Бессонница

Мое сердце обрывается, когда я вижу, как моя дочь бросается к ней, визжа от восторга. По крайней мере, Уилл продолжает держать меня за руку, застенчиво поглядывая на тетку.

– Иди сюда, Уилл, – подбадривает его Хлоя. – Это же тетушка Фиби!

Сын отпускает мою руку, и Фиби ухитряется заграбастать его своими руками и запечатлеть на его щеке сочный чмок прежде, чем он скажет «нет». Она умеет включать теплоту, когда захочет. Уилл не виделся с ней с тех пор, как ему было три, так что совсем ее не помнит и все равно выглядит сейчас совершенно расслабленно, хихикая у нее на руках, пока Фиби дует ему в щеку, издавая неприличный звук. Я чувствую себя преданной.

– Какой приятный сюрприз! – Роберт, пребывающий в таком же шоке, как и я, целует ее в щеку.

– Была в вашем районе и решила заскочить.

– Нужно было позвонить, – говорю я. – Но тогда ты вряд ли бы к нам заскочила. – Я улыбаюсь, как если бы это была шутка.

– Так вы собираетесь пригласить меня в дом?

В какую игру она играет? Почему она здесь?

– Разумеется.

Роберт распахивает дверь и пропускает Фиби вперед. На ней мини-платье-футболка и легинсы. Должно быть, не бросила заниматься йогой и после дня рождения – надо признать, выглядит она подтянутой.

– Это ведь «тай-дай», тетушка Фибс? Такой ретроништяк!

– Ты о платье? Верно. Можешь взять его себе, если нравится. Я завезу.

Любопытно, с чего это вдруг она начала одеваться подобным образом – как студентка художественного колледжа, коей она однажды была. Только вот она уже не та молодая и свободная Фиби. Как и я. Она продает дома в Коста-Брава. В ее гардеробе, вероятно, полно костюмов, не слишком отличающихся по виду от моих, – только дешевле. К чему это притворство? Кого здесь она хочет впечатлить? Меня? Детей? Роберта?

– Ты вернулась надолго? – спрашивает Хлоя. – Мы не видели тебя целую вечность! Пожалуйста, скажи, что надолго. Разве это не здорово, мам?

Хлоя оглядывается на меня, когда мы стоим на пороге кухни. Роберт уже достает бокалы и вынимает вино из холодильника.

– Конечно здорово. – Я перевожу взгляд на Роберта: – Я выпью чаю. Я сама заварю. Мне еще Уилла укладывать. Пойдем, обезьянка! Ты увидишься с тетушкой Фиби в другой раз.

Уилл, обвившийся вокруг ноги моей сестры, молча выглядывает оттуда.

– Хочешь, я тебя понесу? – спрашивает Фиби, и осчастливленный Уилл кивает. – Тогда пойдем. Ты еще не слишком большой для сказки на ночь?

– Паддингтона!

– Паддингтон так Паддингтон. – Фиби вновь сгребает моего сына в охапку – она явно поработала над собой, потому что он уже совсем не малыш, – и направляется в коридор. – Я вернусь за этим вином, – встречается со мной взглядом Фиби, – и сестринскими посиделками.

– Я пойду с тобой! Хочу послушать про Испанию! – восклицает Хлоя. – Ты останешься на мамин день рождения?

– Ни за что на свете не пропустила бы его, – успеваю я услышать ответ Фиби, пока они не скрылись из виду. Мы с Робертом остаемся наедине. На миг воцаряется странная неловкая тишина, которую Роберт, впрочем, тут же нарушает.

– Она хорошо выглядит, – бросает он, наполняя чайник. – Ты знала, что она вернулась?

– Когда это Фиби мне отчитывалась? – Я избегаю явной лжи, шаря в холодильнике в поисках молока.

– Я собираюсь посмотреть повтор игры. Оставляю вас вдвоем. – На мгновение задумавшись, Роберт подхватывает свой бокал. – Кажется, ты не слишком рада ее видеть.

– Просто устала. Хотела лечь пораньше. – Я пытаюсь ободряюще улыбнуться.

– Она долго не задержится, – говорит Роберт. – Она никогда не задерживается.

Мы в большой гостиной. Этой комнатой мы редко пользуемся, но зато она вдали от берлоги Роберта. Хлоя наверху, а Уилл, очевидно, уснул еще до того, как Фиби успела дочитать рассказ.

– С семейством все в порядке, – изрекает Фиби после того, как мы пару минут молча глядим друг на друга. – Хлоя так выросла.

– Зачем ты здесь, Фибс? И почему не предупредила? Для этих игр я слишком устала.

– Ты бы не захотела встречаться. А мне внезапно приспичило увидеть твоих детей. Подумала, что вчера мы с тобой не очень хорошо расстались. – Она абсолютно права. Не очень хорошо. Но и здесь я ее видеть не желаю. Не при таких обстоятельствах – пока она довлеет над нами. – Вся эта ситуация с нашей матерью заставила меня задуматься о семье, – продолжает Фиби. – О прошлом. О временах, которые прошли. О том, как здорово было бы восстановить нашу связь, пока я здесь.

Какое-то время мы сидим в молчании, всеми силами сдерживая взаимное неудовольствие.

– Никаких перемен в ее состоянии нет, если вдруг тебе это интересно, – произносит Фиби.

– Мне не интересно.

– Конечно же нет. – Фиби смотрит на меня, почти не скрывая отвращения. – С какой стати тебе перед кем-то отчитываться.

– Не хочу думать о ней сейчас. На этой неделе.

– О, это твое сорокалетие, – наигранно улыбается Фиби. – Я знала, что оно тебя тревожит. Полагаю, его приближение заставляет тебя думать о ее дне рождения и о тех вещах, что она тебе наговорила.

– Ты полагаешь? – Вау. Что там ей еще представляется обо мне? – И поэтому считаешь, что можно мне все это вываливать?

– Но это же все неправда, – говорит Фиби. – Все это в твоей голове. В то время как то, что наша мать умирает, в самом деле тревожит меня. Нет, это неподходящее слово. Это расстраивает меня – знаю, тебе сложно в это поверить, и я подумала, что мы могли бы…

– Я же сказала – не желаю это обсуждать, – обрубаю я.

– Все всегда должно вертеться вокруг тебя, правда? Боже упаси нас обидеть малютку Эмму. – Фиби поднимается на ноги и достает мобильник. Улыбка исчезает с ее лица. – Я вызову кэб. Вижу, что мое пребывание здесь тебя тревожит. Не стану мусорить нашим прошлым в твоей идеальной жизни.

– Как вышло так, что я внезапно оказалась виноватой?

Кто дал ей право являться и наезжать на меня у меня же дома? И что, черт побери, она вообще о моей жизни знает? Помимо того года, что мы прожили в одной квартире, пока я училась в универе, мы едва ли когда-то проводили время вместе.

– А почему вообще должен быть кто-то виноват? – спрашивает она, постукивая твердыми ногтями по экрану мобильника в каком-то приложении для вызова такси. – Я пыталась связаться с тобой, потому что наша мать – ко всем ее проблемам – оказалась в больнице. Вероятно, при смерти. И возможно – только возможно – мы могли бы извлечь какую-то пользу… ты могла бы.

– Я понимаю прошлое, – шепотом отвечаю я, несмотря на то, что у Роберта нет ни малейшего шанса нас услышать. – Мне не нужно туда возвращаться. И это не делает меня плохим человеком. Ты считаешь, тебе все известно о…

– Да брось ты, – обрывает меня Фиби тоном едким, словно кислота. – Для тебя же все сложилось прекрасно, не так ли? После всего этого? Прекрасная приемная семья – разумеется, все хотели обогреть малютку Эмму.

– Это неправда.

Я хочу подчеркнуть, что быть вырванной из одной семьи и оказаться в другой вряд ли можно охарактеризовать как «все хотели обогреть», но Фиби уже понесло, и она меня не слышит.

– И ты свалила в свой университет, получила свою степень по праву, и – благодаря мне – познакомилась со своим замечательным и прекрасным мужем, и родила своих замечательных и прекрасных детей, а теперь живешь в своем стерильном и дорогом доме, распланировав абсолютно все до самого последнего дня своей идеальной жизни, и все равно ты не испытываешь достаточно благодарности, чтобы выглядеть счастливой, или хотя бы признать, что я имею ко всему этому самое прямое отношение.

Фиби осторожно опускает свой бокал на край стола. Так осторожно, что призадумаешься – не хочет ли она на самом деле его разбить.

Хрясь. Хрясь. Хрясь. Призрак у меня в голове нашептывает мне воспоминания, но я стряхиваю морок.

– Ты никогда не стремилась к такой жизни, – огрызаюсь я. – К семье. К детям.

Не позволю ей заставить меня чувствовать вину. Не моя вина, что мы оказались в таких разных семьях. А я тяжело работала, чтобы обеспечить себе такую жизнь.

– Ты не имеешь понятия о том, чего я хочу, – настала очередь Фиби продемонстрировать холодность. – Никогда не имела.

Мобильник Фиби пищит, и она протискивается мимо меня, желая поскорее уйти. Ее такси на месте.

– Фиби, – зову я, и она останавливается.

– Что?

– Они ничего не знают о ней. Тебе это известно. И я хочу, чтобы так все и оставалось.

– Так ты решила, я здесь, чтобы рассказать им? – Выражение ее лица невозможно распознать. – Мне это никогда не приходило в голову, – глухо смеется Фиби. – Неудивительно, что ты так явно боишься превратиться в нашу мать. В тебе нет ни малейших признаков паранойи, Эмма, – говорит она, и слова ее сочатся сарказмом. – Ни малейших.

Не думаю, что она успела попрощаться с Робертом – через несколько секунд Фиби уже и след простыл, словно она и не приезжала. Необъяснимая Фиби. Призрак. Она моя старшая сестра, и я ее люблю, но мне хотелось бы, чтобы мы были терпимее друг к другу.

8

Как только меня до сих пор ноги держат?

Всем телом привалившись к мойке, я наполняю чайник. Усталость и напряжение пульсируют в сводах черепа. Вообще-то сон для меня не проблема. Я выключаюсь, как свет. Я проверила детей. В доме все в порядке. Что же это тогда? Что-то не так со мной? Неудивительно, что ты так явно боишься превратиться в нашу мать. В тебе нет ни малейших признаков паранойи. Ни малейших.

Задолго ли до той ночи – ночи ее сорокалетия – моя мать перестала спать?

Я вглядываюсь в оконные стекла, но все, что я могу разглядеть среди бликов – мое собственное гладкое лицо. Другая я, пойманная в ловушку отражения, смотрит на меня в ответ. У меня бегут мурашки по коже – ведь с той стороны кто-то вполне может наблюдать за мной.

Когда чайник начинает закипать, я выключаю свет, и спустя какое-то мгновение абсолютной тьмы мои глаза адаптируются, и я различаю неровные отблески лунного света на кухонной плитке. Этот белый свет дробится на пучки, сочась сквозь тяжелые ветви деревьев у дома.

Я снова подхожу вплотную к окну и всматриваюсь в сад. На сей раз вереница пугающих черно-серых теней тянется к горизонту, где впадает в океан кромешной тьмы. Мои зрачки сужаются. Это что – что это было – что за точка желтого света? Я моргаю, и видение исчезает. Если оно вообще было. Сердце немного учащает темп. Снаружи кто-то есть? Может, Фиби? С чего бы Фиби бродить у меня в саду среди ночи? Или это причуды моего усталого мозга? Я моргаю. Ничего. Там ничего нет. Я выдыхаю, а потом бросаю взгляд на заднюю дверь.

Наша мать не всегда была безумна.

Я иду к двери и хватаюсь за ручку, дергаю ее вверх-вниз. Заперта. Я проверяю еще раз. Все равно заперта. Стрелка таймера на духовке перешагивает на 1.13.

Нет, наша мать не всегда была безумна. По крайней мере, так говорила мне Фиби. Она была странноватой, возможно. Безумной – нет.

За моей спиной отключается чайник. Чай. Вот что мне поможет. Что-то нормальное, обычное. Говорят, с чаем все становится лучше, правда, я понятия не имею, кто так говорит. Я переживаю из-за внезапного появления Фиби, вот в чем дело.

– Удачи вам с ней! – выкрикнула Фиби много лет назад, когда Томпсоны пришли, чтобы забрать меня в свою семью. – Она психопатка! Так говорила наша мать! Эмма тоже свихнется! У нее дурная кровь – как у меня и у тетушки Джоан!

Это правда. Наша мать и впрямь так говорила.

Я в самом деле очень старалась вспомнить мать нормальной, но помнила только ее безумие.

Я открываю холодильник, чтобы достать молоко. Прямо у меня перед глазами лежит на полке поддон с яйцами. Не в ячейках на дверце, где им самое место. Хрясь. Хрясь. Хрясь. Воспоминание внезапно настигает меня. Вонь тухлых яиц, ее костлявые пальцы впиваются в мои предплечья, ее лицо приближается, и когда она шепчет, капельки теплой зловонной слюны попадают на мое лицо: Я просто хочу спа… Я захлопываю дверцу. Не нужно мне молоко. Выпью чаю с ромашкой.

Я хотела бы помнить ее до безумия. Я хотела бы, чтобы она была безумна всегда. Не могу сказать, что из этого было бы лучше. Между этими двумя полюсами возникает напряжение. Когнитивный диссонанс. Почему прошлое всегда оживает по ночам? Призраки, духи, мертвецы. Воспоминания.

На деревянном полу прихожей валяется куртка Хлои, соскользнувшая с перил лестницы – как пустая шкурка. Я наклоняюсь, чтобы поднять ее, и из внутреннего кармана тут же высыпаются помады, монетки и прочий подростковый мусор. Приходится собирать рассыпанное, поставив кружку на пол.

Когда она сошла с ума? Почему?

Когда последняя монетка найдена и возвращена на место, я уже собираюсь разогнуться, как вдруг замечаю, что нахожусь как раз на уровне чулана под лестницей. В таком положении его дверца кажется огромной, и даже воздух вокруг кажется холоднее. Я вижу все глазами ребенка. Различаю каждый мазок краски на деревянном полу. Воспоминание снова окутывает меня, и сердце ускоряет стук.

Я хочу открыть эту дверцу. Я не хочу ее открывать.

Задолго ли до той ночи она перестала спать?

Я стою, уставившись на дверцу чулана и глядя сквозь нее в пустоту. Почему она говорила, что я сойду с ума? Потому что сама была безумна. Это ее безумие говорило. Я почти что смеюсь над этим. Звучит это как в мультфильме доктора Сьюза[3]. Тем не менее я еще какое-то время продолжаю пялиться на дверцу. Кроме нее, я ничего не вижу, как будто в ней заключен весь мир, вся Вселенная и больше ничего на свете не существует. Господи, как я устала.

Ногу неожиданно сводит судорогой, и я выпрямляюсь, тихонько охая от боли. Когда немного отпускает, я вешаю на место куртку Хлои и отпиваю глоток своего травяного чая. И тут же в замешательстве делаю шаг назад. Жидкость в чашке холодная и подернута пленкой. Но этого не может быть. Чайник вскипел. Я это помню. Тысячи иголок и булавок втыкаются в мою онемевшую ногу, и судорога сходит на нет. Я перевожу взгляд обратно на дверцу чулана, потому что в голову мне приходит единственно возможный вывод. Чай остыл, пока я пялилась на эту дверцу. Мне казалось, прошла пара минут.

Но сколько же времени я на самом деле провела здесь?

9

Девять дней до дня рождения

Я допиваю третью чашку кофе, ощущая в себе до того странную смесь нервозной энергии и жалкой немощи, что даже не могу точно сказать, я ли смотрю на своих домочадцев через призму собственного дурного настроения или это они с утра ведут себя так же угрюмо, как я.

Хлоя спустилась к нам на целых пять минут, пока писк текстового сообщения не заставил ее вихрем взлететь обратно – неприятности в раю ее юности.

Весьма вяло поприветствовав нас, Уилл сидит за кухонным столом, тихо и сосредоточенно склонившись над своим альбомом, и что-то рисует. Он закрывает свой рисунок и не дает мне взглянуть.

– С тобой все хорошо, обезьянка? – Уилл не поднимает глаз. Что-то и в самом деле случилось. – Бен напугал тебя вчера?

А не было ли в школе подобных инцидентов с участием Бена? Столкнуть маленького ребенка с батута – довольно агрессивное поведение. Что, если это всего лишь звено в длинной цепочке, что, если это буллинг?

– Не задавай ему наводящих вопросов, – Роберт, вернувшись из сада, отставляет в сторону пустую кружку и тарелку из-под тоста. – Он наверняка уже обо всем забыл. – Роберт еще в халате, немного помятый после полноценного ночного сна.

В это мгновение мне хочется с ним развестись из чистой зависти. Выпив свой остывший ромашковый чай, я отправилась в кровать, но так и не смогла отключиться до тех самых пор, пока не запели птицы – только тогда я задремала на час или около того. А он тем временем мирно, как котенок, посапывал у меня под боком. В забытьи.

Я не намерена продолжать в том же духе. Мне нужно какое-то снотворное. В АСДА[4] есть аптека. Там должны продаваться таблетки «Найт-Найт».

– Нам нужно что-нибудь в супермаркете? Я съезжу, куплю торт на работу. У Джейд день рождения. – Джейд – одна из моих стажерок, милая девочка, которой пришлось тяжко потрудиться, чтобы преодолеть все выпавшие на ее долю трудности и оказаться там, где она теперь есть. Так что если уж я и впрямь решила бы купить торт лично, вместо того, чтобы попросить Розмари заняться этим, это точно был бы торт для Джейд.

– О, отлично. – Роберт принимается шарить рукой по кухонной стойке – там за чайником у нас складируются рецепты, записки и всякие бумажки. Он вручает мне список. – Я сам собирался съездить попозже, но если ты настаиваешь…

– Ты издеваешься? – Пробежав глазами список, я тут же вскипаю. Это не пара вещей. В списке половина наших обычных покупок на неделю, и практически все, что нужно для обедов Уилла на следующую неделю.

– Не начинай, Эмма. Сегодня воскресенье. Просто расслабься.

– Так это я начинаю? – переспрашиваю я, теперь уж точно начиная. Но чего он ждал? Я многое ему прощаю, но насколько бы я ни была благодарна за то, что Роберт согласился взять на себя роль домохозяина, я так или иначе вынуждена заниматься домашними делами. – Я ничего не сказала.

– Ты сейчас говоришь. – Роберт наливает себе еще кофе. Интересно, супруги когда-нибудь убивали друг друга из-за передозировки кофеина? – Я тебе не чертова домохозяйка, – цедит он. – Потребность в этих покупках возникла в пятницу. Я бы съездил, но ты сама вызвалась. – Он открывает дверцу холодильника, а я стараюсь не думать о яйцах.

– Ты мог бы заехать после того, как отвез Уилла в школу. АСДА – по пути домой.

– Не нужно разговаривать со мной, как с ребенком. Я взрослый человек. Я потерял счет времени и забыл. Это, черт побери, не конец света. А если ты считаешь, что моя жизнь навсегда замкнулась на готовке, уборке и домашних заданиях, то да будет тебе известно – это не предел моих мечтаний. Уилл теперь ходит в школу. Я собираюсь выйти на работу на полный день. Хочу строить собственную карьеру.

– Это все из-за того, что я вчера сказала на барбекю? Я всего лишь пыталась поддержать твою подругу, а вовсе не наезжала на тебя.

– Нашу подругу, Эмма. Мишель – наша подруга.

Уилл поднимает голову от своего рисунка, темными глазами внимательно вглядываясь в нас обоих. Разговор у нас вполне безобидный, но звучит все так, будто нам до смерти хочется поскандалить.

– Поговорим об этом позже, – бросаю я, хватая ключи от машины.

– Все не может вечно крутиться вокруг тебя, – тихо произносит Роберт, и я почти слышу угрожающее рычание. – Мне тоже нужна жизнь.

Я брожу по супермаркету как в тумане. Там на удивление многолюдно, даром что после открытия прошло всего десять минут, но я все же получаю у провизора пилюли «Найт-Найт» – да, это для меня – нет, я не беременна – просто дайте их мне – а затем выбираю товары из списка, который дал мне Роберт. Только огорчение и злость заставляют меня держаться на ногах. Не думаю, что Роберт понимает, сколько сил я отдаю, чтобы обеспечивать всех нас. Да, я люблю свою работу, но то давление, которое я испытываю, будучи одновременно и матерью, и кормильцем семьи, иногда берет надо мной верх. А он теперь еще и обижается на это. Мне кажется, я не вывожу. На автопилоте я заполняю пакеты, расплачиваюсь, а потом везу тележку с покупками к своей машине.

Заставляя меня щуриться, на улице ослепительно сияет солнце, и вдруг я слышу: «С дороги, тупая сучка!»

И тут же чья-то пустая тележка врезается в мою с такой силой, будто это подстроено нарочно. Никто за ней не бежит, а я, испуганно вскинув голову, замечаю трех молодых людей – юношей, как их назвали бы в новостях – в бейсбольных кепках и худи. Приближаясь ко мне, они противно хихикают. Двое из них толкают тележки, с хохотом запуская те в мою сторону.

– Молоко на губах еще не обсохло, – бросаю я, отталкивая тележки со своего пути. Мальчишкам всего лет по пятнадцать. Хоть мое сердце и забилось немного чаще, я отказываюсь бояться детишек, еще и при свете дня. Моя машина буквально в паре футов, и я не останавливаюсь, когда они меня окружают.

– Подтяни бабкины панталоны, мы просто прикалываемся!

– Бу! – Не догадываясь, что за спиной у меня еще один юнец, на этот раз я в прямом смысле подпрыгиваю, ощутив его несвежее табачное дыхание на своей шее.

Обернувшись, я рявкаю:

– Отвали!

Этот – высокий, чуть старше остальных на вид. Он отступает на несколько шагов, схватившись за свои причиндалы и продолжая надо мной насмехаться:

– Старая выдоенная корова!

Я и так на взводе и совершенно измотана, поэтому кулаки сжимаются сами собой, и я уже готова броситься на него. Но тут его окружают остальные, и вся улюлюкающая стая, побросав тележки, трусцой отступает в сторону «Макдоналдса», что у заправки за парковкой. Глядя им вслед, я делаю несколько глубоких вдохов подряд, а затем возвращаюсь к собственной тележке с продуктами. Гандоны. Мой мальчик таким не вырастет. Ни за что на свете.

Пошвыряв покупки на заднее сиденье, я залезаю в машину и запираю дверь, ощущая чудовищную усталость. Как люди живут без сна? Сколько там еще до вечера? Слишком долго.

День обещает быть теплым. Убедившись, что тинейджеры окончательно свалили – донимать бедных работников бургерной, я расслабляюсь. Половина двенадцатого. Шопинг сегодня выдался совсем недолгий. В сумках нет ничего, требующего заморозки. Может, просто посидеть здесь минут десять? Закрыть глаза. Задавить первые намеки на головную боль, пока она и в самом деле не разыгралась. Немного времени для себя, прежде чем вернуться в лоно семьи. Мне это необходимо. Я немного опускаю стекла, впуская в салон теплый бриз, и откидываюсь назад, устраивая поудобнее голову на подголовнике. Вот так – хорошо. Десять минут. Все, что мне нужно.

Мимо проезжает тележка с кричащим ребенком, и я судорожно просыпаюсь. Где я, кто я? В висках пульсирует, в горле пересохло. В салоне жарко. Я что, уснула? Стирая слюну с подбородка, я бросаю взгляд на часы, в полной уверенности, что прошло всего несколько минут, однако на циферблате четверть первого. Сорок пять минут. Черт подери.

Я выпрямляюсь и приглаживаю свой конский хвост – статика заставила волосы встать дыбом. Нужно как-то стряхнуть сон. В дверном кармане я замечаю ополовиненную бутылку, и хоть у воды теперь вкус теплого пластика, она меня оживляет. Сорок пять минут отдыха – просто дар божий. Сон, наверное, был глубокий – кажется, что я отрубилась всего мгновение назад. Теперь у меня есть шанс дожить до вечера, не разрушив свой брак. Я практически чувствую себя человеком.

– А где торт?

– Что за торт?

Мы разбираем продукты, и у меня нет ни малейшего представления, о чем это Роберт. Вероятно, ему стыдно за нашу ссору, потому что за время моего отсутствия он перетаскал на свалку всю коллекцию картонных коробок из гаража.

– Тот самый. Для Джейд. Ради него ты, вообще-то, и поехала в магазин.

– Боже!

Ложь порождает ложь. То, ради чего я ездила в магазин, – коробочка «Найт-Найта», – надежно спрятано в моей сумочке, будто письмо от любовника. Будучи пойманной на этой маленькой белой лжи, я, вероятно, изменилась в лице, потому что сейчас Роберт улыбается:

– Не переживай. Я съезжу туда и привезу торт. Я в любом случае должен был ехать. Это моя задача. Мы прокатимся с Уиллом и можем заодно погулять где-нибудь в парке. – Он обнимает меня рукой за шею и целует в лоб. – Нам все равно придется обсудить мою работу, Эм. Теперь – мой черед, так ведь?

Кончик моего хвоста намертво застрял под его рукой, так что вместо того, чтобы добровольно склонить голову ему на грудь, я делаю это вынужденно. Его черед. Звучит серьезнее, чем какое-нибудь совместительство. Я не хочу няню. Не хочу, чтобы Уилл торчал в кружках каждый день после школы. Но я не могу себе позволить работать меньше. А что, если он хочет, чтобы я вообще ушла с работы? Он ни за что не сможет покрыть наши месячные расходы, а я ни за что не поступлюсь своей карьерой. Знаю, я все драматизирую, но поведение Роберта в последнее время заставляет меня задуматься, нет ли за всем этим чего-то еще.

– Я понимаю, что ты несчастлив, – говорю я. – И прости за резкость. – Все, чего мне сейчас хочется – включить что-то ненавязчивое по ТВ и прилечь на диван. – Поговорим об этом позже?

Я делаю глубокий вдох и собираюсь с мыслями. Он может сколько угодно хотеть работать, но исполнительский уровень вряд ли его устроит, а начинать с нуля в сорок – задача не из легких, так зачем спорить о том, что может вообще не случиться?

10

Дверной звонок оживает, как раз когда я, утонув в мягких диванных подушках и понемногу отхлебывая чай, начинаю смотреть какой-то безвкусный, но забавный триллер. Я уже почти решаюсь позвать Хлою, но та, вне всяких сомнений, сидит в наушниках, отгораживая свою тинейджерскую жизнь от нашей семейной. Если это снова Свидетели Иеговы, то, что им предстоит услышать, прозвучит не слишком благочестиво.