Жизнь прожить – не поле перейти

Не давали Васке спокойно жить мысли о Георгии. Приглядывалась к ним, пыталась понять, счастливы ли они в браке. Как же кстати приехала из города в гости ее давняя подруга и соседка по дому Шурка. Было, наконец, с кем поговорить откровенно, поделиться сомнениями, перестать думать о Нинке и Георгии, успокоиться в конце концов. Говорили целыми днями напролет, а то и заполночь. Евсей им не мешал. Его, как правило, днем с огнем не сыщешь. Спал на сеновале, куда его когда-то заманила Васка. В сене. Без простыней и подушек.

По пути в клуб на новый фильм подруги продолжали беседу. Шура спрашивала обо всех, кто встречался им в пути. Многих не узнавала – выросли, состарились. Васка знакомила подругу и с новыми жителями деревни.

– А вон и мой охламон объявился. Как сменил армейские брюки на джинсовые штаны, так и не вылезает из них ни днем, ни ночью.

– Так купи ему брюки.

– Сейчас. От брата ему костюм достался, ни разу не надел. И не наденет.

А вот и Нина с Георгием. Она в шелковом платье, косыночка на плечах. У него брючки отутюжены, голубая рубашечка наглажена. Идут рядышком. Загляденье. Но Васка не унималась. Видела то, что другие не замечали:

– Нет у них любовной близости. Видимость одна. Смотри: Георгия мужики остановили. Стоят, беседуют. А она идет и идет себе. Не оглянется. Вот и за угол свернула. Не интересны ей люди, которые около его. Не ласкова Нинка с Георгием. Я бы утопила его в ласке.

– Куда хватила! Ревнуешь? Завидуешь? Рядом с ним я тебя и представить не могу. А окажись вы рядом, он был бы как твой Евсей, в джинсах и в какой-нибудь клетчатой ковбойской рубахе. С Евсеем вы, как ни крути, более подходящая пара.

– Может быть, ты права. Но как все-таки в жизни все нелепо устроено. Нинка с Георгием, все так считают, – подходящая пара. Мы с Евсеем, сама сказала, – тоже. Все как будто правильно и просто как дважды два – четыре.

– У школьников иногда получается не четыре. За это им учитель ставит двойку.

– А, если у нас четыре не получается, что тогда?

– Тогда сама жизнь поставит нам двойку.

– У тебя-то все ладно с таблицей умножения?

За таблицу – единицу

– У меня вся таблица – сплошная единица.

– Как так? Живешь как в раю. При всех удобствах. Зарабатываешь хорошо. Мужик при тебе. Живи да радуйся.

– Радуюсь. Только радость все убывает. Будущего я в своей жизни не вижу. Квартира есть, но не моя. Случится что с ним в дороге, он дальнобойщик, наследники его, жена и сын, попросят меня из квартиры. Квартиру он до меня получил. Я не хозяйка в ней. А если другую заведет? Приведет ее в дом и скажет: «Освобождай жилплощадь, здесь со мной Томочка будет жить». А мне куда? Опять в моем возрасте в заводское общежитие?

– А ты не уходи. Прописана ведь у него.

– На улицу, допустим, он меня не выгонит. Но как мне жить между Томочкой и Димочкой?

– Да с чего ты взяла, что он другую приведет?

– Старею я.

– Он ведь тоже не молодеет.

– Это так. Только он это не понимает. Думает – вечно будет молодым. Дура я. Надо было раньше об этом думать. Завод квартирами обеспечивал. Конечно, мне дали бы комнату в коммуналке. А тут – отдельная квартира. Размечталась. Васса, ты не понимаешь того, что живешь на своей земле, среди с детства знакомых, что Евсей твой близкий с самого детства, надежный человек. И не ценишь этого. А у меня – и жилплощадь не моя, и мужик, по существу, не мой. Задумалась я над этим и решила не жить сомнениями, купить свою квартиру.

– Это же страшно дорого.

– Сбережения у меня есть. Машину продам.

– Ты по городу на своей машине ездишь? Во даешь! А на квартиру, я думаю, твоих денег все равно не хватит. Не миллионы же у тебя на сберкнижке. Выплачивать будешь до тех пор, пока квартира уже не понадобится.

– Зато, если он мне в жилье откажет, соберу свои вещички и преспокойно покину его квартиру.

– Молодец ты, Шурка, ко всему подходишь рассудительно и спокойно. А я как что вобью себе в башку, так и мучаюсь всю жизнь своими путанными мыслями. Отпустить от себя дурные мысли, как ты, не умею.

На дальней станции сойду

трава по пояс.

Зайду в траву, как в море, босиком

Шура так рада была простору, солнцу, обширному небу, что с разбегу нырнула в траву, как в реку. Подруга предостерегла ее:

– Шурка, не шути! Трава нынче не та. Клещи. Мы теперь траву стороной обходим.

– Боже! И здесь природа испорчена. Знаешь, что меня больше всего угнетает в городе? Земля сплошь под асфальтом. Газончики не в счет. А она, Земля, должна жить, дышать, рожать хоть что-нибудь. Пусть те же одуванчики. А ее лишили жизни, похоронили под асфальтом. А здесь она живет, плодоносит, радует. Глянь, Ась, как вымахала моя береза! А кора потемнела, потрескалась, словно у нас в старости морщины на лице. А я ведь помню ее белоствольной. Деревья тоже стареют и умирают.

Здравствуй, здравствуй, подружка березонька.Как и я, ты была молодой.Распустивши атласные косыньки,ты блистала своей красотой.Не найти, не сыскать такой стати.Ты купалась у солнца в лучахВ белоснежном, как шелковом, платьеи сережках в зеленых кудрях.Не тебе ли весенней порою,как и мне, от зари до зари,забавляясь любовной игрою,пели песни свои соловьи.Ты делилась со мной своим соком,не жалела себя для меня.В жаркой баньке березовым веникомизгоняли мы хворь из себя.Каждый день для тебя был как праздник.Ветерок твои кудри ласкал.Любовался тобою проказник,старый тополь, седой аксакал.Опустели дворы деревенские.Врозь росли и старели мы врозь.Много позже, на самом закате,снова свидеться нам довелось.Стонут ветви твои в непогодушку.Грустно стало. Так пусто кругом.Тишина. И не слышно соловушки,лишь ворона взмахнула крылом.Вот и вихрь налетел, словно хищник.Старый дурень – совсем одичал.Он ворвался в чужое жилище,раскосматил тебя, растрепал.Твои листья теперь не для бани —стали жесткими их кружева.Вот отправят тебя на закланье —скоро, скоро пойдешь на дрова.Печь затопит дровами хозяйка,золотые сверкнут угольки.От березовых дров в печке жарко —в самый раз, чтоб испечь пироги.После этого станешь золою,коль такая судьба суждена.И одарит земля золотоюблагодатью на грядках сполна.Я пришла попрощаться с тобою,и шершавую кожу твоюНежно глажу своею рукоюи тебе мою песню пою:

«Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла,

люли-люли стояла, люли-люли стояла.

Не пойду во поле я гуляти, не хочу березоньку ломати,

Люли-люли ломати, люли-люли ломати.

Ей и без того одиноко, а друзья-подруженьки далеко,

Люли-люли далеко, люли-люли далеко.

Я найду березоньке подружку, что растет у леса на опушке,

Люли-люли на опушке, люли-люли на опушке.

Посажу я рядышком рябинку, будет веселей сиротинке,

Люли-люли сиротинке, люли-люли сиротинке.

А еще похожу я по лесочку и найду для них я два дубочка,

Люли-люли два дубочка, люли-люли два дубочка.

Им не грустно будет в непогоду, по весне поведут хороводы,

Люли-люли хороводы, люли-люли хороводы».

Своя земля и в горсти мила

– Где ты, Шура, раньше отпуск проводила? Как отправили тебя в техникум, так, считай, больше и не видели. Загорать ездила? За границу?

– Какое там! Отпуск две недели – оглянуться не успеешь. Была в Венгрии по турпутевке, в Риге, на Кавказе. И все, пожалуй. Да мне сейчас никуда особо и не хочется. Суетно стало. Все повалили в Турцию. Показывали по телевизору их главный город Анкару. Сверху, с самолета. Сплошь одни крыши, просвету нет. Что забыла я в том каменном городе? А на море, на берегу народу – в глазах рябит. Как грешники в аду. Я люблю смотреть на нарядных, а там все чуть ли не нагишом. Я предпочитаю на земле, в траве лежать, а не на песке под солнцем, «не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».

– Охота, небось, другие страны повидать?

– Охота. Только не любые. Перво-наперво я бы хотела побывать в Крыму, на Байкале, а потом уже в странах заморских. Выйдет он на пенсию, тогда и подумаем, куда нам поехать. Сейчас не получится – у него основная работа летом. А без него я не поеду. Аэропорты, самолеты, пересадки, оформление документов – сплошная суета.

– Сколько ему до пенсии?

– Мне год, ему три года. Но с нового года перейдет в гараж. До нового года ему еще колесить по России. Теперь путевки, рейсы, гостиницы заказывают через интернет. Я этим не владею. Да и компьютера у нас нет.

– А он умеет?

– Перед ним в кабине, как я думаю, есть компьютер или что-то вроде этого. Навигатор дорогу указывает. Переговорное устройство – и с заказчиком, и с начальством на связи. Сейчас отвез груз в Саратов. Обратно не порожняком ехать. Сеть налажена. Находит нового заказчика. Может быть, мимо своего города проедет. Никогда не знаешь, когда он вернется, какой дорогой и через какие города поедет обратно.

– Ну и жизнь у вас! Как в кино.

– Ась, может быть, вернуться сюда, дожить здесь. Но дом теперь не мой.

– Дом твой. Можешь его отсудить. Фельдшерский пункт вместе с фельдшером переведут в другой дом.

– С ума что ли сошла? Не буду я ни с кем судиться. Это даже хорошо, что дом для людей использовали. Содержат в порядке. А то давно бы разнесли его по бревнышкам.

– За что хвалю я тебя, Александра? А за то, что умеешь ты рассуждать и поступать правильно, иной раз без пользы для себя. Варьку Семенихину помнишь? Как только похоронила она мать, явился из города брат с требованием доли наследства. Стало быть, продать дом, поделить вырученные за дом деньги. Или заплатить ей, Варьке, за его долю. И все по закону. Варька воет, причитает: «Распилю избу пополам – забирай свою долю». Где ей денег взять, чтобы от него откупиться. Бабы жалели Варьку. Собрались и устроили ему раздолбон. Напомнили, что она родителей содержала, похоронила их достойно. Дом содержала. Это тоже чего-то стоит. Во время надо и печь, и крышу починить. Где он все это время был? Спросили:

– Зачем тебе сестрины деньги?

– Дачу куплю.

– А где ей денег взять, чтобы от тебя откупиться?

– Дети помогут.

– Тебе твои пусть помогут. Для них дачу покупаешь. Мы соберем все справки и квитанции о том, сколько она за эти годы выплатила страховки за дом, сколько потратила на ремонт, не имея от колхоза зарплаты в рублях. Выплати свою долю, тогда и приходи с претензиями. Не стыдно ли выгонять сестру из дома?

Мужик сник, неумело оправдывался и тихо отбыл из деревни. Теперь ему предстояло держать ответ перед супругой. Страшны люди, которым все время хочется откусить от чужого пирога. Пауки и паучихи.

Хорошо там, где нас нет.

Плохо, что нас нет там, где хорошо

Ты, Шура, молодец. Обеспечила себе старость, никого не потеснила, ни у кого ничего не отняла.

– Не совсем так. Все гладко, пока молода. А что потом – не знаю. Старости боюсь.

– Я тоже ее боюсь.

– Ты среди своих, среди земляков, на своей полянке.

– Не скажи. Это летом хорошо здесь среди цветочков жить, пчелками любоваться. А как зима придет? Походи-ка каждый день по воду в дальний колодец. Отхожее во дворе. Протопишь печь – изба только к вечеру нагреется. К утру опять остынет. Хошь – не хошь – вылезай из теплой постели, грейся насколько сможешь у печи, когда она топится. Из дома не выйдешь, пока дорожку от снега не расчистишь. А тут снежный навес с крыши готов на голову обрушиться. Ты, небось, спишь утром в свое удовольствие и не о чем таком не думаешь. Тепло, светло. Ни по воду, ни по дрова, ни баню топить не надо. А в магазине для тебя все готово: хлеб, пироги, пряники.

– Пироги я сама пеку. С тестом не вожусь, готовое покупаю. Фарш тоже.

– Вот-вот. Пирог слепишь, кнопочку нажмешь – и готово. Живи уж там, не рыпайся. На родину почему-то в старости всем хочется.

Наша пристань – родительский дом

Повстречался им директор совхоза Федор Николаевич Колосов. Федя – так по привычке пока еще звали молодого директора. Федя поприветствовал их:

– Здравствуйте, бабоньки. Дом твой, Александра Ивановна, жив. Не желаешь ли в свой дом вернуться?

– С фельдшером в одной избе жить?

– Уладим. Фельдшеру давно пора жилплощадь предоставить, а тебе вернуть жилую часть дома. Возвращайся, Шура. В нашей мастерской для тебя рабочий станок найдется. И наладчики у нас на вес золота.

Разговор с Федором зацепил Шуру. Не спалось. Рождались планы перестройки дома. Разгородить общие с фельдшерским пунктом сени. Из своей половины прорубить двери в сторону Васкиного дома. Построить веранду. Не сдержалась, выложила свой план Васке. Васка план одобрила:

– Как здорово было бы! Зимой тебе здесь нечего делать, с весны до осени – самое то. Вместе огородничать будем.

Обошли вокруг дома. Рождались новые фантазии:

– Туалет надо в сенях построить.

– Веранда и туалет подождут. Колодец надо в первую очередь. Раньше воду брали из речки. Теперь речка уже не та. А колодец далеко.

– Цивилизация с ее загрязнением и в деревню проникла?

Призвали Евсея. Он охотно взялся за дело.

Я ВЕРНУЛСЯ В МОЙ ГОРОД ЗНАКОМЫЙ ДО СЛЕЗ…

Мой век прекрасен и жесток,Он дорог мне и мил,Я не сверчок,Чтоб свой шестокСчитать за целый мир.И я по городу иду, как через радость и беду.Вся жизнь моя,Двужильная, упрямая,Каленая, соленая,Открыта, на виду.Михаил Дудин

Веяло войной. Подростков 14—15 лет настойчиво призывали в ремесленные училища (РУ) и школы фабрично-заводского обучения (ФЗО). В старших классах школ была введена плата за обучение. Не имевшие возможности платить за учебу (труд колхозников оплачивался натурой – зерном, мукой) шли к станку.

Симе не хотелось идти на завод, бросать дом, уходить из семьи в неизвестность. И она осталась в колхозе. Наступил 1941 год. Отца и брата призвали на войну. Сердце матери грело то, что дочь не уехала в город, осталась с ней. Но и Симе пришла повестка. На трудовой фронт. Подростков призывали на заводы как взрослых на войну. Мать, плача, уложила в ее котомку бельишко, ложку, кружку, сухари, валенки. Наказала пуще всего беречь валенки – зимы на Урале лютые. И не ротозейничать. Город – не деревня, где все как на ладони. В город завсегда сбегаются те, которые любят на дармовщинку пожить.

До железнодорожной станции ехали на телегах. Пышущий паром, гремящий огромными колесами паровоз пугал девчушек. Ничего, кроме трактора и комбайна они до сих пор не видали. В вагоне было тесно. Симе удалось занять вторую полку. В изголовье положила валенки, упрятанные в наволочку. Котомку задвинула в дальний угол. Ребята смирные, все впервые видели паровоз, впервые ехали в незнакомый далекий город на строительство кирпичного завода, как им сказали. Несколько раз проходили по вагону сомнительные, давно освоившиеся в этой обстановке парни. Сима поняла: их то и надо опасаться. Вначале они начали приставать к ребятам, требовали курево. Поняв, что парни некурящие, начали перетряхивать котомки, отбирали пироги, уложенные матерями в дорогу.

– Эй! Что это там у тебя? – парень чуть не выдернул из-под головы Симы валенки. Сима ухватилась за них и так заверещала, что парень на миг оробел. Сима представила, как она в лютый мороз будет ходить без валенок. Она еще громче завизжала, привлекая внимание близко сидящих. На плечо хулигана опустилась трость – «Притормози». Молодой лейтенант с тросточкой, ясно, после ранения возвращался домой. Пацан знал, что с таким не поспоришь. Тот видал хулиганов покруче. А этот пацан – один из начинающих. Настоящие ворюги вытряхивали котомки посолидней.

«Испугалась? А ты молодец. В другой раз визжи громче. Они шума боятся», – успокоил всех солдат.

Утром он навестил их:

– Как спалось, девчата? Как настроение? В конце вагона есть туалет. Сходите. По двое. По одиночке не ходите. А с оставшимися мы постережем ваши вещи.

Когда Сима с подружкой вернулись, в купе шла веселая беседа. Девочки называли его Васей.

На перроне творилось невообразимое. Одни шли к поездам, другие им навстречу – с поезда. С сумками, мешками, котомками. Толкались, пихались, мешали друг дружке. Сима помнила наказ мамы держать при себе котомку, беречь карманы. Карманные жулики так ловки, что не почувствуешь, как опорожнят карманы. Сима держала руку на груди, где в потайном кармане документы, фотокарточки, какие-то денежки. Она боялась заблудиться в этом людском потоке, потерять своих. Нашла ориентир – высокий парень в клетчатой кепке. Но он быстро удалялся, Сима все больше и больше отставала от него, с трудом пробиваясь сквозь толпу идущую навстречу. Наконец, вышла на привокзальную площадь. Здесь их встречала молодая девушка Маргарита. Пока собрали всех, проверили по списку, Сима с любопытством рассматривала все вокруг. Вот появился маленький поезд, без паровоза, всего два вагончика. Тоже катил по рельсам, но держался за провода. Как только он остановился, люди вывалились из него как горошины из стручка и – кто шагом, кто бегом ринулись к поездам. «Трамвай», – объяснили им. А это что за трамвай? Тоже за провода держится, но катит по дороге, не по рельсам.

– Это троллейбус. А вот и наш автобус.

«Трамвай», «троллейбус», «автобус» – все перепуталось в голове Симы.

Встретили их хорошо. Выдали брезентовую обувь. Разместили в старом бараке.

Со всех концов родной своей земли

мы все учиться мастерству пришли

Прибывшие не имели профессий. Подростков 14—15 лет определили для обучения в ремесленное училище, кто старше – в ФЗО. Завод достраивался, разрастался, строились новые корпуса на месте старого поселка. Сносились ветхие строения, сараи, курятники, вырубались деревья. Бараки оставили. В них поселили приехавших на завод. Строился Юнгородок для приехавших подростков, а пока они жили в бараках. В недостроенных цехах было очень холодно. Отогревались в бараках. По дороге с работы ребята приносили лом от снесенных строений, ветки и щепу от спиленных деревьев. В каждой комнате маленькая прихожая, печь-плита за заборкой у входа в комнату. Гвоздики на стене от вешалки прежних жильцов. В комнате четыре кровати с матрасами, но без подушек. Валенки Сима положила в изголовье под матрас. Выдали всем по байковому одеялу и по две простыни. Девочки не могли понять, куда деть вторую простынь. Маргарита объяснила, что одеяла не новые, со склада. Для соблюдения чистоты (гигиены) укрываться надо простынею, а поверх ее одеялом. За заборкой только плита и полочки для посуды и продуктов, прибитые к заборке. На них пока только кружки и ложки, привезенные из дома.

В рабочее время бараки закрывались. Посторонним вход на территорию завода был запрещен. Но всякое могло случиться. Среди своих же встречались вороватые ребята. Были и показательные суды и отправка за решетку.

Заводчане приносили им из домов необходимые в быту вещи: одежду, посуду, бытовые приборы. Маргарита знала, кто в чем нуждается. Исходя из этого, она распределяла принесенные вещи:

– Будильник – в комнату к двум засоням, которых утром едва добудишься.

– Настольная лампа – в комнату, где девочка читает по вечерам.

– А у той очень легкое пальтишко, не для зимы. Как только появится пальто или шубка – в первую очередь ей.

– Чугунный угольный утюг – на общую кухню.

– Полочка с зеркалом и крючками для полотенец – в умывальную комнату. Утром девчонкам приходится идти в туалет с полотенцем на плече, потом – к умывальнику. Теперь будет куда повесить полотенце, причесаться перед зеркалом.

– Школьные тетради, блокноты – в комнату Маргариты. Она же и кабинет одновременно. Как и положено, в кабинете есть стол, чернила, а теперь еще и бумага.

В комнате Симы в результате появились две эмалированные кружки, граненый стакан, чайник, шарф, варежки, две зимние шапки. А часы-ходики напоминали дом. Симе досталась подушка. Декоративная. С дивана или из детской комнаты. С аппликацией: петух с красным гребнем, желтым глазом-пуговкой, разноцветным хвостом.

Девочки по вечерам кипятили на плите воду. Заварка – фруктовый чай. Были в то время в продаже дешевые брикетики чая из перемолотых вместе с косточками сухофруктов, сладкие на вкус.

На общей кухне – кран с холодной водой. На плите – ведерная кастрюля с горячей водой. Хозяйка кухни тетя Паша поддерживала на кухне тепло и грела воду. Тут же на кухне можно было постирать в корыте белье. Мелкие постирушки – в цинковом тазике. Было и хозяйственное дешевое мыло. Эмалированный таз – для мытья головы. Бани и прачечной пока не было.

А самолеты сами не летают,

а пароходы сами не плывут

В цехах мерзли. Приходилось работать сверхурочно, спать в цехах. По закону подростки до 16 лет должны были работать не более 6 часов в сутки, не должны привлекаться к сверхурочным и ночным работам. Но какие законы в условиях войны, когда все работали сверх сил, сверх своих возможностей. Сима под этот закон не подходила: ей скоро минет 17 лет.

Работа не пришлась Симе по душе. Шум, грохот, духота. Многолюдно. Лучше бы было остаться дома, в деревне. Пасти коров, сеять, веять, молотить. Была бы ее воля, она, не раздумывая, уехала бы домой к маме. С нормой не справлялась, за что ей от бригадира доставалось больше всех. Ждали нового бригадира. Каково будет с ним Серафиме?

– Идут! – пронеслось по цеху.

– Вася! – вскрикнула от радости Сима.

– Василий Васильевич, – поправил ее старый мастер. – Стрижельников Василий Васильевич, ваш бригадир.

После смены Василий подошел к Симе:

– Как дела, Серафима? Говорят, норму не выполняешь?

Сима расплакалась от обиды за то, что все считают ее плохой работницей, относятся как к школьнику-двоечнику. Василию было понятно ее состояние. Не ее это дело. Это ему на войне мечталось вернуться на свой завод, в свой цех. Как цветку в стакане, сорванному со своей кочки суждено увядать в одиночестве, так же Серафиме было тоскливо, неуютно, а главное – недовольство самой собой. От этого никуда не убежишь. Некоторые убегали. Куда? Конечно, домой. Куда же еще? Дальше дома не убежишь. Их возвращали, судили, и вместо цеха и дома – срок в колонии.

Не дарите мне цветов, не дарите,Пожалейте их, не рвите, не губите.Пусть растут они привольно, не в неволе,На полянке, на лужайке, в чистом поле.Те ж – из магазина иль с базара —Без природной чистоты, без нектара.Из Голландии они, иль с Кавказа —Не жильцы они у нас в хрустальной вазе.Я б хотела быть той скромной ромашкой,Что растет на лугу вольной пташкой,Умывается росой утром рано,Пьет дождливую водицу – не из крана.Светит солнце ей – не луч от торшера,А вокруг друзья, подруги, кавалеры.Слева – Коля-колокольчик, справ Вася—василек,Рядом песню напевает говорливый ручеек.Я – смиренная ромашка полевая.Если хочешь, я тебе погадаю:Лепестками поляну украшуИ по ним распишу судьбу нашу.Может, вместе под снегом зиму встретим,Как пройдет она для нас – не заметим.Хорошо бы в сене душистом,Что в стогу на ветру в поле чистом,Пусть в другом каком-нибудь месте,Но до самого конца быть бы вместе.

Василий встал за станок, намереваясь провести мастер-класс. При этом заметил, что Симу что-то тревожит. Нервничает, торопится. Василий спросил:

– Сима, ты куда спешишь?

– Домой надо. За валенки опасаюсь. Как смена заканчивается, барак открывают. Всякий из ребят может зайти. Которые к девчатам, которые – тумбочки обшарить.

– У тебя, что, валенки в тумбочке спрятаны?

Сам себе удивился: такую глупость сморозил. Но Сима приняла это за шутку и улыбнулась. Улыбнулась, и вот уже перед тобой другой человек – без груза негатива, не раздраженный, не расстроенный, не обиженный. Приятно было сознавать, что он растопил лед, что сковывал ее сердце.

_- Ты теперь до зимы будешь валенки стеречь? Пойдем. Я отнесу их к себе. Тумбочки у меня нет, заброшу их на полати, пусть до зимы спят спокойно.

«Веселый парень», – подумала Сима. С ним будет легко. Хорошо, что он теперь ее бригадир. Сима шла по территории завода рядом с Василием, и гордость распирала ее. Ах, как короток путь до барака, а она бы вот так шла и шла рядом с ним до… пока не знала до чего. И тут же испугалась своих мыслей, спрятала их подальше от себя.

Люди нашего двора

До войны Вася Стрижельников жил в небольшом доме на тихой улочке с отцом, матерью и старшим братом. Двор небольшой, всего на два дома. Другой дом, двухэтажный, парадным крыльцом выходил на широкую проезжую улицу. Первый этаж каменный, второй бревенчатый. На втором этаже жила хозяйка дома Ольга Ивановна. Первый этаж заселили новыми жильцами. Дом двухэтажный, но небольшой не помпезный. Муж Ольги Ивановны планировал построить новый дом. Но не успел. Умер, оставив ее беззащитной перед проблемами, которые навалились на всех в период революционных преобразовании в стране. Ольга Ивановна благодарила судьбу за то, что оставил ее муж в старом доме, что взяли только первый этаж, ее на втором этаже оставили в покое. Из роскошных господских домов давно вытряхнули их хозяев. В ее приветливый старый дом приходили по праздникам гости, женщины – вдовы. Войны и мятежные времена как драконы пожирают мужчин. А где, как ни у Ольги Ивановны они могли отпраздновать Рождество, Пасху? Здесь был покой, возможность за чаем поговорить о своем, о чем другим не интересно. Входили в дом не через парадное крыльцо – им теперь пользовались жильцы первого этажа – а через двор по узенькой лестнице на второй этаж, которой прежде пользовалась прислуга. Здесь же, на первом этаже, под лестницей, была каморка дворника и небольшой чуланчик, одновременно и продовольственный и вещевой. Дверь, отделявшую узенькую лестницу, каморку дворника и чуланчик от вестибюля на первом этаже, заколотили. Таким образом, первый этаж изолировали от второго.