Армейские рассказы

Виктор Гурченко

Армейские рассказы

Глава 1

Бамбавэячуна

«Как на языке Вачуту -будет «Здравствуйте»?

– Бамбавэячуна.

– Бамбавэячуна, бамбавэячуна, у вас яйца видны»

            Х/ф «Эйс Вентура»

    Солнце палит нещадно, заливая жёлтой тягучей, как липовый мёд, жарой всё вокруг. Лето выдаётся особенно жарким, небо не радует землю дождями, иссушает урожай, заставляет дачников выкидывать на участки разноцветные змеи резиновых шлангов. А июль обещает быть по-настоящему знойным. Раскалённый воздух слабо колышется и плавится в обволакивающей духоте звенящего дня, в самом его разгаре.

Лето – это маленькая жизнь, и она только приближается к своему экватору, достигает расцвета, входит в зенит зрелости. Впереди ещё две недели июля и целый август. Но только не для меня. В этом году Родина призывает отдать ей воинский долг. Словно вторая мать она щедро вела меня за руку через свои институты – детский сад, школа, техникум, университет. Задолжал, получается, Родине целый год своей молодой и трепещущей разными цветами жизни. Чтобы на двенадцать месяцев поменять эти цвета на один монотонный и беспросветный, безнадёжно зелёный цвет, цвет военной формы. «Косят» от армии только трусы и маменькины сынки, а настоящие мужчины должны честно и терпеливо отслужить. Вот так мне сейчас и остаётся убеждать себя, когда моë плоскостопие оказалось совсем неубедительным, а слухи о грандиозном переборе в этот призыв на поверку остались только слухами. И вот, словно песок в песочных часах, дробными песчинками сыплются сквозь пальцы и тут же бесследно растворяются в выпитом за день алкоголе последние деньки на гражданке. И пусть потом Родина думает, что ей делать с нашими пропитанными хмелем, выжатыми до последней капли телами.

– Давай наливай, и так тёплая уже, – говорит Виталëк.

Я разливаю водку в четыре пластиковых стаканчика. Выпиваем без тоста и пускаем по кругу бутылку лимонада. Он тоже тёплый. Пенится оранжевой пеной, в горле становится приторно и терпко. Дима громко рыгает.

– Хорошо пошла, – говорит он довольно. – вы, пацаны, дурачки, нормальные люди в армию не идут. Бабу находишь, ребёнка делаешь, и всё. Я так и сделал. У тебя же, Витек есть? Как её?

– Алеся, – говорю я.

– Так тебе рассказать, что делать надо? – Дима смеётся и взъерошивает свои огненно-рыжие волосы, – пекло, блин. А ты, Виталек что? Пойдём, вон студентки купаются, познакомимся.

– Мужик не тот, кто с бабой был, а тот, кто в армии служил, – говорит мой тёзка Витек Полуян. Вот ты, Дима не служил, так и будешь пацаном всю жизнь.

– Говном ты жил, а ссыкуном подохнешь! – подхватывает Виталëк и все мы смеёмся дружно и глупо.

– А чего мы закуски не взяли? Вам, пацаны, хорошо, вы скоро казённой пайкой объедаться будете, а у меня растущий организм, – возмущается Дима.

– Мясо белого медведя год есть будут, – улыбается Витëк.

– Это что ещё за мясо? – недоверчиво щурится Дима.

– Сало варёное, жёлтое такое, мягкое, наощупь как дохлая медуза. Да и на вкус не лучше.

– Фу! – Дима корчит рожу, – гадость какая! Пойдёмте лучше покупаемся, сдохну сейчас от жары.

Идея покупаться приходится всем по душе, и мы, оставив нехитрый провиант из водки, лимонада и пластиковых стаканчиков в тени, начинаем раздеваться. Добысна делает здесь небольшой заворот и, заходя на вираже в тихую запруду, вновь ускоряется за поворотом, неся свои прозрачные воды в могучий Днепр.

Без разгона ныряю с берега. Получается не совсем удачно и, очутившись в воде, неловко переворачиваюсь. Ещё пару часов назад планы на день у нас были весьма расплывчатые, и купаться мы, вроде как, не собирались, поэтому плавок нет, все в трусах. Ловлю их на пятках и натягиваю. С небольшой задержкой, как через пелену, ощущаю как охлаждается тело, понимаю, как нагрелась на солнце кожа, и сейчас чувствую, как она остывает, покрывается сетью мелких пупырышек, съеживается и передаёт прохладу дальше по сосудам, по венам, становится хорошо и бодро. Выныриваю и провожу рукой по волосам, их почти нет – мы уже постриглись под ноль. Дима и Виталëк уже в воде, а Витëк разбежался и, оттолкнувшись от берега, взлетел над водой с криком: «бомбочка!». Бомбочка из него так себе, в нём едва ли шестьдесят килограммов весу наберётся. В прыжке резко прижимает колени к груди, семейники натягиваются на тощем заду и раздаётся громкий треск. Мы смеёмся в голос. Витëк завершает бомбовый удар тоже в приступе хохота.

– Выстрел задом!, – комментирую я, давясь от смеха. Отсмеявшись набираю воздуха и ныряю поглубже. Зависаю в положении вниз головой. Солнце огибает мою тень и рассеивается лучами от головы и рук, будто продолжая пальцы и превращая их в щупальца. Крупной сетью на жёлтом песке солнце повторяет речную рябь, вода чистая и прозрачная. Мелкими косяками тут и там проплывают юркие рыбки. Поворачиваю к ним голову, они тут же рассыпаются, брызгают в разные стороны. Течение начинает запрокидывать меня вперёд, в нос затекает вода, и во рту появляется привкус речной тины, лёгкие начинают гореть. «Воздух кончается», – приходит пьяная, слегка веселящая мысль. Переворачиваюсь и отталкиваюсь ото дна, с шумным фырканьем вырываюсь на поверхность, потом заваливаюсь на спину и медленно, загребая одними руками, плыву по течению. На берегах речки тянутся к воде ивы, почти касаясь её поверхности своими ветвями-прутьями. Всё вокруг утопает в темно-зелёной насыщенной июльской листве. Послушное отражение водной поверхности повторяет очертания склонившихся деревьев – многолетних спутников мерного течения реки, тем самым ещё добавляя зелени в летний пейзаж. Идеальное место, чтобы спрятаться, пропасть, потеряться на день ото всех. Вот бы ещё от призыва где-нибудь потеряться. Мысль о скорой службе не оставляет ни на минуту. Свинцовой грозовой тучей она накрывает любое событие. Появившись недавно маленькой тучкой на горизонте, теперь она бросает свою тень на всё, нависает уже над нашими головами, и скоро грянет, скоро накроет полностью. Мысленно прокручиваю в памяти сегодняшний день. Какой-то он получился уж слишком насыщенный событиями – ещё утром я был на работе, а сейчас с трудовой и обходным листом в кармане пьяно плыву по течению и рассматриваю рыхлые ленивые громады белоснежных облаков. Обходной лист заставил меня изрядно побегать, собирая бесконечные, казалось, подписи всех подряд. И только заведующий спортзалом оставался, подобно неуловимому Джо из старого анекдота, недостижимым и постоянно ускользающим…

– Сказал, что домой отошёл, скоро будет, – пожала плечами секретарша в приёмной, повесив трубку телефона, когда мы несколько часов назад, сбившись с ног, пришли за помощью к директору.

– Так я знаю, где он живёт, – ободрился Виталëк, – пойдём домой к нему сходим, там и подпишем.

Бодрым шагом мы вышли из административного корпуса и уже через пять минут подошли к пятиэтажке, где и наткнулись на физрука, не спеша идущего по своим делам.

– Константинович! – я радостно развёл руки в стороны, – мы вас обыскались уже, подпишите обходной.

Я переступил через маленький заборчик ему на встречу, и тут послышался треск материи и треугольный лоскут штанины повис на колене. Застыв на месте я раздосадовано уставился на пришедшие в негодность джинсы и бессмысленно попробовал приладить лоскут обратно. Константинович, сдерживая улыбку, запыхтел себе в усы, а Виталек рассмеялся, не сдерживаясь и от души. Последний росчерк подписи заполнил обходной лист, и теперь от статуса «временно безработный» и полной, но не долгой свободы меня отделял лишь поход за трудовой книжкой. Я обречённо посмотрел на разорванную штанину и кисло сморщился.

– Пошли шорты какие-нибудь дам, – улыбнулся Виталëк, – негоже преподавателю в таком виде ходить.

– Давай хоть шорты, – махнул рукой я, – какая уже разница, трудовую и так отдадут.

– А потом можно это дело и отметить, – Виталëк многозначительно посмотрел на меня и почесал горло, – может на речку?

– Можно и на речку, – согласился я, и мы отправились за шортами…

– Давай, Витëк, вылазь, времени мало, скоро в армию, – Дима уже на берегу разливает водку. Волосы его намокли и из рыжих стали чёрными. Бесформенными прядями они липнут ко лбу, превратившись из пышных огненных локонов в куцые крысиные хвосты, – ну давайте, чтоб я спокойно спал, – говорит он и залпом осушает стакан. Мы повторяем за ним нехитрый ритуал, и лимонад следом совершает очередной круг.

– А вас в какие войска-то забирают? – спрашивает Витëк.

– Артиллерия, Слоним, – поморщившись отвечает Виталëк, – нас троих вместе забирают, ещё Санёк Сидоркин с нами.

– А я тоже изначально в артиллерию ехал, в итоге в ВДВ попал, – Витëк делает ещё глоток лимонада и морщится от ударившего в нос газа, – у меня четвёртая годность была. Уже в области на распределении вызвали, спросили: «хочешь в элите послужить?» «Хочу», – говорю. Так и уехал в ВДВ. Узнал зато, что такое настоящая служба и усталость. Когда вечером головой подушки касаешься, потом глаза открываешь, а уже утро.

– Мы тоже все по здоровью не первой годности, – говорю я, – у меня плоскостопие в лёгкой форме, у Виталька зрение слабое, у Сидоркина варикозы.

– Сидоркин? – спрашивает Витек, – так его брат двоюродный со мной в автороте служил. Ну, мы же не про парашюты, мы в мазуте по локоть год проходили. А сейчас, насколько я знаю, уже только две группы годности сделали, так что поменять могут, – говорит Витек.

– Слышь, Витек, – решил пошутить я, – а вот если к тебе дед подойдёт, сигарету попросит, а ты такой: «Дед, ты на хуй одет», что будет?

Вопреки моим ожиданиям, Витëк спокойно пожимает плечами и, откинувшись на локти, задумчиво отвечает:

– Да ничего не будет. Ты вообще можешь в армии как хочешь жить. Хочешь по уставу, хочешь по дедовщине. Но лучше так не делай.

– А я считаю, – продолжает тему Виталëк, – главное ко всему с юмором относится. Попросили тебя, допустим, носки постирать. Возьми тазик, обойди всех желающих, собери побольше стирки…

– Точно! – подхватывает Дима, – а я думаю, кто мне носки постирает, у меня целый ящик накопился. Такие вонючие, что Марина стирать отказывается. Давайте, пацаны, с меня и начнёте. Кстати, – вдруг спохватывается он, – а чего мы гитару с собой не взяли?

– Тебя бы Марина обратно не выпустила, если бы мы домой за гитарой зашли, – отвечает Виталëк.

– И, скорее всего, убила бы, – добавляю я, – и ещё кого-нибудь заодно.

Витëк, тем временем, заваливается на один локоть, потом подпирает ладошкой голову и начинает клевать носом.

– Юпитеру больше не наливать, – сбивчиво бормочет Дима и неверной рукой разливает в три стакана.

– Отряд не заметил потери бойца, – напевает Виталëк и опрокидывает тёплую водку в себя. Морщится и уже не запивает.

–О! – восклицаю я, – я по этому поводу вам песню спою.

– Ну-ка, ну-ка, что за песня? – с поддельным интересом спрашивает Виталëк, зная наперёд, что я буду петь. Пьяным басом я затягиваю:

– И покрылось поле, и покрылся берег сотнями порубанных, порезанных людей…

– Да не, давайте что-нибудь нормальное, – перебивает Дима и запевает, ударяя по невидимым струнам, – сколько нам с тобо-о-й.

– Теперь остало-о-сь, – подхватываю я, – лишь малость…

Тут на тропинку из-за кустов выходят три девушки в купальниках и шортах. Не местные, наверное, студентки на практике. Проходя мимо нас они начинают хихикать и коситься в нашу сторону. Одними глазами осматриваю себя, мимолётно протираю нос на всякий случай. Смех становится всё более неудержимым, и девушки уже даже и не пытаются сдерживаться. Меня толкает сзади Виталëк. Оборачиваюсь. Он беззвучно, не в силах набрать воздуха, истерично смеётся. Показывает на Витька. Тот мирно спит на спине, раскинув руки и разведя согнутые в коленях ноги в стороны. А из разошедшихся по шву трусов бледной пожухлой грушей свисают яйца.

– Бамбавэячуна, – выдавливает из себя Виталëк.

– У вас яйца видны! – подхватываю сквозь слезы я.

Глава2

Военкомат

 По-прежнему очень жарко. Июльское солнце, перетянув ленивое время за полдень, полыхает в ясном прозрачном небе беспощадным огненным глазом, будто око Саурона, шарящее по долине в поисках хоббитов. Мы сидим на длинных лавках под навесами. В Гомельском областном военкомате мы уже несколько часов. Сотни парней, собранных вместе одной причиной, название которой «летний призыв», гудят и негромко переговариваются. Публика здесь самая разношерстная. Кто-то подавлен, кто-то шумит целыми компаниями. Наш поезд на Слоним поздно вечером. Это хорошо, служба уже идёт, а это почти день отсрочки. Я прокручиваю в памяти сегодняшний день.

  Утро вырвало меня из сна стремительно, и в груди тут же стукнуло, повернулось, появился ком. Сегодня! Как сегодня!? Ведь, казалось, столько времени ещё впереди. Все-таки не нагулялись, как ни старались.

– Вставай, сынок, – мама тихо открыла дверь и как-то жалобно и сочувственно стала меня будить.

– Не сплю уже, – я лениво откинул одеяло и, не одеваясь, в одних трусах, вышел из комнаты. На кухне висел густой казённый аромат кофе. Меня вдруг накрыло ощущением большой столовой, звяканьем приборов и гремящий посудой. В чашке светло-коричневым водоворотом вращалось кофе с молоком, а я сидел и зачарованно смотрел, как молоко быстро растворяется в чёрной терпкой массе.

– Есть будешь?

– Нет, не хочу, с собой что-нибудь положи, в военкомате съем.

– Пей кофе, Дима скоро приедет, – мама подошла ко мне и погладила по бритой макушке. Папа сидел напротив, сонный и задумчивый. Не успел я допить, как в дверь раздался короткий одиночный звонок.

– Здрасьте, – в дверях стоял Виталëк. Увидев меня он невесело улыбнулся и развёл руки в стороны, – эгегей, – добавил он. Я в ответ изобразил чечётку, но никто не засмеялся.

  В шесть утра ещё прохладно и свежо, вместо кондиционера мы приоткрыли окна и по салону потянул свежей нитью приятный ветерок. Виталëк занял переднее сиденье и смотрел в окно, я вместился на заднее между провожающими нас матерями и наблюдал за дорогой впереди. Дима вёл машину мягко и уверенно, плавно повторяя знакомые повороты исхоженной вдоль и поперёк родной деревни. На трассе стрелка спидометра ускорила свой ход и вскоре подрагивала на отметке сто семьдесят.

– Дима, тебе не кажется, что мы слишком быстро едем? -строго, по-учительски спросила моя мама.

– Да, Димка, давай помедленнее, – поддержала и мама Виталька.

  Дима недовольно повëл плечами и нехотя отпустил педаль, скорость упала до ста тридцати и, вроде как, всех устроила. По дороге в основном молчали, состояние было странное. Мысли тужились в растерянном мозгу. Скоро привычная жизнь закончится, начнётся что-то новое, неведомое и страшное. Страшное, потому, что неведомое. Раннее летнее утро, конечно, предпочтительнее для встречи нового вызова, чем непроглядные зимние сумерки. Хорошо, все-таки, что летом в армию идём.

– Одно хорошо, что летом в армию идём, – озвучил я свою мысль.

– Угу, -промычал с переднего сиденья Виталëк. Повисло молчание. По очереди вздохнули мамы.

  Припарковались возле военкомата. Дима как обычно улыбался и шутил, пытаясь разрядить обстановку. Не получалось. Автобус уже возле входа. Времени на долгие прощания не было, мы обнялись с матерями и зашли в автобус. Ну вот и всё, дверь- гармошка с металлическим лязганьем отделила нас от вчерашней жизни. «Вот твой билет, вот твой вагон…» Все начали махать провожающим из окон, водитель дал два коротких сигнала, и автобус, выстрелив пару раз выхлопными газами, «салют кибальчишу», задрожал и покатился, набирая ход, увозя нас навстречу неизвестности.

  Уже в автобусе мы встретились с Сидоркиным. Он был совсем плох. Мы с Витальком благоразумно справили проводы по очереди два и три дня назад и были свежие и бодрые. Он отмечал вчера, и сегодня ему было плохо: болела голова, мутило и сушило.

– Здорово, крокодил, – хлопнул я его по плечу.

– Блина, Витëк, потише, башка болит.

– Закусывать надо, – посоветовал Виталëк. Сидоркин в ответ что-то промычал и отвернулся к окну.

– А мне вчера Якубович звонил, – вспомнил я, – он уже три дня сапоги топчет.

– Что сказал? – оживился Виталëк.

– Ну что сказал? – я несколько замялся, – ломай ноги, сказал, что хочешь делай, только сюда не попадай.

– Зашибись, подбодрил, – ухмыльнулся друг.

– Якубович в ВДВ попал, – многозначительно протянул Сидоркин, – там по жести всë, у нас так не будет, – мы согласно покивали и задумались каждый о своём.

  Дорога до Гомеля получилась очень быстрой. Намного быстрее, чем нам хотелось бы. На скучные пейзажи за окном хотелось смотреть хоть целый день, изучать поля до горизонта, внезапные кладбища, ощетинившиеся соснами и дубами, и непонятно к каким сёлам относившиеся. На сердце было тревожно и тяжело, будто гирю подвесили. Моё сердце не свободно, и от этого ещё тяжелее.

  Алесю я увидел сквозь сотню посторонних лиц в неверном моргающем свете ядовитых софитов ночного заведения. Увидел и тут же узнал. Это была она! Банальное и заведомо мимолётное знакомство в ночном клубе стало моей точкой сборки, точкой поворота. Помноженные в трое и четверо ночными фонарями наши тени гуляли вместе с нами по ночному Минску, засыпанному январским снегом. Мы держались за руки, а ближе к рассвету уже целовались. С тех пор мы вместе, вот уже полгода. Но это так мало. Я хочу быть с Алесей каждый день, каждую минуту, но мы расстаёмся на год, на год! Говорят, в армию лучше идти без отношений, я же ухожу влюблённый по уши. Эта мысль точит как мышь, скребущая под одеждой. Как можно в наше время поддерживать отношения на расстоянии только с помощью писем? Сколько раз получится встретится за год? Приходилось уже видеть верность солдатских девушек, некоторые и месяц не выдерживают. Алеся была у меня на проводах, у нас всё хорошо. Что будет через год?… Что будет через день!? – перебиваю сам свои мысли. Вот о чем сейчас думать нужно.

– Санёк, а что у вас с Оксанкой? – спросил я Сидоркина.

– Ну, я ей сказал: можешь меня не ждать, но если дождёшься – женюсь.

– Дед посоветовал? – вмешался Виталëк.

– Э! Вы моего деда не трожьте! – тут же начал заводиться Санёк.

– Ну тихо-тихо, – примирительно зачастил товарищ, – завёлся сразу, поняли мы.

  И вот мы на лавках. Периодически кого-то вызывают по громкоговорителю, мы вслушиваемся в фамилии. «Наконечный»… – звучит из динамика. Мы сдавленно смеемся и крутим головами, чтобы рассмотреть обладателя такой оригинальной фамилии. Встаёт высокий худой парень с длинными волосами. Неловко пробираясь вдоль скамеек, держа одной рукой пакет с вещами на уровне головы, он идёт ко входу в здание.

– Действительно наконечный! – громко говорит Сидоркин. Мы смеемся, тут и там раздаётся жидкий смех.

– Ну так вот, – продолжаю я недосказанную историю, – ему говорят: «хочешь в элите послужить?» «Хочу», – говорит. Так и попал в ВДВ.

  Сидоркин медленно пьёт минералку и долго смотрит на меня мутным взглядом:

– Не, ну блина, давайте, если кому-то из нас что-то такое предложат, не соглашаемся.

– Конечно нет, – поддерживаю я, – вместе едем, нам оно надо?

– Так с ним же мой брат Олег служил, – спохватывается Сидоркин, – да, их там поднатаскали. Олег до сих пор, когда ему нож в руки попадает, хочет метнуть его или в сердце кому-нибудь засадить. ВДВ – есть ВДВ…

  Многозначительно переглядываемся с Витальком, вспоминая рассказ Витька про руки в мазуте.

  Одежда на нас вытертая и нелепая. Самое ненужное и поношенное, что было дома, мы напялили на себя. Судьба одежды после прибытия в часть представляется туманной. Благо летом её много и не надо: шорты, майка, тапки, вот и всё.

– Витëк, а чего ты джинсы те не надел, что о забор порвал? – улыбается Виталëк.

– Ты даже не представляешь, – хмыкаю я, – как мне сложно было доказать родителям, что я их трезвый случайно порвал.

– Доказал?

– Не-а, – пожимаю плечами я и криво улыбаюсь, – я же пьяный вернулся, ситуация недоказуемая.

  У кого-то звенит мобильный. Стандартная мелодия для Нокиа под конец будто зажëвывается магнитофоном, замедляется и комкается.

– Прикольный рингтон, – замечаю я, – вот только интересно, как он телефон собирается…

– Гурченко Виктор, пройдите к центральному входу, – прерывает меня громкоговоритель, – Гурченко Виктор, подойдите к центральному входу, – повторяет он ещё раз, а мы в недоумении смотрим друг на друга.

– Иди, Витëк, домой наверно отпустят, – смеётся Сидоркин.

  Неуверенно встаю и иду к двери военкомата. Из мрака коридора мне навстречу выходит наш районный военком Белецкий. Вид у него уставший, на лбу крупные капли пота. Рукава рубашки цвета хаки закатаны до локтей.

– Гурченко? – торопясь спрашивает он, и я коротко киваю в ответ. Он порывисто машет рукой в призывном жесте и, развернувшись, торопиться назад, – давай за мной, с тобой поговорить хотят.

  Захожу вслед за ним в небольшой кабинет. За столом сидит человек в военной камуфляжной форме. Ещё один, помоложе, стоит рядом. Окно раскрыто настежь. На массивном черном сейфе надрывно гудит маленький вентилятор, разгоняя горячий воздух по помещению. На столе лежит две кипы личных дел по обе руки военного. Посередине стола замечаю свою папку. Вверху титульного листа замечаю надпись «годность», а рядом, поверх затëртой надписи, стоит цифра 1. В погонах я ничего не понимаю. Кто он? Майор? Капитан? На плече замечаю шеврон с изображением оскаленной рыси. Человек бодрым движением открывает моё личное дело.

– Гурченко Виктор Николаевич, – он отрывает взгляд от папки и смотрит мне в глаза, – у вас есть возможность послужить во внутренних войсках, здесь в Гомеле, в элите, так сказать. Что скажете?

  Меня будто водой окатили. Это шутка какая-то? Что за совпадение? Ведь только обсуждали. Но ответ я знаю чётко, никакой элиты, мы едем в Слоним. Вместе. Я не выдерживаю его взгляд, смотрю на вентилятор, потом в окно за его спиной и, стушевавшись, отвечаю:

– Да я с друзьями в одну часть… Вместе едем… В Слоним…

– У тебя будет много новых друзей, не переживай, – он откидывается на стуле и продолжает сверлить меня взглядом, – ну так что, решай, у нас лучше, чем в Слониме.

– Да нет, я, наверное, откажусь, мы с друзьями…

  Белецкий подходит ко мне вплотную и мягко подталкивает к выходу.

– Мы на минутку выйдем, – поворачивается он к человеку за столом, и тот понимающе кивает. Мы выходим на улицу.

– Ты кем работаешь? – резко и нетерпеливо спрашивает военком.

– Преподавателем в колледже.

– После службы планируешь продолжать?

– Да… как-то не планировал возвращаться.

– Так что ты выëбываешься? Я тебе билет в жизнь даю, ты после внутренних войск куда угодно устроишься. Иди и говори, что согласен!

  Я на ватных ногах возвращаюсь в кабинет. Там ровным счётом ничего не изменилось. Человек в камуфляже также сидит за столом и смотрит мне в глаза, его помощник листает какую-то папку у окна. На какое-то мгновение гул старенького вентилятора заполняет собой всё пространство и всё моё сознание. В висках стучит. Состояние цейтнота перемещает гул из головы в горло и тугим комком начинает проваливаться дальше в желудок и в кишки, скручивая их в жгут и заворачивая в морской узел. Здесь и сейчас нужно решать.

– Хорошо, я согласен, – выпаливаю я и ощущаю, что почва уходит из-под ног. Во рту резко пересыхает и появляется ощущение чудовищной ошибки. Но жребий уже брошен.

– Поздравляю с правильным выбором, – человек встаёт из-за стола и протягивает мне руку, – послужим. Пожимаю протянутую ладонь и ощущаю, что моя рука влажная от пота, становится неловко.

– Иди пока к друзьям, – уже куда более мягко говорит Белецкий, – тебя вызовут.

  Едва не волоча ноги по земле иду к пацанам. В голове каша. Я только что получил свою судьбу в руки и сделал выбор. Выбор – всегда ответственность. Почему сейчас так тошно? Проще быть щепкой в водовороте? Проще переложить все последствия но кого-то другого? А что, если я ошибся? Как всë обернётся? Покажет только время. Но время сейчас неумолимо замедляется, останавливается и я, кажется, навечно застываю в этом моменте. В голове глухим набатом ударяет чугуном пудовый колокол, и в такт колыхающейся перед глазами картинке звучит откуда-то из глубины черепной коробки песня «Whom the bell tolls» группы Metallica. Наконец добираюсь до лавки.

– Ну, что, – спрашивает Виталëк, – Наконечного видел?

– Не поверите, – мрачно улыбаюсь я, – предложили в элите послужить, как Бамбавэячуне.

  Повисает пауза.

– И-и-и, – вопросительно протягивает Виталëк.

– Я согласился, – выдыхаю я.

– Ну ты и козёл! – громко кричит Сидоркин с нотками истеричного смеха.

– Так а что, Санёк, – заступается за меня Виталëк, – тебе предложили бы, так и ты бы согласился. И к дому ближе, и войска получше.