалось, что он готовится подняться. Внимательно смотрел на свою дочь. Нет, нет, он никогда не кричал на нее и тем более, никогда не бил. Это был человек в высшей степени интеллигентный и воспитанный. И это, несмотря на пролетарское происхождение, правда, что-то в семье поговаривали о наличии в роду лиц священного сана, но это было неточно и являлось семейной тайной.

Не будем скрывать, что причины недовольства своим ребенком у папы были. Дело в том, что они своей семьей, которая включала еще маму, находились в гостях у своих знакомых. Большая квартира, паркетный пол, сквозные комнаты. У знакомых была тоже дочка примерно того же возраста, что и Клава. И, как это часто бывает во время детской игры они не поделили куклу, причем довольно старую и неинтересную, но почему-то обе посчитали себя, в праве распоряжаться ей по своему усмотрению. Кукла представляла собой высокую девочку в длинном белом, хлопчатобумажном платье, сшитом, видимо, самой хозяйкой. Некоторое время они пытались выяснить, кто имеет больше прав на нее. Но, компромиссное решение найдено не было, они перешли к физическим действиям, а именно перетягиванию несчастной куклы. Одна держала за голову, другая за ноги. Все это сопровождалось визгами и криками, требованиями отдать. В итоге они переместились из детской в коридор, соединяющийся с гостиной и, естественно, привлекли внимание взрослых. Но, не успели взрослые подойти к месту битвы, как тонкая шейка пластмассовой красавицы не выдержала, и изящная головка оказалась в руках гостьи, а хозяйка упала на заднее место и заплакала, качая на руках обезглавленное тело куклы. Так неприятно терять, что-то пусть и не слишком важное, но то, к чему очень привык. Девочка горько зарыдала. Хозяйку быстро успокоили, пообещали наладить. Папа Клавдии взял куклу в руки, задумчиво посмотрел на нее, постукал о ладошку, сел в кресло и печальным тоном обратился к дочери:

– Клавдия, ты меня огорчаешь.

Девочка молчала, глядя в область отцовской груди и, упершись носком правой ноги в пол, качала ей из стороны в сторону. Отец продолжал:

– Ты поступила скверно. Воспитанные девочки так не делают. Ты со мной согласна?

Девочка кивком подтвердила согласие и, схватив лежащего на полу большого плюшевого медведя, побежала в сторону детской.

– Клавдия вернись!

Она вернулась.

– Я еще не все сказал. Разве я сказал, что закончил и ты можешь идти?

Возникла пауза. Папа выжидательно смотрел на дочь, приподняв подбородок. Та стояла, опустив глаза, и крепко прижимала к себе плюшевого мишку, как бы ища у него защиты. Мама Клавы, молодая женщина лет тридцати, стояла в стороне, нервно сжимая руки, и глядела своими большими, широко открытыми глазами на эту сцену. Во взгляде ее читалось замешательство и неловкость перед знакомыми, а также беспокойство за дочь и подспудное желание защитить ребенка и в то же время понимание невозможности такой защиты. По всей вероятности, эти сцены не были редкостью в их семье. Папа продолжал смотреть на дочь и, приняв паузу за согласие, продолжил:

– Правильно, не сказал. От чего же это вы сударыня решили, что можете вот так взять и сбежать. Набедокурили, так извольте держать ответ.

Хозяин дома, молодой мужчина, имевший характер мягкий и незлобливый, раскрыл руки со словами:

– Да ладно, всякое бывает…

– Нет не ладно – не глядя, отстранив его рукой, резко перебил экзекутор.– Воспитание детей дело непростое. Тут только дай расслабиться, не заметишь, как чадо тебе на голову сядет, а потом вырастет из него неизвестно что.

– Алексей – примиряющим тоном воззвала его жена.

– Что Алексей? Это все ваши нежности, милая моя. Избалованность. Все это до добра не доводит. Ребенку строгость нужна, иначе толку не будет. Со мной не сюсюкались, со мной….

Он продолжил в том же духе, но пока он продолжает, следует отметить железную выдержку человека. Несмотря на ситуацию, тон его не был повышен или истеричен. Говорил ровно, размеренно, поучительно, но ей богу! лучше бы кричал.

– …да, да дорогая так-то. И не надо на меня так смотреть.

Хозяин не выдержал, махнул рукой, мол, сами разбирайтесь и, дернув свою жену за руку, удалился вместе с ней и с дочкой в гостиную. Дочь периодически оглядывалась на происходящую сцену поучения.

– А вы барышня – обратился он к Клаве – положите медведя и послушайте. Хм, хм. Мы пришли в гости – так?

Дочка кивнула.

– А как должны вести себя гости?

Пауза.

– Клава, смотри мне в глаза, я с тобой разговариваю, а ты в пол смотришь. Ну, так как же ведут себя гости? Правильно, прилично. Разве бы тебе понравилось, чтобы твои гости ломали игрушки?

Девочка отрицательно повертела головой из стороны в сторону.

– Вот. А ты что делаешь? Ну, неужели нельзя поиграть тихо, спокойно? Почему обязательно нужно ссориться, спорить, отнимать у другого? А дальше что будет?

Девочка смотрела на папу.

– Молчишь, вот то-то и оно что молчишь. Ну и что мне теперь с тобой делать? Мы с мамой стараемся, уроки с тобой делаем, за город выезжаем, наряды покупаем, игрушки разные. И вот благодарность – поведение из рук вон.

Он потряс, в подтверждение своих слов, безголовой куклой, зажатой в правой руке.

– Ну и как мне тебя наказывать? А ты как думала? Провинилась – отвечай.

Из глаз девочки неспешно покатились слезы.

– И не надо плакать, не надо, не разжалобишь.

– Алексей, перестань издеваться над ребенком – не выдержала мать.

– Спокойно – отстранил тот ее ладонью. – Ладно – сдался отец – пока свободна, но учти, над наказанием я еще подумаю.

Отец встал, оставив куклу инвалида в кресле, и пошел к хозяевам. Девочка ринулась, утирая своими маленькими ручонками слезы, к матери, обхватила ее, прижалась лицом к животу и прерывисто зарыдала. Мать начала гладить ее по голове и шептать что-то успокаивающее.

Отец же преспокойно вернулся к хозяевам и вольно расположился в глубоком кресле. «Ох» – он развел руки в стороны и блаженно улыбнулся. Это был вид человека сделавшего что-то важное и доброе. Сцена позади больше его не интересовала.

– Нет, все-таки, что не говори, а воспитание детей – штука непростая – махнул он указательным пальцем в знак весомости произнесенного утверждения и взялся за чашечку недопитого кофе.

– Я помню, в детстве папка и ремнем бывало меня бил. «Ум-м» – издал он звук признательности кофейному вкусу.

Поставил чашку на журнальный столик и глупо улыбнулся. Растеряно посмотрел на хозяев и взглядом задал немой вопрос, мол: что это вы так на меня смотрите? Лица их были как каменные. Не то, чтобы они смотрели на него с осуждением или презрением, но было в них что-то такое. Что, пожалуй, трудно выразить словами, и вместе с тем становиться понятно, стоит лишь взглянуть. Какое-то несогласие и одновременная неловкость, мешающие дальнейшему плавному течению беседы. Прошло некоторое время, и Алексей обратился непонимающим голосом:

– Что, что-то не так?

В ответ ему было молчание. Хозяева начали отводить глаза в стороны, как-то замялись.

И вообще, дальнейшие посиделки прошли скомкано в тягостном ожидании конца. Расходились, согласно правилам приличия, в нейтральном настроении. Дверь за гостями закрылась.

– Бедная девочка – сказал вслед хозяин дома.

Прошло несколько лет. Клавдия гуляла по парку. Осенние листья бурых и желтых оттенков, покрытые хрупкой изморозью разлетались под ногами. Она шла неторопливо, одетая в длинное узкое черное пальто. На голове ее был вязаный, темный берет. Она наклоняла голову и часто смотрела вниз, как будто о чем-то задумывалась. Время от времени на губах ее появлялась загадочная улыбка. Солнышко иной раз проскакивало через пасмурное осеннее небо и озаряло улыбающееся лицо нашей героини и, казалось, что девушка способна вызывать его своей улыбкой. Хотя, возможно солнце само было причиной веселости губ.

В парке было пустынно. Ветерок и достаточно сильная прохлада не вызывали желания у людей прогуливаться на воздухе. Клавдию это не смущало. Сегодня ей хотелось одиночества. Она плавно шагала, подчиняясь ритму неслышимой музыки, под которую танцует осенняя листва. Она была вместе со своими мыслями. Деревья, окружавшие ее, качали своими ветками в такт этой музыки и тем самым сопровождали нашу героиню. Настроение было сказочным.

Внезапный порыв ветра сорвал с дерева красно-желтый кленовый лист и понес его играючи к ногам девушки. Она наклонилась, приподняла его и начала рассматривать. Лист был большой и красивый. Мелкие прожилки причудливо нарисовали витиеватый, паутинчатый рисунок. Зубчатые края трилистника были идеальны по форме, поверхность представляла плавный переход из желтого цвета в красный. Лист так и просился на картину. Клава повертела его в руке, возникло мимолетное желание взять его с собой. Но, так как он исполнил уже свое назначение – принести эстетическое удовольствие человеку, его бросили на землю, и он присоединился к своим собратьям. Природа в очередной раз скидывала свой покров, готовясь к длинному зимнему сну. День сокращался, и вечерние сумерки начали захватывать пространство. Холодало. В парке начали появляться прохожие, идущие с работы домой. Они торопились, разогревая движением свои тела. Нужно было возвращаться домой, но идти туда Клаве не хотелось. Однако, как говориться – нравиться не нравиться …, а идти приходиться.

Черная, железная решетка, прикрывавшая вход в арку, за которой располагался двор Клавиного дома, была раскрыта внутрь. Ветер подметал невидимым веником листву тротуаров и, не церемонясь, заносил ее в темноту арочного прохода. Вокруг было пусто. Клава зябко кутала руки в рукава пальто и спешила поскорей оказаться в ощущении родного места. Дверь подъезда была приоткрыта, ее половинки не подходили друг к другу плотно, одна была фиксирована, а второй играл ветер, медленно открывая и резко захлопывая. Клава миновала дверь, и каблучки ее туфель звонко зацокали по каменным ступеням лестницы. Она продрогла и торопилась к теплу, но неприятные чувства, связанные с домом на мгновение коснулись ее, и она замедлила шаг. Как раз в тот момент, когда Клава ступила на лестничную клетку, ее мать выкрикивала отцу следующее:

– … и дочь мы Клавой назвали в честь твоей мамочки дорогой!

Родители скандалили. Это явление было обычным в их семье. А в последнее время приобрело характер частого. Скандал проходил за дверями квартиры, и Клава не слышала этих слов. А началось все вот как.

Мама пришла с работы уставшая. Она со вздохом положила сумочку с плетеным ремешком на коридорную полочку, присела на маленький стульчик с чувством облегчения сняла туфли с натруженных ног. Встала и пошла в спальную. Проходя по коридору, она увидела мужа, сидящего в кресле по середине зала. Он читал газету и был обращен к ней затылком.

– Ты сегодня поздно – раздались из зала неожиданные слова. Голову к ней он даже не повернул, и осталось загадкой, как он смог определить, кто вошел в дом.

Пройти до спальни по-тихому, как ей хотелось, не получилось. Она постояла несколько секунд в задумчивости по поводу того, отвечать или не отвечать и, если отвечать то что?

– На работе задержалась – выдала она не очень уверенным тоном.

– Я звонил на работу, мне сказали, что ты час как ушла.

И опять затылок, обращенный к ней и раскрытая газета в руках.

– Алексей, давай не будем – сделала она попытку примирения.

– Нет, ну почему же не будем? – в голосе появились твердые нотки. Алексей сложил газету и встал из кресла. В воздухе запахло грозой. – Я думаю, нам есть о чем поговорить.

Кленовый лист сорвался с ветки.

Женщина обессилено прижалась к косяку и взмолила:

– Я устала от этих разговоров.

– Ты устала, ты, значит, устала! – послышались раскаты грома.

– О, господи! – женщина обреченно закрыла глаза руками и, сев на корточки, прижалась спиной к стене. А раскаты продолжались.

– А я, я не устал?! Ты.. ты вечно думаешь только о себе. Я, я, я.. А обо мне, обо мне, о муже своем ты когда-нибудь подумаешь? Или тебе безразлично мое состояние?

Он сделал паузу, набрал в грудь воздуху и стал бродить из угла в угол, как взбешенный зверь по клетке.

– Я сижу, жду тебя с работы, а тебя нет. Что я должен думать? Дома есть телефон. Ты хотя бы представляешь, чего мне стоило выбить это подключение? Сколько сил и нервов мне пришлось потратить, на какие унижения пойти?

– Не стоило унижаться – вяло произнесла она.

– Что? Что? – Не расслышал он реплики. Ненадолго замолк, но не стал заострять. – И вот, пожалуйста, на весь дом всего пять подключений и одно у нас. Казалось бы, радуйся, будь благодарна. Но нет, все, все что не делается, все напрасно. Стараешься, стараешься, выбиваешься из сил и ничего, ничего. Все так как-будто так и надо. Ни спасибо, ни слова благодарности. Только зло и невнимание. Где ты была, проститутка?! – завыл он фальцетом, потрясая кулаками и глядя вверх.

Наступила пауза.

– Тише, соседи – тихим голосом умоляла женщина. Руки ее были опущены вдоль тела, голова свесилась на грудь.

Мужчина остановился, взялся за ворот халата и покрутил головой из стороны в сторону, явно понимая, что переборщил.

– Что ты на полу сидишь? Иди, сядь где-нибудь..

Женщина зашла в зал и села на диван.

Лист упал на землю.

После «грома и молнии» наступило затишье.

– Лена – продолжил мужчина более спокойно – ты же знаешь, как я тебя люблю. Зачем ты заставляешь меня мучиться. Ну, задержалась на работе, всякое бывает. Ну, но есть же телефон, ведь можно позвонить. Я ведь переживаю. Пусть ты меня не любишь, но можно проявить хотя бы каплю уважения?

Женщина молчала, хотя в монологе возникали подходящие паузы. Она сидела, упершись ладонями в диван. Голова ее была наклонена в бок.

– Почему ты молчишь? – спросил он. – Почему ты постоянно молчишь? Я знаю, тебе нравиться, нравиться надо мной издеваться.

– Да кому ты нужен? – произнесла она уничижительным тоном, повернув голову в сторону.

– Что-о? – не понял мужчина.

– Хватит. Тебе самому не надоела эта комедия?

– Комедия?! – ощерился рот.

– У меня болит голова, я пойду, лягу. – Сделала она попытку встать. Он схватил ее за руку:

– Никуда ты не пойдешь! – Резким движением заставил ее сесть. – Значит, все, что я говорю комедия, комедия! Нет, меня просто поражает такая удивительная черствость и неблагодарность. А ты вспомни, вспомни, кем ты была до знакомства со мной. У меня голова болит, я пойду, прилягу – он неудачно ее передразнил.– Барыню из себя разыгрываем. Забыла, как коровам хвосты крутила, лимита несчастная?!

Ни один мускул не дрогнул на лице женщины. Слишком много было ударов, она научилась стойкости. Сидела тихо или, подбирая слова, или не желая реагировать. Но, предательская слеза все же проникла в глаз, и руке пришлось к ней прижаться. Мужчина продолжил, не обращая внимания на эту мелочь:

– Права была мама, когда говорила – подумай Алешенька, подумай, на ком женишься. У этих провинциалок одно на уме – в городе как-нибудь зацепиться. Задурила тебе голову, а ты и рад. Потом прозреешь – поздно будет.

– Ну, что же ты?! – женщина не вытерпела, ее голос стал громче, и она начала платить мужчине той же монетой. – Что же ты не звонишь своей мамочке дорогой, Клавдии Игнатьевне?

Она встала с дивана и пошла к нему, указывая дрожащей рукой на телефонный аппарат.

– Звони, она тебя пожалеет. Алешеньку своего…

– Не смей трогать мать!

– Да, мамочка у нас главная, мама то, мама се. Без мамочки мы никуда, а что мамочка скажет? Даже дочь мы Клавой назвали в честь твоей мамочки дорогой!

Мужчина стоял, сжав кулаки, лицо его было пунцовым от напряжения.

– Стерва!! – вырвалось из него. – Прочь с глаз моих!

Женщина ринулась из зала, но в коридоре резко остановилась, голос стал спокойнее:

– Я уйду от тебя Алексей.

Тот, не оборачиваясь, только махнул рукой в ее сторону.

Женщина прошла в спальню, не раздеваясь, упала лицом в подушку и дала слезам волю.

Клава подошла к двери, прислушалась. Вроде бы кто-то кричал, но может показалось. Родители явно были дома, но как всегда она не стала нажимать на кнопку звонка, а воспользовалось своими ключами.

Ключ легко повернулся в замке. Дверь открылась с легким скрипом. Клава осторожно, не спеша, даже с опаской осмотрела через открывшуюся щель прихожую. Медленно вошла и захлопнула дверь. На границе прихожей и зала стоял растерянный отец.

– А, это ты – сказал он безучастно и махнул руками в стороны.

Поясок его халата развязался, полы свободно болтались из стороны в сторону. В руке он держал смятую газету. Волосы его были растрепаны, стоял он какой-то нерешительный и вообще, имел жалкий вид. Так выглядит человек удивленный и до конца еще не пришедший в себя после неожиданного удара. Он поддался вперед, губы сомкнулись, как бы в преддверии слова, но что-то его остановило. Посмотрел на смятую газету и пошел, расправляя ее, в направлении кресла.

Клава разулась, сняла пальто и берет. Ей казалось, что она чувствует каким-то непонятным органом тягостную, неприятную атмосферу, поселившуюся на тот момент в квартире. Это чувство было ей знакомо. Она представляла его себе образно. Как будто жирные, черные пятна осели на стенах и медленно, вытягиваясь, сползают вниз. Как ни странно, это ее трогало мало, она уже привыкла. Человек, видимо, ко многому привыкает.

Надев коричневые шлепки, она пошла в ванную, умыться. Долго мылила руки, мыслей в голове не было. Выйдя из ванной, Клавдия услышала тихие всхлипы, исходившие через открытую дверь из находящейся близко спальни. Она осторожно открыла дверь и тихонько, на цыпочках вошла в комнату взрослых. Мама лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку. Ее тело время от времени несильно вздрагивало. Отойдя недалеко от порога, Клава остановилась и в нерешительности посмотрела на дверной проем. Потом подошла ближе и положила руку на правое плечо матери. Та перестала вздрагивать, немного успокоилась. Щелкнул механизм часов в зале, металлическая мелодия проиграла восемь тактов. Мать положила, не поворачиваясь, свою ладонь поверх ладони дочери и несколько раз слегка похлопала ею. Потом уперлась в кровать руками и со вздохом поднялась и присела на край. Тушь немного потекла, но много мокроты на лице не было, веки почти не припухли. За все время не было сказано ни слова. Мать посмотрела на дочь, хлюпнула в последний раз, утерлась рукой. Выдвинула ящичек тумбочки, достала оттуда салфетку и стала вытирать остатки слез и растекшуюся тушь.

Они сидели некоторое время рядом – мать и дочь. Клава уперла локти в колени, сделала из кистей подставку и положила на нее подбородок. Безучастно смотрела перед собой.

– Как в школе? – стараясь придать голосу спокойный тон, спросила мать.

Клава вздохнула, поправила юбку. Возникла неловкая пауза.

– Я понимаю – нехотя продолжила мама.– Все это – она посмотрела вверх, как будто ища чьей-то помощи – все это некрасиво, неправильно. Ладно мы, взрослые. Жизнь штука непростая, у каждого свой взгляд и вроде бы это и правильно…что у каждого право..гнуть свою линию. Но.. ой, что-то я совсем не про то..– она просительно посмотрела на дочь.

– Не надо мама.

Та теребила салфетку, сосредотачиваясь на чем-то.

– Нет доченька, мне надо кое-что тебе сказать, кое-что очень важное. Взрослые спорят, но вы, дети, вы же ни в чем не виноваты. – Она стала говорить громко, осеклась и перешла практически на шепот. – Вы же не виноваты, но как оградить? – Она доверительно положила свою руку на плечо дочери и легонько развернула к себе.

Прошло некоторое время. Мать и дочь смотрели друг на друга.

– Я не хочу, чтобы ты повторяла мои ошибки. Клава! Запомни, это очень важно. Сейчас ты подросток, но придет время и придет оно очень скоро, ты даже не успеешь оглянуться. Если бы ты знала, как быстро бежит время. И с каждым годом все быстрее и быстрее. И ты живешь и живешь и все думаешь, что вот-вот произойдет какое-то чудо, все надеешься, а оно не приходит. – Она ненадолго замолчала, опустив голову. Потом посмотрела на дочь умоляющим взглядом.