Елена Глинская: Власть и любовь 1

Окошко, искусно замаскированное под один из многочисленных резных узоров, было выполнено мастером-стеклоделом из тонкого муранского стекла, которое практически сливалось с каменной кладкой, если не знать, куда именно смотреть. Окошко бесшумно открывалось и закрывалось с помощью специальной задвижки в виде резного деревянного бруска. Когда Елена хотела остаться незамеченной, она просто закрывала его, и тогда стена выглядела совершенно целостной. Бояре, привыкшие к сложной системе помещений Кремлевского дворца, просто не обращали внимания на этот участок стены, считая его частью декоративной отделки.

Великая княгиня с удовлетворением отметила, как искусно ей удалось столкнуть двух самых влиятельных претендентов: предложив сразу две кандидатуры, она не только ослабила свое прямое влияние на принятие окончательного решения, но и спровоцировала их на противостояние друг с другом. Теперь каждый из претендентов будет стремиться доказать свою незаменимость, что позволит ей манипулировать ими обоими. Более того, их конкуренция поможет ей сохранить баланс власти, не позволяя ни одной из сторон возвыситься слишком сильно. Глинская знала: пока они будут бороться друг с другом за влияние и признание, реальная власть останется в ее руках, а она сможет использовать их соперничество, чтобы укрепить свое положение при малолетнем сыне.

В ответ на заявление Глинского раздался громкий голос князя Ивана Шуйского:

– Неужто мы станем слушать выскочек и чужеземцев? Где это видано, чтобы боярин без роду и племени решал судьбы державы? – его слова эхом прокатились по палате.

Василий Шуйский с одобрением посмотрел на брата.

Бояре начали подниматься со своих мест, переговариваясь между собой:

– Как можно доверять власть человеку без роду?

– Глинские – пришлые, не достойны сего доверия!

– А Телепнев – любодей правительницы, а не радетель за государство!

Елена Глинская побледнела, услышав такое в свой адрес, но постаралась совладать собой и сохранить спокойствие.

Телепнев-Оболенский сжал рукоять меча, готовый в любой момент отразить нападение.

Глинский почувствовал угрозу и громко произнес:

– Братья-бояре! Не забывайте, кто держит в руках истинную власть! Пока жив юный государь, правит его матушка – великая княгиня Елена Васильевна! А мы лишь верные ей слуги!

– Слуги, говоришь? – выступил вперед Иван Федорович – один из братьев Бельских, чей бунтарский дух не позволял ему долго хранить терпение. – Больше похоже, что ты и сей вот самый, – небрежно указал он на Телепнева-Оболенского, – желаете обратить Боярскую думу в свой притон!

Его брат Семен Федорович положил руку ему на плечо, призывая сдерживаться, но тот упрямо оттолкнул его руку.

Напряжение достигло предела. Некоторые бояре уже обнажили оружие, другие готовились последовать их примеру. В воздухе запахло кровью и заговором.

Василий Шуйский, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, топнул ногой.

– Довольно! – крикнул он и взглядом призвал Семена Федоровича утихомирить своего брата Ивана Бельского. – Созываю экстренное заседание через три недели после сороковин государя нашего Василия Ивановича. Ко времени сему все вы должны будете привести свои доводы и аргументы. А покуда толковать нечего – разойдись! – повелел он на правах председателя Думы.

Бояре неохотно начали расходиться, испепеляя друг друга ненавистными взглядами.

Михаил Глинский и Иван Телепнев-Оболенский поспешили к правительнице – совещаться, как им укрепить свои позиции перед предстоящим заседанием.

В зале остались только стражники и несколько дьяков, которые собирали разбросанные в пылу спора бумаги и оружие.

А над Москвой сгущались тучи, предвещая неспокойные времена.

Когда Василий Шуйский и Семен Бельский покидали Кремль, они лишь мельком взглянули друг на друга. Однако уже через час Василий Васильевич принимал Семена Федоровича в своем теремном дворце на Юрьевской улице.

Тяжелые занавеси в просторной, богато убранной горнице думного боярина Василия Шуйского, казалось, впитывали в себя последние лучи заходящего солнца. Комната погружалась в полумрак, и только отблески жара из огромной печи плясали на суровом лице старого князя. Василий Васильевич, согбенный годами и политическими бурями, сидел в кресле, взгляд его был устремлен в никуда, словно он пытался разглядеть в сумраке грядущие события.

Его лицо с резкими, будто выточенными чертами, дышало той суровой властностью, какая свойственна бывалым дельцам, не раз проверявшим на прочность свою удачу. Глаза у него были посажены глубоко, как у человека, привыкшего всматриваться в суть вещей; они пронизывали собеседника насквозь, ничего не оставляя незамеченным. В этих глазах читалась та особая проницательность, которая приходит лишь с годами, прожитыми среди интриг и заговоров. Высокий лоб, покрытый темными волосами с благородной проседью, говорил о многом: о пережитых невзгодах, о бессонных ночах, проведенных в думах о делах государственных. Густая борода, обрамлявшая лицо, придавала его облику ту необходимую строгость и весомость, какая приличествует человеку его положения.

– Ишь, как они вокруг трона вьются, словно мухи на мед! – прорычал князь, нарушая тишину, и голос его звучал хрипло и злобно, как скрежет металла. – Глинский да сей выбритый, на бабу похожий … как его… Телепнев-Оболенский! Совсем литовка ослепла, что ли? В двух шагах узреть не может, кто истинные слуги государевы, а кто – выскочки, лизоблюды!

В углу комнаты тенью притаился князь Семен Бельский. Высокий, сухопарый мужчина с аристократическими чертами лица и горделивой осанкой, он являл собой истинный образ русского дворянина. Темные, чуть тронутые сединой волосы его были аккуратно подстрижены, а небольшая клиновидная бородка оттеняла впалые щеки. В надменном взгляде серых глаз, пронзительно взиравших на окружающих, читалась та властная уверенность, которая свойственна людям, привыкшим повелевать.

Бледное лицо князя почти сливалось с полумраком, и лишь холодный блеск глаз выдавал его присутствие. Он медленно, крадущейся походкой приблизился к Шуйскому.

– Василий Васильевич, гневаться – дело последнее, когда дело касается власти, – прошипел Бельский, его голос был таким же холодным и расчетливым, как и взгляд. – Тут нужны не вопли, а разум и ухищрения. Елена Васильевна – вовсе не простушка. Окружила она себя сими временщиками единственно за тем, что страшится нас с тобой.

Шуйский резко вскинул голову, его глаза сверкнули яростью:

– Боится? Меня ли? Да я ж за сей престол кровь проливал, живота своего не щадя, когда она еще пеленки пачкала! Я – потомок суздальских князей! А кто такой сей Глинский, что он вообще собой представляет!

– Недостойно нам презирать врага, Василий Васильевич, – Бельский усмехнулся, но усмешка эта выглядела безрадостной и какой-то зловещей. – Глинский опытен и хитер, аки старый лис, и, что хуже всего, обладает влиянием на великую княгиню. А влияние, самому тебе известно, – есть власть.

Шуйский тяжело вздохнул, его плечи поникли. Он прекрасно понимал, о чем говорит Бельский, ведь сам нередко прибегал к подобным уловкам.

– Что ты предлагаешь, Семен Федорович? – спросил устало.

Бельский медленно, бесшумно приблизился к печи, и огонь, осветивший его лицо, подчеркнул тонкие губы и острый подбородок. В этот момент он выглядел воплощением хитрости и коварства.

– Нам должно убедить великую княгиню, что сей выбор опасен для нее самой, – произнес он, глядя прямо в огонь. – Убедить не словами, а деяниями. Приневолить ее засомневаться в преданности сих выскочек. Посеять зерно раздора, что прорастет и отравит их союз.

– И как ты оное дело себе представляешь? – нахмурился Шуйский.

– У всякого человека есть уязвимое место, Василий Васильевич, – Бельский повернулся к нему, и в глазах его вспыхнул недобрый огонек. – У всякого… Даже у Елены Васильевны. Надлежит лишь отыскать его и в дело толковое обратить.

Наступила тишина, которую нарушало только легкое потрескивание дров в печи. Шуйский, не произнося ни слова, смотрел на Бельского тяжелым, испытующим взглядом, пытаясь разгадать его замысел. Он знал наверняка, что этот человек готов пойти на все, даже на самые низкие поступки, чтобы достичь поставленной цели. И это его сейчас не на шутку пугало. Однако, с другой стороны, он понимал, что другого пути изменить ситуацию в свою пользу у них нет.

– Хорошо, – наконец произнес Шуйский твердым голосом, несмотря на усталость, подпитываемую изо дня в день болезнью. – Я согласен. Но ежели, Семен Федорович, не отыщем чего убедительного супротив регентши, головы полетят у обоих.

– Риск, Василий Васильевич, – занятие благородное, сколько же раз на ратном поле к нему прибегали в минувшие времена! – усмехнулся Бельский.

– Что правда, то правда, друг мой, Семен Федорович…

Они обменялись взглядами, в которых читалось взаимное недоверие. Оба предвкушали новую бурю политических интриг и кровавых распрей. В этот момент они походили на двух волков, загнанных в угол, но готовых на все, чтобы выжить и сохранить свое место у престола Московского великокняжества. Борьба за власть только начиналась, и ставки в этой напряженной игре были очень высоки. Елена Глинская подозревала, но не знала наверняка, какую опасность представляют эти двое властолюбивых и амбициозных людей. Она полагалась на преданность своих приближенных, но в то же время с тревогой наблюдала, как вокруг нее сплетается сеть лжи и предательства, готовая в любой момент задушить ее, вырвать из рук скипетр.

Ночь опустилась на Москву, окутав ее не только тьмой, но и зловещей тишиной. В этой тишине зарождались планы и замыслы, способные изменить судьбу русского государства. И в этой тишине два боярина, движимые ненавистью и стремлением к власти, готовились к решающей схватке за трон.

Василий Шуйский, потомок суздальских князей, прожил сложную жизнь. Он прошел путь от новгородского воеводы до одного из самых влиятельных вельмож Москвы. На этом пути ему пришлось столкнуться с множеством испытаний и трудностей. На его совести лежала кровь, а руки запятнаны политическими интригами. За плечами Шуйского стояли годы интриг, заговоров и предательств. Он, умудренный многолетним опытом, умел ждать, терпеливо вынашивая свои планы в тишине и выжидая подходящий момент для удара.

Семен Бельский, нелюбимый родственник покойного государя, отличался холодным и расчетливым характером. Каждое его слово было тщательно продумано, а каждый шаг – просчитан до мелочей. Он не любил рисковать, предпочитая действовать исподтишка, искусно плел интриги и распускал слухи. Семен Бельский умело манипулировал людьми, играя на их слабостях и страхах.

Оба думных боярина, Шуйский и Бельский, ясно осознавали, что выдвижение Глинского и Телепнева-Оболенского на посты главных советников фактически лишает их возможности участвовать в управлении государственными делами. Это означало и то, что их заветные мечты о великокняжеском престоле становятся все более несбыточными. Каждый из них, втайне от другого, надеялся когда-нибудь занять трон, но на их пути стояли Елена Глинская и ее приближенные.

– Как же посчастливилось сему Глинскому, сему Телепневу! – проворчал Шуйский, его голос звучал приглушенно, словно эхо в пустом колодце. – Сии выскочки возомнили себя вершителями судеб! А литовка ослеплена своим любодеем и не зрит, к какой пропасти они, окаянные, державу подводят!

– Ослеплена? – презрительно хмыкнул Бельский. – Или то искусно задуманный замысел? Ведь не безумцы они, Василий Васильевич, а хорошо разумеют, какую угрозу мы для них представляем. Потому и тщатся нас, старую гвардию, отвадить, лишить влияния при дворе.

В этих словах сквозил гнев вперемешку со страхом. Страхом потерять то, что они считали своим по праву рождения – власть. В глубине души каждый из них считал себя достойным большего, нежели казенного жалованья в Боярской думе.

– Значит, предлагаешь терпеливо ждать, покуда сии лисы друг другу глотки не перегрызут? – спросил Василий Шуйский. – Покуда они окончательно казну не истощат и Русь не погубят?

– Терпение, Василий Васильевич, – Бельский вздохнул, его широкие плечи поникли. – Открыто восстать ныне – все равно что в петлю лезть. Елена сильна, у нее поборников немало. Надобно нам ныне поступать лукаво, с ухищрением.

– Поясни!

– А что, ежели мы толкнем их на погибель своими же руками? Подстроим так, дабы сама великая княгиня от них отвернулась, дабы народ поднялся против их правления? – в голосе Бельского прозвучала зловещая нотка, которая не укрылась от внимания Шуйского. – Есть и иной путь.

– Говори, какой!

– Великий князь литовский Сигизмунд издавна вожделеет северские земли, ищет и ждет помощи, обещает богатые поместья пожаловать тому, кто с ним соединится…

– Ай, умолкни, бога ради, Семен Федорович! Уж больно ты распалился. Побежишь, когда под ногами земля воспламенится. Мало тебе братьев наших родных, коих литовка голодом в темнице изведет? Не торопись, дружище, не искушай судьбу, ибо жестока она, зараза такая, никого не пощадит, не помилует…

Старый боярин умолк, призадумался. Потом посмотрел в окно, на заснеженные крыши Москвы, и представил себя на троне – величественным и могущественным.

– Одно заруби себе на носу, Семен Федорович: отныне никаких тайн и недоговорок меж нами, – сказал он вдруг.

Бельский кивнул, показывая, что согласен с условием Шуйского, хотя ни один из них не собирался его выполнять.

– В единстве наша сила, Василий Васильевич. Вместе мы низложим Глинскую и ее прихвостней! – ответил Бельский, но в глубине его глаз таилась другая мысль: после свержения Елены Глинской и ее приближенных останется только один победитель, и этим победителем станет он – Семен Федорович Бельский!

Оба боярина хорошо понимали, что отступать уже поздно – запущенный механизм невозможно остановить. Вместе они совершат дворцовый переворот, но в разгар ожесточенной схватки каждый из них позаботится о том, чтобы один уступил место другому.

Однако судьба, как известно, полна сюрпризов, и то, что казалось неизбежным, могло принять самый непредсказуемый оборот.

Глава 6

В молельне ладан, полумрак,

Елена шепчет в четки фраз.

Шуйский с Бельским, злые гады,

На престол таращат взгляды.

Но княгиня зубы стиснет враз,

И за сына всех порвет за раз!

В полумраке молельной комнаты витал тонкий аромат ладана, смешиваясь с терпким запахом старых книг. Великая княгиня Елена Глинская, погруженная в молитву, словно сама была соткана из света свечей и теней. Ее лицо, всегда бледное, казалось почти прозрачным, сквозь тонкую кожу проступала сеть мелких вен. Однако в тишине, когда никто не видел, в ее глазах вспыхивал огонек стальной решимости.

– Господи, дай мне силы, – шептала она, сжимая в руке четки из черного дерева. – Силы, дабы устоять, дабы защитить своего сына, малого Иоанна, от хищных когтей бояр.

Она знала об этих тайных мечтаниях, об этих сплетениях змеиных интриг, обвивающих ее со всех сторон. Шуйский и Бельский! Их имена звучали в ее голове, как тихий шепот ветра перед бурей.

В ее памяти всплывало лицо Михаила Львовича, его тревожный взгляд, предостерегающий голос: «Елена, будь осторожна! Они, как стервятники, кружат над тобой. Шуйский и Бельский только притворяются верными слугами, но сердца их полны честолюбия и жажды власти». Да, что ни говори, а Михаил Львович всегда видел то, чего не замечали другие, и остро чувствовал приближение беды.

Еще задолго до смерти ее супруга, великого князя Московского Василия III Ивановича, эти двое – Шуйский и Бельский – плели вокруг нее свои сети. Они приходили к ней, смущенно потупляя взор, предлагали свою помощь, свои советы. Их речи были полны лести, а поклоны – низкими, почти до самой земли.

– Великая княгиня, мы, твои верные слуги, готовы живот положить за тебя и за наследника престола, – елейным голосом лепетал Василий Шуйский, но в холодных глазах плескалась ненависть.

Елена молча слушала, сохраняя невозмутимый вид. Она без труда могла разглядеть сквозь их лицемерные маски истинные намерения – использовать ее, как слабую женщину, как пешку в своей борьбе за власть.

Однажды, после одной из таких «доверительных бесед», она дрожащей рукой написала письмо своему брату, князю Юрию Глинскому.

Незадолго до смерти Василия III князь Юрий Васильевич Глинский отправился в Литву в качестве посла. Перед ним стояла непростая задача – провести переговоры с мудрым, но суровым князем Сигизмундом I, чтобы предотвратить надвигающуюся угрозу Стародубской войны. День за днем проходили напряженные переговоры в роскошных залах Нижнего замка – величественной резиденции литовских князей, расположенной у подножия Замковой горы в Вильнюсе.

Молодой, но весьма даровитый Юрий Васильевич обладал острым умом и непревзойденным дипломатическим талантом. Он умело лавировал между интересами двух великих держав, находя пути для разрешения сложных ситуаций. Подобно талантливому гончару, он всеми силами старался создать мир из хрупкой глины компромиссов, стремясь удержать чашу весов от падения в бездну военного конфликта. В его руках находились судьбы тысяч воинов, спокойствие городов и благополучие подданных. Юрий Глинский с легкостью решал сложные вопросы, особенно те из них, которые касались территориальных притязаний. Князь умело находил баланс между требованиями разных сторон, защищая интересы московского престола с достоинством и решимостью.

Елена хорошо понимала, что это письмо может быть перехвачено и неверно истолковано, а затем использовано против нее. В Москве уже распространялись слухи о ее тайных связях с Сигизмундом, и это послание могло стать для ее врагов неоспоримым доказательством предательства, которого они так жаждали. Но что еще ей оставалось? Оппозиция бояр становилась все более настойчивой, а их заговоры – все более очевидными. Маленький Иоанн нуждался в защите, и она была готова пойти на любой риск, лишь бы сохранить для него трон.

Дрожащими руками она выводила строки письма, понимая, что каждое слово может стать роковым. Ее сердце сжималось от мысли, что она подвергает опасности не только себя, но и своего любимого брата. Однако отчаяние, как темный туман, окутывало ее разум, затмевая все остальные чувства.

В своем письме, замаскированном под купеческую переписку, великая княгиня поделилась с братом одолевавшей ее тревогой и попросила о помощи, орошая бумагу слезами:

«Юрий Васильевич, брат мой!

В сию пору в Москве я будто в клетке со зверями. Князь Шуйский и князь Бельский, хоть и улыбаются мне лицемерно, да в груди своей носят яд змеиный, лишь выжидают часа разорвать на куски и меня, и чадо мое, племянника твоего! Каждое слово их сладко, но обманчиво, как мед, что скрывает яда горечь. Лицемеры проклятые, волки в овечьей шкуре, бродят вокруг и ждут, как бы наброситься да растерзать нас! Ибо злые замыслы их не дремлют, и коварные взгляды в тени снуют, внимая лишь тому, как бы край мой в несчастье повергнуть.

Тревога душу рвет, и нет мне ни минуты спокойной, ни веселья светлого в окружении сем. Сердце трепещет от страха лютого, и каждый час последним мне кажется. Пришествие твое станет светом в темных пределах, да и в сердце моем вновь зажжет надежду. Умоляю тебя, дражайший брат мой, о помощи крепкой! Только соединенными силами можем мы отразить напасти, что над нами сгущаются. Ибо грядут дни судные, когда все расплаты старые будут взысканы, и всяк должен будет встать на свое место под солнцем нашим.

Приезжай, Христом Богом заклинаю, и стань мне защитой в дни лютые, дабы могла я с сыном своим в тишине и благости жить, а не в трепете пред супостатами, что на погибель нас ведут!

Твоя любящая сестра

Елена».

Когда письмо было запечатано и отдано гонцу, великая княгиня ощутила смешанные чувства облегчения и страха перед возможными последствиями. Она словно переступила невидимую черту, и теперь оставалось только ждать, надеясь, что ее отчаянный поступок не станет роковой ошибкой.

На тот момент Елена еще не знала, что ее письмо так и не дойдет до адресата. Боярские шпионы шныряли повсюду, и их глаза и уши проникали во все щели Кремлевского дворца.

Ночью, в своей опочивальне, Елена Глинская долго не могла заснуть. В голове роились мысли, страхи, подозрения. Она чувствовала себя одинокой и беззащитной.

– Что же мне делать? Как уберечься от заклятых врагов? – шептала она в подушку, едва сдерживая слезы отчаяния. – Они повсюду, их много, как комарья в душную, безветренную ночь!..

Каждый шорох за дверью заставлял ее вздрагивать, а в темных углах опочивальни чудились зловещие тени. Она чувствовала, как вокруг нее сжимается кольцо врагов. Боярская знать не могла простить ей самостоятельности в управлении государством, ее решительности и твердости. Бояре шептались за ее спиной, плели заговоры, строили козни. Елена знала наверняка, что все эти люди без исключения готовы предать ее при первой же возможности, лишь бы вернуть себе прежнее влияние. Боже, как она устала от этой вечной борьбы, от необходимости все контролировать и всегда оставаться начеку!

Елена тяжело вздохнула и села в постели. За окном на нее безмолвно глядела темная, безлунная ночь. Завтра с утра предстояло принимать придворных боярынь, и нужно было выглядеть спокойной и уверенной, а у нее внутри все дрожало от страха.

Она провела руками по своим распущенным волосам. Большие серые глаза под круглыми бровями, окруженные крошечными, едва заметными веснушками, уставились в темноту. В ясном, но изменчивом взоре читалась тревога – та самая тревога, которая последнее время не покидала ее.

– Я должна быть сильной, – прошептала она, – ради сына, ради власти, кою ему даровала судьба, – но даже эти слова не могли заглушить внутренний голос, который шептал: «Они убьют тебя, как погубили уже многих до тебя, потому что ты слишком слаба, ты слишком одинока!»

Елена застонала и схватилась руками за голову.

Внезапно в потайную дверь, о существовании которой ведали только самые доверенные лица, тихо постучали.

Древняя твердыня московских правителей – величественный Кремль – скрывала в своих недрах множество тайн. За его мощными стенами, которые казались несокрушимыми, скрывалась целая сеть тайных ходов и переходов, проложенных еще пращурами нынешних правителей. По этим запутанным коридорам, как по призрачным тропам, можно было незаметно пройти из глубоких подвалов в верхние палаты, минуя все основные залы и переходы. Поговаривали, что в этих подземельях хранятся несметные богатства князей, священные реликвии православной веры, а может быть, и древние артефакты, привезенные из завоеванных княжеств.

Елена вздрогнула.

– Кто там? – спросила вполголоса, стараясь унять дрожь.

– Это я, Елена, отвори, – так же тихо донеслось из-за двери, и она узнала голос своего дяди Михаила Глинского.

Великая княгиня облегченно выдохнула и открыла дверь. В дверях стоял Михаил Глинский, его лицо выражало мрачное беспокойство, а в глазах сверкала с трудом сдерживаемая ярость. В полумраке потайного хода его фигура казалась еще более зловещей, а шепот звучал как-то особенно таинственно, будто сам Кремль помогал хранить их разговор в тайне.

– Елена, – прошептал он, войдя в комнату и плотно закрыв за собой дверь, – прости покорно, что причиняю беспокойство, но у меня плохие новости. Только что достоверно узнал от людей своих надежных, что Шуйские и Бельские готовят супротив тебя заговор. Они хотят объявить тебя неспособной и недостойной управлять государством, а во главе правления державой поставить Боярскую думу…

– Изверги! – Елена похолодела. Она знала, что рано или поздно это произойдет, но сейчас, когда угроза стала реальной, ее охватил леденящий ужас.

– Не оценили они, голубушка, милость твою великодушную, когда назначила их председательствовать и верховодить Боярской думой. Мало им, зверью кровожадному, перста твоего – хотят теперь всю руку сожрать и тебя саму всю целиком тоже.

– Не время нравоученья мне читать, дядя! – побелела молодая женщина. – К чему сейчас твои упреки, коли власть у нас с тобой отымают!

– У нас с тобой? – переспросил старый боярин с иронией в голосе.

Елена Глинская впилась в него горящим взглядом, губы ее лихорадочно дрожали:

– Не время, говорю! – повторила угрожающим голосом.

Задыхаясь от волнения, она бросила тревожный взгляд на дверь, за которой мирно почивал в своей комнате маленький Иоанн, не подозревающий о надвигающейся опасности.

Михаил Львович поймал этот взгляд, ближе подошел к великой княгине, обратив на себя ее внимание.

– Тебе не нужно тревожиться, покамест время терпит, – сказал он, ободряюще сжимая ее локоть.

– Что же нам делать? – прошептала она, глядя на него с надеждой.