Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка

Однако в «Положении авторов» 1847 года Льюис беспокоится не столько о конкурентках, сколько об общем отсутствии уважения к авторам со стороны публики. Эта его статья заканчивается призывом к «справедливости» и анекдотом из личной жизни Льюиса в качестве иллюстрации его собственного неоднозначного социального статуса. Льюис рассказывает, как ездил регистрировать рождение своего ребенка (скорее всего, сына Герберта, родившегося в июле 1846 года). Чиновник спрашивает молодого отца:

– Полагаю, сэр, вы – писатель?

Льюис кланяется в знак согласия.

– Хм! – осуждающе говорит чиновник. – Запишем: «Джентль…» Мне кажется, сэр, писателей можно отнести к джентльменам?

Для Льюиса этот диалог свидетельствует о том, что статус его профессии остается неопределенным: является автор джентльменом или нет? Это также подчеркивает важность его призыва как можно скорее признать литературу профессией. Авторы, утверждает Льюис, не должны мириться с распространенным «нежеланием литераторов признавать себя профессионалами»64. Они должны отстаивать свое призвание, бороться за государственное финансирование профессорских мест и отвергать недостойных соперников, «многочисленных захватчиков», «готовых работать за более низкую плату»65. По сути, авторы должны сами создавать свой образ в глазах общественности, а также вести себя как профессионалы. Это должно стать решающим шагом на пути к достижению более высокого статуса – джентльмена среднего класса.

Подход Льюиса – целенаправленное формирование публичного образа – использовали и другие представители викторианской эпохи, включая художников и актеров, стремившихся вступить в респектабельный средний класс. Эта же тактика имела основополагающее значение для профессиональных писательниц. Как продемонстрировала Джули Коделл в The Victorian Artist: Artists’ Life Writing in Britain, 1870–1910, «семейные биографии» художников-мужчин, написанные их вдовами или детьми, сознательно выстраивали образ художника «как профессионала и солидного семьянина – вплоть до „нормативных“ рисунков и фотографий, опровергающих стереотипы о вырожденчестве [людей искусства]»66. В своем исследовании, посвященном актрисам викторианской эпохи, Мэри Джин Корбетт приходит к аналогичному выводу: чтобы добиться уважения в обществе и войти в средний класс, следовало демонстрировать «буржуазные ценности» как на сцене, так и в повседневной жизни. Это была тактика, необходимая для достижения вполне конкретных экономических целей67. Будучи литератором, Льюис понимал важность публичной персоны. То, что с призывом признать авторство как профессию он обратился к широкой общественности, создает в прессе образец стратегии, которую его современники неявно использовали в художественной литературе («Дэвид Копперфилд» Диккенса, «Пенденнис» Теккерея) и поэзии («Аврора Ли» Элизабет Барретт Браунинг, «Эпос» Теннисона). В таком историческом контексте неудивительно, что в дебатах, развернувшихся в 1850 году под заглавием «Достоинства литературы» (Dignity of Literature), большинство критиков высоко оценили описание писательского труда авторства в «Дэвиде Копперфилде» Диккенса и осудили Теккерея за принижение авторской стези в «Пенденнисе»68.

Эссе Льюиса «Положение авторов» со своими призывами к литераторам признать призвание и исключить из своих рядов негодных и недостойных метко указывает на проблемы, с которыми сталкиваются писатели, но не предлагает эффективных способов с ними справиться. Льюис точно определяет те усилия, которые должны прилагать сами авторы, презентуя себя и свои произведения общественности, но у него нет плана для коллективных, институциональных или государственных действий. Пятьдесят лет спустя Уолтер Безант, инициировавший в 1884 году создание Общества писателей (Society of Authors), описывает историю первой попытки основать Общество британских авторов (Society of British Authors) и упрекает Льюиса за неспособность к сотрудничеству и его «разум… слишком возвышенный для решения практических задач»a. В предпоследнем абзаце своего эссе Льюис просто призывает к отказу от неэффективной практики назначения государственных пенсий писателям, потерявшим работоспособность из‑за болезней, и их вдовам, столкнувшимся с нищетой. Вместо этого он предлагает правительству лучше использовать свои средства для учреждения «профессорских должностей» и «авторских позиций», но не сообщает, как такие должности могли бы функционировать или кто мог бы на них претендовать. Не называет он и тех, кто «недостоин» государственной поддержки (помимо упоминания вдовы полковника Гурвуда, редактора Wellington’s Dispatches, как не заслуживающей получения гражданской пенсии, назначенной ей «с учетом „литературных“ заслуг ее мужа»)69. Тем не менее Льюис акцентирует внимание на проблемах, которые осознали его современники-писатели при попытке превратить литературу в жизнеспособную профессию: отсутствие входного порога и адекватной системы вознаграждений, а также сложность развития карьеры.

Это недостатки системы, которые Уильям Джердан, ветеран Fraser’s предыдущего поколения, подробно осветил в автобиографии (1852–1853) – истории профессиональной жизни писателя, вызвавшей немало дебатов в прессе. Джердан был типичным представителем авторов Fraser’s Magazine. Его первым из литераторов выбрали для индивидуального портрета в галерее Маклиза. Он изображен сидящим прямо, в деловой позе, с рукописью в руке. В описании к портрету Магинн называет его одним из немногих авторов, достойных звания «профессионалов», «редактором The Literary Gazette». Как один из первых журналов, которые уделяли внимание правам авторов, это издание рано начало выступать в поддержку международного закона об авторских правах70. Однако на первых страницах своих мемуаров Джердан утверждает, что литературу нельзя называть профессией. Вспоминая свои юношеские амбиции и наблюдая за текущими достижениями друзей своей молодости, он сожалеет, что не выбрал, подобно им, общепризнанной профессии. Когда Джердан был молодым человеком, его отправили в Лондон осваивать коммерцию, а затем в Эдинбург для изучения права, но он совершил, по его мнению, грубую ошибку, поддавшись склонности писать стихи.

Я в своих сомнениях отказался от выбора профессии, а через несколько лет оказалось, что я пожизненно вынужден опираться на хрупкий костыль литературных заработков. И теперь я вновь искренне посоветую каждому восторженному мыслителю, каждому честному интеллектуалу, каждому амбициозному автору, каждому вдохновенному поэту, не обладающему независимым капиталом, укрепиться в чем-то более мирском… Никто не должен посвящать свою жизнь исключительно литературе, потому что, как это гораздо менее справедливо сказано о другом занятии, литература не обеспечит его насущные потребности71.

Джердан упоминает «хрупкий костыль литературы», намекая, что сам, в свою очередь, не внял совету Вальтера Скотта. В результате стремление к профессии литератора привело его к «ложным надеждам, горьким разочарованиям, нестабильным заработкам, гнусным инсинуациям, порицанию и клевете» – все это он подтверждает примерами из собственного опыта и цитатами из «Бедствий авторов» (Calamities of Authors) Исаака Дизраэли. Занятия литературой, заключает Джердан, вполне можно совмещать с практикой врача, юриста или приходом священника, и именно так следует делать: «Звон монет, получаемых за юридические услуги, практически созвучен с гармонией стихотворной рифмы»a, 72.

По оценке Джердана, профессионализму в литературе его времени препятствуют в первую очередь не отсутствие стабильного годового дохода или законов о международном авторском праве, а то, что «профессия писателя» (он особо выделяет свои сомнения по поводу этого выражения) не позволяет строить карьеру и не имеет понятной системы вознаграждений, которая бы обеспечивала практикующему должное признание и статус. Джердан приводит в пример профессии с привычной должностной иерархией и социальными поощрениями. Особенно его волнует ситуация с возможностью получения аристократических титулов, например «сэр», которого добились его давние друзья Дэвид и Фредерик Поллоки, или «лорд», которого удостоился скромный Томас Уайлд. На этих основаниях Джердан отказывает литературе в статусе профессии и признает (хотя и формулирует менее четко) проблему, параллельную той, на которую указывали критики английской университетской системы середины XIX века: после десяти лет работы большинству преподавателей некуда было продвигаться по службе, исключение составляли должности сельских священников в приходах, подконтрольных их колледжам, мало подходящие интеллектуалам. Джердан также предвосхищает исследования таких социальных историков XX века, как Бертон Дж. Бледштейн, который в «Культуре профессионализма» (The Culture of Professionalism) уделяет особое внимание появлению «взращиваемого таланта», возможности «вертикального» развития карьеры и необходимых профессиональных институтов для того, чтобы достижения участников профессионального сообщества были признаны73, то есть социальных и институциональных основ, которых не хватало литературе XIX века.

За комментарии, порочащие профессию литератора, Джердану немало досталось от современников-рецензентов. Особенно жесткой была критика со стороны периодических изданий, в которых Джердан работал редактором на протяжении двадцати лет, – Westminster Review и Literary Gazette. В мае 1852 года в Gazette вышла рецензия на первый том его автобиографии, которая начиналась со зловещего комментария: «С искренней горечью мы приступаем к обзору данной работы». Столь жесткую критику со стороны Gazette вызвала продвигаемая Джерданом «ложная теория – не просто необоснованная, но и губительная, призванная подорвать репутацию литературы как профессии и обмануть ее представителей – в буквальном смысле». В то время как Джердан утверждал, что «профессия литератора – это проклятие для человека, достаточно тщеславного, слабого или безрассудного, чтобы посвятить себя ей», по мнению Gazette, факты свидетельствуют, что «единственное, над чем стоит скорбеть, – это над тем, как [Джердан] умышленно и намеренно упустил наилучшие возможности [развития своей карьеры]». Рецензент описывает многочисленные профессиональные перспективы, значительные гонорары и общественное признание, которыми пользовался Джердан во время своей работы редактором. Упоминает он и недостатки характера Джердана, его «социальные неудачи», которые были бы «препоной для успеха в каждой профессии и в любом ремесле»: «Хоть когда-нибудь брал он на себя труд оценить самоотречение, целеустремленность, терпеливое усердие, позволившие сэру Фредерику Поллоку [другу юности Джердана] достичь возвышения?»74 Очевидно, ответ «нет»: рецензент открыто обвиняет Джердана в расточительности и безрассудстве. Westminster Review в своем обзоре под заголовком «Профессия литератора» делает тот же вывод: «Тайну всех бедствий, которые его [Джердана] постигли, он неосознанно раскрывает в картине собственной праздности ума и неспособности к труду»a.

Дебаты между Джерданом и его рецензентами могут показаться просто личными препирательствами, и, несомненно, новый редактор Literary Gazette был раздосадован бедственным финансовым положением, в котором его предшественник Джердан оставил журнал. Но последствия этого спора не ограничиваются одним конкретным случаем. Во время дебатов, которые разгорелись в середине века, обсуждалась сама профессия писателя: не только вопросы социального статуса и гонораров, но и более глубинные аспекты – цели, амбиции и вклад в общественное благоa. В комментариях, которые продолжили появляться в обзорах следующих томов автобиографии Джердана75, прозвучали важные вопросы о положении автора в викторианскую эпоху: может ли профессия литератора обеспечить адекватный доход среднего класса, который поддерживал бы автора и его семью на протяжении всей жизни? Доступен ли литераторам карьерный рост, на который могли рассчитывать юристы и врачи, или к концу жизни они обречены на нищету и безработицу? Какую пользу могут приносить литераторы обществу? Осознает ли эту пользу читающая публика и признает ли ее значение, будь то присвоение титула, государственное вознаграждение (пенсия или профессорское кресло) или справедливые законы об авторском праве? Эти споры выявили дилемму, которая осталась нерешенной практически во всех дискуссиях викторианской эпохи о профессионализме в литературе: являются ли писатели профессионалами, потому что они обладают какими-то качествами или знаниями, которые они предлагают общественности, или потому, что они являются постоянными членами профессиональных организаций, имеющих признанный статус в своей области, контролирующих гонорары и осуществляющих защиту труда?

В середине викторианской эпохи (1850–1870‑е) участники дебатов, как правило, подчеркивали качества самого человека, следуя идеям публичной лекции Томаса Карлайла «Герой как писатель» (Hero as Man of Letters) (1841) и менее известной книги Сэмюэля Смайлса «Самопомощь» (Self Help) (1859). Так, например, в рецензии на «Пенденнис» Теккерея Джон Уильям Кэй замечает: «…у [литератора] нет защиты, нет исключительных преимуществ, чтобы защитить его от многочисленных соперников», и «тем более почетно преуспеть»a в этом ремесле. Льюис делает такой же акцент, отказываясь признавать литературные провалы «неудачей или невыполнимыми условиями». При этом и Льюису и Джердану было очевидно, что без поддержки со стороны различных учреждений и государственной защиты писатель не сможет обеспечить себе достойный уровень жизни и построить успешную карьеру.

Для писательниц же наиболее актуальный вопрос, как может показаться, заключался не в институциональной или государственной поддержке, а в служении обществу: какую пользу приносит женщина-автор и как общественность эту пользу воспринимает. Это не означает, что женщины не участвовали в институциональной и правовой деятельности. Некоторые, в частности Гарриет Мартино, работали в 1840‑х над созданием Общества британских авторов. Описывая историю этого недолговечного учреждения, Уолтер Безант отмечает Мартино как «самую интересную», «самую проницательную» и «самую дальновидную» из всех участниковb. Другие, в частности Каролина Нортон, верили в важность государственной реформы и выступали за правовые изменения, которые позволили бы замужним писательницам контролировать собственные профессиональные доходы, избегая принципа покровительстваc. В своем памфлете «Открытое письмо к лорду-канцлеру по закону об опеке» (полное название – A Plain Letter to the Lord Chancellor on the Infant Custody Bill) (1839) Нортон указывает на право мужей распоряжаться доходами своих жен, в том числе от литературного труда:

Имущество хорошей жены может оказаться в распоряжении плохого мужа: даже ее трудовые заработки могут быть растрачены им на эгоистичные и неподобающие удовольствия, в законе нет ничего, что могло бы помешать мужу тратить деньги своей жены на содержанок или иначе по своему усмотрению76.

В 1858 году Нортон снова обратилась к этой теме в памфлете «Английские законы, касающиеся женщин» (English Laws for Women in the Nineteenth Century) (1854), используя в качестве доказательства в поддержку законопроекта об имуществе замужних женщин собственное дело о разводе:

Закон не одобряет идею раздельного владения имуществом. Все, что принадлежит жене, принадлежит мужу – даже ее одежда и безделушки: таков английский закон. Ее заработки принадлежат ему. Авторские права на мои работы принадлежат ему по законуa.

Развернувшаяся кампания была направлена на объединение усилий женщин для изменения английского законодательства и привела к тому, что в 1856 году появилась петиция с требованием принятия законопроекта о собственности замужних женщинa и последовавшие за ней учреждения, целью которых была защита женских прав (включая неофициальную группу «Лэнгхэм-плейс» (Langham Place) и официальное «Общество женщин-художниц» (Society of Female Artists). Но в силу отсутствия деловой хватки у Мартино или в силу желания остаться непричастными к публичному скандалу по делу о разводе Нортон в 1840‑х годах писательницы, как правило, не высказывались открыто по профессиональным, институциональным или юридическим вопросам.

Вместо этого (возможно, это была продуманная тактика, а не вынужденное молчание) они сосредоточились на личных качествах и литературных способностях, которые должны были обеспечить признание женскому писательству. Как мы увидим в главе 4 (анализ авторских мифов из «Жизни Шарлотты Бронте»), обладание «талантом» или «гением» – давний романтический критерий – все еще считалось необходимым и достаточным условием для литературного признания. Тем не менее случай Бронте был исключительным. Как пишет Кристин Баттерсби в книге «Гендер и гениальность» (Gender and Genius), викторианские представления о женственности, как правило, исключали женщин из разряда «гениев», оставляя им вспомогательные роли:

Женщины – воспринимаемые в первую очередь как чувствительные, эмоциональные, пассивные, интуитивные и вторичные существа – считались способными только на передачу или взращивание гениальности у мужчин в качестве жен, матерей, дочерей и сестер77.

Таким образом, как мы увидим в главе 3, посвященной карьере Мэри Хоувитт, для середины XIX века была более характерна ситуация, когда вход женщин в писательство обеспечивал своеобразное расширение женских обязанностей, и в основе их профессионального труда лежала идея служения читателю и народу.

Именно середина – конец 1850‑х стали поворотным моментом в определении образа профессиональной писательницы, и интеллектуальная работа Анны Джеймсон оказалась решающей в этом (пере)определении. Джеймсон, известная по книгам «Дневник скучающей дамы» (Diary of an Ennuyee) (1826), «Характеристики женщин» (Characteristics of Women) (1832) и «Сакральное и легендарное искусство» (Sacred and Legendary Art) (1848), охарактеризовала профессиональный труд женщин-авторов в терминах, которые частично повторяли концепции женщин 1840‑х годов, но предлагали и новые идеи, занимавшие молодых писательниц 1850–1860‑х годов. В двух лекциях «Сестры милосердия» (Sisters of Charity) (1855) и «Содружество труда» (The Communion of Labour) (1856) Джеймсон выдвинула три тезиса о работе в целом: мир нуждается в «содружестве труда», в которое вносят вклад как мужчины, так и женщины; мужчины и женщины вносят свой вклад по-разному; и нормальный (нормативный) вклад женщин в домашнюю сферу должен быть распространен на мир в целом. Используя шекспировскую фразу, Джеймсон утверждает, что в современном [ей] «будничном мире»a:

работа должна быть сделана – работа, которая должна быть сделана, и работа, которая желанна. Наш мир – место, в котором труд того или иного рода одновременно является условием существования и залогом счастья78.

Адаптируя и расширяя это карлайловское понимание работыa, она добавляет, что «гармония и счастье жизни у мужчин и женщин заключается в том, чтобы найти свое призвание» и осуществлять как «дела необходимости», так и «дела милосердия» – первое относится к оплачиваемому, профессиональному труду, второе – к благотворительности79. В этих лекциях Джеймсон признает отличие мужской работы от женской:

Мужчина принимает решения, обеспечивает и защищает семью; женщина лелеет ее, поддерживает ее духовное и эмоциональное благополучие. Однако, хотя функции их различны, их вклад неразделим – иногда они могут заменять друг друга, а иногда действуют сообща. Поэтому даже в самом простом домашнем хозяйстве мы видим не просто разделение труда, а настоящее содружество80.

Как можно понять из этой цитаты, концепция женского труда Джеймсон строится на расширении «домашней жизни» на «социальную». Она рассматривает это как средство социального прогресса:

По мере развития цивилизации, по мере того, как социальные интересы и занятия становятся все более сложными, семейные обязанности и роли все более отклоняются от идеи дома как центра социальной жизни, – в некотором роде противоречат ей, – но в реальности все остается на своих местах. Мужчина остается отцом и братом, опорой и защитником, но в более широком смысле; женщина – в том же более широком смысле – остается матерью и сестрой, сиделкой и помощницей81.

Подводя итог, Джеймсон называет свои положения «трюизмами, которые ни один человек в здравом уме [никогда] не подумает оспорить»82.

Лекции Джеймсон, прочитанные в частном порядке в доме филантропки Элизабет Рид, а затем опубликованные в виде книги, стали частью более широких дебатов о женской работе, вспыхнувших в 1850‑х годах и косвенно оспаривающих представления Льюиса о том, что главная функция женщины – это материнство. По версии социального историка Эллен Джордан, «Сообщество труда» инициировало новое понимание женского труда, промежуточное между аристократическими идеями о работе как акте благотворительности и служения обществу и рациональным буржуазным видением работы в качестве инструмента обеспечения самостоятельности, самореализации и самоутверждения83. Я считаю, что этот новый дискурс был благоприятным для женщин-литераторов. Он сделал возможным для Джеймсон и ее коллег изменение традиционной для начала XIX века бинарной системы, ограничивавшей женщин домашним пространством и отдававшей общественную сферу (бизнес и политику) исключительно мужчинам. Согласно новому видению труда, обязанности как мужчин, так и женщин проистекали из домашней сферы и распространялись на социальную. В системе Джеймсон оба пола имеют обязанности, относящиеся к обеим сферам жизни – домашней и публичной, и в ходе истории эти обязанности расширяются. Вместо схемы «либо я – либо другой» появляется схема «и я – и другой».

Близкая подруга ведущих писательниц своего времени, в том числе Мэри Хоувитт, Маргарет Олифант и Элизабет Гаскелл, Джеймсон со своей философией труда позволила женщинам создать собственные модели профессионализма в литературе, опираясь на традиционные роли домашней сферы и тем самым избегая разговоров о гендерных предрассудках. Эта стратегия была распространена в 1840‑х и продолжалась в 1850‑хa. Еще в 1870‑х, в отзыве на «Мемуары» Джеймсон и «Записки о девичестве» Фанни Кембл, Маргарет Олифант отвергает идею о том, что «занятость женщин» – это новое явление:

…с самого начала истории… всякий раз, когда это было необходимо, женщины трудились, зарабатывали деньги, обеспечивая себя и тех, кто от них зависел, полностью игнорируя все теории.

В качестве примеров Олифант приводит Джеймсон, дочь художника-миниатюриста, и Кембл, дочь из знаменитой актерской семьи, как женщин, которые «вступили в активную жизнь, когда появилась необходимость действовать – найти подходящую работу и выполнять ее»84. Олифант утверждает, что женщины занимаются профессиональным трудом, когда этого требуют семейные обстоятельства, и делают это настолько, насколько позволяют их способности. «Верная и послушная дочь» Кембл после актерского дебюта становится «опорой и спасительницей семьи»: «…только искусство (более или менее) выравнивает стоимость труда без учета пола или обстоятельств»85.

Тем не менее, несмотря на такую «семейную» интерпретацию карьеры Джеймсон, факт в том, что именно Джеймсон была наставницей для художниц и писательниц следующего поколения, чье понимание работы было более профессионализировано: Анны Мэри Хоувитт, Бесси Рейнер Паркс, Барбары Ли Смит Бодишон и Аделаиды Проктер – основательниц кружка Лэнглэнд-плейс (Langland Place Group) и первых английских феминисток. Идеи Джеймсон позволили этим молодым женщинам сосредоточить внимание на деловой стороне труда – без, как выразилась Эллен Джордан, «полного отказа от домашней идеологии» – и выдвинуть аргументы в пользу вступления женщин в подходящие профессии. Эти более смелые доводы вывели женщин из домашней сферы в профессиональные области искусства, литературы, издательского дела, медицины и бизнеса. Мы можем видеть этот эффект в книге Ли Смит «Женщины и работа» (Women and Work) (1857), первый раздел которой озаглавлен «Женщины хотят профессии» (Women Want Professions). В предисловии Ли Смит объясняет необходимость женского труда божественным замыслом: «Бог отправил всех людей в мир, чтобы они в меру своих способностей вносили свой вклад в его [мира] развитие»86. Ли Смит переосмысливает идею Карлайла о том, что «ни одно человеческое существо не имеет права бездельничать», и перефразирует Джеймсон, замечая: «Дайте женщинам занять законное место полноправных граждан Содружества [труда], и мы увидим, что они будут лучше выполнять все свои домашние обязанности»87. Затем, однако, она переходит к материальным обстоятельствам, которые обусловливают необходимость женского труда, и выстраивает аргументацию в пользу вступления женщин в различные профессии и ремесла. «43 из 100 женщин в возрасте 20 лет и старше в Англии и Уэльсе, – утверждает она, – не состоят в браке». Рынок существующих профессий швей и гувернанток переполнен; женщинам рабочего и среднего класса требуется «больше способов получения средств к существованию», то есть другие профессии и ремесла, соответствующие их природе и способностям. Таким образом, она предлагает: