Увидеть свет

Она попыталась закричать, но каменные губы не дрогнули. Трещина добралась до глаза, и вдруг пьедестал рухнул. Падение длилось вечность. Стеклянные здания бились осколками, ветер выл в ушах. В последний миг она увидела своё отражение в витрине – не статую, а человека, с распахнутыми руками и лицом, искажённым не страхом, а свободой.

Проснулась от собственного крика. Комната Владимира, залитая утренним светом, встретила её запахом кофе и масляной краски. На столе у окна стояла разбитая керамическая ваза, которую они накануне склеивали золотым клеем – трещины блестели, как жилы драгоценной руды.

– Опять тот сон? – Владимир сидел на полу, собирая мозаику из осколков зеркала. Его руки двигались уверенно, будто хаос был лишь ещё одной формой порядка.

Она кивнула, прижимая ладонь к груди, где всё ещё ныло от удара о мнимую землю.

– Падала. Разбивалась. Но… – она подошла к окну, где на подоконнике рос кактус, пробившийся сквозь трещину в горшке. – Это было похоже на полёт.

Он поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то знакомое – то же, что она видела в своём отражении во сне.

– Знаешь, почему я люблю собирать разбитое? – Он поднял осколок, поймав в нём солнечный зайчик. – Потому что только через трещины видно, что внутри.

Она взяла кусок зеркала. В нём её лицо было раздроблено на десятки частей: здесь – глаз с морщинкой, там – непослушная прядь волос, в другом осколке – родинка, которую мать называла «дефектом». Но вместе эти осколки складывались в целое – живое, неидеальное, её.

– Мать говорила, падение – это провал, – проговорила Юлия, поворачивая осколок в руках.

– А я говорю: это начало, – он встал, стряхнув с джинсов пыль. – Пока мы падаем, мы меняем форму. Застываем – умираем.

Он взял её руку, вывел на пожарную лестницу. Город шумел внизу, но здесь, на высоте пятого этажа, ветер носил запахи далёких мостовых и чьих-то непрожитых жизней.

– Помнишь, как ты боялась высоты? – спросил он, указывая на перила, где когда-то она не решалась даже опереться.

– Боялась не высоты. Боялась сорваться.

– А теперь?

Она перегнулась через ржавые прутья. Ветер подхватил её волосы, разметав их, как чёрные флаги. Внизу, на асфальте, кто-то нарисовал мелом дерево – кривое, с корнями, рвущимися из трещин.

– Теперь я знаю, что земля тоже может быть мягкой, – улыбнулась она, вспоминая, как неделю назад прыгала в кучи осенних листьев, сброшенных дворником.

Они вернулись в мастерскую. Владимир достал из ящика мраморную плиту – обломок какой-то памятной доски.

– Поможешь сделать что-то новое?

– Что?

– То, что не стыдно разбить.

Она провела пальцем по холодной поверхности. Камень был гладким, бездушным. Но под ним, как в том сне, пульсировала жизнь.

Послесловие:

Перед сном Юлия нашла на подоконнике записку Владимира:

«Страшно не упасть. Страшно никогда не подняться.

Но ещё страшнее – никогда не прыгнуть».

Она прикрепила её к стене, где висел золотой клей и фотография разбитой вазы. За окном зажглись фонари, и в их свете трещины на стекле засияли, как карта новых маршрутов.

Глава 20. Первое признание

Мастерская Владимира пахла скипидаром и мокрой глиной. За окном лил осенний дождь, стуча по жестяной крыше, как джазовый музыкант, потерявший ритм. Юлия стояла у мольберта, разглядывая их совместную работу – абстрактный портрет, где мазки её нерешительности сплетались с его смелыми штрихами. Владимир сидел на подоконнике, чиня старый граммофон. Его руки, испачканные в масле, двигались уверенно, но взгляд то и дело скользил к ней, будто проверяя границы ещё не произнесённых слов.

– Здесь не хватает красного, – сказала она, касаясь кисти к холсту. Капля краски упала на пол, как кровь из порезанного пальца.

– Или синего, – он поднял голову. В глазах – отблеск лампы, похожий на ту самую трещину в статуе из её сна. – Того, что между небом и морем. Неопределённого.

Он встал, приблизился. Запах металла и древесины смешался с ароматом дождя. Юлия сжала кисть так, что щетина оставила отпечатки на ладони.

Внутренний монолог:

«Это не он. Это я. Я создала его из обрывков желаний: запах кофе с солью, руки, умеющие оживлять мёртвое, фразы, как ключи к клетке. А если завтра он исчезнет, и останется только эхо моего одиночества?»

– Ты дрожишь, – Владимир остановился в сантиметре. Его дыхание сместило прядь её волос. – Как холст перед первым мазком.

Она засмеялась нервно, звук получился надтреснутым:

– Мама говорила, любовь – это договор. Пункты, подписи, штрафные санкции.

– А я говорю – это лесной пожар. – Он взял её руку, приложил к своей груди. Под кожей билось что-то тёплое, живое, не вписывающееся в графики. – Ты либо бежишь, либо становишься пеплом, из которого всё начнётся заново.

Капля дождя просочилась через щель в раме, упала ей на шею. Владимир стёр её большим пальцем, движение медленное, как расшифровка древнего письма. Юлия закрыла глаза, видя внутреннюю киноплёнку: их споры о Камю в книжном, осколки зеркал, ночь в музее, где он назвал её трещинами со светом.

– Я боюсь, – выдохнула она, чувствуя, как его губы касаются виска. – Что ты – мираж. Что я выдумала тебя, чтобы сбежать от себя.

– Тогда беги, – прошептал он в кожу у уха. – Но знай: мираж не пахнет скипидаром.

Его губы нашли её губы. Поцелуй был горьким от кофе, солёным от дождя за окном. Юлия ухватилась за его куртку, сминая ткань, будто пытаясь удержать реальность. Внутри всё перевернулось: страх и надежда, желание и сомнение сплелись в узел, который невозможно развязать, только разрубить.

Когда они разомкнулись, граммофон внезапно заиграл – заезженную пластинку с голосом давно умершей певицы. «Любовь – это…» – пелось в трещине, и игла застряла, повторяя слог «лю… лю… лю…».

– Твоя мать права, – Владимир прижал лоб к её лбу. – Только договор – не между людьми. Между страхом и смелостью. Подписи – наши поцелуи. Штраф – разбитое сердце.

Она рассмеялась, и смех подхватил заевшую пластинку. Игла прыгнула дальше: «…это ветер, что стирает города!»

Послесловие:

Позже, когда дождь стих, они нашли на полу кисть с засохшей краской. Алый мазок пересекал синий, создавая новый оттенок – тот самый, неопределённый. Юлия спрятала кисть в карман, как талисман. Всю ночь ей снилось, что она падает, но вместо камней внизу были облака, и каждое прикосновение к ним оставляло следы цвета, которого нет в палитрах.

Глава 21. Кризис доверия

Дождь бил в окна мастерской третий день подряд. Юлия сидела на полу среди разбросанных эскизов, которые Владимир назвал «картами свободы». На столе гнил бутерброд, забытый им перед исчезновением. Телефон молчал. Даже ветер, обычно шептавший через щели, замер, будто боялся спровоцировать бурю.

Она пнула банку с кистями. Серебряная краска расползлась по полу, повторяя контуры архипелага предательства. «Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов. Десять тысяч восемьдесят минут». Цифры жгли мозг, как кислотой. В ящике стола лежала его зажигалка с гравировкой «Сжигай мосты» – теперь она понимала, насколько буквально он это воспринимал.

Внутренний монолог:

«Он научил меня дышать трещинами, а сам стал самой глубокой из них. Идеальная месть за сломанные стены».

Зоя застала её на крыше офисного центра, где раньше Юлия заключала сделки. Теперь здесь валялись пустые банки из-под краски, а на стене алым вился граффити-дракон с надписью: «Даже огонь боится одиночества».

– Ты похожа на бунтующего подростка, – Зоя пнула баллончик, улыбаясь криво. – Только вместо мамы – весь мир в таргете.

Юлия швырнула камень в рекламный щит со своим старым фото. Стекло треснуло, разделив её улыбку на «до» и «после».

– Он превратил меня в шутку. Я – как эти дурацкие инсталляции: все видят смысл, а внутри – пустота.

Ночью она ворвалась в его квартиру, ломая замок отверткой. Воздух пах затхлостью брошенного здания. На мольберте – портрет Лизы с новым фоном: трещины затянули золотой сеткой. В ящике нашла пачку писем от неё, перевязанных детской резинкой. Последняя строчка в верхнем конверте: «Прости, что учу тебя жить, сама не умея».

Диалог с Анной:

– Ты говорила, он заставляет влюбиться в мир.

– Мир включает и его призраков, – Анна разлила вино по бокалам с трещинами. – Любишь – люби целиком. С побегами и рецидивами.

На четвертый день Юлия вернулась в книжный магазин. Там, где они встретились, теперь стоял подросток с розовыми волосами, листавший Камю. Она схватила «Миф о Сизифе», вырвала страницу с пометкой Владимира: «Счастье – не цель». Скомкала, проглотила горькую бумагу. Продавец вызвал охрану.

Сон на пятые сутки:

Она – статуя, падающая в бездну. Владимир ловит её, но его руки рассыпаются в песок. Проснулась с криком, царапая грудь, где пульсировал шрам от осколка зеркала.

Утром нашла на пороге коробку. Внутри – разбитые часы с запиской: «Время лечит только тех, кто верит в линейность. Я – нет».

Она разбила часы молотком, смеялась сквозь слёзы, пока соседи не вызвали полицию. В протоколе написала причину: «Ремонт вечности».

Финал главы:

На седьмой день дождь прекратился. Юлия пришла к заброшенной церкви, где они реставрировали ангела. На стене появилась новая фреска – её лицо с трещинами, превращёнными в крылья. Внизу подпись: «Прости. Но я должен был убедиться, что ты взлетишь без меня».

Она обвела пальцем буквы, оставив след охры. Потом достала зажигалку, подожгла свои дневники контроля. Пламя лизало слова, превращая страхи в пепел, из которого позже прорастут новые вопросы.

Глава 22. Поездка в горы

Лес вздымался чёрной стеной, поглощая тропу уже через два поворота. Владимир шёл впереди, раздвигая ветви, которые тут же смыкались за ним, как будто природа стирала их следы. Юлия спотыкалась о корни, похожие на спинные хребты древних чудовищ. Холод пробирался под куртку, цеплялся к влажному свитеру, превращая тело в дрожащий комок нервов. Она считала шаги – восемьдесят семь, восемьдесят восемь – пытаясь вернуть себе иллюзию контроля над пространством, временем, дыханием.

– Замедляйся! – крикнула она, но ветер унёс слова в ущелье.

Владимир обернулся. Его лицо в сумерках казалось высеченным из того же камня, что и скалы вокруг.

– Здесь нельзя останавливаться. Закат через час.

– Ты же говорил, это лёгкий маршрут! – Юлия пнула валун, и боль в пальце ноги стала наградой за ярость.

– Лёгкий – не значит безопасный. – Он протянул руку, но она отшатнулась.

Внутренний монолог:

«Контроль. Всё, что у меня было. Даже его любовь я пыталась вписать в график: понедельник – споры о Камю, среда – совместные проекты, суббота – нежность. А теперь он ведёт меня в ад через лес, как будто жизнь – это квест с непредсказуемым финалом».

Снег начал падать неожиданно – тяжёлые хлопья, похожие на пепел сожжённых крыльев. Юлия остановилась, глядя, как белое хоронит следы их пути.

– Мы заблудились, да? – голос звучал спокойнее, чем она ожидала.

Владимир достал компас. Стрелка дрожала, как пьяная.

– Магнитная аномалия. Рудники рядом. – Он сунул прибор в карман, будто винил его в предательстве. – Придётся идти на удачу.

– Удачу? – Она засмеялась резко, и эхо вернулось издевкой. – Ты сломал мою жизнь, а теперь предлагаешь довериться «удаче»?

Он вдруг схватил её за плечи. Руки, обычно тёплые, сейчас были холоднее горных ручьёв.

– Твоя жизнь не сломана. Она наконец «распакована».

Юлия вырвалась. Снег забивался за воротник, плавился на ресницах. Где-то внизу, за пропастью, завыл ветер – протяжно, как ребёнок, потерявший мать.

– Я не хочу умирать здесь! – крикнула она в чёрное небо.

– Тогда перестань хоронить себя заживо! – Он сорвал с шеи шарф, обмотал её шею. Шерсть пахла дымом и краской. – Двигайся.

Они спускались по склону, цепляясь за корни. Юлия чувствовала, как страх превращается в странное оцепенение. Мозг, лишённый карт и планов, начал замечать детали: узор инея на камне, похожий на арабскую вязь; тень совы, мелькнувшую меж сосен; ритм собственного сердца, совпадающий с шагами Владимира.

Когда темнота стала абсолютной, он нашёл пещеру – узкую расщелину в скале, пахнущую мхом и древностью. Развёл костёр из сухих веток, добытых словно из ниоткуда. Пламя вырывало из мрака их лица: её – исцарапанное ветками, его – с обветренными скулами, на которых блестели капли растаявшего снега.

– Раньше я боялся тишины, – сказал Владимир, бросая в огонь шишку. Искры взметнулись к потолку пещеры, осветив древние рисунки – руки с растопыренными пальцами, бизонов, солнце с лучами-змеями. – После смерти Лизы включал радио, телевизор, музыку. Пока не понял: тишина – это не пустота. Это язык, который надо заново учить.

Юлия прижала колени к груди. Тепло огня обжигало лицо, но спина леденела от сырости.

– А если я не хочу учить? – прошептала она. – Если я устала от новых языков, новых правил, новой себя…

Он подвинулся ближе. Тень от огня плясала на стене, сливая их силуэты в странное двуглавое существо.

– Тогда останься здесь. Замри. Стань ещё одним рисунком на камне. – Его голос звучал жёстко, как удар кремня о сталь. – Но знай: даже пещерные люди искали выход.

Ночью её разбудил вой ветра. Владимир спал, свернувшись у потухшего костра. Юлия выползла наружу. Луна висела над ущельем, серебряным серпом, режущим небо. Снег перестал, и в ледяном свете она увидела их тропу – петляющую, беспорядочную, но ведущую вниз, к реке, чей шум доносился сквозь гул в ушах.

Внутренний диалог:

«Контроль – это миф. Карта, которую мы рисуем поверх хаоса. Но что, если сжечь карту? Стать рекой, которая не знает, куда течёт, но всё равно пробивает каньоны?»

Утром она разбудила его, тряся за плечо.

– Я знаю путь.

– Компас всё ещё врет. – Он потёр глаза, похожие на проруби во льду.

– Мне плевать. – Она высыпала из кармана горсть камешков, собранных у входа. – Мы оставляем их на развилках. Если заблудимся – вернёмся.

Он рассмеялся, и звук эхом отразился от скал.

– Моя рациональная Юлия. Даже в бунте – системна.

– Нет. – Она взяла его руку, ощущая шрамы на ладони. – Это не система. Это игра.

Спуск занял пять часов. Когда они вышли к реке, солнце пробилось сквозь тучи, превратив лёд в алмазную крошку. Юлия сняла перчатку, коснулась воды. Боль от холода была живой, острой, настоящей.

– Я не хочу контролировать даже завтра, – сказала она, глядя, как течение уносит их камешки. – Хочу… – Голос сорвался.

– Хочу доверять. Себе. Тебе. Этой проклятой реке.

Владимир обнял её сзади, подбородок упёрся в макушку. Его дыхание смешалось с рёвом воды.

– Тогда прыгай.

– Что?

– В реку. Доверься, что вынесет.

Она засмеялась, и смех подхватило эхо. Потом шагнула вперёд, чувствуя, как лёд трещит под ногами. Он догнал её на краю, где вода кипела, как жизнь, которую они больше не боялись прожить.

Глава 23. Финал игры

Офисный небоскрёб дрожал под порывами ветра, будто гигантский хрустальный сосуд. Юлия стояла у панорамного окна, наблюдая, как облака разрываются о стеклянный шпиль. На столе позади лежал контракт – тридцать страниц мелкого шрифта, обёрнутых в кожу редкой ящерицы. Её новое имя должно было красоваться на табличке «Старший партнёр», но сейчас буквы казались ей клеткой из позолоты.

– Вы опоздали на семь минут, – босс вошёл, не поднимая глаз от часов Patek Philippe. Его галстук был завязан узлом «Элдридж», который она когда-то изучала по YouTube, чтобы произвести впечатление. – Надеюсь, это последняя вольность.

Юлия повернулась. Вместо блейзера на ней был свитер Владимира – растянутый на плечах, с пятном индиго на рукаве. В кармане болтался осколок зеркала, обёрнутый в страницу из «Братьев Карамазовых».

– Я отказываюсь от поста, – сказала она, упираясь ладонями в стекло. Где-то внизу, на уровне 20-го этажа, кружила стая скворцов, выписывая коды свободы.

Босс замер, пальцы замерли над блестящей крышкой планшета. В воздухе запахло ментоловой жвачкой и напряжением.

– Это шантаж? Хотите повышение оклада? – Он щёлкнул ручкой Montblanc, выцарапывая цифры на салфетке. – Назовите сумму.

Юлия рассмеялась. Звук вышел грубым, как скрип двери в заброшенной церкви.

– Раньше я думала, успех – это власть. Теперь знаю – это право сказать «нет».

Он встал, подошёл так близко, что она увидела седину в его бровях и трещинку в линзе очков.

– Вы разрушили карьеру ради какого-то художника-неудачника? – Его дыхание пахло дорогим кофе и презрением. – Через год вы будете мыть кисти в его мастерской и жалеть.

Она потянулась к контракту. Кожаная обложка была холодной, как руки матери на выпускном. Развернув страницу, нашла пункт 14.3: «Сторона А обязуется исключить личные проекты, противоречащие имиджу компании».

– Знаете, что я вижу? – Она провела пальцем по строчкам. – Страх. Что кто-то вырвется и докажет: можно жить без ваших правил.

Сквозь стекло пробился луч солнца, осветив на стене трещину, которую она заметила только сейчас – тонкую, почти элегантную линию, тянущуюся от потолка к полу. Год назад она бы вызвала ремонтную бригаду. Сейчас – улыбнулась.

– Вам оставить рекомендации? – Босс уже набирал номер на телефоне, голос стал металлическим. – Или предпочитаете исчезнуть тихо?

Юлия достала из сумки брелок – крошечную золотую пешку с гравировкой «Свобода». Швырнула на стол. Металл звонко ударился о мрамор, оставив царапину.

– Передайте матери: её тюрьма закрывается. Заключённая вышла на волю.

Лифт спускался слишком медленно. Юлия прижала ладонь к зеркалу, замечая, что больше не ищет изъянов в отражении. Когда двери открылись в холле, её ждал Владимир – в рваных джинсах, с двумя бумажными стаканчиками.

– Эспрессо с солью? – он протянул один, лукаво прищурившись.

– И каплей бунта, – она отхлебнула, сморщилась от горечи, но не остановилась.

На улице шёл дождь. Она сняла туфли, прошлёпала по лужам к фургону, где из открытого багажника торчали холсты и вёдра с краской. На дверце аэрозолем было выведено: «Искусство – это побег в реальность».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.