В мире Богов и Чудовищ

– Дверь тоже заперта, – пробормотала Мила.

– Будь всё проклято, – выдохнула я.

Я отвернулась от окна, радуясь лишь уединению ночных горшков. Дома мы делили горшок в главной комнате, если было слишком темно или сыро идти в сад. Я потащилась к двери, желая спрятаться в чулане. Не для горшка – для слёз.

Я провела там достаточно времени. Когда слёзы иссякли, я вернулась и увидела двух служанок. Одна наполняла корыто, другая оставила у кровати стопку белых коробок, перевязанных красными лентами. Мила слонялась рядом, её рыжие кудри были покрыты грязью и кровью. Ей, как и мне, нужно было больше, чем купание, чтобы смыть боль.

Мы переглянулись. Мои глаза выражали подозрение, её – ответ.

– Идолопоклонники, – прошептала она.

Идолопоклонники – смертные, добровольно служившие во дворце. Я знала о них мало, но видела их монотонность. Служанки не сказали ни слова и не подняли глаз. Заперев дверь, они ушли.

Мила не дала мне спорить о том, кто моется первой. Она забралась в корыто, скинув платье. Я скривилась, бросив язвительный взгляд. Кровь была на моём лице, а у неё – лишь в волосах.

Вздохнув, я обратилась к коробкам. На верхней лежала записка с подписью: «Бог Мор». Сняв ленты, я подумала о замужестве, обязательстве, доступности. Осторожно открыла коробку, ожидая брызг яда. Ничего. Внутри, под слоем белых и красных лепестков роз, лежали ботинки.

– Что там? – спросила Мила.

– Ботинки, – угол рта опустился. – И лепестки роз.

Я вытащила ботинок. Жемчужно-белая кожа ласкала пальцы, алые шнурки с рубинами блестели.

– Этого не может быть, – пробормотала я.

Мила выпрямилась в корыте, нахмурившись.

– Зачем ему присылать ботинки?

Я засунула ботинок обратно и открыла другие коробки. Лепестки разлетелись, как блёстки на вечернице. Во второй лежали фиолетовые чулки и кружевное бельё, мягче всего, что я трогала. Последняя коробка, шире кровати, заставила затаить дыхание. Я не осмелилась коснуться содержимого грязными руками.

Чёрная накидка с серебряной нитью, короткая, с длинными рукавами. Под ней – тёмно-сиреневое платье с корсетом, разрезающим талию. Юбка без подъюбника, из слоёв плотной и прозрачной ткани, открывала ногу до бедра. Щёки запылали. Даже танцевальные наряды не обнажали столько кожи.

Я подняла коробку, показывая Миле.

– Зачем? – только и сказала она.

Точно. Зачем одевать меня в роскошь, если он всё равно меня убьёт? «Я ещё не закончил с тобой». Время близилось, и моя кровь украсит эти наряды.

Мила погрузилась в воду.

– Пустая трата.

Её честность, резкая и прямая, была причиной нашей дружбы. Мало кто на Малой Муксалме выносил меня, даже семья. Наша дружба была натянутой, но Мила никогда не выдавала мою тайну. Я рассказала ей о смерти мамы и своей вине, и она молчала. За это она была здесь, обречённая моим проклятием.

Когда Мила закончила, вода остыла. Я быстро умылась, холодная вода вызвала мурашки. Мытьё в чужой грязи не казалось чистым. Служанки принесли ужин – рисовую кашу и свинину. Мясо, незнакомое мне, стало любимым. На острове мы ели рыбу, птицу, грибы, ягоды и импортную пшеницу. Свинина была открытием.

Мила уснула, оставив меня в тёмной комнате. Я перебирала коробки, перечитывала записку Мора, смотрела на ворон за окном. Усталость сковала тело, но сон не шёл. Я ворочалась, слушая храп Милы, ожидая, что Каспар или Ведагор ворвутся и убьют меня.

Когда усталость одолела, дверь распахнулась. Три служанки вошли, чтобы разбудить меня.

Глава 8

Служанки заставили меня принять дары Мора – колючую верёвку на шее. После уговоров Каспара об уместной одежде я чувствовала себя уязвимее, чем когда-либо, шагая за двумя молчаливыми стражниками. Их плетёные доспехи поверх простой одежды выдавали в них смертных. Моя прозрачная юбка развевалась, обнажая ногу до бедра, прикрытую лишь сиреневым чулком. Я не пыталась прикрыться, слишком занятая подолом накидки, что едва прикрывала декольте.

Платье было великолепным, но на мне – неправильным. Волосы, зачёсанные в пряди, падали на спину. Мне следовало заплести косу, как подобает заключённой и незамужней девушке, но выбора не было. Плюнуть на дары Мора и надеть лохмотья с судна? Это не сулило ничего хорошего.

Мы прошли центральный зал и узкие коридоры. Я заметила отроков с коллекционными карточками и шёпот из-за колонн. Через полчаса я поняла, что ботинки Мора – из облаков и перьев. Мои ноги не болели.

Стражники оставили меня у кремовых дверей в конце зала, вдали от покоев смертных. Одна дверь была приоткрыта, из щели лился бледный свет. Я толкнула её, и вспышка света залила зал, будто в комнате жило солнце.

Зал был потрясающим. Арочный потолок взмывал выше парусов судна. Вся столица Асии могла уместиться здесь дважды. Колонны из мрамора, украшенные бриллиантами и золотыми лентами, вырастали из пола. Стены покрывали портреты богов в рамах из цветных кристаллов. Под ними – столы и святыни. Это была комната поклонения.

Я обошла ближайшую стену, изучая портреты. Некоторые богов я узнала по табличкам мамы с легендами и набросками. Здесь изображения были точнее и двигались, как карточки отроков. Богиня Макошь в золотом рогатом уборе смотрела резко. Она была хозяйкой перехода в Иной мир. Я поспешила к следующей.

Богиня Лада, любовь и плодородие, окружённая свечами и подношениями. Богиня Мания улыбнулась, и сердце заколотилось от безумных мыслей. Её портрет внушал страх – она доводила до гибели души. Даже боги боялись её. Я задрожала и шагнула к следующему.

Белобог. Отец отцов. Прабог, даровавший жизнь. Его добрые глаза и жестокая улыбка вызвали благоговение. Я вытащила жемчужину из браслета и опустилась на колено, положив её на переполненную святыню. Портрет склонил голову, благодаря. Если существовал бог добродетели, это был он.

Некоторые портреты игнорировали, другие пугали или насмехались. Я шла, избегая злых богов, пока не нашла его. Мор. Он смотрел сверху вниз, будто ждал меня. Его лицо выражало лёгкое любопытство, зияющую бездну вечности. Святыня пестрела подношениями: алые яблоки, драгоценности, одежда, пряди волос. Свечи мерцали малиновым и чёрным. Его дары были обильнее многих, но рядом один портрет был пуст. Обожжённое лицо, выцветшие края рамы. Ни свечей, ни подношений.

– Призрак, – слово сорвалось с языка.

Запретное имя. Преступление, караемое смертью в костре над горами богов.

– Предатель, – раздался шёлковый голос за спиной.

Я обернулась, насторожившись. Каспар. Но он не держал цепей, его взгляд не был угрожающим. Он приближался, глядя на обгоревший портрет.

– Бог, которого забудут, – сказал он. – Но у тебя есть дела поважнее затерянных историй.

Его взгляд стал резким. Он жестом велел следовать. Я пошла, чувствуя, как кожа покалывает от осторожности.

В центре зала стоял гранитный стол с предметами, не вписывающимися в поклонение: ожерелье с зелёным камнем, порошок в чаше, кинжалы с потёртыми рукоятями. Усталость измотала меня.

– Что ещё от меня нужно? – спросила я. – Я вернула твою силу. Рассказала Мору всё. Чего ты хочешь?

Каспар остановился у стола, не отвечая. Его рука в перчатке зависла над ожерельем.

– Мырзека, как ты, ждёт две судьбы, – сказал он. – Смерть или… содержание. – Слово прозвучало осторожно.

Паника сжала грудь.

– Содержание? Как птицу в клетке?

Он молчал, обходя стол. Всё обрело смысл: подарки, комната, служанки, то, что я жива. Пока жива.

– Что я могу для него сделать? – слова вырвались шёпотом. Паника вспыхнула. – Неужели я… отр…?

Я не могла спросить. Это было нелепо, высокомерно. Каспар уловил мысль.

– Отрок? – его насмешливая улыбка заставила щёки запылать. – Нет. Отроки рождаются из части создателя, высоко над луной, неся их душу.

Может, поэтому отроков мало. Сила богов ограничена, как жизнь матери, рождающей детей.

– Отроки – дети богов, – продолжил он, теребя рукопись. – Ты рождена смертной. Ты не отрок.

Я сглотнула, ломая пальцы.

– Тогда кто я?

– Я сказал. Ты, Дарина, мырзек.

Мерзость. Сердце сжалось. Я не приблизилась к разгадке.

Разочарование накрыло, плечи опустились, как у брошенной марионетки. Каспар отложил рукопись.

– Мы здесь не для твоих вопросов. Сегодня ты будешь обучаться.

– Обучаться? – лицо сморщилось.

– Дрессированные животные живут дольше, – мрачно сказал он.

Я побледнела. Он толкнул через стол ожерелье и кольцо.

– Начнём.

«Обучение» оказалось расплывчатым. Каспар велел держать рукопись и ожерелье и «делать то, что делаю». Никаких объяснений. Я швырнула предметы на стол, запустив пальцы в волосы.

– Как я должна знать, что делать, если ты ничего не говоришь?! У меня нет опыта!

Чудовище рвалось наружу. Я закрыла глаза, успокаиваясь. Контроль слабел с каждым разом.

– Ещё раз, – резко приказал Каспар.

– Попробовать что? – прорычала я. – Держать этот хлам ещё часы?

– Делай, что делаешь, – прошипел он, и его глаза сверкнули янтарём.

– Ладно, – мужество испарилось, голос стал писком.

Я схватила рукопись. Вспомнила: сила Каспара ощущалась как мёд. В Миле – как влажная булочка. Коридор к гостиной Мора пах мёдом. Я вдохнула и кивнула себе. Я могу. Наверное. Закрыв глаза, я потянулась к рукописи. Не мёд. Чернила, смерть, пыль времени. Бесполезно.

Я бросила рукопись, встретив взгляд Каспара.

– Я чувствую силу, но она тёмная. Слишком тёмная, чтобы разглядеть.

Объяснять было утомительно. Чудовище жаждало ударить его. Но я уловила движение у входа. Мор. Его жестокий взгляд заморозил кости. Он скользнул глазами по моему наряду, затем впился в лицо.

– Слабая.

Одно слово разорвало меня. Слёзы защипали глаза, я опустила взгляд. Он ушёл, сапоги стукнули по мрамору. Портреты замерли. Каспар заговорил тихо:

– Некоторые никогда не получат одобрения, но ищут его всю жизнь. Это наша движущая сила. Помни, кто они. Не родители, не возлюбленные. Из всех творений они меньше всего заботятся о смертных.

Глава 9

Служанки, врывавшиеся с тележками, нагруженными завтраком и свежими ночными горшками, всё ещё выбивали меня из колеи. Дома я вставала с первыми лучами солнца, глотала недоваренную кашу и запивала её жидким чаем с едва уловимым ароматом, прежде чем бросаться к делам. Здесь всё делали за меня.

Этим утром горничные настояли, чтобы я мылась первой. Мила, надувшись, сидела на своей кровати, пока старшая служанка втирала в мои волосы мыльную жидкость с запахом лаванды и мёда. Ощущение было восхитительным. Не стану лгать: быть пленницей бога, возможно, не так уж плохо. По крайней мере, пока.

Когда я вытерлась и накинула мягкий халат, Мила заняла моё место в остывшей ванне. Никто не мыл ей волосы. Служанка молча повела меня к кровати, где возвышалась новая стопка коробок, перевязанных алыми лентами.

– Ещё платья? – устало спросила я, взглянув на старшую служанку у двери.

Она не ответила, опустив глаза в грубый красный ковёр, будто он скрывал тайны дворца. Я опустилась на колени перед коробками, подавляя желание тут же их распотрошить. Слишком много чужих глаз следило за мной, и я не хотела, чтобы слухи о моём нетерпении дошли до Мора. Успокоив дрожащую руку, я потянулась к конверту, засунутому под алую ленту верхней коробки. Моё имя было выведено изящным курсивом бордовыми чернилами, похожими на запёкшуюся кровь. Я поднесла конверт к носу, проверяя.

Чернила. Определённо.

Разорвав алую печать с клеймом Мора, я нашла два письма. Первое было кратким:

«Здесь ты должна носить защиту».

Я нахмурилась, перечитав строки. Смысл не прояснился. Взгляд скользнул к маленькой коробочке, с которой пришёл конверт. Откинув крышку, я вздрогнула: обесцвеченные лепестки роз хлынули на пол, один попал в рот. Выплюнув его, я заглянула внутрь. Пара перчаток цвета слоновой кости, тонких, как вторая кожа. Пробормотав что-то невнятное, я отбросила первое письмо и решила вскрыть остальные коробки, пока служанки не ушли. Они уберут лепестки и аккуратно сложат подарки в ветхий шкаф в углу.

Так я себя убеждала.

Новые коробки оказались тяжелее. Чем глубже я копалась, тем больше находила: платья, кружевное бельё, чулки, сапоги. А ещё – брюки до щиколоток: чёрные, пепельно-серые и белее морской пены. Блузки, пальто – всё в чёрно-красной гамме Мора. Но настоящие сокровища ждали в самой громоздкой коробке на дне.

Хлопковые одеяла, пуховые покрывала, мягкие подушки, на которых можно утопить голову. Достаточно, чтобы поделиться с Милой. Я была довольна. Для пленницы я получала слишком много. Даже Чудовище внутри мурлыкало, умиротворённое дарами. Странно, но подарки, кажется, укрощали его.

Жаль, что я прочла второе письмо. Лучше бы я отложила его, насладившись коробками, прежде чем слова Мора отравили настроение:

«Каспар передал мне твою просьбу. Дверь твоих покоев останется незапертой. Твоя подруга может бродить по коридорам смертных, но ни шагу дальше. Поскольку это твоя просьба, ты несёшь за неё полную ответственность. Не заставляй меня сожалеть об этом, Дарина. Это будет роковой ошибкой».

Свинцовый комок рухнул в желудок. Я оглянулась на Милу, плещущуюся в ванне. Если она натворит глупостей, расплачиваться придётся мне.

Незапертая дверь была благом для Милы – она уже ушла бродить по коридорам смертных. Но для меня это означало новые испытания. Утром стражники не явились, чтобы сопроводить меня в зал поклонения на очередную тренировку. Вместо них служанка принесла записку: «Надеюсь, ты помнишь дорогу». Почерк был резким, с кривыми линиями – не Мора, а Каспара. Я представила, как он ждёт меня среди угрюмых портретов, постукивая сапогом от нетерпения.

Найти центральный зал оказалось сложнее, чем я думала. Трижды свернув не туда, я возвращалась, пока наконец не вышла к знакомым колоннам. Но дальше путь запутал меня окончательно.

Я оказалась в заброшенном коридоре, пропитанном затхлостью. Чёрные стены, покрытые паутиной, хранили следы былой роскоши. Пыльные комки прятались под истлевшими шёлковыми портьерами, некогда тёмными, как ночь. Грязные окна не пропускали света, и воздух пах плесенью и забвением. Разум подсказывал развернуться, но что-то тянуло вперёд – неясное, как шёпот в костях. Чудовище ожило, почуяв родство с этой пустотой. Коридор был домом и одиночеством одновременно.

Пощипывая край перчатки, я двинулась к чёрной статуе, маячившей в тенях. Я уже опоздала к Каспару, но ноги не слушались. Здесь страхи – смерть, боль, угроза Мора – растворялись в пыли. Волна свободы захлестнула меня. Я хотела остаться в этом заброшенном месте навсегда.

Что манило меня? Тени, обвивавшие, как любовники? Тьма, больная пустотой? Пыльный воздух, от которого щипало глаза? Уйти казалось предательством – в сердце зияла дыра, которую могли заполнить только эти грязные стены.

Я остановилась у статуи. Время стёрло половину фигуры, чёрные обломки рассыпались по полу. Прищурившись, я различила тень лица, но тьма скрывала детали. Чудовище шевельнулось, почуяв что-то знакомое.

– Заблудилась, маленькая воришка? – шёлковый голос прорезал тишину.

Я напряглась, дыхание застряло в горле. Медленно повернувшись, я встретилась с незнакомцем.

Светло-пепельные волосы обрамляли поразительно красивое лицо. Чёрные глаза, как озёра разбитых алмазов, впились в меня. Его оливковая кожа сияла гладкостью, и я подавила желание коснуться его щеки. На розовых губах играла озорная улыбка, лишённая злобы. Он прислонился к обрушенной колонне, скрестив лодыжки. Тёмные кожаные сапоги обхватывали края бриджей, а белоснежный плащ до колен скрывал остальную одежду. Я не могла угадать его роль во дворце.

– А ещё лучше… – он провёл языком по жемчужным зубам, – ты что, глухая?

– Н-нет, – пробормотала я, чувствуя, как жар заливает щёки. Мрак коридора скрыл моё смущение, но голос дрожал от страха. – Прошу прощения. Я… заплутала в переходах и не могу найти центральный зал.

Он молчал, изучая меня. Ветер свистел в щелях окон, а его улыбка не дрогнула. Чёрные глаза, обрамлённые густыми ресницами, напоминали грозовые тучи, готовые поглотить меня.

– Это опасное место, чтобы заблудиться, – сказал он. – В тенях прячутся враги.

Я сглотнула и отступила.

– Мне… нужно идти, – выдавила я, облизнув пересохшие губы. – Я опаздываю на встречу.

Он хмыкнул – резкий звук, от которого нервы натянулись.

– Каспар ненавидит ждать, – бросил он, скользнув взглядом к моему бьющемуся сердцу чуть выше выреза платья. Я покраснела сильнее. – Он не создан для терпения. В этом беда отроков: их черты не контролируешь.

Я замерла. Он знал Каспара. И отроков. Кто он? Бог? Отрок? Его слова намекали на власть.

– Тогда мне точно пора, – пробормотала я, голос дрожал.

Страх перед ним был иным, чем перед Мором. Коридор убаюкивал, внушая ложное чувство безопасности. Может, он был богом обмана, манившим в ловушку? Мой разум кричал бежать, но тело тянулось к нему, кожа горела от его взгляда.

Он наклонился ближе, подняв загорелую руку к моему лицу. Я следила за его движением, как за ядовитой змеёй. Такая оливковая кожа была редкостью – на моём острове все были бледны, как полотно.

– Как зовут питомца Мора? – его палец убрал прядь волос с моего плеча, коснувшись накидки.

Я вздрогнула, дыхание сбилось.

– Дарина, – выдохнула я.

– Дарина, – повторил он, и в животе вспыхнул огонь. – Приятно познакомиться.

Его пальцы скользнули к моей руке в перчатке, подняв её.

– Демьян, – представился он и коснулся губами моих костяшек.

Волна силы пронзила меня. Я ахнула. Демьян замер, его улыбка превратилась в ухмылку, а в чёрных глазах сверкнула тайна. Это ощущение, бурлящее в венах, было новым. Я была в перчатках, но чувствовала его. Мы были одинаковыми? Или он – могущественный бог, которого стоит избегать?

– Лучше беги, Дарина, – мягко сказал он, но его тон не гасил пожар внутри. – Каспар не прощает опозданий.

Я кивнула, вырвав руку, и обошла его, едва не споткнувшись. Хотела спросить дорогу, но, обернувшись, увидела лишь тени. Демьян исчез.

Глава 10

Дни изнурительных тренировок не приносили плодов. Каспар сменил подход, но проблема была не в методе. Мой разум разрывался между Мором и загадочным Демьяном. Я не видела ни одного из них с той встречи в коридоре.

Я жаждала вернуться в тот мрачный проход, но страх останавливал. Знала, что нужно держаться подальше, но всё равно искала его – раз, другой, третий. Коридор исчез, как Демьян, будто его и не было. Однако я узнала о нём кое-что: он не бог. Его лица не было среди портретов в зале поклонения, а я изучила каждый.

– Сосредоточься, – резкий голос Каспара вырвал меня из мыслей.

Я взглянула на него, затем на наши сцепленные руки. Новый подход: прикосновение. Без перчаток, без защиты, только ожерелье в другой руке. Но моё проклятие не стремилось передать силу Каспара в предмет. С людьми это работало лучше.

– Я стараюсь, – огрызнулась я, нахмурившись.

– Плохо, – в его тоне сквозило предупреждение.