Похоронные дела Харта и Мёрси

– Я…

– Замечательно. Бывайте!

– До свидания, – машинально откликнулась Мёрси. Перевернула табличку на входной двери на «Открыто» и озадаченно уставилась на бумажку в руке. Услышала, как за спиной скрипнула несмазанная дверь кухоньки и обернулась как раз вовремя, чтобы узреть, как папа пытается улизнуть в кабинет с кружкой горячего кофе.

– Нет! Фу! – велела Мёрси, обвинительно наставив на него палец.

Папа надулся, как большой младенец:

– Ну, кексик…

– Ты знаешь, что сказала доктор Голдамес!

Он сдался и пошел обратно на кухню выливать кофе, а Мёрси развернула письмо и начала читать.

Дорогой друг,

Подозреваю, что пишу в пустоту. Но если ты все-таки реален, если ты есть где-то на свете, то, наверное, это письмо для тебя.

Мне тут недавно сообщили, что я мудак, и сообщил не кто-нибудь, а эквимар, и пока ты не вступился за меня, позволь заверить, что это правда. Я мудак. Не знаю уж, когда и почему я им стал, вряд ли я таким родился, но что есть, то есть. Должен признаться: есть один человек, который будит во мне совершенного, полного мудака, и хотел бы я знать, что с этим делать.

А у тебя в жизни есть какой-нибудь такой персонаж, из-за которого ты срываешься, и сколько ни обещай себе быть выше этого, а все равно каждый раз даешь ему довести себя до белого каления? Надеюсь, что нет – тебе же лучше, но если он есть, то прими мои соболезнования.

Я пытался разобраться, почему этот человек так меня раздражает, и пришел к следующему выводу. Обычно я живу себе потихоньку, понимаешь? Вкалываю себе от подъема до отбоя. Но стоит мне оказаться рядом с этим человеком – с человеком, который лучше всех знает, куда ткнуть, – как сильнее ощущается та несомненная правда, которая всегда рядом – крадется, витает надо мной, поджидает за каждым углом.

Одиночество.

Ну вот я и сказал. Формально я написал, но на бумаге выглядит даже реальнее.

Я одинок. А эта девушка, которой я определенно не нравлюсь, напоминает о том, что я вообще-то мало кому нравлюсь. И обстоятельства таковы, что я не представляю, как решить эту проблему.

Может, поэтому я постоянно лезу к ней. Может, я нахожу извращенное утешение в том, что кто-то испытывает ко мне хоть какие-то чувства, пусть даже их лучше всего выражает слово «ненависть».

Мрачное выходит письмо. Извини. Но, если уж на то пошло, мне полегчало, когда я написал все это, будто переложил для разнообразия тяжесть своего одиночества с души на лист бумаги. Спасибо, друг. Надеюсь, мои слова тебя не обременили.

Или ты тоже одинок?

От чистого сердца,

Друг.

Мёрси уставилась на эти необъяснимые излияния, написанные человеком не менее реальным и вещественным, чем бумага, которую она сейчас держала, но еще таким же хрупким и непрочным. Кто послал это письмо? И почему Горацио настаивал, что оно адресовано ей, если автор определенно не знал, кто она такая?

Открылась входная дверь, и Мёрси, сложив письмо, убрала его в карман комбинезона, подняла взгляд и увидела, как в контору вразвалочку входит ее брат Зедди, бесстыдно расфранченный, выряженный в зеленую рубашку и обтягивающие розовые штаны, с идеально взъерошенными золотыми кудрями – просто картина блистательных двадцати лет. В одной руке он держал промасленный пакет, а другой совал в рот полпончика с глазурью. Он был высок, как и Мёрси, но в отличие от нее, пошел в маму тонкой фигурой и способностью пожирать что угодно без малейшей угрозы для нее.

– Почему опоздал? – спросила его Мёрси.

– Потому что пончики. – Он вручил ей пакет, и она приоткрыла его, вдыхая жареное совершенство. Злиться на человека, который принес ей пончики, оказалось трудно.

– Не поспоришь, но надо спрятать их подальше от папы.

Будто почуяв, отец выглянул из кухоньки уже без кофе и просиял, увидев в конторе сына.

– А вот и выпускник!

– Это я! – Зедди бодро улыбнулся, пока Мёрси прятала за спиной пакет с пончиками, но улыбка – натянутая, какая-то вымученная – посеяла зернышко беспокойства в душе Мёрси. Но она не дала ему укорениться, решив, что просто надумывает.

– Итак, чем займемся в твой первый день в качестве погребальных дел мастера? – спросил папа, хлопая крупными ладонями и потирая их с веселым предвкушением.

– Зедди обмоет, просолит и завернет того господина, которого вчера привез маршал Ральстон, а ты тихо посидишь за столом и сведешь книги, повинуясь указаниям врача.

– Ой, может, начнем с лодок? – спросил Зедди.

– Этот без ключа, так что ничего сложного.

– Ладно, – нервно хохотнул Зедди. Мёрси отнесла это на счет нервозности новичка.

– Ну, занимайтесь. – Отец нежно погладил дочь по подбородку и ушел в кабинет.

Спровадив его, Мёрси решила, что неплохо было бы сперва заглянуть в кухоньку и слопать пончик, прежде чем идти в мастерскую.

– Откуда берутся тела без ключей? – пару минут спустя спросил ее Зедди со ртом, набитым полупережеванным жареным тестом. – Чтобы войти в Танрию, нужен же ключ-удостоверение.

– По закону – да, но куча браконьеров пробирается туда за птицами, редкими растениями и всяким таким. Для добычи из Танрии есть целый черный рынок.

Мёрси уже доела пончик и была готова приступить к работе, но Зедди вытащил из пакета еще один и откусил от него.

– А как понять, что делать с телом, куда его отправлять?

– Никак. Можно только просолить останки, прочитать нужные слова и отвезти на кладбище.

– Боги! Неудивительно, что у нас ни гроша за душой, – буркнул Зедди и откусил еще.

Мёрси вспылила:

– Эти люди заслуживают так же достойно отправиться в последний путь, как и все остальные. В «Бердсолл и сын» так заведено.

– Но как ты останешься на плаву, если работаешь задаром?

– Не я, а мы, – поправила она, а он сунул в рот последний кусочек пончика. – И не задаром. Четыре года назад, когда ввели новый закон о танрийских удостоверениях, я подала заявку на выплату по похоронам неопознанных. Рядом с Западной базой мы – единственное место, куда можно привезти тело без ключа, если не считать Каннингема, и мы получаем выплату каждый раз, когда маршал привозит к нам неопознанные останки. Сначала это не приносило много денег, но сейчас в Танрию лезет все больше и больше народа, так что выплаты за неопознанных стали существенной статьей дохода.

– Очень приятно, – совершенно равнодушно произнес Зедди, и это огорчило Мёрси. Она гордилась тем, что догадалась вовремя подать заявку четыре года назад.

– Ну, у тебя еще будет время разобраться в доходах и расходах, да и вообще, эта часть работы в основном лежит на мне. – Она отодвинула свою задетую гордость и похлопала его по руке. – Готов обмывать, солить и заворачивать?

Зедди кисло посмотрел на масляный пакет из-под пончиков.

– Может, сперва переварить?

Мёрси рассмеялась его шутке – он же шутил? – и повела его в мастерскую, но к моменту, когда они надели защитные очки, перчатки и резиновые фартуки, смуглая кожа брата приобрела нездоровую бледность. Мёрси чуть не предложила самостоятельно выгрузить тело из подъемника, но не стала. Их контора называлась «Бердсолл и сын», и этот самый сын наконец-то вернулся, чтобы продолжить начатое отцом. Хватит уже его опекать, пусть запачкает руки.

– Давай перекладывай его на стол.

– Точно.

Она проследила, как Зедди выкатил тележку из подъемника и неуклюже перевалил тело в покрытой пятнами парусине на стол, под которым в полу располагался сток. Он заметно задерживал дыхание, и пока закончил, совсем позеленел. Она понять не могла, откуда такая брезгливость. Может, они обучались на куклах, а не на трупах?

– Хочешь просолить и завернуть тело? – спросила она.

У него по виску скатилась бисеринка пота.

– Нет, давай я лучше посмотрю в первый раз за тобой, чтобы убедиться, что я умею все делать так, как надо папе.

– Хорошо.

Она всмотрелась в его кислое лицо. Зедди всегда побаивался мертвых, но три-то года обучения похоронным обрядам и процедурам наверняка решили эту проблему. Отодвинув свои опасения, она принялась разворачивать тело.

– Тело сильно разложилось, но, как видишь, его задушили – нам повезло. Бродяги частенько перегрызают горло, чтобы занять тело – но ты и сам знаешь.

Зедди сглотнул и кивнул.

Мёрси срезала остатки одежды, обнажив бескровную кожу на животе.

– Видишь? Вот здесь рана, где маршал Ральстон проткнул аппендикс – как тебе известно, это вместилище человеческой души и точка входа бродяги, но я на всякий случай всегда перепроверяю.

Она взяла скальпель, который держала под рукой для этой цели, сделала аккуратный разрез, чтобы открыть брюшную полость, и порылась во внутренностях, пока не нашла аппендикс – с дырой, как и полагается. На всякий случай еще раз прорезала его… В этот миг Зедди перегнулся через край мойки за его спиной и извергнул в нее содержимое желудка. Вылетел из мастерской, только скрипнули на мытом линолеуме подошвы высоких кед, и озадаченная Мёрси замерла над трупом со скальпелем. Отложила его на поднос, вымыла руки, одновременно смывая рвоту Зедди, и пошла искать его – он сидел за столиком на кухне, опустив голову на руки. Рядом лежал смятый пакет из-под пончиков.

– Зедди?

Он выпрямился, сердито вытер слезы тыльной стороной ладони, и у Мёрси заныло в груди от жалости.

– Что случилось? – спросила она.

– Мне надо кое-что тебе рассказать.

– Хорошо. – Она заняла стул напротив и погладила его по руке. – Слушаю.

Он зажал руки между колен, жалкий и несчастный, как щенок, которого забыли снаружи в ливень.

– Ну… Пока я учился… Я вообще-то не доучился на погребальных обрядах и процедурах.

Зернышко беспокойства в душе Мёрси пустило корни, проросло и расцвело.

– Что? – спросила она, сомневаясь, хочет ли услышать ответ.

– Я завалил введение в погребальные ритуалы на первом семестре, а введение в лодочное дело пришлось бросить, потому что, оказалось, у меня аллергия на красное дерево. Теперь понятно, почему я постоянно покрывался сыпью в детстве. Помнишь?

– Матерь Горестей… – охнула Мёрси, не в силах поверить. – Соленое Море! Ну и чему ты тогда учился все три года?

Зедди вжался в стул, съежился.

– Древнемедорская философия.

– Ты шутишь?

– Я сам был не в восторге, но не знал, куда еще податься.

– А раньше нельзя было признаться? – На этих пяти словах голос Мёрси взлетел на несколько октав.

– Тсс! – Зедди вскочил и закрыл кухонную дверь. – Признаюсь теперь.

– А папа знает?

– Нет! Боги, нет! Мёрси, пожалуйста, не говори ему.

– И как я буду скрывать это от него? Да я просто в обморок упаду сейчас!

Она съежилась, опустив голову ниже колен и глубоко дыша так, что очки запотевали, пока не почувствовала: она взяла себя в руки и может выпрямиться.

– Ладно. Мы справимся. Можешь не работать с красным деревом. Дуб все равно лучше.

Она с надеждой взглянула на брата, но эта надежда сразу увяла, когда она увидела, как горестно он прислоняется к двери.

– Работа не такая уж плохая, когда привыкнешь, – заверила его она почти умоляющим тоном.

– Я никогда не привыкну. И ты права. Она не плохая, она ужасная.

– Неправда!

Зедди стиснул голову, и кудри выбились между пальцев.

– Знаю, надо было раньше сказать, но я каждый раз робел, когда пытался поговорить с папой. В смысле, ну как я мог так с ним поступить после всего, что он для меня сделал? Так что я решил: «Ладно, Зедди, ну что плохого может случиться? Просто попробуй». Но хватило меня секунд на пять. Божьи сиськи, это просто катастрофа!

– Ты так говоришь, будто все это оказалось для тебя большим сюрпризом. Ты вообще-то знал, что похоронное дело передается от отца к сыну. Так повелось от Старых Богов, и папа готовил все для тебя с самого твоего рождения. Предполагалось, что ты станешь во главе конторы, а я буду заниматься бумагами. Мы в заднице, Зедди. Без тебя все кончено. «Бердсолл и сын» закроется. Рухнет. Исчезнет.

– Я знаю, но я же говорю, я не могу. Не хочу!

– Отлично, ну и чем тогда ты собираешься заняться?

– Ну уж точно не тусить с мертвяками!

Он будто отвесил Мёрси пощечину. На глаза навернулись горькие слезы, но она понимала, что уговорить его не получится, слишком уж несчастным он выглядел, молча сползая по двери на пол. Сдаваясь, она потерла лоб обеими руками.

– Ну и что будем делать?

– Не знаю. Пожалуйста, папе не говори. И Лил тоже. Она точно проболтается.

– Они все равно узнают.

– Знаю. Я скажу папе. Всем скажу, честно. Но к этому моменту я хочу иметь планы на будущее. Прикроешь меня пока что?

Мёрси задавалась вопросом, понимает ли брат, что выбивает землю у нее из-под ног. Она тринадцать лет работала не покладая рук, помогала папе держать «Бердсолл и сын» на плаву, чтобы передать Зедди, а теперь он собирался вдребезги все разбить. Хотелось спросить: «А как же я?» Но какое право она имела давить на жалость, чтобы заставить Зедди согласиться на работу, на которой ему плохо? Тем более что это не работа, а призвание. Она не могла так поступить с этим нахалом, которого любила с рождения.

Он подполз на коленях к ней.

– Пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста! – молил он.

И она сломалась как щепка.

– Уф. Ладно. Сохраню я твой секрет. Пока что. Но хоть лодки попробуй делать, если с телами никак. Хоть ради папы. И про свой диплом по философии признавайся побыстрее. А до тех пор будешь помогать мне со всем, что не связано с трупами. И еще помогай мне держать папу в узде, а то он все пытается заняться вещами, которые ему запретили врачи. Годится?

– Да. Точно. Годится. Ты буквально лучшая сестра на свете.

– Не забудь повторить это, когда Лил вернется в город, – вяло пошутила Мёрси, а Зедди крепко стиснул ее вместе со стулом.

Она уже забыла о загадочном письме, так что не обратила внимания на хруст бумаги в кармане, пока брат душил ее в объятиях.

Глава третья

Харт проторчал в зоне уже добрых двадцать шесть часов, когда явился нимкилим со своим назойливым «Тук-тук! Доставка почты!» – предостаточно времени, чтобы раскаяться в своем решении написать и отправить то письмо. А вдруг тот нимкилим, который забрал письмо из ящика, прочитал его или еще хуже – смог каким-то образом вернуть отправителю? А вдруг его в самом деле кому-то доставили? А вдруг кто-нибудь – кто угодно – выяснил, что его написал именно Харт?

Но все равно, когда Харт вышел в танрийские сумерки и увидел, что около лежаков торчит Бассарей, ему невольно захотелось, чтобы письмо в лапе кролика оказалось ответом на то, которое он бросил в мир, будто бутылку с посланием.

– Ну, как поживаешь? – спросил Бассарей до нелепости глубоким голосом. Красный жилет видывал виды, но золотое колечко в длинном ухе блестело как новое.

– Баннекер и Эллис в патруле, – сказал Харт, полагая, что доставка может быть не ему, и не желая расстраиваться.

– Тоже тебе очень рад, лапуля. Это тебе, от капитана.

Харт взял протянутое письмо и хмуро уставился на него – разочарование оказалось сильнее, чем он полагал. Понял, что кролик никуда не уходит, и добавил:

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Бассарей не двинулся с места, так что ушел сам Харт – в казарму, чтобы прочитать записку, но все равно успел услышать, закрывая дверь, как нимкилим буркнул ему в спину: «Мудак!» Альма не потрудилась убрать записку в конверт, так что Харт просто развернул лист и прочитал сообщение, кратко изложенное четким аккуратным почерком.

«Маршал Ральстон,

Вам приказано явиться в мой кабинет завтра ровно в час дня. До встречи.

А»

Такое непонятное сочетание тревожило: бывшие напарники стали боссом и подчиненным. Вроде друзья, а вроде и нет. Харт еще раз просмотрел лаконичную записку, пытаясь читать между строк. Обращение «маршал Ральстон» плохо сочеталось со свойской подписью инициалом. Вот почему он больше не заходил к ней в гости: так и не смог разобраться, в каких они теперь отношениях.

Вчерашний разговор о том, что Харт работает в одиночку, тоже изрядно беспокоил. Но все равно не надвигающаяся встреча с Альмой была причиной того, что он лежал в ту ночь без сна на слишком короткой койке, а отправленное в никуда письмо. Он так долго размышлял над тем, насколько мудро было излить душу на бумагу, что, когда вернулся на базу на следующий день, его уже подташнивало от раздумий.

Он приехал за полчаса, чтобы пополнить припасы – хотел уехать сразу, как только Альма отпустит, но голос капитана раздался среди полок без пятнадцати час.

– Маршал Ральстон!

Он поднял глаза от полки с фруктовыми консервами и увидел ее в дверях. Она кивнула на коридор за своей спиной.

Харт достал из кармана часы.

– Встреча только в час.

– Раньше начнем – раньше закончим. Пошли. И не говори, что я не предупреждала.

Он догнал ее и пошел рядом, чувствуя, как тошнота усиливается.

– Пытаешься всучить мне очередного напарника?

– Можно и так сказать.

– В смысле?

Альма остановилась у запертой двери своего кабинета и всмотрелась в Харта. Усмехнулась уголком рта.

– Что? – сконфуженно спросил он.

– Ты великолепный маршал.

Комплимент. Этого он не ожидал и не знал, что ответить. В груди потеплело.

– Поэтому я решила, что ты как маршал обязан передать свои знания, – продолжала она, и улыбка ее превратилась в угрожающую.

– Ученику?

С тем же успехом можно было попросить его стать стеклодувом или сменить младенцу подгузник. Он и представить не мог, как ей вообще пришла в голову эта мысль, но ведь пришла – полубожьи глаза весело блеснули, когда Альма кивнула в ответ.

– Нет. Нет, и точка, – сказал он.

– За добро надо платить.

Он не успел и вякнуть, как она открыла дверь в кабинет. Их дожидался чудовищно молодой человек – сидел на стуле перед столом Альмы, взбудораженно подергивая коленями. Строго говоря, «молодой человек» – это сильно сказано. Мальчишке наверняка еще не приходилось каждый день брить черный пушок над верхней губой, а из-за коротко стриженных кучеряшек он выглядел еще младше – как будто мамка до сих пор водила его к парикмахеру и покупала ему трусы и носки. На предплечье у него была татуировка в виде запечатанной бутылки – значит, у него случился аппендицит, после чего жрец запечатал душу в этом хранилище, чтобы не уплыла в Соленое Море раньше времени. Харт по опыту знал, что маршалы без аппендиксов обычно заносчивые рисковые чудища.

Мальчишка вскочил на ноги, сжимая в руке вербовочную брошюрку – «Итак, вы решили стать танрийским маршалом!» – и вылупился на Харта.

– Ого, какой вы высоченный!

«Ну уж нет, – подумал Харт. – Я не стану в это ввязываться».

Он с прохладцей покосился на новобранца – такие леденящие взгляды отлично работали на злоумышленниках, но мальчишка оказался так прост, что на него не подействовало.

– Ладно, давай, – разрешила Альма мальчишке. – С божьей помощью.

Малец воззрился на Харта горящими глазами теплого карего цвета, такого, как у потертой кожаной обложки.

– Я понимаю, что вы занятой человек, маршал Ральстон, так что перейду сразу к делу. Мне сказали, что вы давно работаете в одиночку.

– Ага.

– Маршалам трудно приходится. Вдвоем проще, верно же?

– А говоришь, сразу к делу.

Малец облизал губы.

– Мне нужна работа, а вам напарник.

– Промахнулся процентов на пятьдесят.

– Беспроигрышный вариант.

– А тут мимо на все сто.

Огонь в глазах мальчишки сменился мольбой.

– Послушайте. У меня папа погиб в аварии год назад, и с тех пор нам туго приходится, особенно маме. Ей пришлось найти подработку, чтобы сводить концы с концами. Она хотела, чтобы я учился на зубного врача, но пару месяцев назад у меня случился аппендицит, и раз я не помер, то решил: вот он, мой шанс. Можно податься в танрийские маршалы, поднять деньжат, помочь маме отправить сестер и брата на учебу. В смысле, вы в курсе, какая у маршалов зарплата?

Харт не ответил. Он вспоминал собственную мать, которую какой-то беззаботный бог использовал и бросил с Хартом на руках. Отец этого пацана хотя бы был достойным человеком.

– Я сильный и трудолюбивый, – поднажал малец, будто учуяв, что Харт колеблется. – И кстати, раз у меня нет аппендикса, я не могу стать бродягой, так ведь?

– Зато бродяги могут тебя убить, – заметил Харт, напоминая себе, что не собирался брать ученика и не нуждался в нем. – Это не игрушки. Чем больше народу лезет в Танрию, тем больше там трупов для бродяг, и с каждым годом все хуже. Маршалы «поднимают деньжат», потому что рискуют жизнями каждый раз, когда уходят на территорию Танрии. Работенка опасная, а ты еще ребенок.

«Ребенок» выпрямился и выпятил грудь.

– Мне девятнадцать. А вам сколько было, когда вы стали маршалом? Кто вас учил?

Харт поджал губы, вспоминая себя в шестнадцать – нескладного, тощего, угрюмого.

Напуганного.

Одинокого.

Мальчишка метко тыкал в его больные места.

– Погоди-ка минутку, – сказала Альма будущему маршалу, вытащила Харта в коридор и ткнула пальцем ему в лицо. – Хочу напомнить, каким ты сам был в девятнадцать. И кем для тебя тогда был Билл. Ты можешь стать для этого парня тем же, кем для тебя был он.

Харту стало нечем дышать. С той ссоры четыре года назад Альма не произносила при нем имени Билла и вот теперь разыграла как козырь. Больше всего бесило, что это сработало. Надо было разнести ее в пух и прах, но вместо этого он бросил взгляд в кабинет, на паренька, чья незамутненная надежда гнула совесть Харта в бараний рог.

«Ты можешь стать для этого парня тем же, кем для тебя был он». На долю мгновения в первый раз за всю жизнь Харту захотелось, чтобы так оно и было, и так захотелось, что он вздохнул, сдаваясь, облокотился на дверной косяк и окинул мальчишку долгим оценивающим взглядом. Он словно в зеркало смотрел, и отражение, его юная версия, призывало его стать лучше.

– Как, говоришь, тебя зовут?

– Пэнроуз Дакерс, но друзья зовут меня Пэн.

Оба ответа больше походили на вопросы, а не на утверждения, и эта робость еще сильнее скрутила совесть Харта и утвердила его в поразительном решении, которое грозило превратиться в очень крупную ошибку.

– Ну, я тебе не друг, Дакерс. Пошли. Соберем тебя.

Дакерс подскочил, как радостный щенок.

– Стойте, чего? Вы меня берете?

Харт воззрился на немытый потолок кабинета Альмы, будто причина, по которой он согласился взять ученика, прилипла к ленте от мух около окна.

– Вроде того.

– Ура! Я не подведу, мис… Хар… а как мне вас звать?

– Сэр, – бросил Харт.

– Ладно. – Дакерс схватил Харта за руку и восторженно пожал. – Есть, сэр!

Альма широко улыбнулась ему, и он понял, что его почему-то уже не тошнит.

* * *

Харт с Дакерсом сидели на эквимарах у самой Мглы на западном пропускном пункте, где на фоне бурлящего тумана танрийской границы высилась металлическая арка сплошь в каких-то поршнях и шестеренках. Порталы, которые пробивали дыру во Мгле в каждой из четырех главных точек Танрии, неизменно поражали Харта. Он девятнадцать лет входил в них и выходил, но понятия не имел, как они работают. Техники достаточно разбирались в их устройстве, чтобы время от времени подкручивать там-сям, а пиратские подделки становились обыденностью, но все нюансы знал лишь один человек – тот, кто изобрел их двадцать пять лет назад, исследователь-одиночка из Университета Киндаро, доктор Адам Ли. Однажды Харт встретился с ним, когда тот приехал проверить портал на Западной базе. Это был некрупный, худощавый человек, но несмотря на то, что макушкой доктор Ли не доставал Харту и до плеча, он испугал Харта, как никто другой. Такой острый ум был неповторим, и это объясняло, почему пиратские порталы, через которые в Танрию лезли незаконно, часто схлопывались или взрывались.

Дежурный техник портала Западной базы нажал пару кнопок, крутанул диск набора и дернул рычаг. Дакерс уставился на Мглу в арке, которая завертелась и истончилась в прозрачную переливчатую завесу, за которой слегка проглядывали темные очертания танрийского пейзажа.

– То есть просто проехать ее насквозь?

– Ага.

– Просто проехать насквозь? Легче легкого?

– Ага.

Харт ждал, что парень двинется вперед – маршалы на посту уже хихикали, – но Дакерс все сидел на своей смирной кобылке и взирал на густой туман, никуда не собираясь.

– А там бывают бродяги и всякое такое? – спросил он у Харта.

– Не-а. Через Мглу им не перебраться, а с той стороны дежурят маршалы, так что около порталов бродяг обычно нет.

– Обычно?

Харт не собирался торчать тут весь день – и так уже полдня потерял – так что он отобрал у Дакерса поводья и провел эквимара вместе со всадником через Мглу. Вязкая тишина тумана просачивалась до самых костей – он уже привык к этому ощущению, но так и не смог его полюбить.