Красный Клевер

– Кстати, я хотела кое-что тебе отдать. – Дабы избавится от странной темы, которая повисла в воздухе, я стала выуживать из кармана Библию, протягивая её Тристану. – Она немного потёртая, просто это моя старая. – Прошлась я пальцами по закладкам.

– Стебёшься? – Начал он истерически и безудержно смеяться, смахивая слезу с уголка глаз. – Ты ведь знаешь, кто я?

– И что? Я могу читать её тебе по вечерам если не хочешь к ней прикасаться.

Ещё со времён обучения нам в голову вдалбливали, что они чудовища, у которых отсутствуют какие-либо человеческие качества, что их стоит бояться, а то, что они не прикасаются к символам веры только это доказывает. Между нами построили стену, наговорили пафосных речей, обмазали её громкими словами о морали, но под всей этой мишурой скрывали простое презрение. Нас кормили ненавистью, заставляя её растить и холить, как драгоценное растение.

Но сейчас, глядя на чудовище передо мной, я не вижу ничего из того, о чём меня так усердно предупреждали. Он выглядит скучающим. И каким-то пугающе одиноким.

От этой мысли внутри что-то сдвигается, растекаясь по телу теплом, которое я не приглашаю, но и не гоню. В нём всё такое неправильное, почти запретное, и всё же от этого становится даже слишком комфортно.

И это прикосновение обсидиана о мою кожу заставляет приятно защекотать внизу живота.

Проклятие!

Сжимаю Библию межу пальцами, чтобы удержать реальность в руках, но это не помогает. Это точно ненормально. Мне пора в психушку, если я начинаю испытывать симпатию к тому, кто мог бы разорвать меня на части за секунду. Аккуратно ставлю книгу на стол, раз он не собирается брать её в руки.

– Убери, пока я её не сжёг.

– Может, хотя бы расскажешь, почему ты так ненавидишь веру?

– Я не ненавижу веру. Каждому нужно во что-то верить, даже если это ты сам. Я ненавижу религию.

– Почему?

Тристан не сразу отвечает, лишь задерживает взгляд на Библию, полный чего-то такого, что я не могу уловить, словно перед ним не книга, а какой-то старый долг, о котором он предпочёл бы забыть.

– Она, – начинает он, не глядя на меня, – как древний меч, который был когда-то острым и величественным, но теперь проржавел и годится лишь для того, чтобы ранить тех, кто его касается.

Ком подступает к горлу, но молчу, позволяя ему продолжить.

– Я видел, как религия превращала людей в чудовищ. Видел, как они оправдывали кровь и огонь именем своих богов. На поле битвы мечи сияли не от солнца, а от крови. А знаешь, что хуже всего? – Он подался чуть вперёд, и я невольно отпрянула. – Никто из них не сомневался. Ни секунды.

Как его слова о вере могут сочетаться с тем, что он говорит сейчас?

– Но ведь это люди, не религия.

Он фыркает, но в этом звуке нет веселья.

– Люди идеальные сосуды для фанатизма. Религия даёт им руководство, обещает, что в их страданиях есть смысл. Взамен они отдают ей всё: свои мысли, свои сомнения, свою человечность.

Тристан указывает на Библию, точно это источник всех бед.

– Эта книга учила милосердию, а я видел, как её использовали, чтобы оправдать пытки. Эти страницы говорят о любви, но её цитировали, отправляя людей на костёр. Если хочешь верить в добро, – он делает паузу, – верь в себя.

Слова застревают в голове, как ветки в волосах.

– А ты? Ты веришь в себя?

На мгновение в нём мелькает мягкость, почти печаль, но тут же застывает, ставя невидимую стену.

– Я верю в то, что можно увидеть, потрогать или убить. – Холодно бросает он, направляясь к выходу.

– Стой! Куда ты?

– Освежится. – Его голос тянется за ним, как тень, оставляя меня одну.

Запах его кожи до сих пор висит в воздухе, тяжелый и пьянящий, как тёмное вино, оставленное под солнцем. Когда он в итоге выветривается, мне будто не хватает воздуха. В груди появляется пустота, плечи ломаются под грузом, который я даже не ощущала, пока он был рядом.

Мне страшно. Настолько страшно, что пальцы дрожат, словно больше не принадлежат мне. Стыдно. Униженно. Глупо.

Поднимаюсь и осматриваюсь. Щели между досок на окне недостаточно широкие, чтобы хоть что-то увидеть снаружи. Но я всё равно делаю шаг к выходу, даже не осознавая, что движет мной, страх или что-то другое.

Дверная ручка холодная и чуть влажная, как будто от её прикосновения должно пройти электричество. Приоткрываю дверь, и в лицо ударяет тёплый, смолянистый запах сандала с пряной остротой имбиря. Он стоит на крыльце, спиной ко мне, опираясь ладонями о перила.

– Хочешь сбежать? – Его голос вяло разносится в вечернем воздухе. – Вперёд, попытай удачу снова.

– Вот так просто? – Я замираю на пороге.

– Вот так просто. Но потом не жалуйся. – Он чуть поворачивает голову, и в слабом свете вижу его ухмылку, ту самую, которая липнет к коже.

Чёрт бы тебя! Кажется, я действительно никуда не хочу уходить.

– Вернись в дом, если не собираешься уходить, – добавляет он, не глядя на меня.

– Волнуешься?

– О себе. Меня уже как-то пытались провести. – Я прикусываю губу, сдерживая любое ехидство.

– У тебя странные вкусы.

– Ну, я долго живу. Разнообразие ключ к удовольствию, – голос капает медленно, капля за каплей, оставляя следы внизу живота.

Подхожу ближе, впитывая исходящее от него тепло.

– Так ты не дашь меня в обиду? – Он чуть напрягает руки на перилах.

Воздух звенит, точно натянутая струна. Его аромат впивается в лёгкие, пронзая изнутри, и я боюсь сделать вдох, чтобы не сломать эту хрупкую иллюзию.

– Не зарекайся.

– Пока ты не скалишься, ты вполне милый.

– Милый? – Он медленно разворачивается. Внутренности проваливаются в бездну. – Ты в порядке? – В уголках губ вновь появляется ухмылка. – Часто головой ударялась?

– Может, тебя в детстве роняли чаще, чем меня?

Я даже не успеваю заметить, как он оказывается передо мной. Крепкие руки ложатся на мои бёдра, и через секунду уже висну на его плече, как трофей, который он без лишних усилий унёс с поля битвы.

Грудь прижимается к его спине, а я чувствую, как с каждым его шагом к дому ноги становятся ватными.

– Спустишь меня?

– Разумеется, – но он даже не думает останавливаться. Его ладонь скользит по моим ногам, заставляя прикусить язык, чтобы не выдать себя. – Чего притихла?

– Думаю. – Ставит на пол, а ноги всё равно подкашиваются, но я старательно делаю вид, что это не так.

– О чём? – Его аромат, смешанный с запахом свежего воздуха, стал таким ярким и в разы привлекательнее.

Сажусь на стул и скрещиваю руки на груди, пологая, что это может защитить.

– О том, что ты всё-таки свинтус.

– Ничего себе. – Выдал он, растерянно сделав небольшую паузу. Я осознаю, что мои слова довольно нетипичны как для монахини, но отказываться от них не собираюсь, и он это видимо уловил. – А ты липнешь, как будто давно не видела мужика. – Раздражённо выдохнул он.

Откидываю голову на бок, прищурившись.

– Да что ты можешь знать о любви?

– Я хоть слово сказал о любви? – Он наклоняется ближе, и моё дыхание застревает где-то в груди, отказываясь двигаться дальше. Его тень падает на моё лицо, холодная, но почему-то обжигающая сильнее огня. – Ты правда хочешь играть в такие игры со мной?

– Не понимаю о чём ты.

Губы касаются воздуха в миллиметре от моего уха, и мир вокруг растворяется. Всё, что я слышу, это кровь, бешено стучащая в ушах.

– А может ты просто боишься, что я выиграю.

Жар разгорается откуда-то изнутри, поднимаясь по коже, выжигая каждый дюйм, что оказывается в его власти. Я ни двигаюсь, буквально не могу. Тело каменеет, отзываясь на каждую искру, которую он оставляет на моей коже.

Тристан всё ещё слишком близко к моему лицу, и я точно знаю, он чувствует всё. Видит каждую дрожь, замечает, как мои пальцы медленно сжимаются в кулак, как я пытаюсь дышать ровнее, но лишь заглатываю воздух, будто это единственный способ не раствориться прямо здесь.

Медленное, обжигающее дыхание скользит вдоль моей шеи, и от этого кажется, что кожа вот-вот лопнет, не выдержав напряжения. Каждый миллиметр тела натянут, как струна, и мне даже страшно пошевелиться, будто одно движение разрушит этот хрупкий момент.

– Сдалась так быстро? – Его голос срывается в хрипе, касаясь кончиком носа линии моей челюсти.

Закрываю глаза, но от этого становится только хуже, мир вокруг сужается до этого крошечного пространства, его тень давит, оседая на плечах, как грех, который невозможно смыть.

– Ты слишком уверенный, – шепчу я, но голос предательски подрагивает, выдавая меня с потрохами.

– Потому что я знаю, как заканчиваются такие игры. – Его губы замирают в дюйме от моей кожи, и это невыносимо.

Я резко вдыхаю, а грудь с трудом подчиняется. Воздуха мало.

Он не двигается. Просто стоит, опираясь ладонью в спинку моего стула, и его тёплое тело нависает надо мной, отсекая всё остальное. Я почти чувствую, как напряжение стекает с его кожи, как электричество, которое вот-вот сорвётся в искру.

Провожу языком по пересохшим губам, но даже это движение кажется непристойным.

– Ты дрожишь. – Его голос становится ниже.

– Здесь холодно. – Голос выходит чуть громче шёпота, но я делаю вид, что уверена в себе.

Легко проводит пальцами по моему запястью, но этого достаточно, чтобы мои колени предательски подогнулись, скользит по внутренней стороне запястья, касаясь каждой жилки, и от этого дыхание сбивается окончательно.

– Скажи, – почти касается губами моего уха, – почему ты меня не отталкиваешь, монашка?

Вскидываю голову, будто бы это помогло, медленно переводя внимание с его губ в нахальной улыбке к тяжёлому, тёмному прищуру, с обещанием, от которого внутри всё опускается и горит одновременно.

Его ладонь всё ещё лежит на спинке моего стула, а каждый палец словно прожигает древесину. Нависает так близко, что тепло его тела сливается с моим дыханием, утяжеляя воздух.

Слова застревают в горле комом, который невозможно проглотить. Не двигается, только чуть сильнее сжимает спинку стула, и кажется, что дерево готово треснуть.

Сердце скачет, пытается вырваться, а ладони предательски цепляются за край сиденья, будто это может меня спасти.

– Нет? – Он приподнимает бровь, склонив голову чуть на бок.

Дыхание касается моей щеки, и я замечаю, как взгляд скользит вниз, останавливаясь на моей шее чуть дольше, чем следовало бы.

– Ладно, хватит тебя пугать. – Он резко отстраняется, как будто разрубая натянутую струну.

Весь воздух вырывается из лёгких разом, плечи неизбежно обрушиваются. Небрежно запихнув руки в карманы штанов, будто ничего не было, Тристан стоит рядом.

– Отведу домой, липучка. – Его голос лёгкий, шутливый, как будто то, что только что произошло, моя выдумка.

Сталкиваюсь с его тёплым, но полным неприкрытой насмешки взором. Сердце опускается к пяткам. Словно кто-то невидимый сдёрнул покрывало с иконы, оставив её наполовину незавершённой. Но я не двигаюсь.

Пальцы всё ещё дрожат, и я слишком хорошо понимаю, что если бы он не отошёл сам, то я… я бы так и осталась сидеть, погружённая в этот липкий, обжигающий кокон его присутствия.

– Чего застыла? – Он чуть наклоняет голову, подобно чтению книги, уголки губ подрагивают. – Или так и будешь сидеть, пока я не утащу тебя на руках?

– Нет! – Резко встаю, цепляясь за край стола, потому что ноги, кажется, совсем меня не слушаются.

Он негромко смеётся, и этот звук застревает под рёбрами.

– И я не липучка. – Сердито надуваю губы, будто это поможет спрятать жар, полыхающий где-то в груди, застыв рядом со столом.

Вдруг Тристан замирает, и я слышу его усмешку.

– Как скажешь, монашка. – Голос становится чуть ниже, будто давит на меня с высоты, но всё же оглядывается, и на губах снова появляется эта проклятая ухмылка, протянув мне локоть.

Жаркий прилив катится по телу, срывая дыхание с губ, и я сглатываю, пытаясь прийти в себя. Он смотрит на меня слишком долго, слишком пристально.

Осторожно тянусь к его руке, и как только наши ладони соприкасаются, его запах ударяет в нос. Проклятие. Этот запах. Он размывает границы реальности, делая его единственной точкой, за которую я могу ухватиться.

Моё тело само собой приближается к нему, прижавшись грудью, нахожу его предплечье, цепляясь с таким отчаянием, будто это спасение. Мышцы напрягаются под лёгким нажимом моих ладоней.

Медленно веду пальцами вдоль руки, ощущая, как тепло поднимается по позвоночнику, как глупая улыбка расползается по моим губам, пока я скольжу по его бицепсу.

– Нравится? – Его голос звучит едва слышно, но я чувствую каждое слово так отчётливо, будто выжигает их прямо на моей коже.

Нравится? Ещё как. Настолько, что кажется, я вот-вот потеряю равновесие.

– Раз так, то хотя бы делай правильно. – Не успеваю понять, что происходит, как его пальцы обхватывают мою ладонь, направляя вниз, к пугающе близкому краю штанов. Грудь сдавливает удушливый комок из страха и стыда.

Моя попытка вырваться выглядит просто жалко, он легко удерживает меня, даже не напрягаясь. Его голос, хриплый и глубокий, петлёй обвивается вокруг моего сознания:

– Уже не так весело? – Тонкий намёк на угрозу в его голосе вызывает дрожь, пробирающую до костей.

– Я же просто проводила руками! – Слова срываются с губ, как слабая защита, но он отвечает саркастической ухмылкой, вздернув бровь.

– Ты в буквальном смысле пристаёшь.

В глазах на мгновение вспыхивает алый огонь, и это зрелище вырывает из меня стук зубов. Сердце бьётся в яростном ритме, как загнанная птица, и каждое мгновение с ним разряд молнии, оставляющий за собой горячие волны по телу, жар поднимается к лицу, руки невольно сжимаются в кулаки.

Он наклоняется ближе, почти касаясь меня, но неожиданно резко отстраняется, переключив внимание.

– Знаешь, в тебе есть что-то забавное. – Голос становится ледяным, и сарказм возвращается. – Но не настолько, чтобы продолжать.

Рука внезапно становится свободной, и я осознаю, что могу дышать. Тристан смотрит на меня с таким выражением, будто играет в свою игру, и я всего лишь её часть, а посвящать меня в правила не собирается.

– Пора возвращаться, – голос прозвучал низко, почти утробно, и, прежде чем я успела возразить, он обхватил мой локоть. Не слишком сильно, но достаточно, чтобы выбора не осталось. Пальцы холодны, как ледяная вода, но кожа под ними будто вспыхнула.

Может как раз из-за моих рук он и постоянно тянет за собой, не позволяя прикоснутся?

– Не обязательно так грубо, – буркнула я, но он даже не замедляет шаг, выходя из дома.

– Хотел бы я быть грубым, ты бы уже была на моём плече, – тональность голоса на секунду повысилось, лёгким движением головы отметив моё присутствие. Уголки его губ поднимаются в ухмылке, которая больше похожа на оскал. – Расслабься, монашка, я всего лишь провожу тебя.

Пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы не запутаться в собственных ногах. Дорога прямая, но каждый его шаг рядом сбивает с ритма. Холодный ночной ветер касается лица, но вместо освежающего дыхания свободы ощущаю густой, тёплый, древесно-пряный аромат с нотами грейпфрута и имбиря.

– Ты чем-то пахнешь, – неосознанно произношу я, и тут же кусаю себя за язык.

– Что? – Он замедляет шаг, оборачиваясь ко мне с выражением лукавого интереса. Обсидиан блестит углём в январской печи.

– Забудь, – пытаюсь вырывать руку, но он лишь крепче удерживает меня за локоть, легко, но так, что становится ясно: попытки бессмысленны.

– Это называется естественный запах, – игнорирует мой протест. – У нас он усилен. Привлекает добычу.

– Не уверена, что это работает, – попыталась я хоть как-то его поддеть, иначе ему слишком просто вывести меня из себя.

– Тогда почему твоё сердце так стучит?

– Потому что ты меня пугаешь, – бросаю я, но это звучит скорее как оправдание, чем уверенная атака.

– Тогда беги. – И просто наблюдает, не делая лишних движений, и, возможно, именно это пугает больше всего.

Кажется, земля под ногами вдруг стала мягче, как воск, а каждый его шаг будто издаёт неслышный ритм, которому я подчиняюсь.

– Ты так странно реагируешь, – немного расслабляет хватку, не торопясь отпустить продолжает путь. – То злишься, то замолкаешь. Что с тобой?

– Я просто устала.

– Ты ведь понимаешь, что я чувствую каждое изменение в твоём голосе? – Тон становится заметно насмешливым.

Я молчу, стискивая зубы. Он прав. Каждое моё слово, каждое движение будто выдаёт ему больше, чем я готова раскрыть.

– И чем тогда вы отличаетесь от нас? – Голос звучит тише чем я ожидала, но вопрос не теряет своей силы. – Среди людей так же есть эмпаты, мы много понимаем и…

Он замедляет шаг, будто выбирая слова. И на мгновение мне кажется, что он смотрит не на меня, а куда-то сквозь, в прошлое.

– Вампиры… – он делает паузу, чуть поднимая уголки губ, но в этом жесте нет тепла, – живут дольше. Видим, как мир меняется. Люди горят ярко, но недолго. И за это короткое время они готовы уничтожить всё, лишь бы оставить след. Вампиры же, стараются выжить. Мы не творцы хаоса, монашка, мы его последствия.

– То есть? – Пытаясь уловить смысл его слов, но каждый раз ускользает от меня.

– Когда кто-то решает устроить войну, мы становимся её частью. Когда кто-то бросает вызов природе, мы становимся её защитниками или её проклятьем. Мы всего лишь зеркало. Зеркало ваших страхов, ваших амбиций. Вам не нужны монстры, вы сами их создаёте.

– А вы? – Хотелось бы, чтобы голос звучал твёрже, но внутри всё дрожит. – Вы что, идеальны? Безупречны?

– Нет. Мы те же чудовища, что и вы. Просто мы убиваем ради того, чтобы самим не сдохнуть.

На мгновение между нами повисает тишина. Пытаюсь собрать мысли в кучу, а он, похоже, наслаждается моим замешательством.

– Перестать делить всё на чёрное и белое, – его голос приобретает ту бархатистую, почти гипнотическую интонацию, от которой сердце начинает биться быстрее. – Иногда стоит смотреть на мир иначе.

– Это ты сейчас пытаешься оправдаться? – Подняла я бровь, пытаясь вернуть хотя бы каплю уверенности в себе.

Он усмехается. На этот раз по-настоящему, с искрой.

– Я пытаюсь показать, что мир куда сложнее, чем ты думаешь. Если ты будешь продолжать сражаться, не понимая своего противника, то проиграешь. А я… – он наклоняется чуть ближе, настолько, что я чувствую его дыхание, – я просто буду рядом.

Слова застревают в горле, и я не нахожу что ответить. Его присутствие кажется невыносимо тяжёлым, но я не могу отойти, даже если внутри всё кричит, что нужно отступить.

Нам говорили, что они так же ненавидят нас, как мы их, но в его словах есть доля правды. Он знает куда больше, чем я, он видел куда больше, меня, тогда имею ли я право защищать из последних сил человечество, пытаясь доказать, что мы не такие, как они? А чем они отличаются от нас?

– Слушай, а ты участвовал во второй мировой? – Начала я, стараясь придать голосу лёгкость, чтобы избежать напряжения.

– А ты всё не угомонишься, – коротко бросил он, пытаясь закрыть тему на корню, продолжая путь.

– Я слышала, как старики рассказывали каким, был мир до второй мировой, но я другой жизни не знаю. А ты живой свидетель истории. Разве тебе не хочется поделиться? – Пыталась вернуть разговор в прежнее русло, но от чего-то его хватка на моём локте окрепла.

– Поделится чем? – Его голос прозвучал глухо, будто он говорил сам с собой. – Рассказать о боли? О голоде? О том, как мир горел дотла? Или о чудовищах, которые теперь кажутся лишь страшными сказками?

– Но мне казалось…

– Что война полна героизма? – Перебил он. В его голосе послышался сарказм. – Это грязь, кровь и страх. Никакого героизма.

– И тебе было страшно? – Я задала вопрос, прежде чем успела осознать, что произнесённое вслух может прозвучать оскорбительно.

– Только идиоту не бывает страшно. – Тихая усмешке без тепла, без иронии, она скорее грустная. – Хоть знаешь, почему войну так быстро замяли? – Между нами вспыхнул короткий, резкий контакт в тусклом сиянии звёзд, словно он искал во мне то, чего я не могла понять.

– Разве не потому, что люди и вампиры пришли к миру? – Непонимающе нахмурилась я.

– Да, и вампиры под давлением мира стали такими покладистыми. – Как-то без особой радости произнёс он. – Страх лучше дипломатии. – Меня передёрнуло от его тона. Хотелось спросить о чём, но этого не требовалось. – Слухи опасная вещь, они живут дольше, чем те, кто их распускает. – Склонил он голову, будто оценивая, стоит ему рассказывать или нет. – Во времена второй мировой жил один вампир. Он и раньше имел плохую репутацию, но во время войны всё усугубилось. Ограничения отпали.

– Монстр. – Прошептала я, ощутив, как воспоминания пробираются сквозь глубины памяти.

Я застала странную напряжённость, взгляд на мгновение потемнел, брови нахмурились, поджатые губы и это недоверчиво выражение лица, от которой в животе возвращалась тяжесть. Кто он? Много лет назад какой-то вампир помогал нам, послушницам, перейти на новую ступень. Но разве это он?

– Некоторым историям лучше оставаться в прошлом, так что не задавай много вопросов.

На миг я замешкалась, а потом, сама не зная почему, протянула руку к его лицу. Это не было продиктовано дурманом от его запаха или странным желанием. Просто хотелось утешить, ведь явно от гнёта того самого Монстра страдали не только люди. Но как только мои пальцы коснулись его щеки, он ловко перехватил мою руку.