Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка

Хотя такие детали напоминают выражение признательности Шарлотты Бронте за помощь, полученную от редактора издательства Smith, который обсуждал «достоинства и недостатки романа настолько вежливо, внимательно, рационально и с таким просвещенным пониманием, что даже отказ подбодрил автора»16, рассказ Мартино расширяет роль редактора: он не только оценивает литературные достижения писателя, но и выступает в роли наставника, учителя и даже в какой-то мере соавтора. Как и Бронте, Мартино признает, что первое письмо редактора к ней было «настолько сердечным, что вдохновило меня предложить ему значительную помощь; и если в тот момент у него не было денег, чтобы отправить мне, он заплатил мне чем-то более ценным – откровенной и щедрой критикой, которая была для меня чрезвычайно полезной»17. Однако, в отличие от Бронте, она приписывает Фоксу не просто сочувствие к ее зарождающемуся литературному таланту:

Его переписка со мной как редактора, несомненно, была поводом и в значительной степени причиной величайших интеллектуальных успехов, которых я достигла до тридцати лет18.

«Повод» и «причина» включают редактора в качестве информированного читателя в процесс профессионализации. Мартино превращает авторство из подвига одиночки в социальное предприятие, из дела гения в процесс образования и культурного воспитания – точно так же, как ее акцент на «интеллектуальном успехе» поднимает дело писателя от рутинной работы до уважаемой профессии. То, что Мартино прислала Фоксу «очерки, рецензии и стихи (или то, что я ими называла)»19 – то есть свои труды в нескольких литературных жанрах, – подтверждает, что он учил ее быть полноценной писательницей (даже если к наполнению своего журнала он подходил более прагматично).

Сотрудничество Мартино с Monthly Repository стало еще одним важным эпизодом в ее профессиональном развитии: оно позволило ей проанализировать возможности женщины в качестве писателя на литературном рынке и представить себе, как их можно расширить. «Схема коммуникации» Дарнтона не выделяет гендер в качестве важного фактора, он лишь неявно следует из других факторов, отображенных в центре диаграммы: «экономическая и социальная конъюнктура» и «политические и юридические меры». Мартино в «Автобиографии» явно обращает внимание на гендерные вопросы, хотя иногда ее высказывание приглушено, потому что, несмотря на признание своего положения как женщины, она склонна представлять себя в роли «профессионального сына» (professional son)20. Она признает, что карьеру писательницы сдерживают определенные социальные ожидания (шитье рубашек и штопка чулок), так же сестры Бронте признавали, что на восприятие их произведений редакторами и критиками влияли определенные культурные предубеждения по поводу «авторесс». И так же, как сестры Бронте, использовавшие имена Каррера, Эллиса и Эктона Беллов, чтобы избежать гендерной дискриминации, Мартино публиковала свои ранние произведения анонимно или под псевдонимами «В. из Нориджа» и Discipulus.

Тем не менее многие предметы, о которых Мартино писала для Monthly Repository, позволяют предположить, что она более проницательно, чем сестры Бронте, размышляла о вопросах пола в профессиональном авторстве и сознательно стремилась встроиться в «схему коммуникации» XIX века. Профессиональные достижения женщины-писательницы – ключевая тема ее первых трех статей: они рассматривают, как подготовиться к писательской деятельности, в каких жанрах пробовать силы, какие сюжеты привлекают читателей и на какие успехи можно надеяться. Несколько последующих статей затрагивают темы, традиционно связанные с женской благотворительной деятельностью: рабство, тюрьмы и сумасшедшие дома21. Среди других ее публикаций – наставительные рассказы, нравоучительные эссе в традиции Ханны Мор и унитаристская поэзия в духе Анны Летиции Барбо22. Когда Мартино отмечает, что Фокс заплатил ей чем-то более ценным, чем деньги, она, возможно, имеет в виду возможность учиться на рецензиях, которые она писала к работам других авторов, и, таким образом, анализировать рынок и понимать, что пользуется успехом, а что – нет.

То, что Мартино относилась серьезно к своим изысканиям, ясно из ее следующих публикаций: «Молитвенные упражнения» (Devotional Exercices) (1823) и «Рождество» (Christmas Day) (1826). Написанный сразу после выхода первых статей Мартино в Monthly Repository и, возможно, собранный из собственных размышлений автора, объединенных в новое эссе, сборник «Молитвенные упражнения» воплощает повседневную религиозность, нашедшую отражение в трудах ее предшественниц. С 14 «молитвами» и «размышлениями» – по два для каждого дня недели – и «Трактатом о Трапезе Господней»23 (размышление о связи между частным поклонением и литургической практикой), эта небольшая книга – унитаристская версия сборников Ханны Мор. Точно так же «Рождество» и другие поучительные рассказы, которые Гарриет Мартино продала издательству Houlston and Sons в Шропшире, следуют примеру дидактических сборников Ханны Мор (далее мы подробно рассмотрим это влияние). Хотя эти новые работы Мартино перекликаются с ее текстами для Monthly Repository, между ними есть существенное различие: за новые тексты Гарриет Мартино получала плату.

Зарабатывание денег

Рассказывая в «Автобиографии» о своем профессиональном становлении, Мартино подчеркивает важность гонораров. В отличие от Энтони Троллопа, чья «Автобиография» (1883) шокировала читателей подробными описаниями процесса создания произведений и получаемых за них прибылей, Мартино высказывается на тему заработков тонко и сдержанно: она тонко шутит о «первом финансовом успехе» в виде полученной от издателя банкноты в пять фунтов24 и упоминает не только ценные советы Фокса, но и выплачиваемые ей пятнадцать фунтов в год25. Позже она подчеркивает, что признак истинного писателя – это «потребность в высказывании», а не стремление к деньгам или славе26. При этом Мартино, вне всяких сомнений, получала деньги за свои ранние публикации – если не от Monthly Repository, то от продажи ее независимо изданной книги и авторских прав на дидактические рассказы. После смерти отца в 1826 году она была вынуждена зарабатывать, так как унаследовала сущие гроши. Но свои первые гонорары она получила, когда он был еще жив. Эти заработки научили Мартино многому о других участниках литературного рынка, включая типографов, книготорговцев и рекламных агентов. Она узнала, как создаются книги и как можно договариваться об условиях публикации.

Согласно материалам архива Бирмингемской университетской библиотеки, на продаже своей первой книги («Молитвенные упражнения») Мартино заработала около семидесяти фунтов27. При помощи брата Генри она заключила контракт на печать и переплет книги с нориджским «книготорговцем, печатником, канцелярским работником и переплетчиком С. Уилкинсом. А для продажи – прямой и по объявлению, размещенному в Monthly Repository, – наняла лондонского книготорговца Роуленда Хантераa. Расходы на издание составили около двадцати фунтов в 1823 году и тридцати семи фунтов в 1824‑м, и за последующие девять лет с 1824 по 1832 год книга принесла Мартино доход в размере ста двадцати восьми фунтовb. Тот факт, что она сохранила финансовые записи своего первого издательского предприятия, предполагает, что она ценила профессиональный опыт, даже если и утверждала в «Автобиографии», что «теперь не помнит ничего»28.

О сотрудничестве Мартино с фирмой Хоулстона, этого «серьезного старого кальвинистского издателя <…> из Веллингтона в Шропшире», который опубликовал то, что она называет «скучными и унылыми прозаическими произведениями»29 ее ранних лет, известно меньше. В письме к родственнице от 3 января 1824 года Мартино упоминает, что «пишет небольшой рассказ <…> стоимостью примерно пять фунтов» для Общества религиозных брошюр: «Не знаю, что получится, обычно мои рассказы получаются такими обыденными, хуже, чем у миссис Х. Мор»30, – добавляет она. Ее финансовые отчеты свидетельствуют, что она обычно продавала авторские права на свои нравоучительные рассказы по пять – десять фунтов за рукопись, что от Хоулстона она получила общую прибыль в размере семидесяти пяти фунтов и что она считала опубликованные Хоулстоном в 1827 и 1829 годах повести «Бунтовщики» и «Забастовка» своими первыми трудами по политической экономииc. Но в «Автобиографии» она сводит эту информацию к минимуму: «Я помню радость и смущение от первого гонорара. Как только дома стало известно, что с письмом из Веллингтона я получила 5 фунтов, все немедленно захотели взять у меня в долг пять фунтов»31. Ее сотрудничество с Хоулстоном продолжалось «на хороших условиях» в течение всех 1820‑х, настолько, что, когда ее семья в 1827 году столкнулась с очередным финансовым кризисом и «утратила состояние», все считали, что она обеспечена деньгами благодаря недавнему гонорару за одну из небольших книг32.

В конечном итоге Мартино включила гонорары в свои представления о профессиональном письме, получая особое удовольствие от сравнения своих финансовых достижений с вознаграждениями других авторов. Например, она отмечает в «Автобиографии», что «в целом заработала своими книгами около десяти тысяч фунтов»33, что подтверждают и ее личные финансовые записи34. В более приватном письме к Ричарду Генри Хорну, написанном на больничной койке в Тайнмуте в 1844 году, Мартино подробнее рассказала о своих доходах: «Я подсчитывала заработки (пока что они поступают медленно), и я нахожу их между пятью–шестью фунтами» – не так много, как предполагаемые тридцать тысяч фунтов Ханны Мор, отмечает она, но так или иначе – редкое достижение для любой женщины35. Тем не менее она также рассказывает Хорну, что «никогда не следила за деньгами пристально, избавляя себя от лишних забот, всегда требуя, чтобы издатели оглашали все условия». Учитывая подробный финансовый учет, который она вела и позже показала Джону Чепмену, может показаться, что она лукавит, но можно пока что принять это как допущение и задаться вопросом, почему Мартино принижала значение денег в своей публичной жизни и что она вместо этого хотела подчеркнуть.

Соблазнительно интерпретировать сдержанность Мартино по денежным вопросам как остаточный след «истинной леди», женщины-писательницы, которая пишет из чувства бескорыстного долга, а не ради материальных выгод. Тем не менее упоминание больших прибылей Ханны Мор предполагает, что Мартино намеревалась развенчать этот женский миф. Как она узнала, что Ханна Мор заработала на своих сочинениях тридцать тысяч фунтов, остается интригующей загадкой, поскольку ни в одной биографии этой писательницы сведений о гонорарах нет36. Я предлагаю два объяснения тому, как Мартино пишет о деньгах в «Автобиографии» и личных письмах: одно концептуальное, другое историческое. Я уже отмечала, что Мартино понимала авторство в терминах, которые предвосхищают «схему коммуникации» Дарнтона, тем более что на первый план в профессиональном развитии она выдвигает роли редактора, издателя и читателя. Кроме опытного читателя (редактора) и сочувствующего читателя (членов семьи автора), важную роль в восприятии себя как профессионального писателя для Мартино играет обычный читатель – читающая публика. Она не рассматривает своих читателей как потребителей, покупателей и, следовательно, не видит их как источник финансовой выгоды. Скорее, читатели для Мартино – это умы и сердца, на которые она как автор хочет воздействовать. Способность убеждать читателей, побуждать их не только чувствовать, но и действовать играет решающую роль в концепции авторства Мартино, даже больше, чем в модели Дарнтона.

Эта точка зрения едва заметна в рассказе о реакции брата Мартино на ее статью в Monthly Repository, но она проступает более явно в автобиографическом письме Хорну об «Иллюстрациях политической экономии» (1832–1834) и, в более общем смысле, о ее литературной карьере. Она пишет Хорну:

Американцы рассказывали мне, что каждая моя повесть и каждое мнение сопровождалось ощутимыми изменениями в правительстве или парламенте. Сначала я смеялась, но после некоторых размышлений это кажется правдой. – Откуда Гизо получил сведения, я не знаю… но перед визитом он сказал, что мой случай новый, – что за всю историю не бывало, чтобы женщина имела солидное политическое влияние, кроме как через какого-то умного мужчину37.

Влияние на публичную сферу, влияние на общество и правительство – в 1820–1830‑х годах этого было проще всего достичь с помощью публикаций в прессе. Или публикации были заметнее, если учесть, с какой скоростью тогда писали, печатали и откликались на напечатанное. Если «Молитвенные упражнения», которые Мартино издала за свой счет, могли воздействовать на духовную жизнь читателя, опубликованные Хоулстоном нравоучительные рассказы могли повлиять на моральные устои человека, публикации Мартино в прессе имели более масштабные последствия. Ее первые книги были связаны с частной сферой, а публикации в периодике – с публикойa. В рамках модели «схемы коммуникации» Дарнтона мы могли бы сказать, что в периодических изданиях связи между писательницей и ее читателями проступают более явно, чем в книгах.

Мы также можем поместить рассказ Мартино об авторстве в контекст споров о статусе и ценности профессионального письма, разгоревшихся в 1840–1850‑е. В своей статье 1847 года Льюис много сравнивает уровни доходов современных ему авторов в разных европейских странах, чтобы документально подтвердить социальный статус английских авторов и улучшить условия их труда. Несмотря на пристальное внимание к гонорарам, Льюис завершает статью апологией – почти как в «В защиту поэзии» Шелли – вклада современного литератора в благополучие нации:

Человек, который посвятил свои таланты и энергию тяжелому труду улучшения и развлечения человечества, точно так же служит государству, как и человек, который идет во главе полка, даже если бы за каждым маршем следовала победа… [Он]… достойно сражался за нашу интеллектуальную свободу <…> делал наши души благороднее и шире, <…> помогал нам стать мудрыми, скромными и гуманными, <…> сумел превратить скучные и утомительные часы в приятные моменты, наполнив их «дорогими, привычными»… делал нас добрыми и нежными, дальновидными и возвышенными38.

Льюис подводит свое эссе к тому, чтобы усилить аргумент в пользу доступности профессорских позиций и государственных пенсий для писателей, что не является целью Мартино. Тем не менее их позиции относительно вклада авторов в благополучие нации сходны. Когда Мартино пишет в «Автобиографии» о своих «Иллюстрациях политической экономии», она подчеркивает важность читателей для столь плодотворного проекта, даже несмотря на то, что, как она признает, рыночные условия начала 1830‑х сделали его реализацию очень сложной.

Я размышляла о множестве людей, которые нуждаются в помощи, особенно о бедняках. Им необходимо содействие в управлении их собственным благосостоянием. При этом я понимала, что обладаю способностью оказать такую помощь. Именно этого мне хотелось достичь, и я стремлюсь осуществить задуманное[.]39

Точно так же, когда она пишет о своем решении писать для Household Words Диккенса в 1850‑х, она не упоминает гонорары (хотя ее финансовые записи фиксируют поступление двухсот фунтов). Вместо этого Мартино упоминает40 популярность и влиятельность журнала41. Как и Льюис (а позже и Дарнтон), Мартино осознавала, что на писателя влияют «экономические и социальные конъюнктуры», но она была полна решимости воздействовать на публику совершенно независимо от вопросов вознаграждения. Мартино хочет, чтобы ее писательская деятельность оказывала влияние на общественную сферу.

В спорах середины XIX века о профессии писателя Мартино занимает позицию, аналогичную позиции рецензента «Автобиографии» Уильяма Джердана (1852) из Westminster Review. Упрекая Джердана за слишком пристальное внимание к профессиональным гонорарам и ежегодным доходам, этот рецензент смещает акцент на другие критерии профессионализма, и самое главное – «миссию» автора.

Если бы смысл и конечная цель литературы заключались в накоплении денег – как это происходит с бумагопрядением и стеклодувным производством, – то такой подход был бы оправдан, и тогда сетования мистера Джердана могли бы выглядеть вполне справедливыми. В чем, в конце концов, заключается его претензия к литературе? Что она не приносит столько же прибыли, сколько прядильная фабрика или металлургический завод… Но в ней есть другие преимущества более высокого рода, которые не следует упускать из виду, оценивая, хороша она [как профессия] или плоха, – ее власть над обществом, ее безграничное влияние на распространение образования и знаний. Литератор может по праву гордиться своей миссией, даже если она не приносит невероятно щедрых вознаграждений42.

Заманчиво предположить, что эту анонимную рецензию написала Мартино – с ее знанием фабричного производства (ее брат Роберт был производителем изделий из латуни в Бирмингеме) и акцентом на социальную миссию и служение обществу. К тому моменту Мартино регулярно писала для Westminster Reviewa. Но кем бы ни был анонимный рецензент, выраженные в статье чувства перекликаются с принципами, которые формулирует Мартино в «Автобиографии», и с теми представлениями об авторстве, которые она последовательно применяла на протяжении своей писательской карьеры. Мартино понимала частные нужды и потребность в деньгах, но она подчеркивала необходимость того, чтобы профессионалы служили обществу. Социальный историк Гарольд Перкин пишет о развитии профессионализма в Англии:

Важно отметить, что значение имеет не само знание и даже не услуга как таковая… а вера в них со стороны клиента или работодателя и общества и, следовательно, активные шаги, которые профессия вынуждена предпринимать для внушения этой веры43

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

a

Blue Stockings Society – женский кружок XVIII века, чья деятельность была направлена на образование и сотрудничество. – Примеч. пер.

1

Для этих примеров см. Gallagher C., Nobody’s Story: The Vanishing Acts of Women Writers in the Marketplace, 1670–1820. Princeton, 1994; Schellenberg B. A. The Professionalization of Women Writers in Eighteenth-Century Britain. Cambridge, 2005; Fergus J., Thaddeus J. F. Women, Publishers, and Money, 1790–1820 // Studies in Eighteenth-Century Culture / Ed. J. Yolton and L. E. Brown. № 17. 1987. P. 191–207; Fergus J. The Professional Woman Writer // The Cambridge Companion to Jane Austen / Ed. E. Copeland and J. McMaster. Cambridge, 1997. P. 12–31; Bock C. A. Authorship, the Brontes, and Fraser’s Magazine: «Coming Forward» as an Author // Early Victorian England, Victorian Literature and Culture. № 29. 2001. P. 241–266, как важные примеры недавних исследований женского профессионализма. Хотя я использую другой подход, помещая женское авторство в более широкую дискуссию XIX века о профессии писателя, я также опираюсь на методы, установленные этими учеными для изучения материальных условий авторства, отслеживания сотрудничества женщин-авторов с профессиональными группами и признания их стратегий публичной самопрезентации.

b

Сборник сестер Бронте Poems by Currer, Ellis, and Acton Bell – первая из опубликованных ими книг. Чтобы избежать предубеждений относительно женщин в литературе, сестры публиковались под мужскими псевдонимами.

c

The Author’s Printing and Publishing Assistant (1839) – справочник по издательскому и типографскому делу. – Примеч. пер.

d

Besant W. Fifty Years Ago. New York, 1888. P. 262. Безант далее отмечает: «Появились новые профессии, а старые стали более почитаемы. Раньше принадлежать к какому-то другому ремеслу, кроме трех ученых профессий, означало бедность и нищету… Художники, писатели, журналисты считались представителями богемы».

2

Erickson L. The Economy of Literary Form: English Literature and the Industrialization of Publishing, 1800–1850. Baltimore, 1996. P. 72.

a

Oxford English Dictionary, статья Profession, Ф. Д. Морис проводит это различие (процитированное в этой статье) в своих лекциях 1839 года об образовании средних классов: «Профессия в нашей стране… это явно тот вид бизнеса, который имеет дело прежде всего с людьми как таковыми, и, таким образом, отличается от торговли, которая обеспечивает внешние потребности или обстоятельства людей».

b

Позже в этом веке, в аналогичной попытке повысить свой статус, издатели называли себя профессионалами, понижая книготорговлю до ремесла.

3

Seville С. Literary Copyright Reform in Early Victorian England: The Framing of the 1842 Copyright Act. Cambridge, 1999. P. 25. Исследование Клэр Петтитт о перекрывающихся дискурсах изобретателей и писателей в 1830‑х и 1840‑х годах, которые работали над тем, чтобы законы о патентах и авторском праве защищали их права на умственный труд, раскрывает неопределенность разграничения между профессией и торговлей; см. Patent Inventions – Intellectual Property and the Victorian Novel. Oxford: Oxford University Press, 2004, особенно глава 2, Property in Labour: Inventors and Writers in the 1830s and 1840s. P. 36–83.

4

Wordsworth W. Preface to Lyrical Ballads (1802) // The Prose Works of William Wordsworth / Ed. W. J. B. Owen and J. W. Smyser, 3 vols. Oxford: Clarendon Press, 1974. Vol. I. P. 138.

c

В оригинале hacks – уничижительное слово, вошедшее в обиход в XVIII веке для обозначения писателей, получающих деньги за написание низкопробных статей на заказ и часто в короткие сроки. Слово происходит от hackney – наемные лошади или экипажи, служившие для перевозки пассажиров или посылок. – Примеч. пер.

5

Carlyle T. The Hero as Man of Letters // On Heroes, Hero-Worship, and the Heroic in History. Lincoln: University of Nebraska Press, 1966. P. 157.

6

Oxford English Dictionary, статья Professional, III.6.a.

7

[Lewes G. H.] The Condition of Authors in England, Germany, and France // Fraser’s Magazine. № 35. 1847. P. 285; Jerdan W. The Autobiography of William Jerdan, with his Literary, Political, and Social Reminiscences and Correspondence during the Last Fifty Years, 4 vols. London: Arthur Hall, Virtue, and Company, 1852–1853. Эта дискуссия происходит одновременно, скорее даже является частью дебатов о «Достоинстве литературы», которые противопоставляли Теккерея Диккенсу в периодической прессе; см.: Pettitt C. The Spirit of Craft and Money-Making: The Indignities of Literature in the 1850s // Patent Inventions – Intellectual Property and the Victorian Novel. P. 149–203, которая опирается на более ранние работы Howes C. Pendennis and the Controversy on The Dignity of Literature // Nineteenth-Century Literature. № 41. 1986. P. 269–298; Lund M. Novels, Writers and Readers in 1850 // Victorian Periodicals Review. № 17. 1984. P. 15–28; Cronin M. Henry Gowan, William Makepeace Thackeray, and The Dignity of Literature Controversy // Dickens Quarterly. № 16. 1999. P. 104–145.

8

Также см., например, Perkin H. The Rise of Professional Society, England since 1880. London: Routledge, 1989, особенно гл. 1 и 4; Engel A. J. From Clergyman to Don: The Rise of the Academic Profession in Nineteenth-Century Oxford. Oxford, 1983; Tuchman G., Fortin N. A. Edging Women Out: Victorian Novelists, Publishers, and Social Change. New Haven: Yale University Press, 1989. P. 1–16.

9

Oxford English Dictionary, ст. Profession, II.6.b. Использование групп словосочетаний для XVIII века; цитата из Скотта (цитируется в этой записи) взята из Scott W. Miscellaneous Works, IV (Biographies II), Edinburgh, 1870. P. 191.

10

Scott W. Preface to the First Edition, The Lay of the Last Minstrel // The Complete Poetical Works of Sir Walter Scott / Ed. C. E. Norton. New York, 1894. P. 4. Оригинальная цитата Скотта: I determined that literature should be my staff, but not my crutch, and that the profits of my literary labor, however convenient otherwise, should not, if I could help it, become necessary to my ordinary expenses.