Эпоха перемен: Curriculum vitae. Эпоха перемен. 1916. Эпоха перемен. 1917

Внесённые в Конституцию ФРГ специальные изменения позволили в 1999 году авиации бундесвера вместе с англосаксами усердно вбивать в балканскую землю поезда и колонны с беженцами, крушить больницы, школы, детские сады, разносить в хлам гражданскую инфраструктуру. Самолётов, что характерно для сверхзвуковой авиации, не было видно. Слышен рёв двигателя, потом грохот. Этот звук совсем не похож на взрывы снарядов и разрывы мин. Это не «бум» и не «бабах», а очень резкий и сухой треск, будто кто-то, наделённый невиданной силой, яростно разрывает многократно сложенный брезент. Звук всегда на несколько долей секунды отстаёт от «картинки». Сначала столб чёрного дыма, потом взрыв.

Долбили где-то в стороне, а Распутин с напарником на земле своими глазами наблюдали результат бомбардировок «Союзной силы» по беззащитному мирному населению. Они мрачнели всё больше, мечтая только об одном – быстрее проскочить это мёртвое село, выйти в заданную точку и дождаться эвакуации.

– Смотри, а эти шакалы уже тут как тут!

Глазастый Вася как всегда первым рассмотрел сквозь густую листву придорожных кустов машину с эмблемой Армии освобождения Косово, плотно загруженную каким-то домашним барахлом. Рядом, опершись на капот, о чём-то беседовали громилы в чёрных беретах с красно-жёлтой эмблемой USK.

– Мародёрят, черти, – сплюнул себе под ноги Распутин.

– Пуганём?

– Приказ был – только наблюдать…

– За этим бандитизмом?

– Нет оснований…

– Да какого…

Васино красноречие прервал звон разбитого стекла и отчаянный визг из ближайшего дома.

– Займи чем-нибудь этих у джипа, – на ходу сдёргивая с плеча автомат, успел скомандовать Распутин и, подбегая к дверям, услышал за спиной Васин ужасный французский, бьющий по ушам на раскатистой букве «р», в подражание Высоцкому:

– Суппор-р-ртю! Легион Жетр-р-ранже! Ля Фр-р-ранс!

– НАТО интеллидженс! Донт мув! – продублировал Григорий и кувырком вкатился в дом к заранее присмотренной внутренней стенке, сразу же перейдя в положение стрельбы с колена.

Ослепшему со света Распутину сначала показалось, что на бесформенном ворохе тряпья сопит, ворочается и издаёт нечленораздельные звуки какое-то неземное существо, обладающее множеством щупалец. Но, проморгавшись, капрал смог разделить чудовище на составные части и вычленить двоих носителей камуфляжа, отчаянно боровшихся с кем-то, находящимся под ними. Лежащие прямо на полу чёрные береты c эмблемами давали возможность безошибочно идентифицировать принадлежность борцов к Армии освобождения Косово, а наполовину спущенные штаны одного из них – определить его намерения. Голоштанный, более чуткий к внешним раздражителям, застыл и повернул голову к легионеру, в то время как его напарник, увлечённый своим занятием или просто тугой на ухо, продолжал попытки оседлать чьё-то брыкающееся тело.

– Хальт! Штеле дих фор-р-р! – рявкнул Распутин, с удовлетворением глядя, как последняя фраза вызвала нужную реакцию.

Возня прекратилась, и оба искателя клубнички вскочили на ноги, выпучив глаза на закрывающую весь дверной проём фигуру капрала.

«Всё-таки немецкий – идеальный язык для военного дела», – подумал Григорий, убрав за спину автомат, чтобы дополнительно не пугать мародёров, и продолжил вслух:

– Спик инглиш? Шпрехен зи дойч? Парле франсе?

– Уштар Хоша, разведка второй роты второй бригады Армии Косово, – на дикой смеси языков Шекспира и Шиллера проблеял голоштанный. – Проводим зачистку местности…

– Понятно, – кивнул Распутин, насмешливо смерив с головы до ног албанского вояку. – А таким образом, – он взглядом указал на голые коленки собеседника, – экономите патроны? Или перешли на летнюю форму одежды?

Столь сложные речевые обороты успешно просвистели мимо ушей албанцев, но красноречивый взгляд они прекрасно поняли и спешно начали приводить своё обмундирование в порядок, а Распутин получил возможность получше разглядеть третьего участника представления – невысокую жгучую брюнетку, почти девчонку, растрёпанную, измазанную с головы до ног какой-то краской, тоже одетую в камуфляж, превращённый стараниями албанских «ухажёров» в лохмотья. Девушка пребывала в состоянии шока – огромные глаза застыли неподвижными блюдцами на худом лице, губы, плотно сжатые в ниточку, побелели, как и костяшки крошечных кулачков, выставленных перед собой для защиты. Она походила на растрёпанного воробья, готового к битве с коршуном не на жизнь, а на смерть.

– Кто такая? – спросил Распутин, обращаясь к албанцам.

– Сербская шпионка, – с готовностью ответил голоштанный. – Вот, изъяли при обыске!

Косовар протянул легионеру старенький ПМ со стёртым воронением, при виде которого девчонка встрепенулась, будто в ожидании удара, и сильнее вжалась спиной в стену дома. Напарник голоштанного что-то затарахтел на своём языке, как старый сельский трактор.

– Он говорит, – с готовностью перевёл голоштанный, – что мы можем уступить герру офицеру, как союзнику, право первой ночи.

Если Распутин ещё колебался, не зная, что предпринять, то с последними словами все сомнения отпали.

– Ах вот оно что! – скрипнул он зубами. – Право первой ночи! Это меняет дело! Что это у тебя? Полевое снаряжение сапёров?

Указательный палец Распутина упёрся в гигантский нож диковинной формы: к его лезвию были приварены два приспособления – что-то похожее на молоток и шило. Эту конструкцию голоштанный цеплял на пояс, успев натянуть форму.

– Нет, – бодро отрапортовал албанец. – Это оружие для уничтожения сербов. Главное лезвие – для отрезания головы и вспарывания живота, тупая часть – для пробивания черепа, острая – для выкалывания глаз. Наши учителя из британской Специальной авиадесантной службы называют его «серборез».

Боевик с почтением протянул оружие легионеру и застыл, преданно пожирая глазами.

– Ну что ж! – Григорий с хищной улыбкой горгоны Медузы взял в руки тесак, пробуя остроту лезвия. – Надо попробовать, что придумали эти коновалы с Туманного Альбиона.

Распутин сделал шаг к сербке, пребывавшей в полуобморочном состоянии, и крикнул:

– Вася!

– Я! – послышалось от калитки.

– Фас!!!

Одновременно с последним словом разворот на сто восемьдесят градусов через правое плечо. Рука, раскрученная поворотом туловища, как камень из пращи летит с тесаком параллельно земле и врезается в шею косовара. Голоштанный не успел даже удивиться, как его глаза, выпученные от преданности к «белому сахибу», отделились вместе с головой от похотливого тела. «Сапёрная лопатка поудобнее будет», – мелькнуло в голове.

Распутин понял, что второго боевика с ходу не достанет. Выпавший из рук убитого пистолет стопой отбросил назад, превратил ногу в опорную, швырнул «инструмент», созданный беспокойным британским «гением», в спину бросившегося к оружию албанца. «Серборез» не воткнулся, но, ударив между лопатками, хотя бы сбил равновесие, заставил раскорячиться. Укороченный FAMAS Commando привычно вылетел из-за спины. Сухой треск короткой очереди на три патрона. Тут всё закончено…

– Вася!

Напарник огромными прыжками несётся к дому. Там, где он только что стоял, несерьёзно и неубедительно, будто новогодняя хлопушка, бухает фугасная граната LU 216, прозванная им «любкой». Взрывная волна долетает до строения. Васька ничком падает на дорожку, но через секунду вскакивает и бежит дальше. Около машины один лежит неподвижно, двое барахтаются. Нормально! В то же мгновение сзади раздаются хлёсткие щелчки ПМ, и вверху справа на притолоке появляются выщербины от пуль.

– Ни хрена ж себе!

Вася застывает в дверном проёме, царапает пальцами кобуру своей пятнадцатизарядной «Беретты».

Распутин оглядывается и видит девчонку с крепко зажмуренными глазами и трясущимися руками, давящую на спусковой крючок опустошённого «макарыча».

– Отставить! – рявкает Григорий, успев подбить поднимающуюся руку напарника с пистолетом.

– Командир, какого?! – возмущается Василий. – Эта стерва нас чуть не порешила!

– Сербка! Пленная… В шоке! – бросает ему Распутин, поворачивается и орёт уже по-взрослому, снабжая свои слова тремя этажами специфических идиоматических конструкций: – Ты, мать твою, что делаешь, дура?! Брось оружие, идиотка!

ПМ с грохотом падает на пол. На Распутина снова таращатся испуганные глаза и удивлённо открывается рот, словно в ожидании ложки манной каши. Брови озадаченно взлетают, ломаются в обиженный домик. Трясущиеся губы сминаются в гармошку, разжимаются, и Распутин впервые слышит сдавленный голос балканской пленницы:

– Русси!.. Русси!..

– Ну вот, кажется, разобрались, – усмехнулся Распутин.

– Командир, как сваливать будем? Их тут целая рота, – частит Василий, застывший в дверном проёме. – Даже снайперы есть!

Его слова перебивает хлёсткий выстрел и так хорошо знакомый Распутину чавкающий звук пули, врезающейся в тело. Неведомая сила вдруг приподнимает напарника, швыряет, как тряпичную куклу, ему на руки, и они вместе с размаху валятся на засыпанный штукатуркой пол.

– Кажись, на пол-одиннадцатого, – неожиданно тихо бормочет Василий и закрывает глаза.

– Чёрт! Чёрт! – шепчет Распутин, осторожно вылезая из-под напарника, оттаскивая его под прикрытие стены и переворачивая на спину. – Вась! Только не вздумай!

Рукоятка FAMAS привычно ложится в руку. Короткий выдох. Надо выглянуть в окно. За несколько секунд весь рожок улетает по координатам напарника туда, на пол-одиннадцатого. Обратно к нему, расстегнуть разгрузку и камуфляж, выпотрошить аптечку, наложить тампон на кровавое пятно, расплывающееся на майке, противошоковое прямо через штаны, включить рацию и не забыть перейти на английский.

– Внимание, внимание! Я Браво-пять! Подвергся нападению. Напарник ранен! Требуется эвакуация. Мои координаты…

Совсем рядом барражируют вертолёты прикрытия.

– Я Дельта-два, слышу тебя, Браво-пять, буду через пять минут.

Отпустить тангенту, заботливо вытереть кровавую пену на губах напарника, повернуть на бок, чтобы не захлебнулся собственной кровью, перезарядить автомат. Аккуратно поднять шлем над подоконником. Выстрел… Каску вырывает из рук, но по входящему отверстию примерно понятно местонахождение врага. В этом направлении разряжен полный магазин. Перебежать к другому окну, перезаряжая на ходу автомат.

Камуфляжные фигурки ручейками стекаются со всех сторон к дому. Длинную очередь им навстречу, ещё одну от третьего окна, потом гранату – в надежде если не попасть, то хотя бы задержать.

– Ложись, убьют! – крикнул он девчонке, застывшей, как статуя, возле дальней стенки.

На штукатурке одна за другой появляются щербинки от влетающих свинцовых шмелей. Постепенно в звуки выстрелов вплетается гул двигателей приближающегося вертолёта.

– Браво-пять, я рядом, наблюдаю переполох в курятнике. Прошу обозначить себя!

Белая ракета вверх.

– Понял, Браво-пять! Начинаю работать! Пригнитесь там…

* * *

Командир разведроты, капитан Иностранного легиона Франции, сердито барабанил пальцами по пластику походного стола, исподлобья поглядывая на стоящего по стойке смирно подчинённого.

– Косовары говорят, что вы открыли огонь первыми и они вас приняли за сербский спецназ.

Распутин был хмур и лаконичен:

– Врут.

– В результате дружественного огня с вашей стороны и обстрела с вертолётов по вашей наводке было почти полностью уничтожено оперативное подразделение наших союзников…

– Армия освобождения Косово – наши союзники? Не читал ни в одном приказе!

– Полсотни трупов албанцев и тяжело раненный легионер первого класса. Не велика ли цена вашей политической щепетильности, капрал?

– Бремя цивилизованного человека иногда требует жертв, мой капитан…

Офицера словно пробило электрическим зарядом. Он вскочил, нервно комкая перчатки, подошёл вплотную к Распутину, снизу вверх, насколько хватило роста, заглянул в глаза. Открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же закрыл его, передумав. Развернулся и медленным шагом вернулся на своё место. Сев боком к подчинённому и глядя на живописный балканский пейзаж за окном палатки, проговорил, взяв в руку карандаш и бесцельно крутя его пальцами:

– Наши американские и английские союзники требуют строго наказать виновных в этом… несчастном случае…

Капитан вдруг резко вскочил на ноги, выпрямился, блеснул глазами, будто приняв какое-то решение. Карандаш полетел на стол, отрикошетил и упал на утоптанную землю.

– Так вот, хрен им! Пока ты бегал по горам, у нас тут чуть не началась Третья мировая война. Русские захватили аэропорт Слатина в пятнадцати километрах от Приштины. Этот сумасшедший генерал из Пентагона Уэсли Кларк приказал уничтожить их десант. Но – слава всем святым! – даже среди янки не нашлось ни одного придурка, готового выполнять этот идиотский приказ. Завтра начнутся переговоры.

Капитан повернулся к Распутину, одёрнул форму, опустил руки по швам.

– Капрал Буше! Довожу до вашего сведения, что вы отстраняетесь от боевых дежурств и не участвуете в запланированных легионом операциях вплоть до выводов созданной следственной комиссии. На время служебного расследования командируетесь в специальную контактную группу по организации взаимодействия с русскими, созданную в штабе группировки. Назначение получите в канцелярии батальона. А сейчас сядьте и напишите подробную, максимально достоверную curriculum vitae. Только личный совет: не откровенничайте слишком, особенно про свою жизнь до легиона… И ещё: никогда не козыряйте фразой про бремя цивилизованного человека…

Глава 19

«И дым отечества нам сладок и приятен…»

Ночь для Распутина выдалась бессонной, липкой и противной во всех отношениях. Жаркое июньское солнышко плавило асфальт и мозг, а установившийся штиль не позволял прохладе с гор заместить собой горячую воздушную подушку, плотно накрывшую расположение роты разведки.

Но пуще летнего зноя голову терзали навязчивые вопросы при одной мысли о скорой встрече с соотечественниками. Вася и добрый взвод бывших граждан СССР, собранных в легионе, не в счёт. Все они, подписавшие в своё время контракт на службу во французской армии, в той или иной мере изгои. А завтра он своими глазами увидит собственную несбывшуюся мечту – служить Отчизне.

Вопросов эта встреча порождает больше, чем ответов. Четыре года назад Родина не смогла защитить Распутина от банды уродов, покалечивших Ежова и убивших Потапыча. Григорий честно, как и было написано в присяге, старался «быть храбрым, дисциплинированным, бдительным, стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять воинские уставы и приказы командиров и начальников». В результате вынужден был бежать за границу, прячась в машине наркоторговцев, как преступник.

Кто в этом виноват? Он, Григорий? Или Родина?.. Или это стечение обстоятельств, несчастный случай, как модно нынче говорить – форс-мажор? Какая демоническая улыбка судьбы – невиновен, но наказан изгнанием… Кто он теперь для вчерашних однополчан? Предатель? Возможно, хотя никого не предавал… Те, кого он пытался разоблачить, на чьих руках кровь сотен и тысяч российских солдат и офицеров, сегодня абсолютно легитимны и правомочны, а он – не более чем беглый преступник, для которого Родина уместилась в крошечный уголок личной памяти, и её больше нет нигде.

Отечество – не поля и березки, а прежде всего люди, считающие тебя своим. Вне такого признания нет никакого Отечества. Есть сумма абсолютно чужих квадратных километров, совсем как в Европе, Америке или на любом другом континенте.

Утро не принесло облегчения. Лениво разжевав безвкусный омлет и нацедив эспрессо, Распутин присел рядом с галдящими парашютистами, прибывшими с Корсики и шумно обсуждавшими события в аэропорту Слатина. Всем было интересно, как долго удастся горстке русских десантников противостоять всей мощи натовской военной машины, собирающейся вокруг аэродрома. Профессиональные военные, они не видели ни единого шанса. Двести человек с лёгким вооружением против тяжёлой техники, вертолётов и пехоты числом более трёх тысяч.

Самые лихие обещали, что уже этой ночью всё будет кончено и подошедшие танки «Леклерк» без единого выстрела раскатают оборону русских, не имеющих даже полевой артиллерии. Более осторожные выделяли на освобождение аэропорта три дня. Дошло до пари. Ставки делались азартно, бесшабашно, как и полагается солдатам удачи.

Распутин, ни слова не говоря, вытащил бумажник, аккуратно, одну за другой, выложил перед спорщиками десять купюр с изображением Мари и Пьера Кюри.

– Сто к одному, что и через год никому не удастся вытеснить русских из Косово… – отчеканил Григорий так громко, что на него обернулись все находившиеся в столовой.

Спор моментально затих, а Распутин, нацепив одним движением форменный берет с кокардой в виде стилизованного взрыва и цифрой 2 под ним, вышел не оглядываясь.

* * *

– Таким образом, – закончил свой импровизированный доклад командующий французскими силами в Косово генерал Бернар Куш, – мы договорились разместить российский военный миротворческий контингент в зонах ответственности Германии, Франции и США. Россия оставляет за собой контроль над аэродромом Слатина, но позволяет использовать его силам НАТО, а российские представители вводятся в штаб KFOR. Кроме вооружённых сил российское командование развёртывает в районе аэропорта военный госпиталь и службы обеспечения. Американские, французские и немецкие военнослужащие будут прикомандированы к российским подразделениям для обеспечения связи и взаимодействия. В связи с этим просьба к командирам всех войсковых соединений представить список своих подчинённых, владеющих русским языком, и командировать их в распоряжение штаба для направления в русские подразделения в качестве переводчиков и делегатов связи. Ответственным за эту работу с русской стороны назначен майор Ежов.

* * *

– Чёртушка, воскрес!

Лёха крепко схватил Распутина двумя руками, как будто боялся, что сейчас отпустит его – и однополчанин растает, улетит, исчезнет в балканской буйной зелени.

– Все больницы, все морги обыскали, весь криминал перетрясли – как в воду канул…

Он держал его за плечи, а по щекам текли слёзы. Огромные, скупые, счастливые тем, что их никто не сдерживает, что они могут вырваться наружу и бороздить запылённые щёки, скатываясь к жёстким складкам уголков губ.

Григорий, долго репетировавший свою речь, примеряя, что и когда скажет Ежову, уже ничего не мог и не хотел говорить, но чувствовал, что и его глаза переполняются влагой, а руки предательски дрожат, и бормотал одеревеневшим языком одни и те же слова:

– Командир!.. Живой!.. Слава Богу… Командир…

Они увиделись ещё на общем собрании и уже не сводили друг с друга глаз, автоматически выполняя протокольные функции: майор – отвечая на задаваемые вопросы, капрал – переводя его ответы штабным офицерам французского контингента. В конце концов Ежов подхватил папку с французскими инструкциями и циркулярами, предназначенными для ознакомления, безапелляционно заявил, что продолжить диалог сможет только после изучения документов, и потребовал переводчика.

Не дожидаясь решения французского визави, он схватил Распутина за руку и утащил в свой штабной кабинет, развёрнутый в гостинице рядом с аэропортом. Приказал никого к нему не пускать и не соединять, закрыл дверь на ключ и только тогда позволил себе обнять легионера так крепко, что вытеснил из души Григория все опасения и сомнения прошедшей ночи.

* * *

– Всё что угодно мог ожидать, но только не такой финт ушами, – качал головой Ежов, слушая рассказ об одиссее Распутина. – Теперь я понимаю, почему тебя не смогли достать эти уроды…

– А ты?

– А что я?

– Ты смог их достать?

Ежов опустил голову.

– Да считай, что нет… Оружие по этому каналу больше не поступало. Крыс в нашем штабе в Чечне исчез в ту же ночь. Все ниточки оказались обрублены – никого взять не удалось. Личности работавших в Москве армдилеров до сих пор не установлены.

– Ну, одну личность, положим, я знаю, – ответил Гриша, рассказав про «гелендваген» и его пассажиров.

– Значит, Бамбуровский, – помрачнел Лёха. – Боюсь, что он нам сейчас не по зубам. Аппарат министра обороны. Можно считать, у Христа за пазухой…

– Почему нельзя?

– А что мы ему предъявим? Заявление дезертира-эмигранта, что видел его рядом с домом Потапыча?

– Дезертира-эмигранта, значит? Ну спасибо, командир!

– Айболит, не кипятись! Тебе же не реверансы от меня нужны, а взвешенные, продуманные действия, не так ли? А они – результат тщательной и честной рекогносцировки, где жопу принято называть жопой, даже если это звучит неприлично. А то получится, как в анекдоте: «Явления такого нет, а слово – есть!»

– Хорошо тебе в твоём статусе так небрежно-назидательно…

– Так ты у нас тоже не раб на галерах. И зарплата у тебя больше отечественной генеральской. А то, что на душе кошки скребут, так не у тебя одного… Ты думаешь, приятно называть своим главнокомандующим пьяное непросыхающее мурло? Морщишься? Вот то-то же… Ну ничего…

Ежов пружинисто поднялся со стула, покопался в бездонном ящике своего стола, выудил плоскую бутылку коньяка «Мартель».

– Вот, союзнички одарили. Давай выпьем за моё спасение тобою и твоё неожиданное воскрешение. Подумаем на трезвую голову, что делать дальше…

– Неужто всё так плохо? – напряжённо спросил Григорий после ритуала жертвоприношения Бахусу.

– Ещё вчера – да. Всё было бес-про-свет-но, – раздельно проговорил Ежов. – Тошно настолько, что готовы были выйти на Сенатскую площадь и открыто объявить о своём неподчинении этой шайке, по какой-то ошибке называемой правительством России. И пусть расстреливают из пушек, как декабристов… Но сейчас появился свет в конце тоннеля. Пусть не надежда, а скромный её лучик…

– И что же явилось источником оптимизма?

– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Мы все вместе вдруг избавились от иллюзий и увидели настоящее лицо «наших западных партнёров». Ведь у нас было столько надежд в отношении «дружеского» Запада. А потом эти бомбардировки… У многих открылись глаза. Стало понятно, кто будет следующим, и что даже в плен нас брать никто не собирается. А вместе с этим пришло понимание, что баксолюбов нужно срочно убирать из власти, чтобы спасти если не себя, то хотя бы своих детей.

Сейчас правильные ребята доводят до кое-кого ультиматум: или идёшь в тюрьму за разрушение страны, или, передав власть, можешь мирно умереть в своей постели, окружённый родными и почестями. Есть такая песенка: «Все тебя любят, когда ты мёртвый». Нас не любят, потому что мы живые. Пусть и с приставкой «полу». Разрушив Сербию, НАТО, не желая и не понимая того, как разрядом тока, запустило почти переставшее биться сердце умирающей страны. Разворот самолёта Примакова над Атлантикой закрыл для нас «лихие девяностые». Начинается что-то новое, а что – зависит в том числе и от нас с тобой.

– А от меня-то что зависит? Как и чем я могу помочь, находясь за тысячи километров на нелегальном положении в рядах как раз того самого НАТО?..

– Согласен, – кивнул Ежов, – возвращаться тебе опасно. Во всяком случае под своей фамилией. Придётся пока оставить всё как есть. А насчёт того, что ты в НАТО… так это хорошо. – И майор, подмигнув Распутину, улыбнулся такой знакомой улыбкой Лёхи-взводного.

Они попытались разобраться во французских скрижалях, но настроение было не бумажное. В итоге плюнули, и Распутин, на правах старожила, повёз друга показывать ему услуги местного общепита.

Несмотря на то что оба любили баранину, единогласно было решено отдать предпочтение сербской кухне. Товарищи заняли один из трёх столиков в абсолютно безлюдном крошечном кофане на берегу речки с непроизносимым названием, не переставая обмениваться новостями.

– Да знаю я всё это, – устало отмахнулся Ежов от рассказа Распутина про последнюю разведку. – Сербских женщин от десяти и до шестидесяти насилуют и убивают, мужчин подвергают процедуре осмотра «на предмет обнаружения признаков принадлежности к мусульманской вере». Если таковых нет, вырезают половые органы… А сколько посаженных на кол, зажаренных заживо, сброшенных в стволы шахт… Но самое омерзительное во всём этом, что боевиков-садистов подвозят на броне к сербским сёлам англичане и американцы, да ещё и следят, чтобы сербы не сопротивлялись. При попытках вооружённого отпора жёсткую зачистку проводят сами натовцы… А потом опять запускают косоваров – завершить начатое.

– Зачем им это? – Григория передёрнуло от омерзения.

– Чисто бизнес, ничего личного. Требуется любыми средствами очистить территорию от нелояльного населения, – тяжело вздохнул Ежов, делая акцент на слове «любыми». – Вот смотри, какую интересную справочку подготовили для нас учёные. – И Ежов достал элегантную кожаную папку из дипломата, с которым не расставался. – Специалисты по рудам и минералам считают, что резервы свинца на одном местном руднике «Трепча» оцениваются в четыреста двадцать пять тысяч тонн, цинка – в четыреста пятнадцать тысяч тонн, серебра – в восемьсот тонн, запасы никеля – в сто восемьдесят пять тысяч тонн, кобальта – в шесть с половиной тысяч тонн. На руднике «Гребник» к югу от Глины доказаны запасы боксита в один миллион семьсот тысяч тонн. Четыре тонны боксита содержат две тонны глинозёма, из которых получается тонна алюминия. «Гребник», таким образом, может произвести четыреста двадцать пять тысяч тонн алюминия. Установленные запасы ферроникеля в Космете составляют пятнадцать миллионов, но, по оценкам специалистов, они значительно больше. Кроме этого, в Косово семнадцать миллиардов тонн запасов угля… Думаю, тебе не надо рассказывать, кто и на каких условиях получит концессию на эти ископаемые сокровища… Однако это не единственный интерес…