Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917

– Это, Григорий, тебе на заметку, – обратился начальник отделения к озадаченному Распутину. – Один интерн без чувства юмора в ответ на просьбу Артёма Аркадьевича обращаться к нему исключительно «его высокопревосходительство», решил проявить инициативу…

– Я просто подыграл молодому человеку, очарованному монархическими временами. Начитался бульварных романов, насочинял себе романтики про Серебряный век… Вот я его и приземлил слегка, – пробурчал ветеран, опять утыкаясь в газету, но делая это явно только для вида.

– Будучи доставленным по известному адресу, – продолжил заведующий, – Артём Аркадьевич решил провести внезапную проверку действий личного состава психбольницы в нестандартных ситуациях. В результате младший персонал был обездвижен собственными смирительными рубашками, а главный и дежурный врачи до приезда спецгруппы с последнего места работы Артёма Аркадьевича сдавали экзамен по психиатрии… Не сдали, товарищ генерал? – обратился он к пациенту.

– Не сдали, – тяжело вздохнул тот. – Но обещали к следующей проверке подготовиться и пересдать. Я поверил…

– То, что сегодня мы обнаружили вас именно в палате, а не по пути в Финляндию, говорит о том, что курсант первичную проверку прошёл?

– Вы проницательны как никогда, Матвей Захарович, – кивнул головой генерал на раскрытую спортивную сумку Распутина, задвинутую за тумбочку. – С таким джентльменским набором диверсанты на операции не ходят. Интересуетесь историей, молодой человек?

Григорий попытался сказать что-то обидное насчёт копания в чужих вещах, но, встретившись со взглядом генерала, почувствовал, как дерзкие слова застряли в горле, спина выпрямилась, а руки сами поползли вытягиваться по швам.

– Вольно, курсант! – заметив его невольное движение, усмехнулся пациент. – Сегодня у нас ознакомительный день, строевой подготовки не предвидится. Учитывая ваше хобби – прямо скажем, нетипичное для молодого капиталистического поколения, – нынешний день будет насыщен исключительно интеллектуальными занятиями. А посему даю пятнадцать минут времени – найти и доставить в палату шахматы. Кру-угом! Марш!

За неимоверно короткое время, данное Распутину для общения с генералом Мироновым, он успел узнать про историю и политологию больше, чем за всю свою предыдущую жизнь и девять лет медицинской учёбы в училище и академии.

– Не там и не так копаете, Григорий, – глядя на доску, как на поле боя, приговаривал Артём Аркадьевич, потирая виски указательными пальцами. – Вся ваша литература на исторические темы описывает события, их антураж, эмоции, переживания участников, но только не причины и следствия. А чтобы разобраться с поведением людей, требуется чётко отделять и никогда не смешивать цели и средства, хотя вторые очень часто похожи на первые…

– Например? – вопрошал Григорий, с огорчением глядя, как очередной раз проигрывает партию, имея фору в ферзя.

– Все эти либерте-эгалите-фратерните, старые и новые идеологии, партии и движения суть только инструменты. Вам же нужен ответ на вопрос, почему конкретный политик вёл себя так, а не иначе. Ответить на него можно, поняв, какую смертельную угрозу отводил от себя человек, принимая то или иное решение.

– А если угроза была не смертельной?

– Тогда изучаемая вами персона, скорее всего, осталась бы сидеть на попе ровно. Человек – зверушка ленивая. Пока жареный петух с тыла не зайдет, он с печки не слезет! Или будет, как вы, стоять на распутье до морковкина заговенья.

– А почему на распутье?

– Потому что Распутин! Вот как определитесь с направлением движения, будете Путин. А пока ходите с приставкой «рас», главное – правильно провести рекогносцировку… Так вот! Человек принимает действительно важные решения, когда его к этому подталкивают непреодолимые силы. Вот тогда он начинает шарить по карманам, оглядываться вокруг и думать, каким инструментом сподручнее воспользоваться… Вспоминает чьи-то попранные права, вопит, как резаный, про свободу и демократию, про исторический выбор…

– Простите, Артём Аркадьевич, а шарить в моих вещах, стало быть, вас заставила непреодолимая сила?

– Именно она, молодой человек! Только на первый взгляд кажется, что это постыдное занятие. Если бы я обнаружил там бомбу, про этический момент никто бы и не вспомнил. Так что цель оправдывает средства, хотя иногда, вы правы, обвиняет… Но посудите сами: в окружении немолодого, но обладающего кое-какими сведениями генерала появляется молодой спортивный человек с неизвестными намерениями…

– Ну почему же с неизвестными? На мне белый халат, а вы в госпитале…

– Белый халат может быть примитивной маскировкой… Если хотите выжить в наше беспокойное время, Григорий, запомните: всё новое и непривычное должно вызывать у вас тревогу и подозрения. Новые люди, новые вещи… Впрочем, и старые, расставленные по-новому… «Семнадцать мгновений весны» смотрели? Помните цветок на окне – знак для профессора Плейшнера? Думаете, разведчики-шпионы специально о таком знаке договаривались? Глупости! Точнее, фантазии писателя Юлиана Семёнова! В реальности достаточно того, что цветок или другой предмет просто стоял не на своём месте…

– Что же тогда оправдало меня в ваших глазах?

– Библиотека в вашей спортивной сумке. Пять килограммов непрофильной, немедицинской литературы, да ещё с закладками и пометками, рядом с боксёрскими перчатками меня умилили и порадовали. Правда, набор литературы, прямо скажу, хреновый… Это всё равно, что изучать биологию по журналу «Мурзилка».

– А какая литература тогда больше всего подходит для изучения истории?

– Банковские выписки, долговые расписки, финансовые отчёты, секретные материалы об убийствах, кражах и ограблениях – одним словом, документы, освещающие объективно измеряемые параметры. Всё остальное – декорации. Даже мемуары непосредственных участников событий интересны только как сеансы самооправдания и саморазоблачения…

– Простите, я вас перебил, Артём Аркадьевич…

– Ничего, я вас за это наказал: вам мат в следующие три хода, и расставляйте фигуры. Так вот, возвращаясь к теме ваших исследований. Человек, ленивая сволочь, вспоминает про свободу, демократию, право выбора и прочие философские приблуды, когда ему надо обосновать собственные, чаще всего незаконные, действия… Это потом правильные историки напишут, что этот человек просто кушать не мог – такую неприязнь испытывал к существующему режиму, а потому боролся с ним со всем революционным энтузиазмом. Если же копнуть поглубже, окажется, что таким образом он вульгарно спасал свою шкуру. Учитывайте этот фактор, изучая революционеров всех мастей, чтобы впоследствии не разочаровываться в кумирах…

– Артём Аркадьевич, а можно конкретный пример?

– Да сколько угодно, Григорий! СССР в тысяча девятьсот девяносто первом развалился, когда критическая масса советских партработников решила, что пора легально приватизировать народное достояние, которым они управляли. Если этого не сделать, рано или поздно ОБХСС придёт по их души. По тем же причинам развалилась и Российская империя в тысяча девятьсот семнадцатом. Земгусары, генералы и великие князья в Первую мировую столько наворовали, что легализовать «нажитое непосильным трудом» можно было только через революцию. Путчисты-февралисты и номенклатурные перестройщики – однояйцевые близнецы. Главная схожесть обеих революций – тысяча девятьсот семнадцатого и тысяча девятьсот девяносто первого – в наличии у казённого корыта критической массы криминальных персон, для которых государственный переворот едва ли не единственный способ избежать виселицы или расстрела.

– Интересно получается, но не сходится! Хотели приватизировать одни, а сделали это другие.

– А тут вторая закономерность. Плодами революции почти всегда пользуются совсем не те, кто её провоцировал и всемерно приближал. Так было и в Германии во времена Лютера, и оба раза во Франции… Наших заговорщиков тоже не миновала чаша сия. И в тысяча девятьсот семнадцатом, и в тысяча девятьсот девяносто первом.

– Тогда третья закономерность – «властитель глупый и лукавый, плешивый щеголь, враг труда…» Горбачёв – это копия Николая Второго?

– Режете подмётки на ходу, Григорий! Они действительно похожи. И тот и другой – слабые политики, да к тому же оба – явные подкаблучники. Но вас, как исследователя, должна интересовать не сама личность никчемного руководителя государства, а вопрос: как такое ничтожество вообще оказалось у власти? Ибо ничто просто так не происходит. То, что мы принимаем за случайность, как правило, непознанная закономерность. Выявив её, мы окажемся в шаге от понимания действительных причин геополитических катастроф.

– Но меня в истории интересует не совсем это…

– Понимаю, – ответил генерал, – вы увлеклись общественными науками, потому что почувствовали личную угрозу, ощутили себя щепкой, которую несёт стремительным потоком, и решили хотя бы понять глобальные течения, чтобы знать, куда грести и где найти спасительный берег обычному человеку. Похвально! Вы входите в два процента тех, кто интересуется этим вопросом. Большинство предпочитает участь говна в проруби. И я, пожалуй, дам вам пищу для размышления, как только расставите заново фигуры, ибо в этой партии вам мат уже через четыре хода…

Прожигая кожу, прямо в лоб Григория опять уткнулся этот пронзительный взгляд. Захотелось стать маленьким и спрятаться под кровать, как в далёком детстве. «Да что ж это такое!» – разозлился на себя Григорий и, собравшись с духом, уставился, не мигая, прямо в глаза своего собеседника.

Генерал с интересом прищурился, цокнул языком и первым опустил взгляд.

– А совсем неплохо, Григорий… Недурственно… Вам нужно обязательно поупражняться в гипнозе. Думаю, будет толк.

Распутин недоверчиво хмыкнул. Всё телевидение было забито в те годы Чумаком и Кашпировским. Не было ни одного серьёзного медика, который не выступил бы с разоблачениями целительного телешарлатанства.

– Нет-нет, – будто угадав его мысли, покачал головой Миронов, – я не предлагаю вам заряжать воду, шаманить, хилерствовать или вводить людей в коллективный транс, хотя сделать это не так уж и сложно. Старина Хаббард проделывал такие штучки уже сорок лет назад. Познакомьтесь с трудами по гипноанестезии Бехтерева, Ухтомского, Буля и, может быть, найдёте что-то для себя полезное…

Но мы опять отвлеклись. Вы взялись за учебники по истории, чтобы ответить на вопрос, как вести себя простому человеку в эпицентре геополитической катастрофы. Это очень интересная задачка, во всяком случае нетривиальная. Сталин под конец своей жизни признался, что есть логика намерений и логика обстоятельств, причём логика обстоятельств всегда сильнее логики намерений. Его слова вскрывают правила, по которым живут правители. Со стороны может показаться, что они делают что хотят, но вот весьма авторитетный и авторитарный Иосиф Виссарионович говорит, что это не так. Прислушайтесь к его словам и попробуйте ответить на вопрос: кто создаёт эти обстоятельства, которые вынуждают правителей действовать даже вразрез с их намерениями? Выживают те, кто создаёт эти обстоятельства, оставаясь при этом за кадром.

– И почему они обязательно находятся за кадром?

– Потому что невозможно починить двигатель, будучи его частью… Снова вам шах, Григорий, и посмотрите, что за шум в коридоре…

Не успел Распутин дойти до двери, как она распахнулась, и на пороге возник ещё один обладатель лампасов на форменных брюках, прямая противоположность обитателя палаты – розовощёкий, кровь с молоком, статный, широкоплечий. Чуть обозначившийся второй подбородок совсем не портил волевое лицо, а хищный орлиный нос и брови вразлёт придавали ему целеустремлённое выражение. Если бы не капризно-подвижные губы, упирающиеся в носогубные складки, можно было бы подумать, что форму генерала Российской армии надел представитель Древнего Рима.

– Артём Аркадьевич! Ну как же так неаккуратно? – с порога прогудел генерал голосом железнодорожного локомотива. – Я, как узнал, сразу же примчался… Не успел к месту аварии, видел только, что автомобиль в хлам. Слава богу, что лёд не проломился, а то ушли бы вы вместе с ним на дно Невы…

– Да, Рома, повезло. И что машина лёд не проломила, и что я не пристегнулся и вывалился удачно – прямо в сугроб. Можно считать, что заново родился.

Распутин заметил, что Аркадьич смотрит на генерала с улыбкой, но не той, что была на губах ещё минуту назад.

– Вот и я о том же! Слава богу, что живы-здоровы! Разрешите скромному ученику пройти к своему учителю?

– Рома! Да ты уже не просто вошёл, но и занял собой всё пространство. Скромность из тебя так и прёт… Чем же тебя угостить? Чай будешь?

– Артём Аркадьевич, – генерал поднял брови и стал похож на артиста Басилашвили, – вы же знаете: гусары чай не пьют! И у них всегда всё с собой.

Небрежным движением руки посетитель сдвинул в сторону шахматную доску, водрузил на столик чёрный кожаный дипломат, щёлкнул замками.

– Але-оп!

На столе появилась бутылка редкого тогда виски Tullamore с приметной зелёной этикеткой и крышечкой.

– Ты смотри! Помнишь, стало быть?

– А как же, Артём Аркадьевич! «Покупая ирландский виски, вы помогаете борьбе за свободу ирландского народа от колониальной британской зависимости!» После ваших напутствий употребляю только этот волшебный нектар и ни разу не пожалел. Разрешите?

– Валяй, Рома…

Два квадратных бокала, появившихся следом за бутылкой, были украшены такой же этикеткой, создавая вместе с шахматами эклектичный натюрморт.

– За ваше здоровье и удачу! – провозгласил генерал и первым опрокинул в себя напиток… – Нет, всё-таки чего-то не хватает… Разрешите?

– Давай-давай, Рома, распоряжайся, – подбодрил Аркадьич генерала.

– Бамбуровский! – рявкнул посетитель так, что у Распутина заложило уши.

На пороге палаты, поедая начальство глазами, материализовался старый знакомый Распутина по Афгану, только округлившийся и выросший в звании.

– Майор, доставай лёд и всё остальное, что у тебя там припасено.

За одну минуту на скромном журнальном столике развернулась скатерть-самобранка с непривычными для начала девяностых разносолами.

– Артём Аркадьевич?

– Ухаживай!

– С нашим удовольствием!

Булькнув в стакан пациента прозрачный кубик, на что Миронов поморщился и закрыл стакан ладонью, генерал сгрузил остальной лёд к себе, налил вторую порцию, отпил, покатал алкоголь во рту и блаженно расплылся в улыбке – совсем другое дело!

Артём Аркадьевич опять странно улыбнулся, внимательно осмотрел генерала сверху донизу и покачал головой.

– Эх, Рома-Рома, как был ты троечником у меня, так и остался. Да будет тебе известно, что шотландский и ирландский виски со льдом не пьют, это тебе не кукурузное американское пойло…

– Артём Аркадьевич, не вопрос, исправлюсь!

Генерал резко поднялся, подхватил свой стакан и сделал стремительный для своего крупного тела шаг, вытряхнув содержимое стакана в раковину.

– Товарищ генерал-майор! – подал голос с порога Бамбуровский.

– Да, конечно, – кивнул ему посетитель и, повернувшись к пациенту, сложил просительно ладошки: – Артём Аркадьевич, простите…

– Да, конечно, Рома, понимаю, служба. Это я могу позволить себе бездельничать, – третий раз за всю встречу улыбнулся постоялец госпиталя. – Спасибо, что зашёл проведал.

– Вам спасибо, Артём Аркадьевич!

– За что, Рома?

– Да за всё! За науку, за ваше беспокойство, за то, что не даёте мхом зарасти и забронзоветь. Разрешите идти?

– Иди, служи, генерал…

Когда двери за посетителем закрылись, отставник обошёл вокруг журнального столика, будто любуясь яствами, присел, провёл пальцем по запотевшей бутылке, откинулся в кресле и застыл, закрыв глаза и о чём-то крепко задумавшись.

– Артём Аркадьевич, – решил подать голос Распутин.

– А, да, – очнулся от своих мыслей Миронов. – Вы вот что, Григорий, соберите все эти разносолы и отнесите дежурной смене в ординаторскую. Вместе с бутылкой… Только стаканчик оставьте – виски действительно превосходный. Уже поздно, а мне ещё о многом предстоит подумать. Последняя просьба… По дороге домой позвоните – только не из госпиталя, из любого таксофона – вот по этому номеру, передайте, что у меня со здоровьем всё в порядке, все обследования провели, даже гостей принимаю… Повторите слово в слово, без самодеятельности и ненужных подробностей. Ну всё, курсант, свободен…

* * *

Исправный таксофон, который с трудом нашёл Распутин, держался в рабочем состоянии на честном слове. Провод, торчащий из трубки, нужно было поддерживать рукой, сама трубка безжизненной плетью свисала из помятого, но работающего аппарата. Чтобы набрать нужный номер, требовалось почти наугад крутить диск с разбитым циферблатом.

Зато на той стороне ответили уже после первого гудка. Такое впечатление, что звонка ждали.

– Да! – сквозь треск и шипение прорвался удивительно знакомый Распутину голос.

Оттарабанив заученный текст, Григорий только открыл рот, чтобы задать вопрос, но в трубке уже послышались торопливые короткие гудки, и курсант решил интересующий его вопрос отложить на светлое время суток.

Всю ночь начинающему эскулапу снились кошмары. Будто он стоит на броневике над ревущей толпой из солдат и матросов революционного Петрограда, и красный кумач колышется до горизонта над штыками, папахами и бескозырками. А рядом, на этом же броневике, примостился последний генсек КПСС Михаил Сергеевич Горбачёв и страстно втирает массам что-то там про ускорение и перестройку.

– Не верьте ему! – орёт во всё горло Григорий. – Это жулик! Он СССР продал и вас всех продаст!

– А ну, кто тут временные, слазь! Кончилось ваше время! – кричит огромного роста матрос, хватает Распутина за ногу, стаскивает с броневика, и Григорий летит вверх тормашками прямо под ноги солидным господам купеческого сословия, одетым в каракулевые шапки и длиннополые шубы.

– Никогда не понимал этих большевиков, – брезгливо отряхивая соболий воротник, говорит один из купцов, глядя на Горбачёва. – Российскую империю развалили, Советский Союз развалили… Ума не приложу: что им вообще от жизни надо?

– Сволочи вы все, мироеды, креста на вас нет, – барахтаясь в кроваво-красном снегу, кряхтит Григорий.

– Ну как же нет? Вот он – крест! Присутствует! – слышит Распутин над самым ухом вкрадчивый голос генерала Миронова, видит самого контрразведчика в комиссарской кожанке и свои руки, примотанные к перекладине креста колючей проволокой.

– Артём Аркадьевич! Зачем это? – изумлённо шепчет Григорий.

– Ну как зачем? – удивляется генерал. – Вы же хотели в рай, Гриша! А там нераспятых нет!

– Да к тому же с креста оно всегда виднее, куда грести, чтобы не простудиться! – осклабившись, пробасил генерал Рома с чёрным дипломатом в одной руке и бутылкой Tullamore в другой…

– Поднимай его, братва! – орёт толстяк в бескозырке, и Гриша узнает в нём Бамбука…

Крест поднимается над толпой, и курсант видит, что висит над бездной, и стоит ещё промедлить хоть секунду, ухнет в преисподнюю.

– Да вот хрен тебе! – орёт Распутин в красную рожу Бамбуровскому, рвётся с перекладины, падает и… просыпается на полу рядом со своей питерской кроватью, мокрый и тяжело дышащий.

* * *

В госпиталь Григорий пришёл раньше времени, дёрганый и невыспавшийся. Несмотря на воскресное утро, у входа он заметил необычное оживление: рядом с санитарными неотложками примостилось несколько чёрных представительских «волжанок», а чуть поодаль разгоняла мигалками предрассветную хмарь пара милицейских «бобиков».

В районе солнечного сплетения неожиданно сжались в комок и заныли мышцы, а в висках начала сильно-сильно стучать кровь. Прибавив шаг, Распутин буквально влетел в фойе и с ходу наткнулся на милицейские куртки и шинели, заполонившие помещение.

– Документы, – коротко бросил стоящий у дверей омоновец.

– Распутин, практикант, на дежурство, – коротко отрекомендовался Григорий, протягивая пропуск.

– Так… – Омоновец внимательно изучил документ. – Подождите минуту, пожалуйста. За вами сейчас придут.

Пробубнив что-то в рацию, милиционер отодвинул Григория в сторону и тотчас потерял к нему всякий интерес.

Ждать пришлось недолго.

– Этот? – исподлобья глядя на курсанта, спросил у омоновца какой-то плечистый мордатый перец в короткой кожаной куртке и пуловере, из-под которого торчал воротничок синей форменной рубашки. Если бы не она, вопрошавший вполне мог сойти за своего в любой окрестной гоп-компании.

Увидев кивок омоновца, «кожаный», не вынимая рук из карманов, буркнул:

– Капитан Заваров, УБОП. – Развернулся, коротко бросил через плечо: – За мной, курсант. – И, не оборачиваясь, быстрым шагом пошёл в направлении администрации.

Народа здесь было поменьше, а шума – побольше. Отовсюду слышны были чьи-то голоса и даже скрежет передвигаемой мебели. Около знакомой Распутину двери кабинета главного врача капитан остановился, пропуская вперёд Григория.

Внутри было прилично накурено. Самого́ главного не было, зато присутствовали трое, чья служебная принадлежность легко угадывалась и без формы.

– Вот вы какой, значит, Григорий Иванович? – осведомился старший из них. – Ну что, гражданин Распутин, на место преступления потянуло?

Глава 8

Руки за спину, лицом к стене…

Спустя сутки

– Руки за спину, лицом к стене.

Сержант, сдерживая зевоту, достал наручники и застегнул их у Распутина на запястьях, тряхнул, хмыкнул недовольно, затянул сильнее.

– Ау! – непроизвольно вскрикнул Григорий.

– Больно?

– Нет, щекотно, – прошипел курсант.

Сержант опять хмыкнул, трещотка отсчитала ещё несколько щелчков, металл врезался в посиневшую кожу.

– А сейчас?

– Чтоб ты поскользнулся на моих слезах, скотина!..

Ещё щелчок…

Распутин зарычал от боли и унижения. Хотелось хоть как-то ответить обидчику, пнуть его, например, каблуком ботинка, тем более что колено милиционер подставил очень удобно для удара. Но накопленный за последние сутки опыт сильно-сильно советовал не делать глупости: их и без того было предостаточно, начиная с нелепой, ненужной драки в госпитале.

Он тогда не оценил шаткость своего положения, не просчитал всех последствий, поэтому на провокационную реплику о своём появлении якобы на месте преступления повёлся, как олень на манок. Шагнул к оперуполномоченному поближе, посмотрел в глаза и сквозь зубы процедил:

– С вашей проницательностью только и предсказывать, в какой руке арбуз…

У опера от неожиданности подскочили брови.

– Эвона как! Я не понял, студент… Ты так хамишь, потому что баран по гороскопу или у тебя просто в кармане запасная челюсть?

Распутина замкнуло. В кабинете запахло знакомой армейской атмосферой, и не ответить на такой выпад значило фатально потерять лицо.

– Слова не понимаешь? Попробую объяснить жестами. Ты мой средний палец хорошо видишь?

– Ах ты…

Старший попытался схватить курсанта за оскорбительно выставленный фаллический символ, но тот шустро поднял руку, и милиционер вцепился в запястье.

Дальше тело Григория работало в автоматическом режиме. Подшаг левой вперёд, захваченная рука выворачивается в сторону большого пальца противника, правая нога бьёт толстым носком зимней обуви куда-то под колено и сразу делает широкий шаг назад; правая рука одновременно перехватывает кисть противника и тянет её в сторону своей правой стопы, а левая рука заносится над предплечьем так, что плечо противника проскальзывает под мышку. Подсесть, потянуть…

Слегка обмякшее от болевого шока тело опера ойкнуло, послушно нагнулось и полетело прямо в обалдевшего Заварова, стоявшего позади Григория. Получив в солнечное сплетение головой своего шефа и приземлившись на копчик, Заваров пару секунд беззвучно ловил ртом воздух, бездумно шаря руками по поясу старшего товарища, пока не нащупал рукоятку пистолета.

Григорий даже «мама» сказать не успел, как один за другим треснули четыре выстрела и раздался дикий вопль старшего:

– Идиот! Он же газовый!..

Эвакуация из кабинета и из коридора, куда заметно пахнуло сладковатым душком хлорацетофенона, случилась бурная, суматошная, но очень дружная. Григория практически вынесли в фойе. Там дружба и закончилась. В обстановке всеобщей сутолоки и паники никто даже и не заметил, как Распутина упаковали в один из милицейских «бобиков».

* * *

Изолятор временного содержания. Тёмная камера без окна, три на три. На две трети площади – деревянный настил. В углу выносная бадья – параша.

Главное в местах лишения свободы – хорошие соседи, но их Григорий даже не успел разглядеть из-за обильно слезящихся глаз, а как полегчало, его сразу выдернули в оперативную часть. Посадили в узком коридоре. Места практически нет, а организм, не израсходовавший и десятой части адреналина, настоятельно требовал движения. Начинало колотить от коктейля эмоций из возмущения, страха, неизвестности, чувства собственной беспомощности. Руки за спиной в наручниках. Три шага в одну сторону, три в другую.