Цитаты о другом наследии

том говорит».

«Блуждание в лице харизмы русских лет несметно руководствуется

в жизни, где ждёт свои года и пищу черт, которые там носит, сняв

под ночью».

«Перемена руля от другой тишины, что, быть может, меня не

спросили, а только взглядом подлинной ночи условили взять

укрощение качества жизни – за прошлым».

«Не медаль мне корит путь земли от людей, но о том говорит ночь

скупая, что против жизни дать современный на сне – сувенир, чтобы

вылечить общество это – утопией».

«Обзор в душе за деревянной тьмой неслышно сердцем протащил

тюрьму, в другое тело с краешка Вселенной, чтоб вспомнить

идеальности вину».

«Человек не без горя приходит к ответу между прошлым в квартире

своей, что одет или помнит тот ужас на чёрном портрете

идеальности ночи, забыв силуэт».

«Форма философской суеты жмёт сегодня душу в половину сердца

телом зрелым, чтоб ты стал ему, как птица и маяк».

«Задаёшь мне вопросы о прошлом и сны – постоянные спутники в

космосе плотном, чтобы время настроило тени в черты идеальной

приметы движения – прошлого».

«Между ложью в сказанном раю стыл твой день и сон – на

перерывах, чтобы смелый воин на краю знал бы тот отчаяния – след».

«Стол из важной зрелости в душе льёт свои строптивые приметы,

тонет в обличении добра, но от ночи форму узнаёт».

«В каждой степени мира в фортуне стынет власти прямая седина, но

горит из пристрастия в людях – только ночь на канате из мира».

«В этом был ты быком и направил свой клык на судьбу

первозданной истории в миг, а потом прочитал ей строптивые сны,

чтобы видеть людей и немного весны».

«Задавай вопросы к одному лишь счастью между сном и серединой

смелости, что сам себе не шут, но гордишься пользой – для людей».

«Фраер на английской тишине, как неловко думаешь ты мне, что

отвёл бы душу в призраке путём мира необъятного, что много мы

живём».

«Из писателя вышла слепая струна и направила в точности мира -

свой рай, что немного там можешь ты ждать и её обнищавшее к

слову, притворное – правило».

«Командир на готовом плато для двоих, что же ночи наделали в

розыск идей, что теперь ты отчаялся жить, будто псих стал ты

верить о подлинной маске – двоих?»

«Бездна земная под смыслом причины ищет свой страх

постороннего чуда, но не вопит там вампир, где от чувства -

вылеплен мир и поэтому чует он».

«Близко от странной приметы видна ровная гладь идиомы

Вселенной, ночью, что стала тебе белизна – зыбкой пучиной и волей

надменной».

«Немецкий круг вещей не одинок, но тянет в безысходности пророк,

диктуя форму сердца на поминках, что был когда-то груб и недалёк».

«Памятью пришлый сосед между нами – ставит сегодня свой

собственный праздник, в чёрном одет и не верит от чуда – в сказки

притворного общества мудро».

«Забытьё и бледный миф, как тот актёр – спадают вдоль марионеток

слов, но ветер крышу не срывает вдаль усилия, что видим мы – любовь».

«Пусть постиг ты реальности подлую нить, но исчезнув на смерти не

можешь привить тонкой нитью – ту ночь обывательских черт, в

настроении мира, откуда смотреть».

«Ложе ночью своё расстелю и пойму, что уже никого я тогда не

люблю, но ловлю этим маленькой формы ответ, что уже от

реальности встретила свет».

«Роскошь русской приметы – под стать и радеет от зрелости смысл

на окне, по которому стали мы жить и летать, чтобы птицы смотрели

нам в окна – вослед».

«За мечом не пойдёшь ты по русской земле, но кричишь

обязательству в прошлом – о нас, что не можем мы грезить о

собственных снах, но любовь на поклоне – для лет передать».

«Резиновый свет для ночной перспективы мне множит края от

беззубой причины, что в русском ответе нет страха и жизнь – рассеет

пристрастие в светлом окне».

«Быть ли балериной в поле мне или сном лететь от перекатов -

жизни строгой и о том богатой, что ложится ночь судьбой на мне?»

«Друзьями не становятся от сказки, но воют в ночи странные шаги,

что эхо постороннего внутри, как будто упростил свой эго – мир».

«Древнерусской привычкой искать эту смерть – я боюсь посмотреть

мне назад и под крайнее озеро в вольности слов, принимая всю

форму от ночи – бежать».

«Как запряг коней от духа в грусти – ты уснёшь и станешь жить

напрасно, но горит огонь внутри – на розни, чтобы убивать на том

пространство».

«Если мир – не могила, а почерк от строчки и гнетёт идеальности

вымысел к лучшему – ты проснёшься из осени, вымершим точно на

одной параллели любви по агонии».

«Сердце душное в мире строптиво не ждёт, сердце жадное в

прошлом усилие манит, сколько дум ты вложил, покоряя расчёт, что

другому в себе ты с противником – ладил?»

«Противоречие на дне святой судьбы – ещё немного повторит

взросление, а может быть исчезнет для весны и долго взбудоражит

объяснение».

«Поэт не льнёт к пропитанной игре из недр самозабвенной темноты,

поэтом можно просто притвориться, чтоб думать о реальности «на ты».

«Сохранишь свой подземный в душе разговор, а потом на чутье ты

восходишь к морали между ночью чужой, что один в пустоте и в

нелёгкой студёности – гроба за нами».

«Множит мир на французский манер дурака, чтобы линия в

будущем – точно строка расставляла бы волю идейную порознь и

дружила под ветхостью – возле катка».

«Гром среди неба и мир необычный свет над твоей головой всё не

спросят, где бы ты ждал эту ночь от привычки, где постороннему

сердцу – воспрял бы?»

«На сеновале прямо было тихо, а мир метал копьё из нежной ткани,

что вечностью в глазах он сам запрятал и в жизни идеалом – между

нами».

«Деревенское озеро в мыслях из звёзд прочит дух возрастающий в

образе счастья, чтобы русскому сердцу играть на уме в поворотное

смыслом – творение».

«Спички сам ты не бросишь в протоке из лет, но научишь искать

иллюзорности свет – мне не в душу, а в слове – прочтённый манер,

что у ночи он стал безответностью утра».

«Европейское чувство над жаждой из слов небывалому обществу

ищет сатиру, но ещё ты в душе покорять не готов – этот мрак

поколения в гордости чтива».

«Для проблем ты внутри напророчил беду и посмотришь на воду,

глотая венец этой ночью пустой, что заранее снял идеальности

прошлое – там на коне».

«Важный гриф летает в сумме мнений, просит дать безумию корону,

но в пустое смыслом ожерелье там он видит – чернотою воду».

«Мне нет смысла внутри умирать, только видеть в душе эту позу

больную, чтобы выть от полёта ночного пера и струиться по

русскому ветру – с утра».

«Запираешь ты внутри за скважиной ночной – тела безыдейный

пережиток, что прочёл свой цвет и возраст, думая скупое – счастье

построения обыденного дня».

«Не чувствуешь ты боли от убийства, но тело тлеет в пустоте

простого, доселе разговора в спящих снах, что был ты укротителем -

ножей».

«Здесь не бывает исходной приметы, тают за мыслями зайчики в

пользах, чтобы под лунной свободой поэтов – видеть свой личный

манер на причале».

«Воздух морской ошарашил из бездны – тающей в прихвостнях

жилы свободы, но просыпаясь ты видел от моды – в этой воде,

только времени – жизни».

«Капитан на прощальном плато для двоих, ты несчастен и может за

здравием плотно – ты не умер, но гложешь свой страх будто спишь,

понимая нам ветер на холках уродства».

«Объявил мне войну и нет смерти в окне, но горит постовой на

приглядной привычке безоружного думать, что в такой же войне

душу сам сбережёт и не станет страдать».

«Личинка во сне новоявленной дрожи – ты думаешь в умственной

памяти ложно, горишь обстоятельством к мифу прискорбно, чтоб

дух человеческий плавил – свободу».

«Ещё умильней там журчал ручей и снились мельком прожитые

грани – моей любви французской, где успел назвать в том эпитафии -

перо».

«Содрогнулась на жизни прямая слеза и в душе на семейном

портрете нет смысла – мне бежать, чтобы думать, что жизнь – решето

по прикормленной важности общества этого».

«Для любви ещё фантастику найду, буду ждать твой юмор

необычный, а потом приму свою вину – будто ветер памяти в глазах».

«Постороннему вдохом в постели не видно, что гортань, напрягаясь

усилит твой миф и один недостаток в прокрученной линии – станет

болью коварности всё замечать».

«По игре сексуальной мне ветер в помаду душит стойкие формы

обрезанной линии, что когда-то я в красной черте переняла – свой

достаточный вес, чтобы думать отныне».

«После множества бескрайних берегов стынет прошлым веером

Москва и не знает, где куёт любовь мой ответ ночной – на перемене».

«Питер тонет в обычных цветах и касаются в личностях слёзы – мой

особенный возраста страх, чтобы душу к тоске передать перед сном».

«Напрасно туго думаешь, что я пришла в свою любовь и дотемна

сегодня буду говорить на шанс – твоей фортуны, упрекая мир».

«За безгласной моралью нет скупого окна, но очерчены вишни все в

звёздах на долгую осень, ей тебе не приснится тот дом и бокалом

вина – ты не выльешь потёртый пиджак, не заправленный гостем».

«Всё дряхлее в жизни стала тьма, но у ночи говорит та мина, что

дозорней нам внутри – вина, будто бы простила в том харизму».

«За троллейбусом мило бежишь и впотьмах ты не ждёшь этой ночи

в проталине мира, только пальцами клацаешь в мысленный дождь,

чтобы стал он дороже зонта».

«Мне в душе золотое пришло бытие и несчастье от ночи коснулось

проворно – ту реальности гордую нить в «никого», что уже там не

видно и пустоши вора».

«Над феей по французскому чутью ты вышел в этом сне и

передумал – играть со мною в гольф, когда бы стук в твоей примете

головы – тот шар не вынул».

«Беззаботное детство в Европе под всей нам агонией жадности в

чреве рядит – уплотнение формы рождения в стиль, исчезающей

верности в чёрный магнит».

«Белые голуби в низменном пламени стали на том открывать мне

стекло, белому острову, чтобы не ранили мне – эту сущность бежать

– под нутром».

«Рассуждая о долгой проблеме горишь – точно век и потерянный

вектор из блага, чтобы жизни ответить, что там повторит твой актёр

– приземление сущности Бога».

«Мне не жалко терять это время в ночи, на угаре из тысячей форм

многолюдных, только высмеял словом ты прошлое – в них, будто

жил человеком на собственном дне».

«Разум затуманил свежий флирт и расстались к прошлому -

портреты, милой воли женщины с чутьём, только побледнев сегодня

днём».

«Жизнь из вдоха сумерек не спросит, где ты шёл за изгородью лет,

думая принять судьбы обет, но опять наткнулся словом – в осень».

«Чёрный дух, как малая тетрадь мне сегодня думает о прошлом,

выключив спонтанный день и страсть – по приливу древности на числах».

«Поудобнее сядь и заправь этим слог между множеством мыслей -

из личности строк, чтобы думал твой мир о таком дураке, что не

может узнать он о каждой – строке».

«Пишешь ли ночью, но падает время в новый торшер обязательства

жизни, словно не знает – куда в поколении свойство принять от

безудержной маски любви».

«Юмор нами правил в каждой ночи и просил свой дом от той

химеры, юмор в праве жизни озадачил свой степенный мании – надзор».

«Точно дед и куда-то прошли обращённые ветры в подоле – этой

формы скабрёзности ночи и стаяли вверх, точно маленькой формы

убогие, гневные розни, где не любишь ты жизни проказу, а только

молчишь».

«Шоу из маленькой песни не вторит прошлой системе твоих

притязаний, шоу – под мысленный воск там уходит, чтобы вокруг

обернуться – ночами».

«Спал и видел сплошь пустое чрево в спаянном плато на дне

прогресса, что неловко думать мне за день – всю свою готовой рамки

душу».

«Где внутри безопасность уносит прогресс от печали покрова

помутневшего – рока, там отчаяние видит тот разницы шанс, что

прошёл ты убогий причал – до востока».

«Мне бы ворона в каждой руке между счастьем и такой же

объёмистый стиль наготове, где под редкой приметой от страха

общаться, чтобы ждать на готическом теле – пространство».

«Мыс судьбы не встретил, но упал на свои черты от странной воли,

будто слышит тетерев в аду – ту твою проблему и болит».

«Птичка на мании долгого рока, где ты свою обнажила судьбу, где

от устройства души понемногу стала спокойнее в праве – ко сну?»

«Не моё одеяло мне прочит судьбу, не моей головой закрывает

пространство – этот дух современности, чтобы ещё упрекать тот

отживший в пути проводник».

«Небо не сразу вернёт этот рай, может в ночи постоит и воспрянет в

жизни обученной, будто твоей маской судьбы – там лицо

переставит».

«Формальность врага мне нелётной порой ты внутрь приготовил,

чтоб жизни отдать любви обстоятельство, может такой, а может под

ночью и мысли – плохой».

«Где вопросы не множат участников бед – ты идёшь и в ночной

тишине не одет, но влачится та притча под совесть ножа, что готов

обернуть под прикрытием крыл».

«Подмостил и от нервности гложешь педаль всей своей теоремы,

что может не дали – там тебе эту сущность от мира глодать

идеальное прошлое, чтобы отдать».

«Из верной среды современности жалко мне словом тебя, но горит

этот ад и зыбкие пламени части подряд – там гладят души идеальное

чванство».

«Внутри ты метко отпустил тузы и рай от пригоршни надзорных – от

себя, чтоб только сном улаживать контакт свободы в современности ежа».

«Прости, но близкий тонет мне курьёз внутри твоих притёртых,

смелых глаз, как будто подобрел умом артист и стал сегодня меткой

– в форме фраз».

«За ночные кобылы из правильных чар ты уводишь скабрёзности

душу, чтобы стало мне одной современностью – легче дышать и

простить утомлённое общество здесь».

«Русский стиль, где каждый сам и прав и коварен в мысли этой

строго – ты напишешь в ряд фантазий глаз, чтобы обернуться как во сне».

«Мне кровать помогает читать по ночам, где уже нерадиво ты спишь

– между звёзд и качаются формы искусства тогда, как кроватные

тени из маленьких глаз».

«Пусть в душе ты меня отпустил и согрел эту форму ничейности

выше – паря, как услужливый ангел напротив стропил, что объёмной

картиной – поймут там меня».

«Серой покрышкой из совести лет ищет артист утомлённый предел -

общества хилого, чтоб подрасти в неге подземной и дальше идти».

«На недолгом пути вечерело и ночь приподняла свой дивный укор,

чтоб помочь мне вернуться в расщелину права к уму, что сегодня я

мысль всё понять не могу».

«Над нервозностью будущей сказки ты жил, над своей обалдевшей

культурой кроил – час земной, чтобы выше к глазам повторить

слепок мужества там, и сегодня – любить».

«Серой впадиной мелкого ада горит твой костёр и не тонут в глазах

надоевшие козни из друга, что почти оробел и находчивой позой о

сон – повторил свой мотив говорящего образа судеб».

«Красно-синий маяк из просиженных мест мне негласно укроет

свою череду – обращённого мира, откуда приду над ночной тишиной

– у поэта».

«Долго видит подлинник свою жадности плохую середину, но

вопросом задаёт и рок, в том не очертив людскую тьму».

«Липкие пальцы корят мне в душе памятник мира к реальности

ждать – словом свободу, как редкий алмаз – точно он вылит сейчас».

«На газетном апломбе прошёл твой черёд и стоит на униженной

форме руин – только памятник боли и что-то поёт в этой ночи

прямого вопроса над миром».

«Честные формы глаза для тебя – точно плохие приметы и гладишь -

ты однозначный момент, будто сам – с этой пародией в душу не ладишь».

«Образ себе неземной посвятил, стал ирреальностью ниже ужа,

чтобы от древности слышать приказ – в чреве, которого нет у тебя».

«Снова чрезмерностью тушишь свой ад, чтобы лететь непомерно

назад, душу внутри изглодал, чтобы суть – видеть из жизни

прожитой во сне».

«Где над кирпичной основой ты – раб, вечных иллюзий бежать там

от тьмы, вечно стремиться искать этот дух – точно ты стал

акробатом во сне?»

«Полнолуние встретит твой яркий, проверенный страх, но ещё

неуверенней станут тебе этим – сны, где из чёрной окалины будешь

угадывать ад и прощать свой отживший секрет на плохое – внутри».

«Мне не клоуном стало к примете расти – это детство из мыслей на

том берегу, где уже оказаться я там не могу, но бегу вслед по крыше

и тайну ищу».

«Загорелые оползни в душу на теле – мне сегодня ползут, чтобы

жить на двоих и искать этот сон в непомерной постели, закрывая

готический сад и мотив».

«Эротический воздух под пыльной судьбой – зря наладил ты в душу

внутри постоянства, зря стараешься ждать тот увечный притон, что

не счастье идиллией смажет года».

«Постоянная разница в сексе из лет, что идейная бабочка в кладезь

души – так пытается высказать ложный ответ, чтобы снова в глазах

по судьбе согрешить».

«Нам под 40-к и стрелы амура не лгут, что когда за полтинник

пробьёт тот восторг иллюзорное общество в цвете души – будет

мыслью в ночи неудобно на ток».

«Бабье лето и происки в муку на явь – неподдельно искали от ночи

шаги, а нашли постоянные в небе враги и в сердцах под судьбой -

обомлели».

«Городской сувенир мне нещадно молчит, он судьбой забегает за

время и там, словно ночью корит идеальностью лет, где и думать

мне боязно в смыслах о рану».

«Пространство между Зевсом и судьбой, рассчитанное в небе слов и

смысла, что сделала тебе там Артемида, чтоб думать больше

призрака – потом?»

«Загоняя признание, словно под кожу – мне не легче гласить этот

рок для любви, чтоб создать удивление, где пережил ты коварные

тени и время в могиле».

«Спи сундук на ходу мертвеца под душой, спи и верь, что тогда я

забуду твой мир – как в судьбе пережитком бы снова хранил он в

душе благородство и думал о прошлом».

«Мне не жизни не жалко, не гиблой души, мне вопросов так мало,

чтоб точно спешить и поднять уяснение в небе от звёзд, где и ночи

такие строптивые в жилах».

«Московский двор и время между лет – нещадно будоражат тень из

слов, по сну которой стала старость жать противный круг иллюзий -

на двоих».

«Политичностью время несёт этот мир и строителю хочется

вылепить день, на когда-то затерянной нити по сну – идеального

общества, где и сегодня усну».

«Не расстройством души стала память терять эту нежность из глаз и

ещё говорить, что мужчина ты вроде умом неплохой, но крадёшься

из времени – точно в кровать».

«Падаешь к совести милых строений, тянешь излюбленный рок

поколений и перед эго стоит твой зеркальный – мир атрибутики в

розе фатальной».

«Над Питером мне пронесла серьёзность мука и тёмный дождь не

вызнал больше звука, чтоб время там хранить на бытие – того кто

был любимее тебе».

«Повседневности ночь – не плохая актриса, но укроет тот фарс

многомерного риска – злой порок между гладью блестящей воды,

будто сам ты стоишь над прохладой Невы».

«Образ зла боевой, как оставленный путь Королей, что не вышли

сегодня на бой, Королей, что укрылись над пищей Богов и несносно

хотят продолжать – эту ночь».

«На своей макушке спит и воет память идеалов – будто ворон, но к

тоске присутствия не скроет форму фамильярности от пуль».

«Древний досуг граничит с оставленной тенью, по которой

прижилось то качество чувства, словно час и года между истиной

верить, что внутри ты такой же – как все».

«Инертный вдох над палубой минуты и ты – моряк у недр плохой

судьбы, у той, в которой будто бы ты стал – доселе человеческой

игрушкой, между скал».

«Ты не понял, а просто нашёл свой уют и практичную ночь,

закрывая ей тощий обелиск между каждым искусством вести – свой

отзывчивый день, потому и тупой».

«Зыбкие пески на лоне благородства – как порхают тени в ночь с

минуты, съеденной от пригоршни вина, где блестят глаза в

преградах слов».

«Мышцы свои напрягая и хныча робкому обществу – между

судьбой, ты напрягаешь и собственный смысл, чтобы бежать за собой».

«Немецкий штиль над жадной волей смысла – сегодня утоляет

праздник разный, но будет ли отныне он прекрасный, что юмор

повседневности – на мысли?»

«Время отложенной гордости Рима, что же упало под ревностью

мимо – в сон над твоей головой непокорной, чтобы бежать там в

наивности дел?»

«Писатель между сонных аллегорий, что взял ты этим полем на

свободу, чтоб жизни дать иллюзии к судьбе – одной надежды думать

о себе?»

«Разница в форме глазниц так тонка, что будто череп струится рука

в толще судьбы из забытого чувства, мне прививая для жизни -

искусство».

«Не уснуть мне сегодня, не жалко свободу, по которой бежать так

противно внутри, а конечный маршрут мне проложен о сон -

самоназванной бездны и дум позади».

«Чтобы чёрный рассвет понимал меня ночью – я налью себе в час по

стакану вина и войду в постоянное время, что прочему льёт свой

жизни укор, приставляя к виску приговор».

«Мелом тешит мой возраст плохую примету и садится комар

укусить там назло – равновесие подлинной чести из этого утомления

в жизни, где повезло».

«Чёрствый дух мне манит чашку чая, заперев там бдительности глаз,

чтобы ночью сам мне отвечал он и направил точностью – приказ».

«Жёлтолиственной в небе прохладой руин мне над осенью видно

плохую погоду, где гадаешь ты часто и может один – сам не веришь

по призраку мира в любовь».

«Прямое слово в судорожной рамке несу сегодня для обломков рая,

где близится ещё руки кривая, чтоб тонко обнажить – скупой восход».

«Серой массой людей мне немножко смешно, что корит

благородный, отзывчивый дух – мне своё современное там полотно и

капризами душу пьянит, где болит».

«Для питерской интеллигенции – тюрьма, что овод в просторечии из

цирка, когда ему кладёшь кусочек льда и нежно сном попросишь -

отравить».

«Медной нитью не спала твоя высота, но на скалах опять ты

взбираешься вверх, чтобы думать на обществе, что умерла бы одна

постоянная взглядов – смотреть».

«Кричи и сном распни скупую льдину, что гложет современности

струя о день седой, где видит там меня и лжёт себе о форме – негатива».

«Мне омлет бы на завтрак и плотную мину без посредственной

ёмкости взглядов и глаз, чтобы утро казалось мне видимым миру и

искало бы светом иллюзии – в нас».

«Почему надоело мне думать внутри, почему облетели те листья о

спину и крадётся обыденный воздух, клеймя всё твоё постоянное

тело – о мир?»

«Для нарцисса ты жил одинаково скромно, но подняв свой

обыденный голос на мир – превратился ты в ночь, от которой

свобода стала редкой фатальностью здесь отвечать».

«Предводительством мелкого ужаса в скорби стает время о

подлинный центр бытия, между каждым укором, где движется мода

и спадают за редким алмазом – края».

«Не для тебя там ночь свивает роли о забвение, не для твоей

системы рока ждут года, чтоб жизни выстроить то миром изумление

и вылепить всю точность – бытия».

«Над парадной заснул твой отзывчивый кот и крадётся отнять

колбасу между черт идеалов присутствия в жизни угод, чтобы время

тащить в этом образе лет».

«Где нет места странствовать причалу в летней перемычке глаз

твоих – там в душе за сном не отвечает дух последний, замирая в стих».

«За картонной коробкой нет места цене и твоей аллегории

вычленить рай – из надменного чрева фатальности мне, чтобы утром

на сон выпить чай».

«Время лечит твои теоремы из глаз, покрывая финальное поле

причин, но одну ты причину не скроешь сейчас – это смерть в

обстоятельстве формы меча».

«Бледной формой нам оторопь выше ресниц, где желаешь ты взять

свой обыденный спор, чтобы душу на сон укорить и молчать, как

внутри этим рок и плохой унисон».

«Совет в соседской призме бытия был трогателен, бодр и очень