Тот, кого нельзя желать

Darina West

Тот, кого нельзя желать

Глава 1. Артем.

Аэропорт. Ощущение, будто стою на краю пропасти, и вот-вот шагну вниз. Самолёт медленно набирает скорость, сердце сжимается в тиски – не из-за страха, не из-за высоты, а из-за тяжести, что осела внутри. Гул двигателей, мягкий толчок – и всё, земля уходит из-под ног, крылья рассекают воздух. Я смотрю в окно, наблюдая, как мерцающие огни города остаются позади, становясь крошечными точками, гаснущими в темноте.

Я сбежал.

Не физически, не от обстоятельств, а от неё. От Лисы. От собственных чувств.

Голова опирается о холодное сиденье, веки тяжелеют, но я не могу закрыть глаза – боюсь снова увидеть тот вечер. Как будто, стоит мне расслабиться, и воспоминания обрушатся на меня, подхватят, утащат в ту самую гостиную, где она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, наполненными страхом, ожиданием, надеждой.

– Почему ты сказал это о нас… так, будто мы… спали вместе?

Я помню, как дыхание сбилось, как на мгновение перестало биться сердце. Она почувствовала что-то, уловила тонкую грань, за которой скрывалась моя правда. И я видел, как она этого боялась.

Я мог сказать всё. Признаться, что в тот момент, когда она впервые появилась в моей жизни, я почувствовал что-то большее. Что её голос, её смех, её глупые привычки – всё это стало для меня чем-то особенным, чем-то, что я не мог игнорировать.

Но я солгал.

– Нет. Сейчас не хочу.

Я увидел, как она выдохнула, как облегчение промелькнуло в её взгляде. Она поверила. Или хотела поверить.

Но этого было мало.

– Но хотел ли я раньше? Да.

Моё собственное признание прозвучало как приговор. Я видел, как она закрыла лицо руками, как тяжело сглотнула, как её плечи слегка дрогнули, будто каждое моё слово било по ней, оставляя синяки внутри.

Я сам не понял, зачем сказал это. Зачем дал ей знать. Это было слишком жестоко – дать ей понять, что я чувствовал, но тут же дать понять, что всё в прошлом. Хотя это не было правдой.

– Почему твои чувства прошли?

Этот вопрос. Единственный, который должен был решить всё. Единственный, на который я должен был дать честный ответ.

Но я посмотрел ей в глаза и увидел, как сильно она боялась услышать правду.

Я не мог сказать, что чувствую до сих пор. Что внутри всё горит, когда она рядом. Что каждый её взгляд заставляет сердце сжиматься в груди, а желание прикоснуться, провести рукой по её коже, уловить её запах – оно разрывает изнутри.

Я не мог сказать.

– Это не произошло сразу. Постепенно. Те дружеские чувства, которые были сначала… они взяли верх.

Ложь.

Она чуть прищурилась, словно пыталась считать с меня истину. Она почувствовала, что я не до конца честен. Я видел это. Но не стал ничего объяснять.

Я смотрю в окно, тьма за бортом сгущается, город исчезает окончательно. Я думал, что, отлетев на тысячи километров, я смогу сбежать от этой боли. Но чем дальше я улетаю, тем сильнее понимаю – она со мной. Она внутри.

Я не верил в любовь – не ту, о которой пишут в книгах, не ту, что сводит с ума и заставляет бросаться в омут с головой, не ту, что обещает вечность в одном мгновении. Для меня существовала только красота, та самая, которую можно зафиксировать на плёнке, поймать в объективе, оставить в галерее лучших снимков. Я умел видеть эстетику, знал, как её подчеркнуть, как сделать так, чтобы каждый мог ощутить её вместе со мной, но за этим никогда не стояло ничего личного, потому что за этой красотой чаще всего не было ничего, кроме пустоты.

Я работал с идеальными девушками – совершенные черты лица, точёные скулы, безупречные тела, но вся их привлекательность оставалась поверхностной, легко уловимой и так же легко забываемой. Они смеялись, кокетничали, играли в соблазн, но за всей этой игрой не было глубины. Я давно привык, что никто не способен меня удивить, и именно поэтому не понял сразу, почему она зацепила меня.

Лиса оказалась другой.

Когда я увидел её работы, то ничего не ожидал, в лучшем случае – неплохую техническую грамотность, в худшем – амбиции без таланта, но когда открыл её снимки, то впервые за долгое время просто замер, чувствуя, как внутри что-то едва заметно сжимается. Она видела мир иначе, не так, как я, не так, как другие, не так, как это принято в индустрии. В её фотографиях было чувство, живое и трепетное, она ловила не просто моменты, а саму суть, и это было настолько очевидно, что невозможно было игнорировать. В каждом кадре было что-то настоящее – эмоция, дыхание, движение, свет, но сильнее всего меня поразило другое – она видела красоту в людях, но совершенно не видела её в себе.

Это было странно, почти нелепо. Как человек, который так тонко чувствует других, может быть настолько слеп к самому себе? Как может прятаться за объективом, избегая собственной тени? Она смущалась, когда её хвалили, смеялась и отмахивалась, когда говорили, что у неё талант, будто всерьёз не верила в то, что может чего-то стоить. Я видел, что она теряется в своих сомнениях, чувствовал, как легко она растворяется в тени, когда могла бы сиять, и почему-то мне захотелось изменить это, сначала сказал себе, что просто хочу помочь ей раскрыться, потому что видел в ней потенциал, но чем больше времени проводил рядом, тем отчётливее понимал – дело совсем не в этом.

Она оказалась тем, чего я никогда не встречал раньше.

Не наивная, не глупая, не та, кого легко сломать или обмануть, а по-настоящему чистая. Без фальши, без игры, без привычного желания казаться лучше, чем есть, и это сбивало с толку. Она была той, кто искренне сопереживает, у кого горят глаза от любимого дела, кто может говорить о фотографии так, будто это не просто профессия, а целый мир. С ней было легко и трудно одновременно, потому что я привык видеть людей насквозь, распознавать ложь и притворство, но с ней всё было иначе, и чем дольше я смотрел.

Не могу назвать точный момент, секунду, когда это случилось, но где-то в промежутке между её неловкими улыбками, неуверенными движениями, искренним смехом, который невозможно подделать, и тем, как она смотрела на мир через объектив, всё стало неизбежным. Я начал замечать, как её голос звучит слишком звонко, чтобы оставаться просто фоном, как её присутствие становится важнее, чем хотелось бы признавать, как её взгляд заставляет чувствовать нечто большее, чем я когда-либо позволял себе чувствовать.

Я понял это задолго до фотосессии, но не признал.

Фотосессия лишь поставила точку.

Я знал, что это ошибка, понимал, что надо отказаться, найти кого-то другого, сделать так, чтобы этого не случилось, но не смог. Я хотел, чтобы она увидела себя, почувствовала свою красоту, перестала прятаться.

Я привык работать с моделями, с профессионалами, которые знали, как подать себя, как двигаться, как смотреть в камеру, с теми, кто чётко понимал, чего от них хотят, но Лиса была другой – она не знала, не понимала, просто доверилась мне, и в этот момент я понял, насколько это сложно. Я видел, как она меняется с каждым кадром, как теряет страх, как принимает себя, как впервые ощущает, что значит быть желанной, и от этого сжимало внутри.

Я делал снимки, концентрировался, держал объектив, пытался не выдавать себя, но мне было сложно.

Слишком сложно.

Потому что впервые я хотел.

Не как художник, не как фотограф, а как мужчина.

Впервые мне хотелось разрушить границу, стереть расстояние, разорвать тонкую нить, разделяющую нас.

Я знал, что, если позволю себе это – пути назад не будет.

Прошло время, прежде чем она поделилась со мной чем-то личным. Ещё немного времени, пока я начал понимать, что она любит его.

Даниил Громов.

Имя, которое сначала ничего для меня не значило, просто человек из её жизни, часть прошлого, которая, как мне казалось, давно закрыта, пока я не увидел, как она говорит о нём, как в её голосе проскальзывает что-то другое, чего не должно быть. Я знал, что у неё был парень, слышал его имя, видел мельком несколько их совместных фото, но никогда не воспринимал его как угрозу. Пока не понял, что не он занимает её мысли.

А Громов.

Она не отрицала. Когда я спросил её об этом, она не отвела взгляд, не попыталась соврать, просто выдохнула, будто сдалась, и кивнула. Я смотрел на неё и не мог понять, что внутри – злость, обида, разочарование, потому что теперь всё вставало на свои места. Он был в её голове, даже когда рядом был кто-то другой, и сколько бы она ни отрицала, её глаза говорили громче любых слов.

Я не спрашивал, почему.

Какая разница? Мне не нужно было объяснений, не нужно было разбирать, когда именно это началось, как именно он сломал её, как заставил привязаться, как стал тем, кого она не могла отпустить.

– Что будете заказывать?

Я даже не сразу понял, что ко мне обратились. Стюардесса терпеливо смотрела, чуть склонив голову, ожидая ответа.

– Виски. Двойной, – голос звучал ровно, без эмоций.

Я уже не помню, в какой момент начал пить каждый день. Наверное, всё началось в тот самый вечер, когда мы подрались с Даниилом.

Я поморщился, вспоминая этот момент.

Лиса была прекрасна тогда.

Я хорошо разбираюсь в людях. Когда твоя работа – улавливать эмоции и фиксировать их, ты невольно становишься психологом. Я видел, что если это и не любовь, то что-то очень близкое. Даниил не сводил с неё глаз. Он был как одержимый.

Я держал её за талию, чуть наклонялся, касался руки, говорил что-то на ухо и получал извращённое удовольствие от того, что этот псих медленно ломается. Я видел, как он горит в этом огне, и подливал масло, раз за разом провоцируя, заставляя его задыхаться от ревности.

И когда мы сцепились, я понял, что у меня нет шансов.

Мне не нужно было подтверждений, чтобы понять – она правдаважна ему. Настолько, что от одной мысли, что она принадлежит кому-то другому, у него сносило крышу.

Наша драка была предсказуема. Я знал, что это произойдёт. Ждал этого. Видел, как он бесится, как сжимает кулаки, как почти срывается. Он хотел ударить с самого начала, но сдерживался

Я сделал этот шаг за него.

Первый удар пришёлся на скулу, но я даже не почувствовал. Всё, что было дальше, размывалось в шуме, в толпе, в сломанных костяшках пальцев, в злости, которая не отпускала, пока я не оказался на полу.

Я привык считать, что такие, как он, давно перестали чувствовать.

Слишком жестокие, слишком самовлюблённые, слишком эгоистичные, чтобы по-настоящему испытывать что-то настоящее.

Но, мой косяк. Если почувствовал я, тот, кто давно жил, как механическая машина, не позволяя себе лишнего, не позволяя эмоциям захлестнуть, если даже я не смог заглушить это дерьмо внутри, почему я решил, что у Даниила не получится?

Мне принесли виски, и я сделал медленный глоток, ощущая, как алкоголь мягко обжигает горло, оставляя за собой привычную горечь. Мой взгляд снова упал на окно, за которым тянулись огни ночного города, расплываясь в размытую картину, от которой нельзя было отвести глаз. Я усмехнулся, покачав головой.

Марина. Чёртова ищейка.

Она всё просекла почти с самого начала. Мои чувства к Лисе, моё бессознательное влечение, мои эмоции, которые я, как мне казалось, тщательно скрывал. Но она молодец – не сказала ни слова. Ни Лисе, ни мне. Просто наблюдала, молчала, хранила эту чертову тайну, будто это вообще её дело.

Её звонок выбил меня из колеи.

Она не сказала ничего лишнего, но в голосе сквозило что-то, чего я не мог проигнорировать – странное напряжение, предостережение, намёк на то, что я должен знать.

Лиса с Даниилом.

Я знал, что так и будет.

Наверное, где-то в глубине души я был даже рад. Лиса нашла то, что искала, дождалась того, кого ждала, и теперь, возможно, была счастлива. Разве это плохо? Разве я не должен был испытывать облегчение? Разве это не логично?

Я поморщился, выдохнул, поставил стакан на стол.

Чёртов характер.

Мне вечно подавай катарсис. Вечное накаливание эмоций, вечную борьбу, вечную драму, вечное желание что-то переживать на пределе. Я ненавижу чувство проигрыша, но не могу не быть рад за неё. И меня это убивает.

Я провёл рукой по лицу, пытаясь стряхнуть с себя это состояние.

В голове всплыл голос человека, который когда-то давно научил меня видеть.

– Настоящий фотограф должен уметь чувствовать чужую боль сильнее, чем свою собственную. Только тогда он поймёт, что такое искусство.

Эти слова вбивались мне в голову снова и снова, возвращались в моменты, когда я смотрел в объектив, когда искал кадр, когда пытался поймать эмоцию, чтобы зафиксировать её навсегда. Я всегда знал, что в любом снимке есть две грани – та, что принадлежит тебе, и та, что принадлежит другому человеку. Фотограф не может думать только о себе, не может жить только своими чувствами, иначе он потеряет главное – способность видеть чужие истории.

И сейчас мне хотелось бы забыть о своейистории.

Хотелось бы просто порадоваться за неё.

Но легче от этого не становилось.

Глава 2. Артем

Самолёт мягко коснулся полосы, и лёгкий толчок прокатился по салону. Я открыл глаза и посмотрел в окно – утренний Париж ещё дремал, но аэропорт уже кипел движением. Город встречал меня серым небом и влажным светом раннего утра. Гул двигателей, приглушённые разговоры пассажиров, чей-то тихий смех с задних рядов – всё слилось в общий фоновый шум.

Я провёл рукой по лицу, отгоняя сонливость, и машинально натянул капюшон байки. Весь полёт я пытался не думать, не чувствовать, но стоило самолёту приземлиться, как внутри развернулось какое-то странное, глухое ожидание. Новый город, новый проект, временное убежище от того, что я оставил дома.

Поток пассажиров медленно двигался к выходу. Я подхватил свою сумку – единственный по-настоящему ценный багаж. В ней всё, что действительно имеет значение: камера, объективы, ноутбук, жёсткий диск с работами. Остальное можно купить, заменить, а вот потерянные кадры – нет. Сумку я всегда держал при себе.

Когда я добрался до багажной ленты, людей было уже меньше. Чемоданы неспешно кружились по конвейеру, пока их владельцы один за другим забирали свои вещи. Ожидание всегда казалось мне пустой тратой времени, но сейчас я невольно отвлёкся, прокручивая в голове момент, когда ещё дома переписывался с Карин.

Тогда я сидел у себя в квартире, лениво скроллил ленту новостей, пока телефон не загорелся новым сообщением.

Карин.

Она была куратором моего проекта, человеком, который держал руку на пульсе всех организационных вопросов касаемо выставки в Париже. Именно она первой предложила мне участие в дополнительном проекте, но тогда я отказался. И вот теперь, когда всё, что связывало меня с Москвой, разрушилось, я сам написал ей, что готов.

Ответ не заставил себя ждать.

Карин: "Я говорила с организаторами. Они согласны внести тебя в программу."

Артем: "Отлично. Когда точный старт?"

Карин: "Через 5 дней. Ты уже продумывал варианты, где ты будешь жить?"

Этот вопрос заставил меня на секунду зависнуть. Я уже потратил вечер, изучая варианты жилья в Париже, и быстро пришёл к выводу, что это будет не просто дорого – это будет неоправданно дорого даже для тех денег, которые мне заплатят. Я хотел удобное место, но тратить половину бюджета на аренду квартиры не входило в мои планы.

Карин, кажется, читала мои мысли.

Карин: "Если не принципиально жить одному, могу подселить тебя к знакомому."

Я нахмурился. Не то чтобы я был против, но соседи – это всегда лотерея.

Артем: "Что за знакомый?"

Карин: "Видеограф. Он тоже задействован на проекте. Я думаю, вам будет о чем поговорить."

Я вздохнул, несколько секунд раздумывал, а потом написал:

Артем: "Почему бы и нет?"

Ответ пришёл быстро.

Карин: "Его зовут Габриель. Вот его Twitter, можешь списаться."

Я открыл профиль, бегло пролистал, вчитался в посты. Чувак выглядел вполне нормальным, его работы действительно были хороши, и, что самое главное, в них чувствовался стиль.

Я напечатал короткое сообщение:

Артем: "Привет, я Артём. Карин сказала, что ты согласен пустить меня на время."

Габриель: "Привет. Да, без проблем. Могу встретить тебя в аэропорту, так будет проще."

Артем: "Отлично. Тогда увидимся."

Лента багажа снова сделала круг. Я заметил свой чемодан, подцепил его и направился к выходу, не спеша, разглядывая лица.

Я вышел из здания аэропорта, накинув капюшон, и огляделся, выискивая взглядом парня, который должен был меня встретить.

Габриель нашёлся быстро.

Типичный француз. Стильная небрежность, которая в идеале смотрелась так, будто он не спал всю ночь, но по дороге всё же успел выпить кофе. Лёгкая щетина, кожаная куртка, растрёпанные волосы, как будто он только что выскочил из постели. В руках телефон, а в другой – неизменный бумажный стаканчик, из которого он делал неспешные глотки.

Я подошёл ближе, он сразу заметил меня, вскинул голову и усмехнулся.

– Артём?

Я кивнул.

– Габриель?

– Самый что ни на есть, – он улыбнулся и протянул руку. Я пожал её, отмечая, что рукопожатие у него крепкое, уверенное.

– Как перелёт?

– Долгий, – ответил я, убирая капюшон. – Но терпимо.

– Ну, Париж стоит того, – он подмигнул, махнул рукой. – Пойдём, моя машина недалеко.

Мы направились к парковке. Он шёл легко, расслабленно, будто не заботился ни о чём в этом мире. Я отметил лёгкий французский акцент, который придавал его английскому особое звучание. Благодаря своей маме у меня английский был отличный. Мама преподаватель английского и фразу: London is the capital of Great Britain, я знал, когда пошел в детский сад. Усмехнулся про себя, я тогда старался поделится это со всеми, именно поэтому в саду я был любимчиком и у воспитателей, и у девочек.

– Ты раньше был в Париже? – спросил он, нажимая кнопку на ключах. Фары серого «Пежо» моргнули.

– Да, пару раз.

– Тогда поздравляю, ты выиграл ещё одно путешествие, – он рассмеялся, бросил стаканчик в ближайшую урну и открыл машину. – И, чувак, круто, что у тебя будет выставка. Карин говорила, что твои работы покорили организаторов. Все ждут.

Я усмехнулся, садясь в машину.

– Посмотрим, оправдаю ли ожидания.

Габриель завёл мотор, и я едва успел пристегнуться, как он сорвался с места, лихо лавируя между рядами машин.

– Ты всегда так водишь?

– Разве это быстро? – он усмехнулся, не сбавляя скорость. – Добро пожаловать в Париж, mon ami. Здесь главное – движение.

Я посмотрел на него и отметил, что он мне нравится. Лёгкий. Без странных закидонов. С ним было просто.

– Слушай, а ты голодный? – спросил он, бросив на меня короткий взгляд.

Я кивнул.

– Тогда поедем в лучшее кафе города, где делают отпадный кофе и сэндвичи, – он подмигнул, резко повернул руль, мастерски встраиваясь в поток.

– Лучшее? – скептически поднял брови.

– Абсолютли. Я знаю, о чём говорю, – он ухмыльнулся. – Держись, Артём, ты в правильных руках.

После того как мы перекусили, а кофе действительно оказался чертовски хорош, Габриель с довольной улыбкой завёл машину и, не теряя времени, рванул по узким улочкам Парижа. Город жил своим обычным ритмом: туристы, хаотично пересекающие дороги, мотоциклы, лавирующие между машинами, негромкий гул разговоров и музыки, доносящийся из открытых окон. Париж был таким же, каким я его запомнил, но теперь воспринимался иначе.

– Квартира у меня в старом здании, но зато с характером, – бросил Габриель, притормаживая у узкого прохода, ведущего во двор. – Подъём на четвёртый этаж без лифта, так что готовься к бонусной тренировке.

Я выбрался из машины, закинул ремень сумки с камерой на плечо, взял чемодан и огляделся. Здание действительно было старым, с облупившейся штукатуркой и коваными балконами, но в этом был свой шарм. Типичный парижский дом, таких здесь тысячи, но каждый со своей историей.

Лестница оказалась крутой, перила холодные на ощупь. Мы поднялись на четвёртый этаж, Габриель достал ключи и распахнул дверь.

– Bienvenue! – с широкой улыбкой объявил он, пропуская меня внутрь.

Квартира оказалась просторной студией с высокими потолками и огромными окнами, выходящими на оживлённую улицу. Стены были расписаны граффити – яркие пятна цвета смешивались с грубой кирпичной кладкой, создавая впечатление хаотичного, но при этом продуманного искусства. В углу стояли полки с камерой, объективами, коробками, и я сразу понял, что у Габриеля к видеосъёмке особая страсть.

– Вон та комната твоя, – он махнул рукой в сторону небольшой двери сбоку.

Я открыл её и увидел небольшое, но уютное пространство: кровать, стол, пара полок и большое окно, которое добавляло комнате воздуха.

– Надеюсь, нормально? – спросил он.

– Вполне.

Я зашёл внутрь, бросил чемодан на пол и первым делом открыл сумку с камерой. Всё было на месте. Эта привычка проверять технику въелась в меня давно.

Пока я раскладывал вещи, телефон завибрировал в кармане. Подключив Wi-Fi, я открыл мессенджер и нашёл контакт отца.

Звонок пошёл.

– Артём! – отец ответил почти сразу, а на фоне я тут же услышал голос матери.

– Ну, как там? – тут же вмешалась она.

– Нормально, доехал, живу у Габриеля, – я прислонил плечом телефон к уху, продолжая вытаскивать из чемодана вещи.

– Кого? – переспросил отец.

– Видеограф, друг организаторов, предложил место. Квартира нормальная, всё в порядке.

– Ты хоть поел? – голос матери наполнился привычной заботой.

– Да, мы заехали в кафе.

– Отлично, – отец тяжело вздохнул. – Главное, не забывай о выставке. Это важный шаг, ты понимаешь?

– Да, понимаю, – я усмехнулся.

– Хорошо, не будем отвлекать. Напиши, если что.

– Ладно, – я закончил разговор, положил телефон на стол, сел на кровать и, закинув руки за голову, лёг, вглядываясь в потолок.

Где-то вдалеке слышался гул улицы, но я думал о другом.

Отец.

Именно он когда-то открыл для меня мир фотографии.

Я вспоминал запах его студии – смесь проявителя, бумаги и чего-то ещё, чего я не мог тогда понять, но этот аромат въелся в память, как неизменный символ детства.

Отец держал небольшую студию в нашем городе, снимал на документы, делал портретные съёмки. Это не было чем-то выдающимся, но в его работе была душа. Я часто приходил к нему, садился в углу и наблюдал, как он настраивает камеру, поправляет свет, подсказывает людям, как лучше встать, чтобы поймать удачный ракурс.

– Фотография – это не просто картинка, – говорил он, когда впервые дал мне в руки камеру. – Это взгляд. Взгляд, который видишь только ты.

Я помню, как сделал свой первый снимок. Тогда мне было лет десять. Отец поставил передо мной камеру, показал, как настраивать резкость, и предложил сфотографировать его.

– Посмотри на меня, как будто хочешь что-то сказать, но словами не можешь.

Я сфокусировался, поймал этот момент и нажал на кнопку.

Фотография получилась не идеальной, но отец посмотрел на неё и кивнул.

– В этом что-то есть.

Прошли годы. Я давно перерос его в профессиональном плане, ушёл в другое направление, нашёл свой стиль. Но именно он дал мне этот толчок, научил видеть больше, чем просто лица в кадре.

Я вздохнул, потянулся и закрыл глаза.

Только прилетел, а в голове уже тысяча мыслей.

Глава 3. Артем

День пролетел быстро. Я отправил Карин сообщение, что завтра уже могу появиться на проекте, она оперативно ответила, что уточнит детали и пришлёт адрес. Мы договорились о времени, и, едва убрав телефон в карман, я поймал себя на мысли, что не чувствую усталости.

Париж за окном жил своей жизнью. Я стоял в своей комнате, прислушиваясь к звукам улицы, и понял, что мне не хочется оставаться здесь. Душ немного освежил, но не дал желаемого расслабления. В голове всё ещё клубились мысли – о Лисе, Данииле, этой поездке, и я знал, что в четырёх стенах они только станут громче.

Выйдя в общую зону, я увидел, как Габриель вальяжно растянулся на диване с ноутбуком, из колонок негромко играл какой-то хаус.

– Собираешься куда-то? – он бросил взгляд на мой приоткрытый рюкзак.

– Думаю пройтись. Посмотреть город.

– Верное решение. Париж красив, особенно хорош по вечерам. – Он кивнул на полку. – Ключи на тумбе, возьми. А если потеряешь – будешь жить под мостом с крысами.

Я усмехнулся, схватил ключи и уже собирался уходить, когда он добавил:

– Если что, звони. Твой номер записан в моём телефоне, Карин сбросила мне его днём. Я сегодня организовываю вечеринку, так что, если не хочешь зависать в одиночестве, будь к часам 7 вечера.

– Посмотрим, – бросил я через плечо и вышел.

Париж встречал меня запахами выпечки и кофе, лёгким ветром, гуляющим по узким улочкам, и приглушенным гулом людей, который никогда здесь не стихает. Но вместо популярных туристических маршрутов я свернул туда, где город раскрывается по-другому – в его старых кварталах, где вековые стены помнят больше, чем могут рассказать.