Скиталец. Лживые предания

– Моя кобыла вернётся, если я позову, – обратился к нему Морен, – но мне нужно время.

– У нас нет времени. Летняя ночь коротка, а ночь Купалья и того короче.

– Тогда ступайте вперёд, а я догоню, как только окажусь верхом.

Морен говорил твёрдо, давая понять, что больше идти на поводу у Истлава не намерен. Они сцепились взглядами, точно каждый проверял другого на прочность и упрямство. Глаза Морена уже не горели алым, угасли, как только отступили черти, но Истлав, вероятно, помнил, кто перед ним и на что он способен. Верил ли в рассказы и сказки о Скитальце – уже иной вопрос.

– Ладно. Михей, оставайся с ним, всё равно безлошадный, а я поеду вперёд. Не сыщете меня – возвращайтесь к Дарию.

Михей аж воздухом поперхнулся от возмущения и гнева, но и сказать ничего не успел – Истлав тронул коня в бока, и тот сорвался с места, сразу переходя на рысь. Морен глядел ему в спину и диву давался, насколько же этот человек упрям и самоуверен.

«Или настолько уверен в своём боге? Неужто верит, что тот его сохранит?» – подумал он ядовито.

Михей воззрился на него и недовольно засопел, ноздри его раздувались от гнева. Не обращая на него внимания, Морен громко свистнул и устремил взгляд в чащу – туда, куда дала дёру его лошадь.

– И что дальше? – спросил Михей. – Что будем делать?

– Я буду звать свою лошадь, пока не откликнется. Если нет – сверну к реке, как и советовал Истлав. Если идти вдоль неё, то не заблудишься.

– Но там русалки! Ты сам говорил…

– Меня они не тронут. За тебя не ручаюсь.

Михей открыл было рот, чтоб возмутиться, но Морен вновь свистнул. Язык всё ещё жгло после полыни, и вкус крови ощущался во рту, но боль казалась меньшей из бед. Когда он прервался, чтоб отдышаться, Михей заговорил вновь:

– Что за проклятые твари?

Морен обернулся и увидел, как Михей поддел носком сапога убиенного чёрта. Перевернул его на спину, вгляделся в лицо и поморщился от омерзительного вида.

– Вся нечисть из людей появляется, – продолжил Охотник. – Так от чего эта?

– От хмеля. Если пить без меры, рано или поздно станешь как они.

Михей посерел.

– Шутишь, что ли?

– Похоже, что шучу?

– Твоей рожи не видно, попробуй пойми, что у тебя на уме.

– Я не умею шутить.

Он свистнул ещё раз, но, как и прежде, лишь тишина была ему ответом. Когда черти отступили, лес вновь наполнился звуками ночных птиц и копошащихся в подстилке тварей, но на клич никто не отзывался. Поразмыслив, Морен решил, что будет лучше объяснить Михею, с чем предстоит иметь дело.

– Черти слабые, мелкие и трусливые, но страсть как любят потешаться над людьми. Они насылают морок, внушают дурные мысли, путают и обманывают. Будучи неспособными побороть человека силой, они заводят его в ловушку, вынуждают калечить самого себя, доводят до самоубийства, и всё ради забавы. Не верь своим глазам и мыслям – это первое правило, если столкнёшься с ними. Второе – помни, что вред они тебе причинить не могут, только чужими руками.

– Чужими руками – это как?

– Как ты своему коню сухожилия перерезал.

И снова свист, и снова без ответа. Морен выругался под нос, начиная думать, что лошадь к нему уже не вернётся – волки задрали или в овраг угодила. Вздохнув, он залез в поясную сумку и извлёк оттуда бутылёк с отваром. Покопался ещё, но больше сыскать не удалось. Всего один, слишком мало. Прочие остались в седельных сумках, а этого на двоих не хватит. Отдать Михею или самому выпить? Поразмыслив, Морен протянул бутылёк Охотнику, но тот не принял его и даже руки не поднял.

– Что это? – спросил он.

– Отвар из марьянника. – Увидев непонимание на его лице, Морен добавил: – Иван-да-марьи. Поможет очистить голову и защититься от чертей. Пока не пропотеешь, никакой морок не страшен, да и после мысли твои им будет сложнее путать.

– А сам чего не пьёшь?

– У меня всего один.

– Ну уж нет, – усмехнулся Михей криво. – Я твою отраву пить не стану. Либо сам глотни для начала.

– Я проклятый, на меня оно иначе подействует.

– Ничего, я уж выводы как-нибудь сделаю.

И он сложил руки на груди, показывая, что намерен ждать. У Морена челюсти свело от злости. Мирило с ситуацией лишь то, что он и так собирался отвар выпить, иначе черти и до его разума доберутся. Отвернувшись от Михея, он приспустил маску и сделал осторожный глоток. Ещё не зажившие раны во рту отозвались новой вспышкой боли, а когда отвар потёк по горлу ниже… Желудок скрутило, он закашлялся и выперхал в ладонь сгусток чёрной крови. Да уж, отвар очищал так очищал. Вернув на лицо маску, Морен протянул Михею остатки отвара, но тот брезгливо поморщился и отступил.

– Думаешь, теперь я эту мерзость в рот возьму? Не надейся даже!

– Я же сказал, – прохрипел Морен, всё ещё чувствуя, как саднит горло. – На меня иначе действует.

– Да плевать мне!

Больше Морен не стал спорить. Отвернувшись вновь, опершись свободной рукой на ивовый ствол, он допил отвар. Закашлял с новой силой, но на этот раз удержал проглоченное в желудке. Перевёл дух, свистнул ещё раз, так и не дождался ответа и, отчаявшись дозваться лошадь, резко развернулся и направился в сторону реки. Михей обомлел, хлопнул глазами пару раз и кинулся за ним, причитая на ходу:

– Э, эй! Ты куда собрался?

– К реке, говорил же.

– А меня здесь бросить хочешь?!

– Отчего же, ступай за мной. Только слушайся, когда я говорю.

– Почему я должен тебе подчиняться?!

– Никто никому ничего не должен, – процедил Морен. – Я проводник, а не старшой. Слушаться меня в твоих интересах. Я не несу ответственности за твою жизнь и за смерть отчитываться не стану.

Морену показалось, он слышал, как Михей скрипнул зубами от злости, но последовал за ним к реке, проглотив возражения.

– Почему тебя русалки не трогают? – лишь спросил он.

– Чёрная кровь им не по вкусу, – без запинки соврал Морен.

Выйдя из-за деревьев к речному берегу, Скиталец сразу же припал к земле, выискивая следы. Он не нуждался в факеле – глаза уже привыкли к темноте, да и на открытой местности луна и звёзды, отражающиеся в воде, освещали мир достаточно, чтобы разглядеть всё, что нужно. Но Морен ничего не нашёл – никакие всадники или пешие здесь не проходили, а значит, Дарий и Неждан с Миланом ещё их не догнали. Поднявшись, Морен обвёл глазами линию реки сначала в одну сторону, затем в другую. Но и вдали, сколько ни всматривался, не различил он их силуэты. Неужто, гонимые чертями, они ушли так далеко? Верилось с трудом, даже если путь через лес оказался короче, чем по изворотливому берегу. Зато заветный остров посреди реки, который и служил ему целью, чернел вдали пушистыми кронами.

Морен направился прямиком к нему.

– Что намерен делать? – осведомился Михей, перешагивая через поваленный в реку ясень, когда позади осталась едва ли пятая доля пути.

– Устроим привал напротив острова, и там дождёшься остальных.

– А ты? И как же цветок?

– А я отправлюсь на остров за цветком.

– Как так?! – изумился Михей. – Думаешь, он там?

– А вы проверяли?

– Нет… Не знаю, – бросил он раздражённо. – Но Истлав сказал путь в лес держать, а не на остров.

– То, что цветок видели в глубине леса, вовсе не значит, что только там он и растёт.

– Но так можно весь лес обыскать!

– Верно. Но я хочу проверить именно остров.

– А я?!

– Думаю, к тому времени Истлав нас уже найдёт.

Ответа не последовало, но не это смутило Морена, а отсутствие шагов. Он обернулся, но Михея за спиной уже не было. Лишь порыв ветра накренил кроны деревьев, запел шелестом листвы. Облако набежало на лунный лик, и тень легла на реку и прибрежье. Охотник же как сквозь землю провалился. Но не мог он пропасть столь внезапно, да и куда? Догадавшись, в чём могло быть дело, Морен крепко зажмурился и сделал несколько глубоких вдохов. Выждал, когда марьянник подействует, и открыл глаза.

Михей стоял перед ним и смотрел в недоумении.

– Чего это ты? – удивился он.

– Да так… – Морен повёл плечом. – Видел что-нибудь?

– Нет. Ты просто встал как вкопанный, глаза закрыл. Я звал-звал, а ты не отзываешься. Думал уж, тебе от отравы твоей снова дурно стало.

Морен не стал пояснять, развернулся и пошёл дальше. Если черти следят за ними, то вскоре поймут: на него их трюки больше не действуют. А они совсем рядом, прячутся в тенях, следят за ними из-за кустов, раз всё ещё напускают морок.

Стоило замолчать, как из лесу раздался плач. Кто-то хныкал, всхлипывал в чаще, точно позабытый, заплутавший ребёнок. Из темноты послышался приглушённый далью голос:

– Мамочка…

Морен остановился, услыхав детский голосок, обратился во слух. Михей тоже замер, бледнея на глазах до синюшных губ. Голосок захныкал, снова позвал маму, взмолился жалобно:

– Помогите, кто-нибудь! – и зашёлся горьким плачем.

Морен постоял немного, вслушиваясь, и зашагал дальше. Михей не сразу, но последовал за ним.

– Что это? – спросил он сипло, догоняя.

– Черти. Не верь голосам в лесу, особенно тем, что звучат в твоей голове, – повторил он напутствие, не оборачиваясь на страшный, пробирающий до мурашек детский вопль.

– Я уж не знаю, кого бояться больше, – проворчал Михей, пытаясь скрыть дрожь, – тебя или их.

Голосок утих, всхлипнув обиженно. Михей ещё продолжал затравленно оглядываться, сжимал обнажённый меч в руках, ожидая беды и напасти, но воды Тишьи оставались спокойны и тихи. Даже зверьё не тревожило их, не то что проклятые. Шли молча. Влажная земля чавкала под сапогами, оба оскальзывались, но от реки не отходили. Путь вдоль берега, заросшего рогозом и аиром, которые перемежались низко склонёнными к воде или растущими из ила деревьями, оказался непрост даже для пеших, как же пройти здесь всадникам? Может, поэтому Дарий и развернул их, увёл парней в лес, а там они и разминулись?

Когда поравнялись с островом, Морен ещё раз свистнул лошадь, ни на что особо не надеясь. Бросил Михею наказ собрать хворост для костра и сам прошёлся по берегу и границе леса, подбирая валежник. Вернувшись, он помог Михею сложить найденное ими в подобие костерка, щёлкнул пальцами и высек искру вшитыми в перчатку кусочками кремния. Собранный близ реки влажный хворост разгорался неохотно и больше чадил, но вскоре огонь занялся, тёплым светом озаряя округу. Морен достал из поясной сумки несколько пучков сухого чертополоха и подпалил один. Поднявшийся белёсый дым ел глаза, потому Морен поспешил отдать траву Михею и отойти подальше.

– От костра ни шагу, – заговорил он, часто моргая, чтобы сдержать слёзы. – Отойдёшь от него – на себя пеняй. Истлав или Дарий увидят огонь ещё издали и легко найдут тебя. Дым чертополоха убережёт от чертей. Я вернусь раньше, чем пучки догорят. Если нет – поищи у воды ещё. Может, и найдёшь.

– А ты куда?!

Михей сидел у костра на корточках, держа дымящийся чертополох на вытянутой руке. Но услыхав, что Скиталец намерен покинуть его, вскочил на ноги, точно обжёгся.

– На остров, как и сказал. Просто дождись меня.

Но Михей не дал ему и шагу ступить – преградил дорогу.

– Я один не останусь! С тобой пойду.

– Русалок не боишься? – Морен заглянул ему в глаза. – Меня они не тронут, сказал же. На острове их может быть пруд пруди, к тому же я по воде пойду. Хочешь со мной?

– Да хоть бы и так! – выпалил Михей, не подумав. А потом сообразил, опасливо глянул на воду, широко распахнул глаза и впился испуганным взглядом в Скитальца. – Как это – по воде?

Но Морен промолчал.

– А как же русалки? – не унимался Михей. – Ты говорил, что у реки опасно. Им меня оставить хочешь?!

– Им дым чертополоха тоже не по нраву, а вот в воде они тебя мигом утащат. Здесь безопасней, поверь мне.

Михей не нашёл, что возразить, однако крепче сжал в руке пучок трав. Морен прошёл мимо, щурясь от едкого дыма, который жёг его, как и любого проклятого, но у самой воды обернулся и повторил напутствие:

– Не слушай голоса́. Куда бы и зачем ни звали, не иди за ними. Ни шагу от костра.

Подобрав с земли сук, он подошёл с ним к реке и ткнул в воду. Прощупал дно, нашёл то место, где конец упёрся во что-то твёрдое, утопнув едва ли на высоту стопы, и смело шагнул в поток. Дальше шёл уже, почти не проверяя дороги. Он хорошо знал этот путь и знал, что в русле реки скрыто от глаз мелководье, усеянное гладкими камушками. Ноги провалились по щиколотку, местами тропа уходила вниз, но глубже, чем по колено, Морен не погружался, да и то лишь на небольшом отрезке. Он надеялся, что Михей не пойдёт за ним, – если не знать, куда ступать, здесь легко было уйти с головой под воду, – но тот его даже не окликнул.

Когда он вышел на берег, тяжело вытаскивая сапоги из ила, с пято́к лягушек нырнули в воду, спеша попрятаться. Над рекой залилась трелью ночная птица, будто оповещая о его прибытии, и Морен догадывался, кто это мог быть. Широко раздвигая кусты, не таясь и не прячась, не стараясь скрыть звука шагов, он пробрался в глубь небольшого острова, зная наверняка, что́ увидит за очередной отклонённой в сторону веткой.

В самом центре, за цветущей ежевикой и пышным рогозом, лежало озеро. Земляной островок окружал его, словно колодец, а пышные деревья прятали от солнца и лишних глаз. Темны были здешние воды – дно уходило глубоко. Где-то наверняка скрывалась тонкая протока, соединяющая озеро с рекой и питающая его, чтоб не иссохло в летний зной, да разве разглядишь её за деревьями и кустарниками? А посреди чёрной, как ночное небо, глади лежал на покрытом илом бревне водяной.

Крупный, раздутый, будто утопленник, однако живее всех живых, он был едва ль не втрое, а то и вчетверо больше любого мужчины, как в высоту, так и вширь. Тяжёлое, мощное тело казалось неповоротливым, будто стёсанный прибоем валун. Водяной лежал на спине, прикрыв глаза и сложив руки на округлом, точно горшок, животе. И последний мерно и высоко вздымался, как во сне. Ноги водяному заменял рыбий хвост, сизые плавники которого кончиками утопали в воде, и при дыхании его от них кругами шла рябь по озёрной глади. Волос у водяного не было, но над верхней губой росло два длинных уса, точь-в-точь как у сома, а из затылка торчал рыбий гребень. И мордой он был точно сом: широкое лицо, далеко посаженные глаза за морщинистыми веками, большой растянутый рот. Вдоль спины, под локтями и по бокам росли у него плавники, как у ерша или окуня, а меж толстых пальцев, оканчивающихся короткими когтями, – перепонки.

Морен вышел к водяному не таясь, и тут же Куцик спустился к нему, широко расставив крылья, и повторил приветственную трель. Зацепился когтями за подставленную руку, ласково куснул перчатку и переместился выше, на плечо. Водяной лениво приоткрыл один глаз и тяжко перевернулся на бок. Свалившись с бревна, точно тюк, он с головой ушёл под воду и тут же вынырнул перед Скитальцем, поднявшись над водой до пупа. И столь он был огромен, что Морену приходилось задирать голову, чтобы видеть его лицо.

– А-а-а, Морен! – протянул водяной добродушно и распахнул объятия. – Сколько лет, сколько зим! Давно не виделись. Я уж и глаза твои забывать начал. Как птичка твоя прилетела, сразу понял – заглянешь ко мне. Да уж больно долго ждал тебя, аж задремать успел.

– Извини, задержали, – ответил Морен с улыбкой, прекрасно зная, что всё было б ровно так же, даже отправь он Куцика с самого берега Тишьи. – Как поживаешь, Тихон?

Он снял с правой руки перчатку и протянул ладонь. Но Тихон схватил его и по-братски притянул к себе, заключая в объятия. Берег озера был пологий, не расчищенный от корней и веток, и от резкого рывка Морен запутался в ногах и валежнике – едва не нырнул в воду кубарем, когда его отпустили. А Тихон рассмеялся над его неуклюжестью, поймал за ворот плаща, не дав искупаться, и поставил повыше. Одёрнул и поправил на нём сбившиеся одежды, вот только силу не рассчитал, и от грубоватых хлопков Морена едва не сшибло с ног. Но он всё равно улыбался Тихону и его добродушию.

– Э-э-эх! – возмутился водяной. – Кожа да кости! Совсем есть перестал? Едва на ногах держишься. Рыбы для тебя наловить, что ль?

– Прости, Тихон, но я в этот раз по делу.

– Будто было когда иначе! – всплеснул руками водяной. – Ну, толкуй, чегой за дело?

– Сегодня на закате в твой лес вошли Охотники: трое мужчин и двое юношей. Служители Единой Церкви, их натаскивают убивать проклятых.

Тихон сплюнул в воду.

– Тьфу! Вот напасть, а! Всё никак не успокоются. Дочери мои на них уж не первый год жалуются – житья не дают. Повадились, как лёд сходит, чуть ли не каждую ночь в этот лес шастать. Чегой им тут надо?

– Они ищут огненный цветок.

– Чего? – не понял водяной.

– Цветок папоротника.

Тихон впился в Морена неверящим взглядом и вдруг расхохотался, держась за живот. Тёмные воды озера пошли волнами, словно дикий ветер тревожил их, а не один-единственный водяной, трясущийся от смеха.

– Вот уж удумали! – воскликнул он, едва успокоившись. – Ну, пущай ищут. А коли найдут, успокоются?

– Не знаю, – честно сказал Морен. – Может быть. А может быть, и нет. Ты знаешь, где он?

– Зна-а-аю, – сладко протянул Тихон.

А Морен распахнул глаза, не веря, что всё это взаправду.

– Так цветок действительно существует?

– Существует, существует. Стал бы я тебе врать? Да только беды́ от него больше, чем добра. А ты, собственно, зачем пришёл? – спросил он вдруг, сощурившись. – Тоже мне напасть, Охотники! Мы их каждый год гоняем, прогоним и сегодня. Ух, девочкам моим потеха будет! Симпатичные там есть?

Он подмигнул, но Морен остался серьёзен.

– В этот раз всё иначе, Тихон. Это далеко не мальчишки, а опытные воины. Не смотри, что их всего пятеро, их с детства учили убивать таких, как вы. Не лезьте на рожон, скажи дочерям, пусть затаятся и сидят тихо. И сам затаись. Не покажетесь им, и они уйдут без крови.

Тихон смотрел на Морена вдумчиво и внимательно, чуть сощурив красные рыбьи глаза. Он словно взвешивал, стоит ли верить ему на слово. Морен лишь надеялся, что Тихон распознал неприкрытое беспокойство в его голосе и достаточно доверяет ему. Помолчав немного и всё взвесив, водяной медленно кивнул.

– Ну-у-у, хорошо. Не считаю я, будто пяток ратников мне и дочерям вред причинить может, но раз ты так говоришь, прислушаюсь. Думается, конечно, ты не обо мне, а об них печёшься. А-а-а, да хоть бы и так, какая разница? Спасибо, что предупредил. Что-то ещё?

– Ты сказал, что знаешь, где цветок. Охотники наняли меня как провожатого, чтобы я помог им его найти. Если мы добудем цветок, они уйдут и больше не побеспокоят вас. Я обещаю, что сделаю всё для того возможное.

– Ха! – Тихон вскинулся, поднимая тучу брызг. – Так вот в чём дело. Ну хорошо… Дорогу не покажу, тут уж не серчай, неудобно мне в глубь леса шастать. – Он красноречиво похлопал себя по животу, от которого не отнимал ладоней. – Но путь укажу. Переплывёшь Тишью, ступай на запад, в глубь леса до оврага…

Он объяснял, а Морен кивал и запоминал, гадая про себя: сколь много правды сказал он Тихону? В самом ли деле Ерофим оставит этот лес в покое и перестанет посылать в него Охотников, губя и их, и мирно живших в нём испокон веков? Или скорее сровняет лес с землёй, предав деревья огню и обратив их в пепел, чем смирится с врагом у своего порога?..

* * *

Михей сидел у костра и затравленно оглядывался на каждый шорох и шум. Ухнет ли где сова, затянет ли противную песнь жаба, прыгнет ли из воды рыба, сверкнув чешуёй на боку, – от всего Михей вздрагивал и ошалело осматривался, точно вор в потёмках. Неправ был Скиталец, Михей знал наверняка – не станет Истлав их дожидаться и не выйдет к свету костра. Дальше пойдёт искать огненный цветок, потому что так ему епархий Ерофим велел. И его одного – да ещё, может, архиерея Родиона – он слушался.

Огонь грел руки, но тело пробирал озноб, и лес чудился неприветливым и злым. Михей не знал, чего ждать от теней и воды, но деревья, ожившие из-за ветра, казались чуть ли не страшнее русалок и чертей. Те хоть из плоти и крови, их убить можно, а они?.. Что скрывается в этой темноте? А если леший? Что сможет он один против исполина, чья шкура крепче молодых сосен? Михей думал об этом, и казалось ему, тополя и ели сходят со своих мест, клонятся к нему, тянут руки-ветви… Ан нет, то лишь ветер и тени. Треклятые тени.

Михея раздирал страх, что не давал покоя сердцу, и звуки леса заставляли то и дело хвататься за обнажённый меч, лежащий подле. Рукоять меча отчего-то грела лучше костра.

Михей глянул на небо, желая прикинуть, который нынче час. Растущая луна ещё не стала полной, но уже была пузата и светила ярко. Небо так и не почернело, сохранив голубичную синь. Летние ночи коротки, до утра бы дожить…

А ведь ещё и полночь не наступила. Чистое до сей поры небо подёрнулось дымными в свете луны облаками. Они неспешно текли по небосводу, и Михей наблюдал, ожидая, когда они набегут и закроют лунный лик. Когда это случилось, лес словно потонул во тьме. Стали гуще тени, и почернели воды Тишьи. Река осталась спокойной. Не обманул Скиталец – не показались русалки, не подступились к нему и не выбрались на берег по его душу. Даже чертей, и тех не слышно.

«Не обманул, а одного, паскуда, оставил».

«Может, и не намерен возвращаться».

«Поглумиться решил».

«Ждёт, когда ты от страха портки намочишь, как трусливый пёс».

«Или просто своим на потеху и трапезу бросил. Считай, скотину на убой привёл».

Злые мысли роились в голове, жужжали, точно пчёлы, жалили обидой, пробуждали затаённый гнев. Словно сухие сучья, подбрасывал он новые доводы в костёр, помогая разгореться ярости и злобе. Почто он сейчас здесь, один у кромки леса, дрожит от страха и не знает, как быть, когда мог бы пойти с ним? А может, плюнуть на всё и отправиться в деревню? А Истлаву потом сказать, что не дождался их, заплутал нечаянно, вот и воротился. Да только в ночи дорогу не найти, а вот утром… А что утром? Нечисть солнца не боится и с рассветом в норы не прячется. Не дойдёт он один до деревни, даже средь бела дня.

«И кто в этом виноват?»

Истлав. Этот одержимый Единым Богом изувер, готовый на всё, лишь бы услужить епархию и удостоиться чести лизать его сапоги. И эта проклятая тварь, нанятая ими в провожатые. Посланник Единого Бога, как же… Раз проклят, значит, было за что.

Злоба и гнев наполняли сердце, отгоняя страх, и Михей упивался чувством закипающей ярости, что разгоняла кровь и согревала изнутри.

«Они думают лишь о себе, собственной шкуре и наживе. Зачем епархию цветок? Что он будет с ним делать?»

«Цветок что-то да может, иначе зачем он им? Вот только что?..»

Он силился вспомнить все сказки, предания и байки, что слышал когда-либо об огненном цветке. И вдруг в сердце зародилась уверенность, словно забытое воспоминание:

«Он ведёт к золоту. Указывает на клады».

«А тот, у кого деньги, сам хозяин своей жизни».

«А порой и жизней других».

Сладкая-сладкая мечта о богатстве. А коли он сам найдёт этот цветок, покуда один? Раньше их всех, пока они думают, что он сидит здесь у костра и трясётся от страха. Пока не берут его в расчёт и не ждут, что он на что-то способен. Он ведь видел, как Истлав смотрит – считает его недалёким, тупым бараном. Нет, конечно, он не намерен драться со своими, всего лишь опередить.

«А справлюсь? Ежели не найду? Или сгину в этом лесу?» – голосок страха пробился, точно горный родник из-под камней, и охладил пыл.

Мороз пробежал по коже, но не добрался до сердца.

«А меч тебе на что? Нет, одному идти в лес никак нельзя. Нужно затаиться, дождаться других – Дария! – и пойти по следу. Подслушать, пока не расскажут, где прячется цветок. А коли кто-то из них найдёт его раньше… – Он оглянулся на остров и мысленно добавил: – Что ж, с одним как-нибудь управлюсь».

Усмехнувшись, Михей достал походный нож и резанул ладонь. Неглубоко, лишь немного окропил кровью землю вокруг костра и увёл дорожку от него в лес. Самодовольная, хищная ухмылка не сходила с его лица. Поглощённый мечтами о золоте и свободной жизни, он не замечал шепотки и смех, разносящиеся ветром среди ветвей.

* * *

Дарий вёл свой малый отряд вдоль реки, внимательно следя за лошадиным шагом. Милан и Неждан, ведя коней почти бок о бок, ступали позади и, чуть понизив голоса, переговаривались меж собой. А Дарий хоть и вслушивался в тихие слова, но не задумывался над ними. Будто комариный писк или пение птиц по утрам – вроде и есть шум, а ты его не замечаешь, если во слух не обратишься. Куда больше беспокоила дорога. Его рыжий конь то и дело утопал копытами в иле или раскисшей земле, ступал неуклюже, оскальзывался и вяз. Дарий уже не одним лихим словом помянул Истлава, заставившего их разделиться. По лесу идти всяко проще, там не преграждали путь сваленные паводками деревья и торчащие из оврага, становящегося по весне и в разлив реки новым берегом, омытые водой корни. Хочешь не хочешь, а с такими препятствиями отстанешь от отряда. Не единожды Дарий подумывал наплевать на приказ и увести молодших в лес, к тропе, но не решался. А всё потому, что помнил наказ, отданный Истлавом ещё в Предречье: