Выбирай сердцем

– Матвей! Ксения! Дети, вы где?

Голос Ларисы Владимировны разрушил наваждение, раскидал нас в разные стороны: он откинулся спиной на стену, я отвернулась к плите. Жеглова-старшая влетела на кухню, даже не сняв пальто, раскрасневшаяся и запыхавшаяся. Напряжённое, застывшее маской ожидания лицо ожило, как только она увидела своё чадо живым, хоть и не вполне здоровым.

– Сын! – Она расцеловала его в обе щёки, не обращая внимания на протесты и не смущаясь моего присутствия. – Я думала, не доживу до утра, сердце кололо нещадно всю дорогу.

– Мам, мне лучше, не переживай так.

– Как же лучше?! – Лариса Владимировна прижалась губами к его лбу. – Вон, температуришь ещё.

Я бы уже с удовольствием ушла домой, но незаметно проскочить мимо Жегловых у меня вряд ли получилось бы. Поэтому решила закончить начатое: я налила в плошку готовый суп, добавила в него порезанное кусочками мясо, поставила на стол перед больным. Теперь и на меня обратили внимание.

– Ксения, золотце! Тяжело тебе пришлось, девочка. А ты ещё суп успела приготовить. – Лариса Владимировна освободила из своих объятий Матвея и сжала мою ладонь. – Я так тебе благодарна!

– Не стоит, – смущённо перебила я. – Теперь он в ваших руках. Я пойду, мне нужно хорошенько выспаться.

Я не успела договорить, как освобожденный из материнских объятий и, видимо, крайне оголодавший Матвей тут же набросился на еду, став равнодушным ко мне и моим словам. Так сосредоточился на еде, что даже не кивнул, когда я вышла из кухни.

И снова дома меня встретила записка вместо мамы. Ещё бы, сегодня же понедельник.

Рядом лежала капсула. Я послушно выполнила указание, написала маме сообщение, что я уже дома, и забылась на целый день мёртвым сном.

А потом я попала в невесомость – по-другому описать своё состояние у меня не получалось. Нет, полной изолированности не было. Я штудировала сборники по подготовке к ЕГЭ, ходила к репетиторам. Гуляла с Татой. Настя с Тёмой вытащили меня в кино. Я долго отнекивалась, представляя, что буду третьей лишней. Но оказалось, стала второй необходимой – шло человек пять баскетболистов, а Попова была единственной девушкой на этом мероприятии. Вашура уехала куда-то на каникулы с родителями, и без меня Настя отказывалась идти. Мне оставалось только согласиться, не бросать же подругу одну баскетболистам на съедение. Но, честно признаться, мне самой очень хотелось развеяться. Потому что устала постоянно проверять свой телефон на наличие пропущенных звонков, новых сообщений или хоть каких-то новостей. Всё было впустую – Жеглов снова ушёл в подполье, а я зависла в ожидании. Для меня логичным объяснением этому молчанию могло стать ухудшение его состояния. Я, постоянно возвращаясь к этой мысли, накрутила себя до того, что в среду вечером позвонила Ларисе Владимировне. Но меня заверили, что всё стабильно хорошо, Матвей поправляется. Чёрт, он что, издевается?! Пальцы отсохнут набрать фразу «У меня всё нормально»? Кстати, спасибо за свои усилия я от него так и не услышала. Такое безразличие не могло не обижать, просто свинское отношение! И опять меня одолели тяжёлые раздумья: в чём виновата я, где не прав он, как можно всё разрешить, как будет правильно поступить при нашей с Матвеем новой встрече?

Я пыталась читать, слушать музыку, убирать в квартире, в общем, делать всё, что могло отвлечь меня от самоанализа и выискивания оптимального решения. Но ничего не происходило: руки были заняты, но тяжёлые мысли не уходили; решение не находилось, а Матвей по-прежнему молчал. И наплевать бы на гордость (хотя мама была права – больше это походило на страх), завалиться к нему первой и заставить отвечать на все имеющиеся вопросы. Но я так и не смогла переступить через себя. Даже спать долго не могла. Вот как сегодня: суббота, восемь утра, а сна ни в одном глазу не было.

Я покрутилась в кровати ещё полчаса, поняла, что так время только дольше тянется, уж лучше английским заняться. Когда мама в половине одиннадцатого открыла дверь в мою комнату, то поразилась моему прилежанию:

– Дочь, не пугай меня так! Я хожу на цыпочках, думала, спишь ещё, а ты уже занимаешься! Завтракать иди, студент!

Пока я с горем пополам расправлялась с омлетом, мама поделилась, что ей сразу после завтрака нужно на пару часов выйти на работу. Я кивнула и снова вернулась в свою комнату, как в норку.

Я сидела на кровати и слушала музыку, но звук дверного звонка пробился даже через наушники. Чтобы лучше слышать происходящее, я освободила одно ухо. Мама явно разговаривала с кем-то в коридоре, причём с мужчиной. Я пыталась вслушаться, но из-за закрытых дверей и музыки во втором ухе различила только голоса, единственное, что разобрала чётко – мамино «Дочь, я ушла». Входная дверь нашей квартиры с щелчком захлопнулась, и я осталась наедине с вопросами: кто приходил, о чём говорили, точно ли закрылась входная дверь? Последний вопрос заставил меня подняться, я успела встать на одну ногу, вторая, согнутая в колене, всё ещё оставалась на кровати, как вдруг дверь в мою комнату резко открылась. Матвей. Он замер на пороге, словно хищник перед решающим рывком. Скрупулёзно осмотрел меня, будто примерялся к чему-то. Вот везёт же мне появляться перед ним без штанов. Спасибо, хоть трусов не видно было из-под длинной футболки. Чёрт! Догадка пронзила стальным клинком. Уж лучше б трусы, и не важно, что с принтом «единорог». Ведь футболка на мне сейчас была его, Матвея, та самая, со снежным штурмовиком и надписью «Star Wars», из которой я не вылезала почти неделю.

Я опустила наконец ногу с кровати, попыталась отступить, умудрилась при этом выдернуть шнур наушников из разъёма телефона, и последним гвоздём в моём гробу стал голос Жени Любич, заполнивший комнату: «Футболочка твоя – немножечко тебя»[12].

Более красочного и точного описания того, о чём я думала в последние дни, да и сейчас тоже, придумать было сложно. С каждым новым словом, что в совокупности звучали как чистосердечное признание, мои глаза округлялись всё сильнее, а Матвей делал очередной шаг. Он улыбался, не насмехаясь, а от души, счастливо. Подошёл вплотную, сгрёб меня в объятия, с силой прижимая к себе. Моё протестующее «Эй!» было съедено, потому что Матвей меня поцеловал. Настойчиво, жадно, решительно. Я оцепенела, боялась пошевелиться, ответить, показаться наивной неумехой. В груди, несмотря на сумятицу в мыслях, уже разгоралось пламя, кровь становилась тягучей, разум затуманился. Матвей, ощутив мою скованность, ослабил натиск, стал действовать мягче, нежнее, отстранился, позволяя вздохнуть. Я, сама того не замечая, потянулась к нему, возвращая поцелуй, не желая разрывать нашу связь ни на секунду.Мой Самурай. Всё вокруг перестало существовать. Только его губы на моих губах, его сердце рядом с моим сердцем. Матвей шумно вдохнул носом, откликаясь на этот импульсивный, но честный порыв, запустил руку в мои волосы на затылке, чтобы я не смогла ускользнуть. Я, поддавшись импульсу, провела ладонями по спине Матвея, добралась до лопаток; мои губы дрогнули под нежным прикосновением его языка, приоткрылись…

Если все прежние дни я ощущала себя, как в невесомости, то сейчас началось свободное падение: чувство безграничной свободы, лёгкости, когда адреналин зашкаливает до шума в ушах; когда сердце стучит всё быстрее, расширяясь, грозя занять всю грудную клетку. Я полностью потеряла способность ориентироваться в пространстве, только плечи Матвея под моими руками помогали мне удержаться на грани реальности, словно сейчас мы летели в прыжке в одной связке. И правильно было бы раскинуть руки, наслаждаясь чувством полёта, но страх остаться одной, без любимого, заставлял, наоборот, прижиматься к нему всё сильнее…

Два кардинально противоположных чувства заставили меня очнуться: холод сквозняка по обнажённым ногам и обжигающе-горячие ладони Матвея на моей талии под футболкой. Я резко отступила назад, перевела дыхание и, придав своему голосу максимальную строгость, спросила:

– Почему ты тут?

Матвей нехотя согласился на расстояние между нами, но руки полностью не убрал, продолжая удерживать меня за плечи. Его взъерошенные волосы – похоже, это была моя заслуга – смешно топорщились, а в глазах полыхал уже знакомый мне завораживающий огонь таинственной бездны. Теперь он не пугал, а манил.

– Пришёл забрать обещанное, – заговорил наконец Матвей, не сводя взгляда от моих губ.

– Что? – переспросила я.

– Сама же сказала: «Вернёмся к поцелуям после того, как ты выздоровеешь». Я здоров.

– Так ты что, был в сознании?! – Мои глаза широко распахнулись от удивления.

– В тот момент – да. Только я не сразу вспомнил…

Я смутилась от его пронзительного взгляда, покраснела, а Матвей, воспользовавшись моим замешательством, снова притянул меня к себе.

– Я с ума сходил всё это время. Из-за тебя. – Он вскользь поцеловал меня в висок и зарылся лицом в волосы.

– Поэтому все пять дней молчал? Самые ужасные каникулы в моей жизни! – Я вспомнила, что вроде как должна обижаться на него.

– Я не про каникулы, – Матвей взял моё лицо в ладони, заставляя смотреть ему прямо в глаза, голос его стал тихим и хриплым, – а про последние два месяца.

Мы снова поцеловались, и всё, что было не высказано словами, объясняли наши руки, губы, вздохи: обиды, желание, ревность, влечение, тоска, томление, одиночество…

На широком подоконнике кухни стояли две чашки со свежезаваренным чаем, от которых исходил пар, тарелки с бутербродами и… Нет, сегодня были не эклеры, а «Наполеон». Мы с горем пополам уместились на одном стуле, потому что Матвей был против того, чтобы я сидела отдельно рядом. Я чувствовала биение его сердца спиной, губы Матвея то и дело касались моей шеи, отчего тело прошивала приятная дрожь, заставляя его вибрировать. Я повела плечом, прогнулась, стараясь отстраниться, но Матвей лишь сильнее прижал меня к себе, не отпуская. За окном простиралось серое небо, был виден парк, полностью освободившийся от листвы, оживлённый проспект, фигуры спешащих по делам людей… А нам просто было хорошо сидеть вот так вдвоём на тёплой кухне и ждать в тишине, пока остынет наш чай. Столько надо было обсудить, выяснить, рассказать, но это всё потом. Сейчас мы просто наслаждались моментом, прислушиваясь к своим ощущениям, привыкали чувствовать друг друга. Что ещё надо для счастья?

– Третий вопрос! – Я первой решилась нарушить эту идиллию. – У меня есть право на третий вопрос. Итак, Жеглов, мы встречаемся?

За моей спиной послышался смех, который я не просто услышала – почувствовала. Матвей долго не отвечал, и мне пришлось развернуться к нему.

– Зачем тратить последний вопрос на такую очевидную вещь?

В глазах Матвея плясали чёртики, но я была неумолима:

– Скажи это вслух!

– Ксения Керн и Матвей Жеглов встречаются! Безоговорочно, бессрочно и абсолютно точно! – продекламировал он, подражая манере диктора телевидения.

– То-то же, – улыбнулась я, чмокнула его в губы, будто ставила подпись на нашем новом договоре, и счастливо вздохнула – я только что выиграла все золотые медали в мире.

Бонус

Жеглов

Август

– Глебыч, привет. Подтягивайся сегодня к пяти.

Голос Стаса в трубке был, как всегда, радостным, он вообще по жизни весёлый парень. Я усмехнулся, предвкушая встречу с ребятами, и перевернулся на другой бок – можно ещё подремать, пока время есть.

Глебычем меня звали только волейболисты. А всё потому, что, когда нам исполнилось лет по десять, в команде было два Матвея: я и Домбровский. Так вот, тренер, чтобы нас отличать, но не называть по фамилиям, решил, что удобно использовать отчества, максимально сократив до Глебыча и Борисыча. Домбровский благополучно слился через полгода, а я так и остался Глебычем.

Играли, конечно, сегодня никак, больше хулиганили и ржали. Тренировок в августе у ребят как таковых не было, полкоманды ещё по морям-курортам отдыхало. Оставшиеся в городе парни собрались больше поболтать да пар выпустить. Да и какой из меня игрок сейчас? Первым темпом не бью, приёмы – только самые простые, чтобы не уходить в перекат или кувырок. В «картошку» и то сложнее было играть. Но со штифтом в пятом шейном позвонке много не попрыгаешь, точнее, вообще лучше этого не делать.

Прыгать, может, и не прыгал, но устал как чёрт. Поэтому в троллейбусе я занял свободное место и позволил себе расслабиться. Ехать было долго, почти через весь город, потому я сам не заметил, как задремал. В себя пришёл от толчка, наверное, колесом в яму заскочили. Приоткрыл глаза, осмотрелся сквозь ресницы. И первое, что увидел – девушку, сидящую напротив и с интересом меня разглядывающую. Я удивился, уловив в её взгляде чистое любопытство. Так смотрят в окно на проплывающий мимо пейзаж или на экспонаты в музее. Она даже голову набок склонила, гоняя какую-то мысль. Кстати, довольно симпатичная девушка, притом без косметики. И что-то знакомое было в её повороте головы, высоко завязанном узле волос, чуть раскосых зелёных глазах… Да неужели! Не бывает таких совпадений… Это же она сегодня перед подъездом с двумя женщинами и нагромождением коробок в придачу стояла… А незнакомка, наконец заметив, что за ней тоже наблюдают, засмущалась, залилась краской, накинула капюшон и отвернулась к окну. Смешная.

Смешной она перестала быть, когда открыла рот. Наехала на меня в парке, высокомерно выдав: «Не стоит идти за мной», как будто мне делать больше нечего. Короче, такая же, как и все, – пустышка, повёрнутая только на себе. А когда я приструнил её немного, ускакала в другую сторону, только чтобы вместе не идти. Ну-ну, козочка, посмотрим, как долго бегать от меня будешь.

Бесили меня современные девочки. Наглостью своей, чрезмерным эгоцентризмом и вседозволенностью. Не исключено, что где-то нормальные тоже водились, но мне такие пока не попадались. Некоторые девушки настолько считали себя «раскрепощёнными» альфа-самками (не знаю, правда, есть ли такое понятие), что не боялись в открытую говорить: «Я самая лучшая, ты тоже красавчик, и поэтому мы должны встречаться». Как, например, Вика Короленко. Не успели нам ещё короны на головы водрузить (найти бы, кстати, этого затейника, который додумался мою кандидатуру на звание «Короля школы» выставить, – убил бы, а она уже прижималась ко мне своим тощим модельным боком и шептала в ухо: «Теперь сам бог велел с тобой замутить». И в глазах такое снисхождение, типа, смотри, какой тебе шанс выпал. Следом Лиля нарисовалась. Она не стала говорить так сразу в лоб, зашла издалека, завуалированно, но смысл был тот же – ты мне подходишь. А меня никто спросить не хотел? Узнать для начала, что я собой представляю, мои интересы, желания, предпочтения? Подходишь – это сумочке в бутике можно сказать!

Не один раз мне говорили, что я вырос красавчиком. Для меня это был сомнительный комплимент. Спасибо, конечно, маме-папе за их гены, но моя заслуга здесь какая? После несчастного случая я многое для себя переосмыслил, а что ещё оставалось делать – времени, пока «загорал» в больнице, было навалом, лежи, думай, никто не запрещает. Прошёл через депрессию, апатию, равнодушие, даже плакал (один раз – честно). Труднее оказалось пережить не факт ухода из спорта и отказ от военки, а найти новое занятие и перестать жалеть себя. Как говорится, клин клином вышибают, и как только закончился период реабилитации, я записался в эту же больницу (именно в отделение травматологии) волонтёром. Чтобы в сравнении понятнее стало, как легко я отделался и на судьбу не роптал. Думал, месяц-два шоковой терапии хватит. Но неожиданно, прежде всего для самого себя, втянулся, сработался и сдружился с медперсоналом, даже врачи со мной за руку теперь здоровались. Поначалу было просто интересно, а чуть позже понял, что хочу заниматься этим и дальше. Нет, не волонтёрить, а стать врачом, травматологом. И мечта новая появилась – работать в медицине катастроф.

Для контраста с травмами и болью пациентов, кровью, открытыми переломами и проломленными черепушками стал фотографировать. Мне очень нравится снимать закаты, природу и людей. Родители поддержали обе мои идеи: стать врачом и заниматься фотографией. И теперь я был загружен по полной: репетиторы по химии и биологии (даже летом), курсы фотографии. Но зато всякая ерунда в голову не лезла, просто некогда стало об этом думать. Иногда увлекался так (это я про фотографии), что попадал во всякие истории. Как, например, вышло с соседкой, той самой девушкой из троллейбуса.

Я возвращался с занятия по биологии, когда увидел возле дома незнакомую тачку. Тип за рулём так активно пялился на входную дверь, что без вариантов понятно стало – он явно ждал кого-то. Зашёл я в подъезд, а на площадке первого этажа… Блин, она реально круто выглядела. Честно признаюсь, я на ноги повёлся: там длина платья такая была, что только слепой не обратил бы внимания. Она стояла, возилась с серёжкой, и даже в этой незамысловатой позе было столько грации, изящества… наклон головы, шея, а тут ещё свет удачно лёг… и вся она такая яркая, в солнечных лучах, будто софитах специально на неё направленных, на фоне серого подъезда. Композиция – отпад, ракурс – самое то. Каюсь, я не удержался, сделал на телефон пару кадров, жалея, что зеркалки под рукой нет. Естественно, она заметила, включила стервочку и потребовала удалить фото. Но я, помня её претензии в парке (замечу, необоснованные), решил немного сбить спесь с соседки и внаглую попёр на неё, делая упор на то, что она слишком много думает о себе и нехорошо быть такой (хотя тупо спасал фотки). Девочка аж в лице поменялась, я на мгновение решил, что палку перегнул, когда она извиняться стала. Сдержался. Ладно, договорюсь как-нибудь со своей совестью. А её сейчас кавалер выгуляет, безделушку какую-нибудь презентует, и её плохое настроение сдуется, как воздушный шарик…

Сентябрь

К такому меня жизнь не готовила. Знаете кто теперь учится со мной в одном классе? Та самая соседка, длинные ноги и эгоцентризм. Перед первым сентября у меня была смена в травме[13], домой я вернулся поздно и, соответственно, не выспался. Надеялся в классе хоть полчаса до линейки подремать, как услышал:

– Доброе утро. Меня зовут Ксения Керн. Этот год я буду учиться вместе с вами.

И голос таким знакомым показался. Но когда эта Керн Лёху осадила, сомнений у меня не осталось: соседка моя, принесла же её нелёгкая именно в наш класс. И пусть она очки напялила, узелок на макушке, как бабуля, завязала и оделась неброско, но я-то её узнал. Как и она меня. Думал, стушуется, занервничает, а она лишь скользнула по мне взглядом, в котором явно читалось: «Противно, но не страшно – пережить можно».

Сам не заметил как, но я стал к ней, то есть к Керн, присматриваться. И чем больше наблюдал, тем меньше она вписывалась в рамки, которые я нарисовал для неё в своём представлении. Во-первых, она подружилась с Калининой, серой мышкой и почти изгоем нашего класса, и выглядело это не как снисхождение, а именно как равнозначные отношения. Во-вторых, Ксения была довольно остра на язычок, чётко знала, кому что сказать и где её место. В-третьих, не заискивала ни перед «элиткой» класса, ни перед учителями. В-четвёртых, оказалось мастером спорта по художественной гимнастике, что значительно повысило её рейтинг в моих глазах. Вот, значит, откуда были эти шикарные ноги, осанка и грация, всё, как говорится, нажито непосильным трудом. А потом между нами случилась химия.

Пока Керн шла к моей парте, я по её взгляду понял, какого она мнения об этой затее. Садясь рядом, она челюсти сжала так, будто хотела раскрошить свои зубы. А мне стало интересно узнать предел её прочности, слону ведь понятно было, что девочке неуютно рядом со мной. Правда, коготки она выпускать умела, что есть, то есть. И чем больше огрызалась, тем больше мне хотелось её цеплять. Детсад, сам знаю. Но мне нравилось наблюдать, как Ксения вскидывает бровь, как загораются её глаза, как быстро она парирует мои шутки, потому не мог отказать себе в таком удовольствии.

Вообще-то я стараюсь не лезть в эти школьно-коллективные страсти-мордасти. Но когда Белов ткнул меня носом в фотки, которые заполонили чат класса (до чего же бесила эта навязанная псевдодружба под лозунгом «Мы одна дружная семья»!), сердце ухнуло куда-то вниз, а руки сами сжались в кулаки. На них был тот самый тип, который ждал тогда мою соседку возле подъезда, тачка другая, но рожа точно его, я запомнил. И удивило не то, что на фотках Керн спокойно садится к нему в машину (снято с разных ракурсов), а моя реакция на эти кадры. Я ведь только попытался допустить мысль, что она не такая, как все. Теперь вижу, такая же.

Недолго мне пришлось упиваться своим превосходством и кидать на неё снисходительные взгляды. Раскатала меня Керн катком по асфальту в два счёта. Но ведь сам виноват был, не спорю. Не знаю, почему рука не поднималась удалить то её фото из подъезда. Хотя зачем врать? Всё я знаю: когда смена тяжёлая в травме выдавалась, глаза непроизвольно именно её выхватывали из всего многообразия в галерее телефона. Керн не истерила, стоило правде всплыть, не грозилась убить, но то, что она предложила в качестве наказания… Что за ролевые игры?! Я ведь ей не нравился, и парень около неё вроде как крутился. Тогда зачем ей этот спектакль? Решил: «Хорошо, давай сыграем по твоим правилам». Кто ж знал, что она такая наивная и бесхитростная. Как вообще ей удавалось в мире выживать при такой непосредственности? Ксения, как оказалось, ни черта не знала, даже как парня за руку взять. Когда мы на её кухне сидели, чай пили, в окно смотрели, я вдруг понял, что хочу быть в её жизни. Не по договору, по-настоящему. Чтобы смотрела своими зелёными глазами только на меня, чтобы мог взять её за руку в любой момент, хотел узнать, как она будет отвечать на мои поцелуи… Когда я увидел Ксению в коридоре перед физрой в гетрах и белой рубашке, у меня конкретно башню снесло. Сам себе потом удивился, как прямо там на неё не накинулся. Больше всего заводило то, что она даже не понимала, насколько соблазнительно и одновременно невинно выглядит. И договор я настоял продлить только из боязни, что по-другому не смогу удержать Ксению возле себя. Опасался, что она не захочет больше общаться со мной, что стану ей не нужен. Первый раз в жизни был не уверен в своей мужской привлекательности. Прикрываясь матерью, наделал кучу фотографий с ней. Неплохая получилась коллекция вечера на сменах коротать. И с каждым новым днём я понимал, что просто фоток становится мало.

Октябрь

Знаете, в чём трагизм сказки «По щучьему велению»? Драма начинается, когда Емелю одолевают сомнения: действительно его Несмеяна любит или это щука постаралась?

В тот вечер я готов был убить Ксению. Для меня и так было нелегко привести девушку в дом, знакомить с родителями. Но то, что Керн вытворяла… Эти взгляды, жесты, разговоры… Наверное, в аду температура была ниже, чем жар, что полыхал внутри меня. Когда она провела пальцем по моим губам… Во мне всё узлом завязалось. Как я умудрился стать таким… зависимым от неё?Моя девушка была верна себе до конца: взгляд не отводила, хотя я заметил, что она засмущалась, слышал участившийся ритм её пульса, как свой собственный. А меня терзали сомнения: делала она это всё потому, что хотела, или потому, что так нужно? Теперь я желал одного: всё, что Ксения говорит, делает, должно быть искренним, идти от сердца, а не по пунктам договора. Но она продолжала вести себя как прежде, разве что более дружелюбно, не переходя границу личного, которую она так категорично прочертила между нами.

Единственный раз, когда я услышал от Ксении по отношению к себе фразу «Это мой парень» (и ведь так убедительно сказала!), случился в день знакомства моего кулака с холёной физиономией этого Фила. Рыжий точно одним ударом не отделался бы, но Ксения повисла на моей руке, смотрела мне в глаза так умоляюще… Я был бы рад, если бы она тем самым меня спасала от импульсивного и неразумного проступка, но, как потом оказалось, его защищала. Друг детства всё-таки. Чёрт, психанул я тогда неслабо, разругались мы в хлам. Только я не мог вынести, слушая, как она распинается про этого рыжего. Гордости нам с Ксенией было не занимать, потому игнорировали мы друг друга по максимуму, упорно делая вид перед остальными, что всё нормально. А ещё я понял, что мне тяжело совладать с ревностью, если это касается Ксении.

Зачем я только повёлся на уговоры Калининой и пошёл на это выступление? Если до этого у меня ещё оставалась надежда на наше примирение с Керн, то теперь всё было кончено. Я видел их,мою Ксению и этого Зиберта. Видел, как она улыбалась подаренным им цветам, как смотрела на рыжего, словно глазам своим не верила. А я, как осёл, припёрся с температурой, думал, ей будет приятно. Чёрта с два! Мне надоело быть мучеником, играть непонятную роль в этом спектакле. И уже слабо верилось, что Керн затеяла это для мамы, скорее всего, она просто решила таким образом «разогреть» своего друга, чтобы тот начал шевелиться. Она выбежала ко мне полуголая, глаза, как у собачонки. Думала, я так легко поведусь на уговоры? Только почему у меня защемило сердце, когда услышал её «Давай поговорим»? Я понимал в тот момент одно: надо бежать отсюда. Иначе она победит: сдамся, останусь, буду верить всему, что Ксения скажет; начну биться за неё в кровь, даже если ей это не нужно.