Пока воды Венеции тихие

Гордясь своим остроумием, врач заулыбался. Стуки этого не оценил.

– Можно мне посмотреть на стрелу? – спросил инспектор.

– Вы серьезно?

– Абсолютно.

– Мы ее сразу же передали полиции, как и положено в таких случаях. Что именно вас интересует? Я вот этими самыми руками вытащил из вашего тела инородный предмет.

– Спасибо, доктор! Как она выглядела? То есть стрела серьезная или так себе?

– А я откуда знаю? Я не разбираюсь в оружии, я врач.

– Может быть, это была одна из тех стрел, которыми стреляют по мишеням на ярмарках?

– И это было бы неплохо, правда? Или вы хотели, чтобы вас пронзили стрелой Робина Гуда?

– Разумеется, нет.

Когда доктор ушел, Стуки вспомнил, что ему нужно предупредить дядю Сайруса и, может быть, позвонить сестрам из переулка Дотти и попытаться их успокоить. Своим предупреждающим звонком он надеялся разбавить весь тот водопад заботы, который, он знал, ему еще предстоит испытать.

Он уже представлял себе: «Ах, инспектор, почему вы нам ничего не сказали? Вы рискуете жизнью, а мы здесь красим ногти и укладываем волосы, вместо того чтобы дежурить у вашей постели. Что о нас подумают соседи?»

С дядей Сайрусом тоже нужно быть поосторожнее. Главное – не вдаваться в подробности: у старика больное сердце.

– Я в больнице в Венеции, – сказал Стуки дяде, когда после неимоверного количества длинных гудков тот, наконец, ему ответил. – Так, ничего особенного, ежегодное обследование, рутина. Лег в больницу, чтобы не мотаться туда-сюда до тех пор, пока будут готовы анализы. Сказали максимум два дня, но ты же знаешь, они здесь особо не торопятся. Почему не в Тревизо? Наше управление прикрепили к этой больнице. Вообще, всем полицейским Восточного Венето делают анализы в больнице Венеции, говорят, чтобы оптимизировать работу и сократить расходы. Так рациональнее. Почему я никогда не возил тебя сюда на анализы? Но ты же не полицейский! Я знаю, что в Иране о родственниках полицейских заботятся лучше. Что я могу с этим поделать? Дядя, как только я выйду из больницы, обязательно к тебе зайду.

За годы полицейской службы инспектору Стуки много раз приходилось беседовать с потерпевшими в больницах. А его единственное личное воспоминание, в котором присутствовали запах антисептика и белые халаты, было связано с днем, когда толстый врач вырвал маленькому Стуки гланды. Это случилось именно здесь, в больнице Святых Иоанна и Павла. Стуки вспомнил свою маму, которая привела его сюда за руку, сказав, что они идут за мороженым.

– Такая длинная дорога, чтобы купить мороженое? – удивлялся Стуки, топая по мостам и набережным каналов.

По тому, как синьора Парванех сжимала его руку, Стуки стал догадываться, что мама от него что-то скрывала.

– Я хочу шоколадное, – сказал он, чтобы прозондировать почву.

– Хорошо, – ответила мама.

– И фисташковое, – добавил Стуки, радуясь, что мама не возражает.

Но когда он высказал новое желание – ванильное мороженое – и мама снова согласилась, вот тут он понял, что это какая-то ловушка. Стуки замедлил шаг, но синьора Парванех, несмотря на свой небольшой рост и худобу, обладала силой ветра с высоких нагорий и последние метры площади Дзаниполо протащила его буквально на руках…

– Что ты здесь делаешь? – задумавшийся Стуки подпрыгнул от неожиданности и уставился на человека, заглядывающего в палату.

Инспектор не запросил никакой охраны: в конце концов, очень немногие знали о том, что он лежал в больнице. Стуки подумал, что, скорее всего, это был один из слоняющихся по больнице выздоравливающих пациентов.

– Отдыхаю, – ответил Стуки, приподнявшись на подушке.

– Из твоего окна виден Сан-Микеле?

– «Остров мертвых»? Не думаю.

– В таком случае, мне очень жаль, но это означает, что у тебя ничего серьезного.

– Я этому рад.

– Это как посмотреть. Может быть, кто-то в жизни уже так настрадался, что не отказался бы от панорамы Сан-Микеле. Я знал многих, которые просили у врачей палату с видом на остров.

– Что касается меня, то я стараюсь наслаждаться жизнью. Как умею.

Мужчина осторожно приблизился к кровати Стуки. Он внимательно осмотрел края чистой простыни, обратил внимание на отсутствие личных вещей на тумбочке и на другие мелочи, по которым можно было заключить, сколько дней человек уже пролежал в больнице.

– В свободное время я гуляю по палатам. Тебя только недавно привезли. Ты знаешь, здесь кормят просто отвратительно. Хуже, чем в Южной Африке.

– А вы что, были в Южной Африке?

– Бывал. Занимался кукурузой.

– А вы, собственно, кто?

– Морган-Полторашка.

– То есть?

– Одна нога с половиной.

– Морган…

Мужчина, светлые растрепанные волосы которого очень напоминали солому, некоторое время хранил молчание, сложив руки за спиной.

– Морган… как пират? – спросил Стуки.

– Именно.

– Где вы потеряли половину ноги?

Морган оглянулся по сторонам и даже выглянул в коридор.

– Ее съела гиена. Но я не уполномочен об этом говорить.

– Почему?

– Потому что это государственная тайна.

– Понимаю. Вы здесь для операции?

– Нет. Я здесь из-за малярии.

Стуки заерзал на подушке. Держать голову приподнятой было довольно неудобно.

– Малярия – это которая из-за комаров?

– Из-за плазмодиев. Насекомые анофелесы, другими словами, малярийные комары, чересчур им доверяют. Никогда не верьте слишком маленьким существам!

В течение нескольких секунд Морган пристально смотрел на инспектора, а затем исчез в дверном проеме.

Несколько дней в этой больнице? Стуки почувствовал судорогу в пальцах ног, будто кто-то невидимый загибал их кверху, сначала все сразу, а затем каждый палец поодиночке.

* * *

Визит Скарпы в тот вечер сильно взволновал инспектора Стуки.

Он заслышал своего друга еще из коридора: тот обходил палату за палатой и справлялся о состоянии здоровья каждого пациента.

– Ты уже поправляешься, – заявил Скарпа, усаживаясь на кровать.

Он смотрел на Стуки с некоторой нерешительностью, которая как-то не вязалась с его обычной экспансивностью. Стуки в задумчивости почесал шею. Некоторое время друзья молчали.

– Знаешь, все, что со мной произошло, – это так странно! – наконец проговорил Стуки. – Кто стреляет в котов, обычно не стреляет в людей. Почему ты пришел без жены? – добавил он.

– Она на дежурстве.

– О чем это я? А, да! Кто стреляет в котов, обычно не стреляет в людей. Скорее всего, тот парень не хотел в меня попасть. Я много чего передумал и попытался мысленно реконструировать все произошедшее. Скажи, как выглядит грек?

Скарпа отвел глаза:

– Довольно полный.

– Значит, не он. Этот был худой.

– Ты уверен?

– По-моему, тот мужчина просто резко обернулся, когда я оказался у него за спиной. У меня сложилось впечатление, что в последнюю секунду он даже попытался поднять арбалет вверх, чтобы меня обезопасить, а выстрелил случайно. Траектория по косой в направлении снизу вверх.

Стуки ждал, что на это скажет Скарпа, но тот только хмыкал в ответ. Его нижняя челюсть двигалась то вправо, то влево. Плохой знак.

– Скарпа, ты подозревал человека, который не имеет к делу никакого отношения.

Инспектор Скарпа покраснел как вареный рак.

Дорогая редакция!

Тысячи туристов приезжают к нам, чтобы сыграть свадьбу. Жениться или выйти замуж в Венеции совсем не одно и то же, что в Бергене, в Винон-сюр-Вердоне или в Торресильяс-де-ла-Тьеса. В нашем городе рождаются эмоции. Здесь неосязаемое соединяется с эхом истории и красоты.

Понятное дело, что приезжающим с такой целью иностранцам мы должны помогать. Ведь, согласитесь, это весьма важный момент в жизни каждого, а сценический эффект города, особенно на первых порах, просто ошеломляет. Чтобы доказать себе, на что способен, я согласился заменить господина мэра и взять на себя его обязанности по регистрации браков. Ведь нельзя же такую значимую государственную фигуру отвлекать от важных дел вереницей свадеб.

В самый первый раз я должен был вести свадебную церемонию в Палаццо Кавалли[23]. Конечно же, я очень нервничал. Должны были пожениться четыре сестры-близняшки и четыре брата-близнеца. Поляки. Никто из нас не знал ни слова по-польски. И они тоже, наивные – едут в Венецию жениться и не знают ни слова на венецианском диалекте. Мы надеялись, что они хотя бы говорят по-английски. Но некоторые из них только немного знали немецкий. Сам я этим языком не владею.

Поэтому я разволновался. Брачующиеся приплыли на гондоле, и то ли из-за ветренного дня, то ли из-за общей неразберихи, но так получилось, что они чуть перемешались. Я ожидал их у причала и, надо сказать, сразу заметил, что они слегка пошатывались, и у них дрожали ноги. Бедные! Красота нашего города их совсем оглушила.

Им даже не пришла в голову идея одеться немного по-разному: все невесты в белом и все женихи в черном, как черно-белые фотокопии. Я жду, что они станут по парам, кто с кем должен заключать брак. А еще, как на грех, там было довольно темно, потому что поляки захотели жениться вечером. Не знаю, может это такая польская традиция, или же они, чтобы съэкономить, собирались провести первую брачную ночь в купе ночного поезда.

В тот вечер мне пришлось работать сверхурочно, но случай был особенный, поэтому я не жалуюсь. Действительно, не каждый день выпадает возможность заключать брак «четыре на четыре». Короче говоря, все это происходило около девяти вечера. Все женихи и невесты были уже порядком возбуждены в ожидании церемонии, когда к нам поступил телефонный звонок: прошел слух, что кто-то заметил огонь в окнах театра «Ла Фениче». Я разволновался, в том числе и потому, что никто из нас не знал, как сказать «Феникс горит» по-польски или по-немецки.

Я начинаю махать руками, как крыльями, и один из поляков произносит: «Археоптерикс». Он, как я потом узнал, был палеонтологом. Я в панике смотрю на будущих супругов, со счастливыми улыбками на лицах и с цветами в руках, и начинаю кричать: «Пожар! Спасайся кто может!» Я пытаюсь жестами объяснить им, что происходит, имитирую летающие в воздухе искры, треск пламени и работу пожарной команды. Господин мэр смотрит на меня с ужасом, а полякам все нипочем.

Палеонтолог время от времени повторяет: «Археоптерикс». В конце концов, мне даже захотелось ударить его чем-нибудь тяжелым и утопить в канале, чтобы и его ископаемые останки нашли тысячелетий эдак через пять. В какой-то момент я начинаю довольно бесцеремонно подталкивать близнецов к выходу. Что тут началось! Они кричали (я потом перевел): «Мы приехали в Венецию, чтобы пожениться, и мы поженимся! Чего бы нам это ни стоило!» И кто знает что еще, я всего уже не упомню. В панике я проговорил последние слова церемонии, и им только оставалось расписаться в журнале регистраций. Я подсунул журнал первому близнецу с первой попавшейся мне под руку невестой. Так я обошел с журналом всю залу. Молодожены, наверное, думали, что я их просил расписаться в альбоме: они мне написали красивые фразы по-польски, в том числе похвалили за археоптерикса.

Я так до сих пор и не понял, кого я с кем поженил. Но вроде бы никто не жаловался. Судя по всему, пары, скрепленные огнем Феникса, выдержали проверку жизнью. А сгоревший театр мне, конечно, было очень жаль.

Венецианец,где я был и что делал первого февраля 1996 года

18 июля

Пятница

Как только в больнице настал час посещений, у постели Стуки материализовались сестры из переулка Дотти. Они принесли «дорогому инспектору» маленькую бутылку лимончелло и несколько книг.

– Я не останусь в больнице надолго, – стал отказываться Стуки, – да и пища здесь очень легкая, так что в дижестивах нет необходимости.

Вероника погрозила инспектору пальчиком. Принимая во внимание место, где находилась, она постаралась смягчить выражение своего несогласия, но все же высказала его довольно решительно.

– Лимончелло – это антисептик, – заявила она.

– Немного алкоголя придаст вам бодрости, – добавила Сандра, усаживаясь на кровать.

– Мы попросили выходной на работе, но нам дали всего полдня. Жаль, что мы не можем остаться, а то бы с удовольствием составили вам компанию, – защебетала Вероника.

– Поболтать с друзьями вам, несомненно, пойдет на пользу. Психологически это должно быть ужасно.

– Что именно, синьорина Сандра?

– Быть почти убитым!

– Но меня никто не собирался убивать.

– Не пытайтесь нас успокоить! Впрочем, возможно, вы этого не осознаете. У вас посттравматическое расстройство, так психика защищается от негативного опыта.

– Синьорина Сандра, уверяю вас…

– Сандра, перестань, пожалуйста. Не тревожь инспектора. Не видишь – он волнуется? Давайте лучше поговорим о ваших планах на будущее, – обратилась к Стуки Вероника. – Когда вас выписывают?

– Думаю, завтра или послезавтра.

– Боюсь, что на первых порах вам будет нелегко управляться с домашними делами.

– Не думаю, что это такая уж проблема. Рука у меня сейчас почти не болит, – и в доказательство Стуки пошевелил кистью, пока еще весьма осторожно и неуклюже.

– Конечно же, вам понадобится помощь. Женская рука… – Вероника мечтательно посмотрела на Стуки.

Обе сестры уже предвкушали возможность обосноваться в квартире Стуки на довольно продолжительный срок. Они будут мыть ванную комнату, наводить порядок в спальне инспектора и на его письменном столе, угощать мужчину разными вкусностями, а может быть, даже готовить у него на виду, пока тот сидит за столом в кухне и наблюдает за ними, а они нарезают, помешивают, добавляют специи и, наконец, дают ему пробовать приготовленную еду на кончике ложки.

Для этого Стуки, естественно, придется открыть рот. И не просто немного раздвинуть губы, как делают те, кто принимает лекарство. Он должен будет раскрыть рот пошире, как птенец королевского орла, когда его крылатая мать приносит ему на завтрак целую мышь.

– Взаимовыручка, – в унисон произнесли сестры.

Стуки взглянул на обеих женщин, преданных и вместе с тем вероломных. Невероятно, что за столько лет ни одному мужчине не удалось их обуздать. Не говоря уже о том, что не родился еще на свет тот, кто смог бы их себе подчинить. Или хотя бы заключить пакт о сосуществовании. Сандра и Вероника, он знал это, забраковали порядочное количество здоровых носителей Y-хромосомы, оставив за спиной шлейф из разбитых сердец неопытных маменькиных сынков, а также любителей амурных похождений.

– Жизнь покажет, – неопределенно ответил Стуки, предпочитая сейчас с сестрами не спорить.

Сандра и Вероника удовлетворенно улыбнулись, посчитав, что кое-чего они уже достигли. А может быть, женщинам попросту доставляло удовольствие видеть молодого и полного сил полицейского в состоянии вынужденной зависимости. Прийти на помощь тому, кто обычно помогает другим, им казалось делом весьма гуманным. И возбуждающим.

* * *

Ландрулли весь день колесил по автодорожным сервисам вдоль магистрали Милан – Венеция. Полицейский прибыл на место рано утром. Его взору предстали полчища грузовиков, аккуратно выстроившихся на стоянке на ночь. Некоторые водители уже проснулись и с полотенцами на шее направлялись к умывальникам. Тут были дальнобойщики со всего мира: поляки, голландцы, турки, боснийцы, иранцы, греки. Бесконечный перечень номерных знаков. Кабины транспортных средств напоминали маленькие гостиные, оборудованные всем необходимым, а также сувенирами всех мастей: одеялами, фотографиями, вымпелами, гербами, амулетами и изображениями святых. Каждый предмет со своим смыслом, и все они – как напоминание о том, что путешествие обязательно включает в себя возвращение.

Грузовых машин с итальянскими номерами было немного. Это весьма обрадовало Ландрулли, который, проходя между рядами этих исполинов на колесах, чувствовал, что начинает задыхаться. Полицейский агент ощущал на себе враждебные взгляды дальнобойщиков, которые в то время еще только просыпались. Иногда стекла машин опускались, и к Ландрулли обращались с вопросами на непонятном ему языке. Полицейский очень решительно делал странные знаки руками – потом, не мешайте! Ему было не до них.

Если итальянских грузовиков не так много, подумал Ландрулли, то с разноцветными крестами будет всего два-три, не больше. Однако он насчитал их не меньше дюжины. Такие кресты попадались даже на машинах с исламским полумесяцем и на грузовиках из Восточной Европы. Ландрулли обратил внимание на украинский грузовик с ярко-зеленым крестом. Судя по всему, у дальнобойщиков они были в моде. Полицейский вытащил из кармана брюк купленную накануне в супермаркете записную книжку, снял с нее целлофановую пленку и стал записывать номера машин с цветными крестами. Потом он зарисовал некоторые из них и обозначил примерные размеры.

Некоторые шоферы, опершись на руль, посматривали на полицейского не совсем дружелюбно. Ландрулли ответил им таким же насупленным взглядом. И он, и водители хорошо знали, что по этим асфальтовым артериям путешествуют самые разные проявления Добра и Зла, и что на борту грузового автомобиля можно найти не только товары в картонных коробках…

Полицейский записал дату, время и поспешил в бар, где устроился возле небольшой компании итальянских дальнобойщиков, которые зашли выпить кофе перед дальней дорогой.

* * *

Стуки открыл глаза. Во сне к нему приходила маленькая мертвая китаянка, в то время как агент Ландрулли блуждал на автозаправке в окрестностях Саленто. Инспектор повернул голову и увидел на тумбочке букет цветов. Он проспал больше двух часов, точнее два с половиной. Меньше чем через полчаса начнут разносить еду: бульон, вареную морковь и сыр страккино, так было написано в меню.

До того как Стуки заснул, у него состоялся разговор с лечащим врачом, который поклялся инспектору своими детьми, что завтра его обязательно выпишут. Потом, вспомнив, что завтра суббота, доктор поправился: в понедельник, после утреннего обхода.

– Вы поклялись своими детьми! – запротестовал Стуки.

– Вообще-то, они пока только в проекте. Мне не хватает второй половины хромосомного набора, и я еще не определился с выбором.

– Вы лжец, доктор!

– А чего вы от меня хотите? Чтобы я отправил вас домой делать самому себе перевязки? Все равно две-три недели больничного у вас в кармане.

…Стуки посмотрел на цветы. Маленький подсолнух, две желтые розы, остальные белые. Стуки терялся в догадках, от кого он мог получить такой букет. Может быть, Микела, жена Скарпы, заходила его навестить, пока он спал?

В палату заглянул мускулистый медбрат.

– Все в порядке?

– Вы видели, кто принес эти цветы.

– Одна синьора.

– Она назвала свое имя?

– Нет, но она сказала, что вернется.

Сидя за столиком в углу палаты, инспектор Стуки созерцал поднос с ужином. Он попытался добродушно улыбнуться скромному страккино, завернутому в невзрачную белую обертку. Стуки деликатно помешал бульон, прозрачный как вода на Мальдивах. Макаронные звездочки поднимались со дна тарелки и по движению ложки пускались в пляс, а потом, весело кружась, вновь опускались на дно. Кто знает, подумал Стуки, приходила ли когда-нибудь в голову физикам мысль изучить динамику макарон в бульоне?

– Ты читаешь свое будущее в супе? Это искусство почти утеряно, – услышал он знакомый голос над своей головой.

Стуки вздрогнул. Она стояла прямо перед ним. Роскошные волосы, как всегда, собраны в хвост. Вложена в свое черное платье, словно жемчужное ожерелье в бархатный футляр. Натуральный жемчуг, разумеется. Стуки смотрел на нее, блаженно улыбаясь. Ему вдруг подумалось, что он любил ее, как любят маленький остров: принимая его за целый мир, поддаваясь иллюзии, что раз его можно пересечь из конца в конец пешком, то легко понять его весь целиком, любое душевное состояние и каждое желание.

– Тебе Скарпа сказал, что я здесь?

– Глупая статейка в газете. Полицейский из Тревизо пострадал при загадочных обстоятельствах. Имени не называлось, но я кое-кому позвонила.

– Цветы от тебя?

– Нужно будет попросить медсестру принести вазу.

Она села на второй стул. Стуки отодвинул поднос.

– Врач мне сказал, что рана не опасная. Так что ты не умрешь.

– Ты думала, что-то серьезное? Так вот почему ты принесла цветы.

– Действительно, в случае чего я смогла бы оставить их на твоей могиле.

– И что бы ты посоветовала написать на памятнике?

– Что ты невыносим.

– Есть такое.

– Женоненавистник.

– Совсем чуть-чуть.

– Плохо целуешься.

– Это неправда!

– И храпишь.

– Вранье!

– А еще я очень сомневаюсь, что ты в состоянии вызвать сочувствие у какого-либо человеческого существа.

– Но ты же не человек. Ты – богиня!

– А ты льстец!

Они рассмеялись. Старая игра. В тот их самый последний раз, когда еще между ними была страсть, Стуки, проснувшись утром, уловил аромат домашнего хлеба. Она любила готовить, а Стуки нравились женщины, которые умеют готовить, в этом они друг другу подходили. Он никогда ей этого не говорил: хорошая кухня, как и любовь, зависит от химии. Или все же от алхимии?

– Ты можешь мне рассказать, что с тобой случилось? – попросила она, не отрывая взгляда от ложки в бульоне.

– Ерунда!

– Ты не в состоянии двигать рукой, и это по-твоему ерунда?

– Боюсь, что так. Ты не представляешь, как меня это бесит.

– Что именно?

– Все. И прежде всего я сам.

– Я не понимаю.

– Забудь, эти глупости не стоят твоего внимания. Как работа?

– Хорошо.

– Ты почти закончила?

– Более или менее.

– Скоро уезжаешь?

– Еще несколько дней, и я смогу вернуться домой.

«Не стоит этого делать», – подумал Стуки, но было уже слишком поздно. Он произнес:

– Ты не могла бы мне помочь с китайским языком?

Стуки понял, что она согласилась без энтузиазма, только из вежливости. Возможно, она ожидала чего-то другого, и ее желание превратилось в надежду. Женщина продолжала пристально на него смотреть. Стуки смутился и улыбнулся. В голове у него всплыло воспоминание. Они вдвоем. Стол, кухня, толстый ковер на полу в гостиной. И он, ощущающий себя как слепой космонавт, который пытается войти в контакт с инопланетным разумом. И это оказалось совсем не легко – с тем, чем обладал он. Главное – быть принятым. Рука, губы и каждый сантиметр кожи – очень осторожно, чтобы все не закончилось неприятием и отторжением. Шанс слиться воедино и почувствовать себя спасенным. И ощущение свободного падения, одного на двоих.

Многие из нас в детстве мечтали стать космонавтами. Поистине захватывающее зрелище взлета космических кораблей, оглушительный рев мощных ракетных двигателей и фантастическая идея отключения гравитации внутри металлической утробы, которая несет нас к другим мирам. Хрупкая привилегия пуповины, на которой мы подвешиваем себя в звездной пустоте, как конечная из связей, как возможность в последний раз побыть ребенком в контакте с матерью. Что ощущают люди, парящие в невесомости? И как измерить ту радость, когда спускаемый аппарат с космонавтами на борту отстыковывается от орбитальной станции, чтобы вернуть их на Землю?

Она не хотела шатких равновесий. Эта женщина возвращала его к силе трения и гравитации, к плотности, которая разбавляется расстоянием. А он балансировал, как эквилибрист на канате, натянутом над пропастью. Мужчина подумал о сердцах космонавтов: наверное, в состоянии свободного падения они замирают именно так.

…Несколько мгновений Стуки не мог понять, где находится, настолько он растворился в своих воспоминаниях. Как глупо!

…Он бы согласился даже заплатить, если она пожелает. Такая мысль мелькнула у него в голове.

* * *

Стуки стоял в коридоре больницы в нескольких шагах от лестницы и тайком разглядывал мужчину, который тщетно пытался вставить монету в прорезь кофейного автомата.

– Вам помочь?

Мужчина обернулся, и инспектор увидел правую сторону его шеи, обезображенную ожогом. Огонь затронул также ушную раковину и верхнее веко. Оно походило на слишком маленькую шторку над правым глазом, который от этого казался неестественно выпуклым и круглым.

– Не берет монету…

– Дать вам пятьдесят центов? – спросил Стуки, засовывая руку в карман пижамы, которую ему принес Скарпа, – в полосочку, совсем как у заключенных.

– Зачем?

– Автомат принимает монетки в пятьдесят центов.

– Ах, вот оно что! – произнес мужчина, показывая на ладони пятьсот доисторических лир.

– Эту вы можете отнести коллекционеру.

– Мне дал ее бывший продавец птичьего корма. С тех пор как на площади запретили кормить голубей, он подхватил тяжелую болезнь и не сегодня-завтра собирается отбыть. У него в тумбочке полно монет, на целую тонну кофе хватит.

– Его выписывают?

– Ничего подобного. К утру умрет.