Портрет

– Моим глазам больно от солнечного света, – пробормотал он.

– И все-таки здесь должен быть свет, если вы хотите, чтобы я давала вам уроки, – мягко возразила она.

Он выпрямился. Клеманс заметила, до чего же поразительно он походил на свою мать: тот же струящийся печалью взор, те же волосы – угольно-черные.

– Вы и есть новая гувернантка?

Она улыбнулась.

– Меня зовут Клеманс Дешан. Очень рада с вами познакомиться.

Она совсем раскрыла занавески, размахнувшись так широко, словно отгоняла злых духов.

– Что скажете, если мы начнем с диктанта? – весело спросила она.

Урок продолжался два часа. Тристан Левассёр внезапно оживился. Отбросил прочь одеяло, уселся за стол с чернильницей и скрупулезно, по буквам выводил диктант, который Клеманс составила на основе текста из Жорж Санд. Когда упражнение было сделано, она исправила ошибки и была изумлена тем, как высок у ее ученика уровень знания французского.

– Браво, мсье Тристан. Вы сделали только одну маленькую ошибочку в согласовании причастия прошедшего времени.

Улыбка, озарившая тогда лицо подростка, поразила ее в самое сердце. Она испытывала глубокое убеждение в том, что в этот дом, к этому болезненному и одинокому мальчику, ее привела сама судьба – и теперь поклялась самой себе сделать все, что в ее силах, чтобы ему помочь.

IX

Остаток дня обошелся без неожиданностей. После обеда Клеманс дала урок географии своему ученику, уже знавшему названия большинства стран и даже их столиц.

– Все это вы выучили в школе? – спросила она, озадаченная.

– Я был воспитанником Монреальского колледжа, – объяснил он. – Отец говорил, что меня непременно надо оторвать от материнских юбок.

Он помрачнел.

– Ненавижу школу.

– Почему?

Он опустил голову. Молодая гувернантка пожалела о своей бестактности, но юноша продолжал, как будто испытывал потребность излить душу:

– Один ученик из класса, где я учился, самый здоровенный, меня невзлюбил. На переменах надо мной издевался. А однажды после школы он меня побил.

– Каков мерзавец! – негодующе воскликнула Клеманс. – И никто не заступился за вас?

– Его все боялись.

– А преподаватели колледжа тоже ничего не предприняли?

Он пожал плечами.

– Его отец был муниципальным советником и жертвовал значительные суммы на городские нужды. Кончилось тем, что мать решила воспитывать меня дома. Отца это очень раздосадовало.

Клеманс начинала лучше понимать обстоятельства прошлого ее юного протеже.

– Мадам Августа упоминала, что до меня у вас уже была гувернантка.

Мальчик побледнел.

– Пожалуйста, я предпочел бы не обсуждать этого.

В его больших черных глазах промелькнул такой испуг, что Клеманс невольным дружеским жестом погладила его по руке.

– Теперь здесь я. Ничего плохого с вами не случится. Обещаю вам.

Он положил голову ей на плечо с поразившей ее неприкаянностью.

* * *

За ужином Клеманс, полностью поглощенная мыслями о том, что ей доверил ученик, рассеянно ела суп, который перед ней поставила мадам Августа. Казалось, Тристан опасался бывшей гувернантки. Ей следовало разузнать побольше о причинах ее отъезда и при этом не вызвать подозрений у кухарки.

– Вы были хорошо знакомы с той гувернанткой мсье Тристана, что была до меня? – поинтересовалась она, старательно изобразив на лице полное безразличие.

– Зачем вам это знать? – ответила мадам Августа с неприязненной миной.

– Ведь я здесь вместо нее и нахожу естественным узнать, почему она уехала отсюда.

– Ее отослал доктор Левассёр, – прошипела мадам Августа. – Это была злая женщина, она пыталась настроить мсье Тристана против отца.

Ей показалось, что прислуга говорила искренне. Клеманс прикинула, какие причины могли бы заставить бывшую гувернантку так себя повести. Она и впрямь была «злой женщиной», как ее описала мадам Августа, или старалась защитить своего ученика? Сколько вопросов без ответов…

* * *

Клеманс спала беспокойным сном, когда ее вдруг разбудило уханье совы. Она привстала в постели, зажгла лампу и бросила взгляд на часы. Три часа ночи. В окно ворвался порыв свежего ветра. Она встала и сделала несколько шагов к широким окнам, чтобы закрыть ставни. Луна, почти полная, заливала весь сад мрачным светом. У фонтана она снова заметила тот же силуэт – кто-то стоял с поднятой головой, уставившись прямо на кого-то или на что-то. Дама в черном. Клеманс проследила за ее взглядом и различила за одним из слуховых окошек башенки смутную белую фигуру. Вдруг фигура наклонилась наружу, воздев руки к небесам, точно собираясь взлететь. Она узнала Тристана. Сдержав вопль, молодая женщина схватила халат, оставленный ею на спинке стула перед отходом ко сну, быстро накинула его, не сразу попав в рукава, и бросилась к двери.

Лунный свет, пробивавшийся сквозь маленькое круглое слуховое окошко, освещал эту часть коридора. Когда глаза привыкли к темноте, Клеманс двинулась по коридору дальше, держась за стенки, чтобы не оступиться. Дойдя уже почти до конца, она заметила арочную дверь; из-под нее, полуоткрытой, сочился тусклый луч света. Даже не подумав медлить, она тихонько приоткрыла дверь и вошла в круглую комнату. В полумраке выделялась кровать с балдахином. Тристан в белой пижаме, весь облитый лунным светом, высовывался из окна. Она была уверена, что он собирался прыгнуть в пустоту.

– Мсье Тристан!

Казалось, он не слышит ее. Она подбежала к нему, схватила за талию и силой оттащила от окна. Он стоял такой бледный, что на виске дрожала голубая жилка. Большие черные глаза недвижные, остекленевшие.

– Мсье Тристан, – вполголоса повторила гувернантка. – Вам надо вернуться в спальню.

– Моя мать, она иногда приходит повидаться со мной, – произнес он монотонным голосом.

– Ваша матушка мертва, мсье Тристан.

Его бескровные губы растянулись в странной улыбке.

– Она здесь.

Он протянул руку и указал в сад. Клеманс показалось, что орел закогтил ее сердце. Да как такое возможно… Она бросилась к окну и внимательно всмотрелась во двор. Женщина в черном еще стояла там, но потом скользнула за завесу деревьев. Велико было искушение преследовать ее, но гувернантке не хотелось оставлять подростка одного. Она закрыла ставни.

– Мсье Тристан, вам пора идти спать.

По всему его телу пробежала дрожь. Он поморгал, потом с потерянным видом взглянул на Клеманс.

– Мадемуазель Клеманс? Что вы делаете в моей комнате?

Она поняла: наверное, он лунатик. Тетушка Аннетт рассказывала ей, как иногда находила ее кузена Леона ночью в конюшне, он стоял в кормушке у корыта с соломой, словно собираясь накормить их лошадь.

– Я слышала шум, – объяснила она. – Увидела вас у окна башни и хотела понять, что вы тут делаете.

Он осмотрелся.

– Что я тут делаю? – прошептал он, потирая себе лоб. – Мне на мгновение показалось…

Смутившись, он замолк.

– Мне так жаль, что я потревожил вас.

– Ничего особенного. Я вас провожу.

Она очень мягко взяла его за руку, он послушно позволил ей. Они спустились на первый этаж, где располагались апартаменты хозяев.

Мальчик обернулся к гувернантке:

– Все в порядке, мадемуазель Дешан. Спокойной ночи.

– Вы уверены, что…

– Уверяю вас. До завтра.

Он ушел. Прежде чем вернуться к себе, она проследила глазами, как он подошел к двери своей спальни, открыл ее и потом закрыл за собою. Потом подошла к большим окнам и снова всмотрелась в сад, но там уже никого не было. Она легла обратно в постель, позабыв снять халат, и погасила лампу, размышляя о тревожных событиях этой ночи. Был даже безумный миг, когда она почти поверила, что дама в черном – это призрак супруги доктора Левассёра, но рассудок развеял в ней последние сомнения: эта дама существовала во плоти и крови. Кто же она? Зачем приходит по ночам к семейству Левассёр? Чего от них хочет? К этой загадке прибавлялось еще и озадачивающее поведение Тристана, – он, кажется, убежден, что дама в черном – его мать. По всей видимости, ее смерть стала причиной невыразимого страдания, что объясняло, почему ему так необходимо верить, будто мать еще жива. Это снова возвратило ее к первоначальному вопросу: кто же она, эта таинственная дама в черном?

Не в силах заснуть, она опять встала, села за секретер и записала в дневнике все, чему была свидетелем, стараясь ничего не упустить.

Х

Среда, 9 сентября 1931

Утром Клеманс с трудом встала с постели. Спала она плохо, а едва ей удавалось провалиться в темные глубины сна, как ее одолевали кошмары, и она просыпалась, дрожа от ужаса.

За завтраком мадам Августа удостоила ее нелестного замечания:

– Бедная малышка, да у вас круги под глазами аж до самого пупка!

Клеманс очень хотелось съехидничать: «Спасибо, весьма любезно», но она сдержалась. В ее поисках истины служанка могла оказаться полезной; она не хотела наживать себе врага в ее лице.

– Вы давно служите у Левассёров?

– Я в семье Валькур уже больше сорока лет! Еще в юности служила родителям мадам Жанны. Когда мадам Жанна вышла за доктора Левассёра, это уж восемнадцать лет минуло, я осталась на службе.

Гувернантка поняла, что Валькур – девичья фамилия супруги доктора Левассёра. Почувствовав, что ей удалось пробить брешь в железобетонных доспехах прислуги, она решилась затронуть деликатную тему:

– Должно быть, смерть мадам Жанны очень расстроила вас, – сказала она как будто невзначай.

Черты лица мадам Августы смягчились. Клеманс даже показалось, что на них снизошла поволока печали.

– У мадам Жанны были шумы в сердце. В последнее время она страдала одышкой и часто не могла ходить. Мсье Шарль днем и ночью не отходил от ее изголовья, мне приходилось насильно заставлять его немного отдохнуть и съесть хоть кусочек. Однажды вечером поднимаюсь я в башенку – отнести ужин мадам Жанне. Доктор Шарль был там. Он мне и сказал, что мадам Жанна скончалась.

Служанка перекрестилась. Клеманс выслушала ее рассказ внимательно. Ее кое-что заинтересовало:

– Мадам Левассёр спала в башенке? А не высоковато ли для больной?

– Она не выносила шума. За пару месяцев до кончины мсье Шарль устроил ее наверху, чтобы никто не беспокоил.

Вдруг служанка спохватилась и с презрением взглянула на гувернантку:

– Да я из-за вас тут разболталась, как последняя сплетница! А ведь мне платят не за безделье – между прочим, как и вам!

Пока мадам Августа убирала со стола, Клеманс задумчиво допивала кофе. Ей казалось неестественным соображение, что мадам Левассёр «не переносила шума». Если кто-то отличается слабым здоровьем – окружающие, наоборот, ищут способы облегчить его перемещения, а вовсе не изолировать его. А что, если доктор Левассёр этого и добивался – хотел ее изолировать? Мозг сверлила еще и другая мысль: если Жанна Левассёр действительно провела два последних месяца своей жизни в башенке, как об этом и рассказала ей мадам Августа, – значит, и Тристан пришел туда не случайно. Может быть, он был свидетелем чего-нибудь этакого?

* * *

Клеманс вошла в зал для занятий. Подросток уже сидел за рабочим столом; она с облегчением заметила, что выглядит он свежим и бодрым.

– Здравствуйте, мсье Тристан.

– Здравствуйте, мадемуазель Дешан.

– Вы хорошо спали? – осведомилась она.

– Очень хорошо. Надеюсь, как и вы.

Банальный обмен любезностями позволил гувернантке тайком рассмотреть своего ученика. Она не обнаружила на его лице ни следа тоски или бессонницы.

– Что скажете, если время до обеда мы посвятим арифметике?

– Охотно. Я могу показать вам, что уже знаю.

Он встал и вынул из библиотечного шкафа несколько математических трактатов.

– У меня есть основные понятия по арифметике, алгебре и геометрии.

Гувернантка была ошеломлена. Ее-то знания в этой области ограничивались сложением, вычитанием, умножением и делением…

– Вы знаете предмет лучше меня, – призналась она.

Тристан улыбнулся, от улыбки глаза его заблестели.

– Я мог бы поучить вас.

– Вашего отца не обрадует, если он узнает, что платит необразованной гувернантке за то, что она берет уроки у его сына, – пошутила она.

– Вы не необразованная! – возразил юноша. – Я считаю вас очень хорошей.

Клеманс взволновало оказанное учеником доверие. Она рассудила, что сейчас подходящий момент вернуться к тому, что ей довелось увидеть самой:

– Мсье Тристан. Вы вставали прошлой ночью?

Казалось, он был удивлен и нахмурился.

– Нет.

Гувернантка посмотрела на него в упор. Мальчик отличался очень хрупким сложением; ей не хотелось становиться причиной бесполезной тревоги, и она сказала, тщательно подбирая слова:

– Я услышала шум; кажется, он долетал из сада. Из окна я заметила женщину, одетую во все черное там, у фонтана.

– Женщину в черном? И вы знаете, кто она?

– Понятия не имею.

Она на мгновенье замялась, но жажда понять пересилила опасения глубоко расстроить юношу.

– И еще один человек был тогда в башенке. И я узнала его… вас.

– И что же я там делал? – воскликнул он, от удивления пораженный как громом.

Клеманс поразмыслила. Стоит ли намекнуть ему, что ему привиделась мать – и тем самым разбередить боль утраты, уже им пережитую? Несмотря на ее желания вывести на свет загадку дамы в черном, такое испытание показалось ей уж слишком жестоким.

– Мне кажется, вы лунатик.

Он рассмеялся – от души и с явным облегчением.

– Это даже очень может быть. Когда я был малышом, со мной иногда случались такие приступы. Мою мать это очень тревожило, но к десяти годам я перестал быть лунатиком. Вообще-то, я думаю…

– И вы совсем-совсем ничего не помните о том, как в три часа ночи вышли из своей спальни и поднялись в башенку?

Он покачал головой.

– Совсем.

Гувернантка была уверена в его искренности. Странным образом ее успокоило это объяснение. Подростка глубоко травмировала кончина матери – что же тут странного, если он нашел способ быть к ней ближе именно там, где она провела последние моменты земного бытия. Ненормальным, однако, выглядело его стремление выброситься в окно – или так всего лишь показалось ей, увидевшей, как далеко он высунулся, повиснув над пустотой. Что могло произойти, не войди она вовремя, чтобы помешать ему? Ей следовало бы проявить максимум бдительности; если когда-нибудь похожий случай произойдет, она сочтет своим долгом уведомить доктора Левассёра.

* * *

Во время перерыва на обед, когда Клеманс вышла в сад немного подышать воздухом перед следующим уроком, она встретила мсье Ахилла – тот, нахлобучив соломенную шляпу, подстригал секатором розовые кусты. Повернувшись к ней, он протянул розочку.

– Добро пожаловать, мамзель Дешан.

– Как любезно с вашей стороны! – воскликнула тронутая молодая женщина.

Она потянулась к цветку.

– Осторожнее, он колючий! – предупредил садовник.

Она осторожно взяла розу и вдохнула ее аромат.

– Все складывается хорошо для вас, мамзель Дешан? – поинтересовался он, заметив на лице новой гувернантки озабоченность.

– У меня прелестная комнатка, я ем досыта, а мсье Тристан – ученик непревзойденных способностей, – отвечала Клеманс тоном, которому всячески старалась придать непринужденную легкость.

Мсье Ахилл бросил на нее быстрый взгляд.

– Ничего необычного?

– Что вы хотите сказать?

Он пожалел, что смутил ее.

– Я очень рад, что вам нравится в этом доме.

Вежливо поклонившись, он снова принялся за работу. Она бессознательно почувствовала, что этот человек – сама доброта и она может довериться ему.

– А вы знали, что мсье Тристан – лунатик? Я застала его прошлой ночью в башенке.

Лицо мсье Ахилла вдруг застыло, как будто вдруг пронизанное ледяным ветром.

– Вы уверены в этом?

– Я за ним проследила, – призналась она. – Он был… словно в трансе. И… сказал мне, что его мать иногда приходит с ним поговорить, что она еще жива. Когда я спросила его об этом сегодня утром, он не помнил ничего.

Она добавила, с трудом скрывая растерянность:

– Я так беспокоюсь за него.

Мсье Ахилл положил на скамью секатор. Его руки чуть заметно дрожали.

– Мсье Тристан не лунатик.

Он немного помолчал, потом поднял на молодую женщину взгляд больших глаз – бездонных, как озера.

– У мсье Тристана дар ясновидения. Он может видеть души упокоившихся.

XI

Гувернантка не спеша побрела к дому. Слова садовника повергли ее в глубокое замешательство. «У мсье Тристана дар ясновидения. Он может видеть души упокоившихся». Она не сомневалась в добрых намерениях мсье Ахилла, но он ошибался. Привидений не бывает. Тристан вообразил, будто ему является мать, дабы смягчить непереносимость утраты. Когда умерли родители Клеманс, она тоже иногда видела их во сне; но стоило пробудиться, как осознание, что она потеряла их навсегда, мучительно терзало сердце.

В день погребения, когда могильщик бросил первую лопату земли сразу на два гроба, лежавших рядом, она поняла, что они так и останутся запертыми в этих деревянных ящиках. Под такой кучей земли они не смогут дышать, ласково обнять ее, пожелать доброй ночи, они больше не вернутся. Ей было всего восемь лет – но она ясно почувствовала, что прощается с ними навсегда. Мертвые не возвращаются.

Люди придумали жизнь после смерти, чтобы утешать самих себя после потери любимых или чтобы питать надежду, будто их существование, каким бы оно ни было тягостным, исправится в лучшем мире.

– Мадемуазель Дешан?

Металлический голос доктора Левассёра заставил ее вздрогнуть. Он был в шляпе и с медицинским несессером в руке, как будто собираясь выйти.

– У вас озабоченный вид, – заявил он, внимательно осмотрев ее своим ледяным взглядом. – Все ли у вас хорошо?

– О да, благодарю вас.

– Тристан ведет себя подобающе?

– Великолепно. Вы были правы – ученик он отменный.

Врач по-прежнему внимательно рассматривал ее с таким видом, будто перед ним пришпиленная бабочка.

– Что ж. Не сочтите за труд уведомить меня, если заметите в его поведении что-нибудь необычное. Кончина матери подействовала на него весьма угнетающе.

Он удалился со скоростью ветра.

* * *

Настойчивость, с которой доктор Левассёр расспрашивал ее о сыне, насторожила Клеманс. Она не чувствовала со стороны врача никакого сопереживания – скорее, почти болезненную холодность. Знает ли он, что Тристан – лунатик, что мать является ему в видениях?

* * *

После ужина гувернантка вернулась к себе. Солнце уже зашло. Невыразимая печаль овладела ею при воспоминании о долгих зимах в Сент-Эрмасе, бесконечных вечерах, зловещем свисте ветра, завываниях волчьей стаи, которые иногда доносились из ночной тьмы, синеватой белизне, точно саваном укутывающей дороги и поля, и холоде – о, как ей бывало холодно! Она прогнала мрачные мысли. Жить надо настоящим – ради блага Тристана Левассёра, ведь отныне я за него отвечаю.

Завершив подготовку ко сну, она надела фланелевую ночную рубашку, накинула на плечи шаль и улеглась в кровать с «Отцом Горио», подумывая о том, что с первого жалованья ей удастся раздобыть еще несколько книг. Эта мысль приободрила ее. К девяти часам ресницы ее отяжелели, она погасила свет и быстро заснула.

Ее разбудил плач – но, быть может, это просто мяуканье заблудившейся кошки? Она зажгла ночник, отбросила одеяло, встала и подошла к окну. В саду никого не было. Она посмотрела вверх, на башенку; та тонула во мраке. Жалобные стоны раздались опять. Откуда они доносились? Не погасив свет, она вышла из комнаты и прислушалась. Рыдания стихли. Уж не почудилось ли ей? Чтобы вернуться к себе с чистой совестью, она спустилась по лестнице на этаж, где жили хозяева, потом на первый. Там тоже царила зловещая тишина, во мраке только угадывались массивные очертания мебели.

Как раз в тот миг, когда она уже готова была возвратиться к себе, рыдания возобновились с новой силой. Ее удивляло, что ни доктор Левассёр, ни мадам Августа не проснулись от столь душераздирающих стонов. Она неслышными шагами вошла в гостиную. Одна из витражных дверей была полуоткрыта. В просвет она увидела Тристана, пристально уставившегося на портрет матери. Ее первым порывом было броситься к нему, но она удержалась. Несомненно, юноша находился в трансе, и так резко вырывать его из этого состояния не стоило. Она тихонечко толкнула дверь вперед, вошла в комнату и остановилась в нескольких шагах от мальчика.

– Мсье Тристан, – прошептала она.

Его хрупкие плечи казались согбенными словно бы под грузом тяжкой печали.

– Мсье Тристан, – повторила она.

– Моя мать, – отозвался он безжизненным голосом.

Вся охваченная тревогой, она ждала, пока он договорит.

– Мама… Земля… не дает ей дышать…

Бедный малыш снова переживал похороны матери. Сердце гувернантки сжалось от сострадания.

– Возвращайтесь к себе в спальню, мсье Тристан. Не нужно напрасно мучить себя.

Он внезапно повернулся прямо к ней. Его еще детское лицо было мокрым от слез.

– На матери нет кольца… Она никогда не снимала его. Его кто-то забрал.

– Какого кольца? Кто его забрал?

Он хотел ответить, но ни звука не сорвалось с его губ, так сильно они дрожали.

– Ради всего святого, что тут происходит?

Доктор Левассёр заканчивал завязывать пояс ночного халата; его рот искривился в недовольной гримасе. Клеманс уже готова была сказать ему, что его сын одержим смертью матери и пребывает во власти опасных видений, но кольнувшее предчувствие, мимолетное и безотчетное, вдруг остановило ее.

– Мсье Тристану приснился дурной сон.

Врач обратился к сыну:

– Разве ты не видишь, что беспокоишь мадемуазель Дешан среди ночи? Немедленно иди и ложись спать.

Подросток стоял столбом. По его щекам обильно текли слезы.

– Я провожу его до спальни, – предложила гувернантка, возмущенная той жесткостью, с которой доктор Левассёр разговаривал с сыном.

– Я нанимал вас не для того, чтобы носиться с ним как с каким-то хлюпиком. Тристан вполне способен и один отсюда выбраться.

От звучания отцовского голоса по всему телу мальчика словно пробежал электрический разряд – он задрожал всем телом и поднес руку к голове. Потом осмотрелся вокруг, словно удивляясь, как здесь оказался. Он выглядел таким уязвимым, что Клеманс поспешила ему на помощь.

– Прошу вас, доктор Левассёр, вы же видите, что мсье Тристан едва держится на ногах!

– На сей раз пусть так, но, если такой случай повторится, я запрещаю вам вмешиваться. Моему сыну следует научиться быть более самостоятельным, для его же блага. Вы меня поняли?

Не отвечая, она поклонилась и мягко взяла ученика за руку, так и не поняв, зачем доктор Левассёр проявляет такую жестокость к собственному ребенку. Разве он не испытывал к нему хоть каплю привязанности? У нее было ощущение, что за этой демонстративной властностью крылось что-то другое. Одна мысль поразила ее. Страх. Этот мужчина боится собственного сына.

* * *

Проводив мальчика до самой его спальни, она убедилась, что он лег, и немного задержалась.

– Постарайтесь заснуть, мсье Тристан. Я здесь, чтобы позаботиться о вас.

Клеманс склонилась над кроватью и поцеловала его в лоб, потом тихонечко вышла, не забыв бесшумно закрыть за собой дверь. Когда она поднималась по лестнице, перед глазами опять возникло лицо ученика, по нему ручьем текли слезы, и она будто снова услышала его загадочные слова о том, что земля мешает его матери дышать. Как она понимала его печаль! От невозможности хоть чем-то ему помочь она почувствовала пустоту в душе.

Ей вспомнились и другие его слова. «На матери нет кольца…» О каком кольце упоминал Тристан? Он точно сказал, что она никогда не снимала его. Из этого молодая женщина заключила, что речь могла идти только об обручальном кольце, надетом в день свадьбы.

«Кто-то забрал его». Да о ком речь-то? И что сподвигло этого кого-то овладеть им? Это воровство – но оно было совершено еще при жизни мадам Левассёр или уже после ее смерти? Загадка, связанная со смертью матери Тристана, становилась все запутанней. Едва ей казалось, что удалось найти зацепку для ответа, как тут же возникал новый вопрос. Возможно, мадам Левассёр просто потеряла обручальное кольцо. Или сорвала с себя в знак недоверия мужу. Если доктор Левассёр обходился с женой так же, как обходится с сыном, то ничего удивительного, что она в конце концов взбунтовалась. Но ей тут же подумалось, что такое объяснение хромает. Если все так – почему же тогда Тристан утверждал, что мать никогда не снимала кольцо и кто-то украл его? Не мог же он выдумать столь очевидную подробность. Но он был в настоящем припадке лунной болезни. Возможно, он вообще все это придумал…

Невзирая на поздний час, Клеманс уселась за секретер и скрупулезно занесла в дневник все, чему была свидетельницей, описав свои наблюдения в мельчайших деталях. Когда она закончила, на часах было уже четыре утра. Тут она снова легла в кровать, широко распахнутыми глазами следя за тем, как тени колышутся на потолке. Утром ей непременно нужно будет вернуться в гостиную и внимательно рассмотреть портрет мадам Левассёр, чтобы удостовериться, что она носила кольцо. Чем больше она размышляла, тем яснее ей казалось, что между исчезновением кольца и смертью мадам Левассёр существует какая-то связь.