Полная версия
Вороньи сказы
Юлия Деулина
Вороньи сказы. Книга первая
Спасибо всем, кто побывал в мире Светла и Тёмна в моих играх. Без вас он бы не стал таким большим, и Вране негде было бы путешествовать.
Спасибо моему мужу за наши обсуждения.
За карту спасибо Хелькэ (Надя Щербачева).
Весь мир
Рувские княжества и земли далёкие да близкие.
Левоморье – на запад, Правоморье – на восток. Загорье – на север. Сребрые горы в Левоморском княжестве. Царица-река матушка Игрива – в средине всего. Гора Стоумая – сердце Степи, на юг.
Присказка
Привет тебе, если вдруг читаешь эту книгу!
Зовут меня Враной. Странно так ребёнка нарекать, но, может, знали мои родители, что колдуньей стану, вот такое имя колдовское и подобрали.
Никогда до того я длинных строк не пряла, буквы в научение лишь, а после – весточки короткие для суседей. Но знаю, что знаткие так делают – пишут книги, и очень это колдовское умение. А я ведь как есть колдунья, и пригодится мне книга эта в моём странствии. Хочу я поглядеть, что в мире творится, дальше деревни своей, дальше даже города, в иных совсем краях. Хочу колдовству учиться, тайны вызнавать, нечисть разную увидеть хочу и других колдунов.
Живу я в деревушке Обережной, что в Рувии, в Левоморском княжестве, рядом с городом Граем, близко к морю. Я, хоть дальше города ещё не бывала, хорошо знаю, где какие земли, есть у меня и карта старая, по ней глядеть буду. Сундук стоит в нашей избе, нет в нём приданного, а есть сокровища, что мне больше пригодятся: медьки и луньки, немало так, хватит в пути быть, да пергамент и бумага, много, думаю вот, как нести. Всё это мне бабка Мила оставила. Преставилась она уж неделю как, последняя у меня была, дед Храбр в прошлом году помер. Недолго помирала, всего три ночи в свечах лежала, а на четвёртый день сожгли её сразу. Меня пожалели деревней всей, да всё одно – никто меня к себе не возьмёт. И родичей больше нету. Мила и Храбр мне не родные были. Они-то оба – рувы, голубоглазые, а под сединой видно, что медовые волосы у бабки были, а у деда – рыжие. Меня, такого воронёнка, в лесу нашли малую совсем, бегала уже сама, говорила, да по-рувски. А с виду во мне рийнская кровушка: и волосы чёрные, вьются чуть, и глаза светло-серые, лицо острое. Сама ничего не помню, не то, где жила, не то, как в лес попала, будто лес меня и родил, а не матушка. Так что другим я даром не нужна – я невеста Тёмнова. Не будет у меня мужа иного да детишек. И не надо мне – хочу колдуньей знаткой становиться! Чего-то я уже и умею, проклятье Тёмново во мне четыре года как, а бабушка моя рассказала про то, немного, но колдовство у меня выходит… Думаю, знаткие всякие дела – самое то для книги, поэтому буду тут про такое писать. Вот, например, как я поняла, что стала невестой Тёмновой…
Двенадцать вёсен мне было, когда странности начались. Голоса мне чудились, будто из ниоткуда, казаться стало, что всё смотрит кто-то на меня исподтишка. Пойду в лес по бруснику, слышу – шелест за спиной, оглянусь – а за мною целая уйма змей ползёт, но не трожут. Я первый-то раз от страха так закричала, что леший, в дупле спавший, выскочил. Глаза навыкате, усы растопырены, зубёнки оскалил. И здоровенный такой, от кончика крыла до другого, наверно, я бы вся влезла. Но не накинулся, в небо взмыл с уханьем да подсвистом – только я его и видела, даже птицею покричать не успела, чтоб отвадить. Так-то у нас лешие, бывало, детей таскали, а меня вот не тронул. Мне в тот же день бабка Мила сказала:
– Это, милая, знак. Уродилась ты невестой Тёмновой.
Ой и рыдала я тогда, будто уже костёр для меня складывают. А бабка ничего, гладит меня да приговаривает:
– Ну уж чего плакать, раз так вышло. Зато тайны сведаешь, какие людям обычным не познать, к нечисти подход находить будешь, а иная и вовсе тебя не тронет, побоится. А если доброй будешь, так нескоро тебя и заберёт, ему такие не нужны. А хитрой будешь, умненькой, так придумаешь, как умолить, чтоб не забрал… Вот что, не рыдать нужно, а покумекать, где учителя тебе найти. Наш-то колдун, ишь, девку точно не возьмётся учить, гордый очень, а женщин знающих в округе нету… Ну да вот чего. Покуда я тебе порассказываю, что знаю. Я, конечно, не колдунья, но ведаю. Да не реви ты насмерть, ну Светл-батюшка!
Потом по деревне слухи поползли, не утаишь такого, как на ладони всё видно: иду с поля, а за мною туча катится. Или жабы прыгают. Или ещё твари какие. Вороны стали над деревней кружить больше обычного, иногда прямо в окна заглядывали, глазом чёрным сверкали. Зато как-то храх к деревне вышел, большой такой, пяточком водит, иглы распушил. Я от испугу закричала, мол, уходи-ты прочь, он тут же и ушёл. В общем, поняли люди всё. Кто и сторонился, но больше добры стали. Жалели. Ну и приходить начали, помощи просить. По мелочи по всякой, за которую лютого цеха не дозовёшься. Домовых выводила, если здоровенные стали, кошкою уж не взять. Я так придумала: приду в избу, у кого завёлся, сяду, и начинаю его ласково уговаривать, чтобы ушёл. Если не слушает – тут начинаю его Светлом стращать, а если и этого не боится – так и Тёмном, мол, я невеста у него любимая, слушать не будешь – я ему пожалуюсь! И домовые уходили. Или, вот, ещё болотницы. Совсем меня не трожили, прямо руками возьму её, она лапки подожмёт, колечком совьётся – и несу куда поглубже от людей, отрядили мы на болоте край, куда я их носила. Или если биси похмельные прискачут, так я ходила им врать, мол, у нас тут один забулдыга, а вот там-то (и придумаю место какое небывалое) – цельная деревня не просыхает день и ночь, туда уходите. Эти забавные даже, как маленькие человечки, только с рогами, копытами и волосатые, кланялись мне, мол шибко невесту их батюшки-Тёмна уважают, и убегали.
Бабка Мила мне травки всякие показывала и научила, для чего каждая, да вот только целительское дело мне не давалось никак. Травы знаю, а как начну их меж собой мешать – в лучшем случае ничего дельного не выйдет, а то и отрава какая. Не любит женишок мой, когда невесты его людям помогают.
Про нечисть, про мир и богов мне рассказывала. Я сюда запишу интересное, и мне на память, и на память о бабушке.
Хоть она и не колдуньей была, а объяснила, что колдовству учиться надобно, но покамест можно и без учителя, самой даже что-то пробовать, из сказов черпать, а пару заклятий мне бабушка сама подсказала. Говорила, что колдовать-то я могу сразу, да без научения получаться будет и вкривь, и вкось, и не когда захочу… Вот не очень у меня ловко и выходило, до сих пор не понимаю, как получается. А ведь ещё и дурное лишь наколдовываю: разозлюсь на кого, в сердцах брошу «чтоб тебя слепень заел!» так на него целая уйма налетит! Захочу, чтобы не свидели меня, шепчу: «Не гляди, не гляди» – и отведу глаза как-то, сама не пойму. Скажу, что жарища на улице, охолониться бы – и холодину в дом занесу посреди летнего дня. Обожгусь в печи, брошу в сердцах «Да чтоб ты потухла!» – и мигом огонь гаснет. Может, поэтому мне никто слова обидного не говорит, и я сама за словами-то следить стала, слово силу колдовскую имёт.
А вот добрые людские дела совсем негодно у меня выходят: готовлю ужас как, пряжу рву, скотину посреди поля теряю, шить начну – все руки исколю. Не нужна Тёмну, видать, жена рукастая, а нужна злая, людей нелюбящая. Ну и пусть с ним. Вот вздумает меня забрать, я ему такой каши наварю, пожалеет ещё, что проклятие мне подарил.
Поэтому нужно идти учителя искать.
Я думаю, оставлю избу суседям, пусть, кто хочет, живёт, только бы за кошками и псом нашим приглядел, да за курями. А сама тропами знамыми да незнамыми отправлюсь.
Только пока запишу бабушкину историю хоть одну…
Про Темнобоя и кошек
Я уж с суседями сговорилась – Лада, завсегда ко мне добрая, приглядит за животьём. У неё мальчишке лет как мне, дружок он мой детский, вот пусть ему и семье его (ведь будет скоро!) сразу и изба готовая. Только я крепко сговорилась, чтобы пса нашего, Хола, не гнали прочь даже когда стар станет. Хол он от того, что чёрный и лохматый. И кошечек чтобы вдоволь кормили, ну это и напоминать не надо. Кто ж в своём уме кошку обидит? Лада за мною приглядывала всё, еду приносила, теперь вот помогла в дорогу собраться: крепкую котомку большую из сукна для меня котами и птичками вышила, одёжу мою всю починила, сухарей в путь насушила, орехов и даже мяса навялила. А я чернил наварила и перьев настругала гусиных. Мысль у меня вот какая: пойду по окрестностям сперва, по Левоморью, колдунов поспрашиваю, может, нужна кому ученица. Ежели не нужна – дальше пойду, может, в Игривское княжество. В Рийну думала плыть (или идти, если плыть дорого очень, луньки поберечь хочу), но я же только с виду ихняя, ни языка, ни правил не знаю, а там, бабка сказывала, не всё, как у нас.
Ни в Грай, ни в стольный град, в Ветрогор, не пойду. В городе колдуны совсем не те (тоже бабка говорила), да ещё и денег за научение берут. А в лютые охотницы меня никто не возьмёт, им нечисть рубить надобно, а не по холке гладить да уговаривать. Ну и мечом я махать не умею и не желаю.
Так что буду колобродить, пока не возьмёт меня кто-нибудь в ученицы, а по пути сама всякие знания собирать, в книгу записывать.
Думала, тяжко мне будет с места уходить, а нет никакой горести на душе. Бабушку жалко, но она хорошей женщиной была, доброй, её точно Светл в хоромах своих золочённых приветит. Деда жалко, но он с бабушкой свидится хоть. А дом не жалко, и с дружками расставаться не жалко. Хоть виду и старались не давать, а как я невестой Тёмновой стала, уж меньше со мной дружили. Девчонки боялись проклятие подхватить, а мальчишки, видать, сразу прикинули, что меня уж в жёны не возьмёшь…
Ну да я не про это хотела. А хотела записать в память о Миле и Храбре сказку мою любимую, про Темнобоя и кошек. Я один лист испишу – в книгу вложу, а на другом то же нарисую, тут оставлю в память о моих старичках и внучатам Лады в наученье.
Мила мне так сказку сказывала…
Когда ещё не было оборотней, жили тогда в лесах другие волки, маленькие, на четырёх лапках бегали. Вот те маленькие, они людей редко трожили, ели зверей в лесу. А люди их всё равно не очень-то жаловали, так как скот они таскали в голодные годы, и даже ребёнка уволочь могли. Волков Тёмн, конечно, налепил, как увидал, что Светл собак сделал: умыкнул у Светла земли, с которой псы вышли, да подсадил к солнечным семечкам лунных. Так что волки те с собаками были, считай, братья. А когда оборотни появились, с волчьими мордами и хвостами, испугались люди и перебили всех волков лесных. Думали, что они проклятье несут. Так братьев песьих и не осталось.
Пришёл тогда Тёмн к пёсьему князю да молвит:
– Ты, князь, смотри, вы людей защищаете, предупреждаете, когда дети мои подходят, жалеете, а они-то всех братьев ваших перебили. Ну и что, что непутёвые братья были, кровушка-то одна. Нехорошо, князь, так. Неровен час, и вас перебьют. А, коль не станете людям помогать, тут уж тебе от меня и спасибо будет.
Подумал пёсий князь, что спасибо от бога – это тебе не репка старая, да и люди несправедливо с братьями-волками обошлись, и объявил гонцам:
– Люди-то всех наших братьев поубивали за то лишь, что морды их у оборотней. А мы людей от нечисти защищаем. Неровен час, и нас перебьют, не посмотрят на службу нашу верную. У нас-то морды тоже на волчьи похожи. Отселе повелеваю людей от Тёмновых детей не защищать, а кто ослушается, того ждёт Тёмнов гнев!
Что делать, разнесли гонцы пёсьего князя весть по всем краям. Ну а собаки уж, кто испугался, кто волков пожалел – перестали людей защищать от нечисти. Дом от татей хоронили, в охоте помогали, а нечисть увидят – слова не гавкнут. Не добро из этого вышло, страх на земле начался, оборотни незаметно к самым домам подходили, людей в лесу ловили. Не услышит ведь ухо человеческое поступь волчью, не учует нос опасность.
Но жил один пёс, звали его просто Пёс, Собака, Псина – не придумали ему имени, был он приблудный. Большой, сильный, но нрава доброго. Детишек любил и даже кошек. Но стоило только со злым умыслом подойти – тут уж всё, ярился Пёс страшнее бури. Ему тоже гонцы весть принесли, да только отмахнулся Пёс хвостом, сказал:
– И на кого я детишек оставлю? Чтоб оборотни эти всю их кровушку выпили? Да пусть ступает пёсий князь к Тёмну!
Сызнал про то пёсий князь, и действительно к Тёмну пошёл, нажаловался ему на Пса. Ну Тёмн и послал к Псу оборотней первых. Так их и звали – Первая и Второй. Пришли они в деревню, а Пёс их издалека учуял, людей предупредил и дорогу волкам заступил. Другие собаки в лес убежали, как только докумекали, что волки идут. Только Пёс да кошки в деревне и остались.
Первая сказала:
– Уйди, старый пёс, или не слышал ты приказа князя своего? Дай пройти к людям, а то и тебя на клочки изорвём, полетят шерстинки по ветру.
Второй сказал:
– Долг долгом, пёс, но разве своя шкура не дороже? Уйди с дороги!
А Пёс ничего не сказал, кинулся он на оборотней, стал их кусать да драть когтями. Ну а волку Тёмнову что собака. Схватила его Первая, да и переломила старому Псу спину.
И кончился бы тут сказ, если б кошки за Пса, помня доброту его, не вступились. Стали они кричать, звать Светла, на волков кидаться. А кошки-то вёрткие, захочешь схватить, а её уже и нет. И пока Первая и Второй от кошек отмахивались, Светл крики кошачьи услышал да спустился посмотреть, что творится.
Первая и Второй только завидели Светла, взмолились:
– Не губи, Светл-батюшка, Тёмном посланы, выбора у нас нет!
А Светл махнул рукой, да и провалились волки под землю в ледяное царство.
Кошки Светла обступили, стали наперебой рассказывать, что случилось, да как Пёс деревню спас. Растрожили сердце бога. Светл коснулся Пса рукою, и поднялся тот, невредимый да молодой, а шерсть лоснится, глаза ясные, да и больше стал, чем был!
– Кошки тебя Псом зовут, а я тебя нарекаю Темнобоем за храбрость твою и силу! Не убоялся князя своего, волков да самого Тёмна, детей моих защитил. За это дар мой тебе: будешь ещё сильнее и храбрее, и сам по себе, пёсьему князю не слуга, и все потомки твои такими будут.
– Спасибо тебе, Светл-батюшка! Да только бы без кошек не справился я. Они волков сдержали, тебя позвали.
Светл тогда рассмеялся да говорит:
– Малы они с волками драться, а храбры! Ну пусть теперь когти их да зубы нечисть Тёмнову золотом жгут, чтоб сподручней волков гонять было.
Так и стало.
С тех пор пошло, что кошки все до единой нечисть не боятся, гонят её, а собаки – только те, у кого Темнобой прадедом был.
Как Светл и Тёмн мир делили
Ухожу завтра. Пока стол есть, запишу бабушкин сказ про сотворение мира, а то потом неведомо, когда снова за бумагу возьмусь. С пером шутки плохи, навесу да на пенёчке не попишешь – размажешь всё сразу, дырок наделаешь. Пока в пути, буду запоминать всё, подмечать, да в головушку, как в котомку, складывать, а потом уж записывать.
Бабушка моя вообще сказывать всякое любила, не только для детишек. Я по малости не всё разумела. Про то как дед Храбр кикимор с болота выводил, или как сама бабка с кошкой домового ловила – это мне понятно было и смешно. А другие всякие сказы, навроде про Светла с Тёмном, как мир они творили, как ссора между ними легла, это мне непонятно было, малой-то. Теперь разумею, что в сказах тех мудрости было, как у иных колдунов в голове не бывает. Такие вещи мне рассказывала, что диву сейчас даюсь – откуда знала. Да и читать она меня научила, и писать… Думаю, бабка моя Мила с кем-нибудь из колдуном зналась, может, по молодости, с Храбром-то они, вроде, не сразу поженились. Ну да уж теперь не проверишь, не спросишь.
Ясно так помню, как это было обычно: сядет бабка у печи, травки перебирает да и начнёт ни с того ни с сего рассказывать:
– Мудрые люди сказывают, что миру нашему три раза по тысячи лет, три тысячи, стало быть. А до того не было ни солнца, ни луны, ни гор, ни рек. И людей не было. Не свидел никто, как мир-то создавался, кроме самого Светла с Тёмном, а всё же знаем про это. Понятно откуда – сами боги и рассказали людям. Ни раз такие истории бывали – зайдёт в деревню какой старичок, или, наоборот, паренёк, попросит на порог присесть да ковшичек водицы. Местные видят – не свой, ну и давай, понятно, с расспросами приставать, откуда идёт, что видал. Выпьет холодной водицы, выдохнет, да начинает сказ, складный такой. И из которой деревни родом расскажет, и от чего в путь пустился, ну и невзначай рассказ поведёт к колдовскому всякому, начнёт рассказывать, сколько в мире всего чу́дного, и как боги это всё делали. Да так сказывает, будто сам рядом стоял. Это, значит, Светл или Тёмн явился посмотреть, послушать, что у людей делается.
– Баб, а как вызнать, кто пришёл-то? – спрашивала тогда, даже ежели по десятому разу слыхала историю эту. За окном темно, дождик бьёт, а у печи хорошо, травки, кошка, самое то – истории рассказывать.
– А то легче простого, милая: Светл всё себя нахваливает – каких-то он ладных людей сделал, каких животных, а вот если бы Тёмн, позавидовав, что сам ничего толкового создать не может, не подпортил его работу семечками лунными – и не было бы ни злобы в людских сердцах, ни нечисти всякой. Тёмн, понятно, Светла поносит, мол, сам он ничего бы без Тёмна не выдумал.
– А чья правда, баб?
– Уж не знаю, но я такое слыхала… Явились, дескать, Светл с Тёмном сюда, когда ничегошеньки не было, а всё было сухо да мертво. Грустно им стало, Светл сердца коснулся да его огнём зажёг солнышко, чтобы грело. Дыхнул он – зазеленела трава да деревья, да побежали реки и ручьи. Тёмн поглядел на брата, и тоже творить взялся. Коснулся сердца – а оно еле тлеет, пепел один, а в нём угольки голубые. Сгрёб этот пепел да слепил луну и угольки раскидал – это звёзды стали. Ну и сели они в пустом-то мире. Скучно, разве друг на дружку глядеть. Тогда Тёмн предложил: давай тварей сделаем всяких, чтобы траву ели, воду пили. Земли набрали, замешали её на солнечном да лунном свете – и за дело. Что Светл не слепит – красота, звери ладные, к рукам льнут. Ну вот кошка, к примеру, заглядение же! А у Тёмна одни гады выходят, черви да пауки. Тёмн старается, а брат над ним подшучивает, мол, а чего тут лапы прилепить забыл, а там вон все восемь налепил. Ну и тогда ещё Тёмн разобиделся на Светла-то. Налепили животных, а всё равно не то что-то. Говорит Тёмн: надо хозяев сделать наподобие нас, чтобы за всем тут следили, а то вдруг мы отлучимся куда. Слепили из земли людей, Светл посадил в них солнечные зёрнышки – и ожили они. Тёмн лунные зёрнышки взял, сажает, а у него только мертвецы выходят. А Светл так людей полюбил, красивых да ладных, что и говорит Тёмну: ты, братец, лучше отдохни, слаб ты такую жизнь творить ещё, зёрнышки свои убери, не надо, чтобы они в мою землю попали. Тёмн, конечно, осерчал очень. В пику брату стал зёрнышки лунные и в людей сажать и в зверей. И злоба его в них поселилась. Люди стали друг с дружкой спорить да биться, звери многие стали дикими, на людей кидались. И умирать все начали. С лунными зёрнышками Тёмн в нас и смерть посадил. Вот тогда-то братья и рассорились. Что Светл не выдумает хорошего да пригожего – Тёмн ему в ответ что-нибудь дурное слепит. Зёрнышки лунные в людях мёртвых прорастали – и рождалась нечисть. Тёмн нечисть всю детьми своими назвал, и защищал не хуже, чем Светл своих детей. Так и творилось не пойми что, Светл нечисть огнём выжигает, а Тёмн болезни да смерть на людей насылает, солнце с луною на небе толкаются, не понятно, когда день, а когда ночь, нечисть кровь человечью распробовала, да и люди сами брат на брата пошли…
Я смотрю в печь на угольки, а мне в них всё это и вырисовывается, будто красные – то люди, а чёрные – нечисть, и перемешались они в битве. А бабушка дальше сказывает:
– Светл достал из земли камень самый огромадный, вложил в него семечко солнечное, и вылупилась Каменная птица. Напоил он её солнечным светом, и полетела птица к людям, над всеми краями, где присядет на гору – там яйцо золотое оставит. А к яйцу этому никакая нечисть подступиться не может. Завидали это люди, и стали из яиц этих оружие делать против нечисти. Какие яйца не тронули – те в горы ушли, до сих пор там хранятся. Тогда Тёмн собрал всю землю, на которой кровь людская пролилась, вылепил из неё гада ползучего о трёх головах – Трёхглава-змея, зёрнышко лунное в него посадил, и зашевелилось чудище, клыки ядом запенились. Накинулся змей на птицу. Уж так они дрались, что земля трещала, добра ни людям, ни нечисти не было. Поняли Светл с Тёмном, что в прах сейчас все дела свои обратят. Отозвали зверей, поглядели друг на друга хмуро – и давай договариваться, как дальше суседствовать…
– И правила установили, – как бабушка передохнуть останавливалась да воды выпить, я тут-то и лезла, вроде как разумница, помню всё.
– Так всё, милая. Договорились братья, что доброго и злого, живого и мёртвого в мире пополам будет, что день будет сменять ночь, что нечисть будет кровь человечью пить, но людям золото и огонь защитой станут. Что на каждую беду должно быть спасение. В Уложение Мировое записали. Так и стали жить. С тех пор-то, что Тёмн не придумает нового, какую нечисть сильную да хитрую не родит – тут же должен против неё спасение назвать.
– А Тёмн хитрит?
– Ой как хитрит! Ну вот, к примеру тебе: кощей не может закона гостеприимства нарушить, коль пригласил его или попросился к нему – не тронет. Ну так тот кощей подождёт, покуда ты выйдешь из дому-то и схарчит тебя. Или ещё дорожница, можно её отвадить, если всклад с нею говорить – а многие ли сходу складывать могут?
– А если горелец появится, то надо ему кувшин воды поднести! А если леший налетит, то надо покричать птицей! – я завсегда припоминать начинала всякие правила божие. – А если мокрец, то надо в колодец золото кинуть!
– Ну это не правило, это тебе любой присоветует. Золото всегда защитит. А правила эти – ну навроде для знающих. Вишь, милая, давно это всё было-то, большинство правил уж позабылось. Раньше-то их уйму знали, да не по одному на нечисть. Теперь только колдуны и ведают, да и то не всё.
– Баб, ты ж не колдунья! Откуда ты знаешь?
– А я ведающих спрашивала, – скажет так, и замолкнет, в огонь глядит, и кончились сказки на сегодня.
Я потому и думаю, что уговор у неё с кем-то был, со знающим и ведающим. Травы знала, правила знала, про нечисть могла не хуже цехового лютого рассказать… А, может, и с Тёмном самим зналась… Может, он ей истории про сотворение мира сказывал. Потому как я другие истории слышала – так в них Тёмн от самого начала Светлу зла желал, а Светл ему всё прощал. И жрецы Светловы рассказывают, что Тёмн лишь зла хочет, потому как природа это его, ну, то есть, уродился таким. А так выходит, что Светл Тёмна оттолкнул, от того он и обозлился. Может, если бы помог брату да слово доброе к месту сказал – было бы у нас два благих бога, и жили бы как в Светловых садах все. Не знаю, где правда, а конец один – зол Тёмн на людей. Может быть, когда-нибудь сама у него про то расспрошу, да только вряд ли он мне правду вскроет.
Как колдун Хлад учил меня Уложение Мира читать
Отправилась я в путь, как и хотела, по Левоморскому княжеству. Хорошо у нас летом! Солоно да зелено, да воздух звенящий такой, чистый. Море чуется сдалека. Вокруг – леса да поля, солнышко в речках играет, радость сплошная летнею дорогой идти. На постой я в деревнях оставалась, про колдунов расспрашивала, где медькой за доброту платила, а где и умением колдовским нечисть усмирить. Видела жадюжного бися в одной деревне, у них голова, говорят, вечно скупился, просили тыщу раз хоть бы бродячего лютого нанять, чтоб изловить в лесу беспокойника, а тот прижался, мол, нет, лютых с цеха подождём, подать за них плачена. С беспокойником я побоялась связываться, а вот бися прогнала, сказала, что в темна-нави сам Тёмн каждой нечисти по кувшину крови раздаёт, его как ветром сдуло.
Нахрабрилась после и решила к колдуну нашенскому зайти, обсмеёт так обсмеёт, а спрошу, думаю. Да только дома его не застала, или не вышел ко мне, сколько я ни кричала. Прождала там до вечера и в деревню ближнюю вернулась. На след день его тоже не было, тогда уж я прочь пошла.
Так и попала к колдуну Хладу. Он недалече от царицы-реки Игривы живёт, в избушке у озера. Красотища там, конечно, глаз не оторвать: всё реки, Игривины детушки, ручейки, поля золотые, луга васильковые, леса тёмные. Я будто бы красоту эту лишь и видала, а что в пути меня кто статить может или нечисть какая схарчить, про то и не думала. Ну так, конечно, и вышло. Пристали мужики на дороге, шуганули меня в лес. Я с дуру нет чтоб голосить, что я невеста Тёмнова (кому ж охота Тёмна злить), бегу как прижжённая, сердце колотится, думаю, ну всё, кончилась моя дороженька. Да и выбежала к Хладовой избе. Мужики отстали, не сунулись к колдуну, а что там колдун – то видать сразу было. На избе черепа, даже и человечьи есть, и звериные, и такие, что непойми кто их носил. Ну, думаю, судьба, искала колдуна, так может он ученицу тоже ожидает. Хлад, дед старый, уж на костёр пора, меня встретил, хмыкнул да говорит:
