Мастер сахарного дела

Стоя с полным подносом в руках, Баси спросила:

– А как же я?

Донья Ана вздохнула: такой далекий, а сколько боли им принес этот несчастный карибской остров.

– Не волнуйся, – сказала она, – на произвол судьбы мы тебя не оставим – пристроим тебя в другое место. А пока – подадим этих голубей, пока не остыли.

Глава 9

Коломбрес, март 1895 г.

Донья Ана остановилась возле ограды – еще раз перед отъездом взглянуть на родной дом. При воспоминании о последнем семейном ужине у нее из груди вырвался глухой стон, граничивший с отчаянием. Она думала о том, с какой настойчивостью ее старшие сыновья, Роман и Хинес, отговаривали отца уезжать. Но едва доктор Хустино упомянул об обещанном Фрисией вознаграждении, как они резко поменяли свое мнение.

– На эти деньги вы сможете открыть собственную клинику в Хихоне, – сказал он им. – После разговора с Фрисией мысль о клинике Альтамира не выходит у меня из головы. Вы там займетесь своим делом, а я по возвращении с Кубы стану единственным во всей стране специалистом с богатым опытом лечения тропических заболеваний.

Ни креолы, ни тропические хвори, ни путешествие через океан не беспокоили донью Ану так, как боязнь, что потом, после пяти лет на Кубе, ее не узнают родные внуки. Это слишком большой срок. Она покидала дом, в котором родила всех своих детей и в котором хотела окончить земное существование, согретая семейным теплом. Хотела, чтобы ее похоронили рядом с супругом, если ему суждено уйти раньше. В противном случае она бы дожидалась его рядышком с могилами своих родителей и сына. Оставить все это было все равно что оставить самое священное, что уготовлено ей судьбой, с чем она хотела встретить свой смертный час и где ощущала полный покой.

«Дьявол появится, когда все наладится». Эти слова, что любила повторять мать доньи Аны, теперь отчетливо звучали у нее в памяти.

Они прибыли на площадь, где их уже поджидал дилижанс. Там, в собравшейся вокруг толпе, они встретили Фрисию и священника, приехавшего вместе с ней из асьенды.

Фрисия выглядела довольной. Кроме невесты для Виктора Гримани она также везла будущую жену и для надсмотрщика батея[9]. Росалия происходила из порядочной семьи и производила приятное впечатление, хотя и имелись в ней спесивость и высокомерие.

Отведя взгляд в сторону, Фрисия нашла в толпе выбранную отцом Гало девушку для Виктора Гримани. Виктор Гримани был заносчив и своенравен, и Фрисия ему не доверяла, подозревая его в сговоре с неграми, с которыми он проводил слишком много времени. Он придерживался либеральных взглядов и всегда находился в шаге от предательства, однако Фрисия всячески ему потворствовала: равных в работе ему было не найти. При взгляде на его будущую жену она улыбнулась: на эту крестьянскую девушку у нее имелись виды, и она надеялась, что та ее не подведет.

Паулина даже не заметила этого взгляда, полного злого умысла. С тех пор как она узнала, что вся семья Альтамира тоже едет на Кубу, ее счастью не было предела. Одиночество и беззащитность больше ее не беспокоили. У нее начиналась новая жизнь – и Альтамира будут рядом. Все складывалось так хорошо, что даже пугало. Лишь одно тяготило ее душу: Нана. Со своей собакой Паулине было расставаться куда тяжелее, чем – да простит ее Господь – с родными.

Проститься с доктором и супругой главного благодетеля пришел весь городишко. Среди собравшихся в толпе выделялась круглая широкополая шляпа отца Гало и дорогие одежды алькальда[10]. Благословив дилижанс с впряженными в него лошадьми, дон Гало прочитал молитву на дальнюю дорогу. Кучера разместили жестяные сундуки с чемоданами на багажной полке на крыше дилижанса. Вздохнув, донья Ана посмотрела на своих соседей, в последний раз обвела взглядом площадь и стала подниматься в дилижанс.

Вдруг, укутанная в плед и вся запыхавшаяся, со старым мешком в руке появилась Баси.

– А ты куда собралась? – спросила ее Фрисия, когда та подошла ближе. Щеки ее горели, изо рта вырывался пар.

– К вам в асьенду.

Глядя на нее, Фрисия улыбнулась: старая и оставленная мужем, ей она была не нужна. Она прекрасно знала историю своего лучшего надсмотрщика Диего Камблора. Выпроводив недавно одну двадцатилетнюю мулатку, он сошелся с другой. Фрисия хоть и не поддерживала подобный образ жизни, но пока Камблор справлялся со своими обязанностями, в свободное время он мог делать все, что вздумается. И присутствие его законной жены могло лишь разжечь в асьенде скандал.

– Никуда ты не поедешь, – отрезала она.

Баси поникла.

К ним подошел отец Гало, наблюдавший за происходившим со стороны.

– С таким шатким здоровьем тебе там, дочь моя, делать нечего.

Глаза Баси налились слезами.

– У меня здоровье не шаткое, – возразила она, переведя взгляд на доктора Альтамиру. Тот покачал головой.

– Не надо тебе ехать, – продолжал настаивать отец Гало, догадываясь об истинном стремлении Баси – расквитаться с мужем, который в его глазах был злодеем и безбожником и которому за двоеженство и за все его прегрешения суждено гореть в аду.

Взяв Баси под руку, донья Ана увела ее от лишних глаз к обнаженному вековому дубу, росшему на площади, и посмотрела ей в глаза. За проведенные вместе годы они пережили столько, что их некогда деловые отношения сеньоры и домработницы переросли в настоящую дружбу.

– Ты знаешь, что больше всего мне хотелось бы взять тебя с собой, но каково будет тебе? Что ты скажешь ему при встрече?

– Кроме вас у меня никого нет, – заплакала Баси, закрывая руками лицо. – А сил найти себе другое место у меня больше не осталось. Кто будет терпеть мои болезни? – Достав платок, она звучно прочистила нос. – Что я буду делать, когда больше не смогу работать? Вы всегда даете мне время поправиться. Вы так добры и всегда просите доктора меня полечить… Без вас меня бы давно не стало.

– Не говори так, Баси.

– Я не знаю, что сделаю с ним при встрече.

– У него есть другая, может, и дети… Ты же будешь страдать.

Баси потупила взор.

– Я просто прошу вас взять меня с собой, но, раз вы не хотите…

– Не в этом дело. Мы любим тебя, и ты это знаешь. Вот только нужно ли оно тебе – сомневаюсь…

– Позвольте мне самой решать, сеньора.

Взвесив свои шансы, донья Ана вздохнула: Фрисия не захочет ее брать. Поджав губы и набравшись смелости, она решительным шагом, размахивая юбками, направилась обратно. Баси устремилась вслед за ней. Дойдя до собравшихся, донья Ана громко объявила:

– Басилия едет с нами!

– Никуда она не поедет! – зычно возразила Фрисия.

– Оставайся, дочь моя, – настаивал отец Гало. – Там ты найдешь себе одни страдания.

Баси отвернулась, избегая встречаться с ними взглядом.

– Либо она едет со мной, либо я остаюсь здесь, – твердо произнесла донья Ана. – Вместе с супругом. Решайте, Фрисия.

Доктор Хустино предпочел не вмешиваться: несмотря на все Басины хвори, между ней и доньей Аной установилась особая связь. В месте столь беспокойном, как Куба, присутствие Баси пойдет ей только на пользу. С другой стороны, он хорошо знал свою супругу: благодаря свойственной ей силе духа и неколебимости в его мнении она не нуждалась.

Фрисия взглянула на доктора Хустино, как бы взывая о помощи.

– И вы промолчите?

– За себя я заплачу сама, – сжалась Баси.

Убедившись, что доктор Хустино в разговор вмешиваться не собирется, Фрисия взглянула на Баси и с возмущенным лицом ей сообщила:

– В асьенду едут работать. Мне тебя пристроить некуда. И от нас ты не получишь ни песо.

– Это наши заботы, – ответила донья Ана.

Подойдя к Баси, Фрисия едва слышно ее предупредила:

– Твой муж – хороший надсмотрщик. И скандалы мне не нужны.

– Не волнуйтесь, сеньора, свое место я знаю.

Проклиная все на свете, Фрисия глубоко вздохнула и, надев шляпку, направилась вперед, занять место рядом с отцом Мигелем.

Кучер вместе с мальчишкой-провожатым уложил Басин мешок, и она, не теряя ни секунды, с кошачьим проворством втиснулась в дилижанс, где уже уселись остальные пассажиры.

Доктор Хустино и донья Ана расположились вместе на одном сиденье. Он – весь элегантный, с котелком на голове и в длинном пальто с меховым воротником; она выбрала в дорогу свою лучшую шляпку. Изо рта у нее все еще вырывались облачка пара, рожденные накалом чувств первого, но, вероятно, не последнего столкновения с Фрисией.

Передав Мар и Баси пледы, которые те набросили себе на колени, донья Ана взяла супруга под руку. Доктор Хустино накрыл ее руку ладонью и, легонько сжав, приободряюще по ней похлопал.

– Ну же, Ана, вот увидишь: не успеем оглянуться, как пора будет домой. Время, как ты сама говоришь, летит быстро. Разве нет? А вернувшись, ты, моя дорогая, еще будешь скучать по кубинскому солнцу. Попомни мои слова.

Кучера подстегнули лошадей, и дилижанс тронулся в путь. Баси выплеснула скопившееся напряжение в приглушенном рыдании. Мар с Паулиной обернулись: им вслед на прощание махали руками.

Вдруг невесть откуда на дороге появилась собачонка и бросилась вслед за дилижансом, словно не было для нее ничего дороже во всем свете. Это была Нана, чьи короткие лапки никогда прежде не неслись с такой силой. При виде нее Паулина подавила жалобный вопль, а в груди защемило так, словно ей в сердце вонзили нож. Несколько минут Нана нагоняла бежавших легкой рысью лошадей, пока наконец не выбилась из сил и не отстала.

Паулина видела, как собачонка, отчаявшаяся и во второй раз в жизни покинутая, села на запыленную улицу. Мар всячески старалась приободрить Паулину; но ухабистая дорога убегала вперед, кучер останавливался напоить и переменить лошадей, а она все плакала.

Глава 10

Корабль отчалил под крики собравшейся на пирсе толпы и взмахи белых платков, похожих на ласточек. Но радость продлилась недолго и исчезла вместе с первыми признаками дурноты, и все пассажиры, за исключением доктора Хустино и Баси, изрыгали в латунные ведра чуть ли не все свое существо.

Вопреки всем предсказаниям, Баси, не сетуя на вызванную волнами качку, словно опытный матрос, с ведром в руке ходила из с каюты в каюту, придерживая больных за голову, когда те не могли подавить рвотные позывы. Затем, выливая за борт содержимое ведра, возвращалась на помощь к следующему пассажиру.

Доктор Хустино, который собственным животом ощущал волнение корабля, глядел на нее с изумлением, прикидывая про себя и стараясь предугадать, сколько еще Баси сможет вытерпеть.

К всеобщему облегчению, через неделю океан успокоился, и жизнь на борту вернулась в прежнее русло. Возобновились очереди в столовую, прогулки по корме и беседы с другими пассажирами, однако ни о Фрисии, ни об отце Мигеле не было никаких известий.

Росалия с Паулиной часами напролет обменивались переживаниями, показывая друг другу портреты своих будущих мужей и сравнивая черты их характеров. Надсмотрщика звали Гильермо, ему было тридцать два, и родился и вырос он в близлежащей к Коломбресу деревне.

– На Кубу он поехал солдатом, – пояснила Росалия. – Служил сержантом Испанской армии, а когда узнал, сколько зарабатывали надсмотрщики в асьендах, разыскал плантацию дона Педро и нанялся к нему.

– А разница в возрасте тебя не смущает? – спросила ее Паулина.

– Наоборот. Кому в мужья нужен мальчишка? Я предпочитаю зрелого, который уже многое повидал. Никогда не узнаешь, что поджидает впереди. А женщины к тому же взрослеют раньше.

Лежа на койке, Баси молча слушала их разговоры о будущем. Что ей было им говорить? Какой совет могла им дать женщина, не справившаяся с тем единственным, для чего ее воспитывали? В такие мгновения Баси предпочитала спать: во сне ее не угнетали ни боль предательства, ни тоска, ни покинутость. Днями она прогуливалась по палубе вместе с доктором Хустино и доньей Аной, а ночами слушала щебет девиц, пока наконец не проваливалась в сон. Так она проводила день за днем, невесомо скользя по часам, будто боясь на них наступить, и бесшумно вплывая по ним в следующее утро. Баси знала, что шум пробуждал чувства, а чувства следовало держать в узде, чтобы суметь лицом к лицу встретиться с тем, что уготовано ей будущим.

* * *

Когда распогодилось, пассажиры, словно уставшие от холода и сырости ящерицы, повыходили из своих кают. На главной палубе теперь звучали волынки, гитары и рукоплескания. Донья Ана позволила Паулине с Росалией ненадолго присоединиться к гуляньям, но доктор Хустино вначале воспротивился.

– Будет тебе, дорогой, – сказала она ему. – Всего-то на несколько минут. Погода сегодня замечательная. Эти несчастные, в конце концов, вполне могли бы оказаться нашими соседями; люди они скромные, но славные.

Он едва заметно кивнул, и Паулина с Росалией тут же помчались на главную палубу. Мар же решила остаться: ее никогда не привлекали ни танцы, ни шумные скопища народа.

Доктор Хустино осмотрел танцевавшую под музыку толпу: грязь, жалкие, болезненные физиономии, на которых сказывалось долгое затворничество, мертвенная бледность и обреченность на убогое существование. На их осунувшихся лицах улыбки походили на оскал, словно испытания дорогой вытягивали из них все человеческое.

Воздух был пропитан тоской и жаждой.

Застарелый запах пота, сырости и рвоты достиг кормовой части палубы, откуда доктор Хустино с доньей Аной наблюдали за праздничными гуляниями. В таких обстоятельствах, думал он, вспышки какого-нибудь заболевания можно избежать только чудом.

Глава 11

Через четыре дня, последовавших за празднованием, Росалии к вечеру стало дурно. Ее бросило в жар, и заболело горло. При первом осмотре ничего определенного выявить не удалось, но доктор Хустино прописал ей постельный режим. Двумя днями позже те же симптомы появились и у Паулины с доньей Аной. Тогда доктор Хустино забеспокоился. Он смерил им температуру, поискал на коже сыпь, ощупал шею и послушал сердце. И определить, чем они заразились, он смог, лишь заметив в горле доньи Аны сероватый налет.

– Дифтерия, – сообщил он Мар.

Услышав причину их недомогания, она вздрогнула. С дифтерией они столкнулись несколько месяцев назад, когда заболел один пятилетний мальчик. Родители приняли его сильный кашель за простуду, и к доктору обратились, когда уже в глотке и носу у него образовалась характерная для дифтерии пленка, затруднявшая дыхание. Недаром в народе эту болезнь называли «гаррота», сравнивая ее с орудием казни.

Приговоренные умирали от удушья.

Доктор Хустино, вспоминала Мар, провел этому мальчику трахеотомию, чтобы тот мог дышать. Также она вспоминала и его отчаяние: хотя операция и прошла успешно, мальчику она не помогла – его общее состояние, несмотря на все попытки доктора его спасти, ухудшалось. С некоторых пор стали применять противодифтерийную сыворотку, которую разводили в кипяченой воде, но она оказалась не совсем безопасной, поскольку повторный укол вызывал серьезные побочные явления. Сама же болезнь порой оказывала влияние на жизненно важные органы, такие как сердце, печень или почки, а против этих осложнений уже мало что можно было сделать.

Сразу Мар испытала полную беспомощность. Если заразились матушка с Паулиной, значит, на корабле были и другие больные.

На лбу у нее проступила едва заметная испарина. Ей никогда прежде не доводилось бороться с болезнью на корабле с более чем тысячей пассажиров на борту. В пространстве, где отсутствовали какие-либо физические барьеры, меры гигиены и профилактики оказывались совершенно бесполезны. Все это могло обернуться настоящей трагедией, и Мар смирилась с тем, что летальных исходов не избежать: смертность от дифтерии достигала пятидесяти процентов.

Бортовой врач ввел доктора Хустино в курс дела.

– Зараженных нет только в первом классе. Матросы, побывавшие в твиндеках, говорят, что там натуральный свинарник: сплошные рвота, плесень и остатки еды, на которые стекаются крысы. Повсюду хозяйничают вши и клопы. Остается надеяться на одного Господа Бога, чтобы на борту не вспыхнула эпидемия тифа: условия для него самые благоприятные. Я приказал обработать палубу антисептическими средствами, расставить где только можно широкие тарелки с раствором карболовой кислоты и промыть палубы с койками известкой. Буду признателен, если подскажете, что еще можно сделать.

Доктор Хустино почесал в затылке. Он бы приказал убрать все матрасы и сжечь одежду пассажиров, но понимал: внутри корабля размещалось шестьсот человек, а экипаж едва достигал восьмидесяти. Этот замысел был обречен. Свирепствуя, болезнь пройдется по всему кораблю от носа до кормы и утихнет, лишь доведя свое дело до конца.

Поскольку дифтерия развивалась стремительно, через три дня больных уже было столько, что пришлось выделить для них столовую второго класса. Вынеся столы со стульями, матросы устроили для больных на полу импровизированные койки. Бортовой врач с санитаром занялись пациентами у себя в медицинском пункте, а доктор Хустино и Мар – в столовой.

Лечение ограничивалось тем, что больным вводили противодифтерийную сыворотку и ждали дальнейшего проявления симптомов, стараясь сбивать чересчур сильный жар. Состояние Паулины с Росалией после сыворотки заметно улучшилось, а вот у доньи Аны температура изо дня в день лишь росла, пока не достигла опасной отметки. В горле у нее образовалось несколько тонких пленок, уже препятствовавших дыханию. Доктор Хустино перепробовал все, что было у него под рукой: каломель, бромид калия, квасцы в порошке и концентрированную соляную кислоту… Но ей, казалась, не помогало ничего.

Доктор Хустино не хотел отходить от супруги, боясь вовремя не заметить малейших изменений в ее состоянии и не принять необходимых мер, но пациентов всех возрастов было так много, что ему пришлось оставить с ней Мар.

Каждая минута вдали от супруги отзывалась внутри него язвенными болями. Так ему, по крайней мере, казалось. Его ученый ум подсказывал ему, что донья Ана могла не перенести болезни, не выдержать мучительного приступа удушья. Тогда он, доведенный до отчаяния бесконечными размышлениями, в ужасе бежал к ней. Рядом с ней он находил державшую ее за руку Мар, которая прикладывала ко лбу смоченную в холодной воде хлопковую тряпицу, стараясь сбить ей жар. Превозмогая себя, доктор Хустино возвращался к обязанностям, стараясь скрыть от Мар свои переживания. Он не мог допустить, чтобы в его глазах она прочла ужасную правду: они могли ее потерять. Он вспоминал размеренную жизнь, оставшуюся в прошлом, и его охватывало чувство утерянного рая. Доктор Хустино полностью – и, возможно, даже слишком скоро – стал отдавать себе отчет в том, что ошибся: никакая надежда на лучшую жизнь не стоила таких рисков. Он не придавал значения газетным статьям, где каждую неделю писалось об опасностях, поджидавших пассажиров в переполненных кораблях, совершавших трансокеанические рейсы, и в частности о болезнях, нередко приводивших к потерям. Он надеялся, что благодаря их положению они смогут избежать трагической участи, которой нередко подвергались мигранты, теснившиеся в трюмах корабля. Он не думал о том, что оказавшееся посреди океана суденышко ничтожно мало и укрыться там негде.

Пока эпидемия занимала на корабле все новые позиции, пока на палубах царил страх заразиться, а запах антисептика заполонял каждый угол, до смерти волновавшаяся за здоровье доньи Аны Баси слонялась у входа в столовую, закутавшись в толстое шерстяное одеяло. Вопреки внешней слабости она ощущала в себе необузданную силу. По правде говоря, такой живой и способной на все она не чувствовала себя никогда. Много лет назад, когда она отлеживалась от очередной хвори, донья Ана сказала ей: «Стоит тебе достать весь скопившийся внутри гнев, как тебе сразу полегчает, потому как душевные надрывы ослабляют плоть. Тебе бы прокричаться, поколотить кулаками кровать, сказать стене все, что ты думаешь о своем муже. Тебя убивает твоя сдержанность». Как же она была права, думала Баси: одной мысли о встрече, о расплате с Диего было достаточно, чтобы она почувствовала в себе удивительную стойкость духа.

Она никогда прежде не задумывалась о смерти, настигавшей людей в открытом море: всходить на корабль она и не собиралась. Она представляла, как покойников оборачивали в саваны и, оставив их в специально отведенном для подобных случаев месте, довозили до берега, чтобы похоронить их по христианским обычаям. И каково же было ее изумление, когда она увидела, как после короткой молитвы духовника окропленных каплей святой воды мертвецов сбрасывали за борт.

Как-то раз донья Ана упоминала о каменной усыпальнице ее семьи, находившейся на местном кладбище. На самом видном куполе возвышалась невероятной красоты статуя Божьего посланника архангела Гавриила: высеченный из белого мрамора, он трубит на Небесах, возвещая о начале Страшного суда. В этой усыпальнице покоились все ее близкие и родные: ее мать с отцом и сын, умерший вскоре после рождения. А когда придет время, она хотела, чтобы ее похоронили рядом с ними.

«Вся семья вместе, Баси, навеки вечные. Так и должно быть».

Эти слова заставили Баси караулить у входа в столовую и при первой же возможности туда заскочить. Всякий раз, когда какой-нибудь матрос отворял дверь, до нее небольшими порциями доносился стойкий запах антисептика. А чтобы попасть внутрь, всего-то и потребовалось, что дождаться удобного случая, когда матросы на мгновение отвлеклись. Пол был усеян бессчетными подстилками, и почти на всех лежали больные. На нее обрушились кашель, стоны и мольбы позвать доктора со священником. Одетый в рясу отец Мигель стоял, склонившись над каким-то сеньором, целовавшим деревянное распятие у него в руке.

Ноги у Баси подкосились, как случалось всякий раз, когда она чувствовала рядом смерть. Она ощутила зарождавшийся в животе знакомый страх; беспокойство давало о себе знать сжимавшими грудь тисками и, достигнув горла, впивалось в него звериными когтями, перекрывая дыхание.

Обойдя всю залу, она нашла донью Ану недалеко от входа, во втором ряду уложенных на полу больных. Мар тогда хлопотала над мальчиком на соседней подстилке. Сидя на коленях, она протирала ему лицо тряпицей, смоченной в наполненном водой тазу. Там же сидели и Паулина с Росалией, которые на фоне остальных выглядели заметно лучше.

Баси подошла ближе. Донья Ана была в сознании, вся в поту и тяжело дышала. К горлу тут же поступила тревога, но Баси сумела ей улыбнуться.

– Баси… – только и смогла прохрипеть донья Ана.

Баси поспешила взять ее за руку.

Услышав голос матери, Мар, не вставая с места, оглянулась. Но при виде Баси она тут же развернулась к ней всем телом.

– Господи, Баси. Ты что здесь делаешь?

– Не прогоняйте меня, сеньорита: мне там, снаружи, без дела сидеть невыносимо.

– Но ты же заболеешь.

– Да знаю, вот только жить, постоянно трясясь за здоровье, тоже невмоготу. Уж сколько раз я была при смерти – отцу вашему хорошо известно. И раз я до сих пор здесь, значит, Господь уготовил мне другой путь. Я хочу остаться… помочь, чем могу. Исполню все, что вы с доктором прикажете. С места не сдвинусь, но уйти – не уйду. Тут столько больных – и всем нужна помощь. А я в это время как раз с вашей матушкой посижу.

Подняв глаза, она увидела доктора Хустино. Тот смотрел на нее подбоченившись и в знак неодобрения, как обычно, качал головой. Но Баси была тверда в своем намерении и отступать не собиралась.

Найдя себе место возле сеньоры, Баси постелила на полу одеяло. Донья Ана хотела ей что-то сказать, но из-за боли в горле не могла, и навещавший ее при каждой возможности доктор Хустино советовал ей не тратить силы и отдыхать.

Пара матросов меняли воду в тазах и белье на подстилках и расставляли по зале тарелки с антисептиком. Мар всякий раз выходила за глотком свежего воздуха, когда сил терпеть эту скверную обстановку, сдавливавшую грудь, больше не оставалось. Главная палуба была полна народа: сидевшие на деревянных рейках пассажиры укрывались от гулявшего по кораблю ветра одеялами. Боясь заразиться, они перебрались из кубрика на открытый воздух.

Той ночью доктор Хустино сказал ей, что если закупорка дыхательных путей продолжится, то на рассвете он проведет донье Ане трахеотомию. При этих словах его лицо исказилось, словно его до смерти перепугали, и на нем застыло выражение ужаса.

Рано утром, измотанная несколькими бессонными ночами, Баси, пользуясь выдавшимся мгновением спокойствия, когда донья Ана, не мучимая приступом кашля, казалось, мирно отдыхала, улеглась на разложенное на полу одеяло. Она была так утомлена, что не слышала ни стонов больных, ни шума, вызванного суетой доктора Хустино, ни матросов, выносивших ведра с всевозможными человеческими выделениями. Тогда-то донья Ана, пыша жаром и с трудом дыша, очнулась и увидела ее рядом с собой. Несмотря на тяжелое состояние, она словно бы прозрела. Протянув руку, она заботливо поправила Баси сползшее на пол покрывало. Затем повернула голову к покоившемуся рядом мальчику. Он лежал с открытыми глазами и, полный ужаса, весь дрожал. Ему было лет восемь-десять, и донья Ана припомнила, что Мар называла его Пабло. Кожа его блестела от пота, волосы прилипли ко лбу, щеки пылали.