Фуэте для полковника

Глава 3

После того как все необходимые документы отъезжающих на гастроли во Францию были полностью сданы, с ними провели беседу в министерстве культуры.

Женщина, одетая в строгий костюм коричневого цвета и с торчащими в разные стороны от шестимесячной завивки волосами, сначала вещала о величии социалистического искусства, а затем стала учить актеров, как надо себя вести в чуждой среде капитализма, чтобы не уронить достоинство советского человека.

– Нигде не упоминайте, что в нашей стране сейчас трудно с продовольствием и промышленными товарами. Вы же понимаете, что после окончания войны прошло всего двенадцать лет. Страна ещё не оправилась от разрухи. Советский Союз принял самый большой удар от гитлеровской Германии, но мы не должны жаловаться. Советский человек горд! – вещала женщина. – Скромно промолчите, когда увидите изобилие товаров на прилавках. А то некоторые не могут сдержать своих эмоций и начинают громко ахать и удивляться. Сдержитесь! У нас тоже скоро будет так же. Надо только немного подождать, – твердо пообещала женщина. – Избегайте разговоров о зарплатах, так как не в деньгах счастье, – сказала она и вдруг, высоко подняв голову, с пафосом провозгласила: – Восхваляйте советский строй, единственно справедливый строй, при котором можно быть истинно счастливым и свободным человеком.

Женщина говорила ещё что-то, но Леночка отвлеклась и в своих мечтах перенеслась в Париж.

«Мы прилетим туда двадцать пятого мая, – думала она. – Там уже будут цвести каштаны. Наверно, это очень красиво».

В ушах зазвучала музыка Чайковского, и она, вообразив себя заколдованным лебедем, поплыла по глади пруда Люксембургского сада. Ещё маленькой девочкой видела она на старинной открытке этот пруд с фонтаном посередине, прямо перед ним – дворец. Леночка всегда мечтала там оказаться. Теперь это становилось реальностью. Как в детстве, так и сейчас увидела она принца, выходящего из дворца, а лебедь, выпорхнув на берег, превратился в прекрасную девушку. Воображение унесло Елену далеко-далеко…

Вдруг громкий и властный голос женщины с шестимесячной завивкой на голове вернул её в кабинет:

– Ну, вот и всё, о чём я должна была вас предупредить, – женщина вздохнула, как будто сожалела, что их встреча закончилась. – Теперь я прошу подойти ко мне и расписаться в том, что каждый несёт личную ответственность перед страной за нарушения тех правил, о которых я говорила.

Актёры выстроились в очередь к столу, глубоко веря в то, что всё это делается только для их же блага. В полном доверии к власти предержащей, каждый поставил свою подпись на листе, даже не прочитав, что там было написано.

Женщина из министерства культуры осталась довольна. Свою миссию на пути тех, кому предстояло увидеть процветающую жизнь в загнивающем капитализме, она выполнила успешно.

А в стране в это время действительно было тяжело. Везде стояли очереди. Из обихода совсем исчезло слово «купил». Вместо него говорили: «достал». «Доставали» по блату из-за прилавка, «доставали» на черном рынке, и даже если покупали какой-то товар официально в магазине, все равно его «доставали». Причем про этот товар с прилавка почему-то говорилось, что его туда «выбросили».

– Клава, – сообщала с важным видом одна хозяйка другой, – в нашем гастрономе кур выбросили! Я очередь заняла. Посмотри за моим Ванькой!

– А мне кур не надо, что ли? – взволнованно отвечала Клава. – Забирай своего Ваньку с собой.

И, отстояв в очереди часа полтора, счастливая хозяйка возвращалась с сыном домой.

– Смотри, чего я сегодня достала, – показывала она вернувшемуся с работы мужу двух тощих куриц. – В руки только по одной давали, а я, спасибо Клавке, ещё и Ваньку с собой в магазин прихватила.

Так, с появлением дефицита, в оборот русской речи прочно вошли старые слова с новым точным значением.

Жить было тяжело, но люди терпели. А многие из них настолько привыкли к трудностям, что уже воспринимали их как норму. Главное, чтобы войны больше не было!

* * *

Дирекция театра собрала отъезжающих во Францию в мае, сразу после Дня Победы. Заместитель директора по организационным вопросам заявил, что жить в Париже творческая и постановочная части будут в разных гостиницах, что суточные будут выдаваться каждые пять дней и они будут небольшие. В связи с малыми выплатами заместитель директора посоветовал взять с собой немного консервов.

– И сухарей, – громко сказал кто-то из глубины зала.

Все засмеялись.

– Не надо смеяться, – сказал заместитель директора. – Товарищ правильно говорит. И мешочек сухарей. Только помните, что вес чемодана не должен превышать двадцати килограммов.

– А какие у нас будут суточные? – робко спросила костюмер Прокофьева.

– Об этом вам будет сообщено по прибытии, – недовольно поморщился заместитель. – Денежными вопросами я не занимаюсь. Только организационными.

Он действительно не знал, какую сумму выплатит им за гастроли французский импресарио. Знал только, что основную часть этих денег, как всегда, заберут в пользу государства, а остальную поделят на суточные. И эта остальная часть будет маленькой. Очень маленькой.

– Не суточные, а «шуточные», – тихо прошептала Тина Волкова, сидящая рядом с Леночкой. – Два года назад, в Лондоне, нам давали такие крохи, что для того, чтобы купить приличные туфли, надо было пять дней голодать.

– Голодать? – испугалась Леночка.

– Ну, это я так выразилась. Фигурально! Ведь мы, естественно, привезли с собой из Москвы еду. А вот эти самые суточные за пять дней были как раз на то, чтобы купить туфли.

Тина уже восемь лет танцевала в кордебалете. Может, когда-нибудь она чего-то и хотела добиться, но, выйдя замуж, смирилась со своим положением в театре, родила дочку и была вполне счастлива, тем более что после того, как обзавелась семьей, её стали брать на гастроли за рубеж. Женатых, да ещё имеющих детей, выпускали из страны охотно. Ведь здесь, на Родине, оставался такой дорогой для каждой матери залог!

– Жить в гостинице будете по двое. Договоритесь между собой и подайте пожелания в репертуарную контору, – сделал следующее объявление заместитель директора.

– Ты не возражаешь, если я поселюсь с тобой? – наклонилась к Лене Тина.

– Конечно, нет, – обрадовалась Леночка.

Тине было двадцать шесть лет. Симпатичная молодая женщина была весёлой собеседницей, никогда не участвовала ни в каких интригах, может, потому что не рвалась в солистки, и Лена сразу подумала, что жить с ней в одном гостиничном номере будет комфортно.

– Актёрской труппе обязательно иметь вечерний туалет, – продолжал свой инструктаж заместитель директора по оргвопросам. – Во время приёмов не набрасываться на еду, как будто вы с голодного края. Ничего со стола в сумочки и карманы не класть! Вести себя достойно! Если кто будет замечен в обратном, больше на гастроли за рубеж не поедет! Никогда!

Все знали, что в заграничных поездках жизнь не сладкая, но, тем не менее, были готовы на любые лишения, лишь бы своими глазами увидеть этот волшебный неведомый мир.

* * *

За три дня до отлёта, последнюю беседу в этой огромной цепи подготовки людей к встрече с капиталистическим миром провёл полковник КГБ Кудряшов Евгений Петрович. В конце своей наставляющей речи он строго приказал:

– Во-первых, ходить по городу впятером. В крайнем случае, вчетвером. Если кто-то затеряется во время прогулки, вся ответственность ляжет на остальных!

Во-вторых, отказываться под приличными и неоспоримыми предлогами от индивидуальных встреч с французскими подданными или другими иностранцами.

В-третьих, избегать общений с эмигрантами. Во время приёмов быть бдительными и не идти ни с кем на близкие контакты.

В-четвертых, не поддерживать разговоры, порочащие советский образ жизни.

В-пятых, не называть никому свой номер в отеле. Не давать ничьих номеров телефона и адресов в Москве.

Нарушившим хотя бы одно из этих правил полковник обещал суровое наказание. Какое конкретно, он не сказал, но тем, кто сидел сейчас перед ним, почему-то стало жутковато.

Наконец все, кому было положено, провели свой массированный инструктаж, вложив в головы отъезжающих смутный страх от встречи с неведомым. Казалось, что их посылают не на гастроли во Францию, а вообще на другую планету к неизученным цивилизациям. По мере приближения дня вылета волнение всё увеличивалось. В чемоданы были положены быстро сшитые или взятые напрокат у друзей вечерние туалеты, уложены банки с консервами, дефицитная копченая колбаса, мешочки с сухарями, сырки «Дружба», конфеты, пачки с краснодарским чаем, а также кипятильник с жестяной литровой кружкой.

Ранним утром двадцать пятого мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года самолет, поднявшись в воздух вместе с гастрольной группой Большого театра, взял курс на Париж. Переживания каждого, что на каком-то этапе проверок его могут вычеркнуть из списка, остались позади. Они летят, и ничто не может им помешать! Все находились в состоянии эйфории. А как же иначе? Теперь-то они уж точно увидят другой мир! Мир, полный загадочного и таинственного существования людей в капиталистическом обществе. Мир, которым их так пугали.

Глава 4

ПАРИЖ, 1958 год

Елизавета, горничная в доме Матильды Кшесинской, трудилась, не покладая рук, начищая чёрные туфельки-лодочки, отпаривая платье и оживляя крупный белоснежный жемчуг на длинной нитке бус, перебирая его в руках. Хозяйка давно его не надевала, а этот камень, по её определению, любил человеческое тепло и только от прикосновения с кожей приобретал блеск.

– Сегодня вечером я еду в театр, – сообщила ей после завтрака Матильда Феликсовна. – Приготовь мое чёрное платье от Шанель.

«Наконец-то, – обрадовалась Лиза. – Но почему же опять черное? Сколько лет можно носить траур?!»

Вот уже два года, как княгиня похоронила своего мужа, но до сих пор нигде не бывала. Выезжала она только для проведения занятий в своей балетной студии или в собор Александра Невского на улице Дарю. Несмотря на то что великий князь Андрей Владимирович Романов завещал похоронить его в семейной усыпальнице города Контрексевиль на юге Франции, где уже лежали его мать и брат Борис, Матильда медлила с этим, поместив гроб с телом супруга в склепе нижней церкви русского собора в Париже. Ездить в Контрексевиль было далеко, а до улицы Дарю всего десять минут на такси. Часто навещать мужа, молясь около его гроба, было для неё утешением. Так она и жила вот уже два года: дом, церковь и балетная школа, в которой княгиня не могла не появляться, так как существовала только на то, что получала от своих учеников.

Но теперь, когда впервые за всё время после революционного семнадцатого года, в Париж приехала на гастроли балетная труппа Большого театра из Москвы, Матильда решила нарушить своё двухгодичное затворничество. Всё, что касалось балета, а особенно русского, не могло оставить её равнодушной. Что она увидит сегодня на сцене? Что эти Советы сделали с русским искусством танца? С трепетом одевалась она, готовясь к выезду в Гранд-опера.

– Лиза, – вскрикнула от боли Матильда, когда та, закрепляя венецианскую сеточку на причёске, не очень удачно вколола шпильку. – Осторожней!

– Извините, княгиня, – испугалась горничная.

Елизавета поступила сюда на службу вместе с мужем Георгием Грамматиковым почти сразу после своей свадьбы в тридцать восьмом году. Выходцам из семьи обедневших русских дворян в эмиграции было престижно работать в доме младшего брата главы императорского дома. Елизавета совмещала работу горничной и поварихи, а Георгий был камердинером при великом князе и садовником. Любитель растений, он быстро превратил небольшое пространство вокруг дома в красивый цветущий сад. За годы службы Грамматиковы очень сблизились с хозяевами и, когда в пятьдесят шестом году великий князь Андрей Владимирович скончался, переживали так, будто потеряли родного человека, и всячески старались поддержать глубоко страдающую Матильду Феликсовну и её сына.

Елизавета осторожно вынула так неудачно вколотую шпильку и аккуратно закрепила сеточку снова в этом же месте. Матильда с удовлетворением осмотрела себя в зеркале. Её волосы, выкрашенные в глубокий чёрный цвет, были собраны в пучок на затылке, платье облегало до сих пор стройную фигуру, а длинная нитка белого жемчуга, ярко выделяющаяся на чёрном фоне, удлиняла её рост и смотрелась изысканно. Чёрные лодочки на маленьком каблучке и маленькая лакированная сумочка делали её наряд абсолютно законченным. Через два месяца ей исполнится уже восемьдесят шесть лет, но в зеркальном отражении на неё смотрела женщина моложе этого возраста. Матильда улыбнулась. Она была довольна собой.

– Скажи Владимиру, что я готова, – проговорила она, слегка спрыснув себя любимыми духами «Шанель № 5», которые ежегодно получала в подарок от Коко в день своего рождения.

– Он уже ждёт вас в гостиной, – откликнулась Лиза.

Сын Матильды и великого князя Андрея Владимировича Романова сидел на мягком большом диване, просматривая газеты. Услышав шаги на лестнице, он обернулся и невольно загляделся на мать: она шла с прямой спиной, высоко подняв голову, и была грациозна, как всегда. Возраст выдавали только медлительность шага да ещё то, как крепко она держалась за перила, осторожно переходя от ступеньки к ступеньке. Владимир поднялся навстречу.

– Мамочка, сегодня ты особенно прекрасна! – произнёс он, протянув ей руку. – У тебя так сияют глаза!

– Наверно, от волнения. Говорят, Большой у них теперь стал главным театром, а моя Мариинка в Петербурге довольствуется лишь вторым местом.

– Ну, конечно! Раз перенесли столицу, то и статус театров изменился. Так что, мамочка, всё произошло естественным путем. Главные театры Российского государства всегда были там, где находилось его правительство.

– Что ж, увидим, до чего это правительство довело балет и что осталось от нашей русской школы танца. Два года назад Лондон был без ума от их Улановой, – по дороге в прихожую рассуждала княгиня. – Но сейчас-то ей уже сорок девять, а мы идём смотреть в её исполнении тринадцатилетнюю Джульетту! Представляешь? В наше время молодым исполнительницам тоже было нелегко пробиться на сцену, но всё-таки не до такой степени.

– Я не сомневаюсь, мы с тобой получим удовольствие от музыки Прокофьева, – не стал поддерживать разговор о возрасте Владимир.

Напоминать маме, что она сама до сорока пяти танцевала в театре партии молодых героинь и только разразившаяся в стране Революция прекратила её выступления, было бы бестактно.

– Кстати, – Матильда остановилась в прихожей напротив зеркала и взяла из рук Лизы изящную маленькую чёрную шляпку. – Мне позвонили после обеда по телефону из дирекции Гранд-опера и передали, что органы КГБ запретили пускать меня за кулисы.

– Почему? – удивился Владимир.

Княгиня не спеша надела шляпку и с удовлетворением посмотрела на себя в зеркало.

– Точно не могу тебе ответить, но думаю, что советским актерам нельзя со мной общаться потому, что я вдова великого князя Андрея Владимировича Романова. Мы с тобой принадлежим царской династии, а они свергли эту власть и, вероятно, очень сожалеют, что не всю фамилию ещё физически уничтожили, – проговорила она, и в её голосе явно звучала гордость за принадлежность к самой высшей династии бывшей Российской империи.

– Но откуда в Париже КГБ? – продолжал удивляться Владимир.

– Мне сказали, что их много приехало вместе с труппой.

– Это всё дурно пахнет. Будем держаться от них подальше, – решительно заявил сын. – И не переживай! Ведь ты никого из этих танцовщиков не знаешь, и тебе не с кем там видеться.

– Все равно это возмутительно! Крайне неприятная ситуация! Как будто я прокаженная или больна тифом!

Матильда нервно передернула плечами.

– Мамочка, не надо так волноваться. Бог с ними! Вспомни о приятном. О письме из Клина, например. А это означает, что на Родине тебя помнят не только как великую княгиню Романову, но и как великую балерину Кшесинскую.

– Да, помнят как о музейном экспонате в выставочном зале! – грустно улыбаясь, пошутила княгиня.

Год назад Матильда получила письмо от директора музея Петра Ильича Чайковского в Клину. Он обратился к ней с просьбой прислать какие-нибудь фотографии и воспоминания об участии в балетах великого композитора. Матильде было приятно, что там, где она когда-то блистала на сцене, её имя не забыли, но сегодняшний звонок из дирекции её обескуражил. Она ясно поняла. Да. Её действительно не забыли на Родине! Не забыли, что она была любовницей цесаревича Николая, не забыли, что в эмиграции она стала женой великого князя Андрея Владимировича Романова, не забыли, что она родила сына, который мог бы претендовать при особых обстоятельствах на русский престол.

– Неужели они всё ещё боятся нас? – удивлённо посмотрел на неё Владимир.

– Одно упоминание нашей фамилии заставляет КГБ нервничать. Значит, в их стране не так уж всё стабильно, как они того хотят, если до сих пор боятся наследников короны, – заключила Матильда, надевая перчатки.

Мать и сын вышли из дома. Ещё ласково пригревало солнце, хотя время было уже вечернее. Тенистой аллеей своего цветущего сада они вышли к калитке и, миновав её, сели в ожидавшее их такси.

– В Гранд-опера, – обратился к шофёру Владимир, садясь рядом с великой княгиней на заднем сиденье.

Матильда ехала молча. Звонок из дирекции взволновал её, но ещё большее волнение она испытывала от предвкушения увидеть сейчас балет бывшего императорского, а теперь большевистского театра.

– Мама, ты только посмотри, что творится, – прервал её мысли сын, как только такси остановилось.

Матильда Феликсовна выглянула в окно машины и сразу увидела огромную толпу, запрудившую всё пространство перед входом в театр. Это были желающие купить лишний билетик. Счастливчики же, имеющие этот вожделенный кусочек бумаги с указанным рядом и местом в зале, еле протискивались к входу. Покинув машину, Володя одной рукой крепко держал маму под руку, а другой охранял её от натиска людей.

– Такого ажиотажа около Гранд-опера я вообще не помню, – произнесла Матильда.

Наконец они вошли в театр и поднялись по великолепной, сверкающей от золота и хрусталя лестнице в фойе. Великая княгиня встретила много знакомых лиц. Весь цвет Парижа и, конечно, русской эмиграции, казалось, собрался здесь.

– Матильда Феликсовна, как я рад вас видеть, – бросился к ней Никита Рунге, главный редактор модного журнала на русском языке. – Нашим читателям будет очень интересно ваше мнение о спектаклях Большого театра. Вы дадите нам интервью?

– Возможно, – уклончиво ответила Матильда и, опираясь на руку сына, прошла в ложу.

Сейчас ей ни с кем не хотелось общаться. Удобно устроившись в кресле, она осмотрела зал. Зрители рассаживались по местам, громко переговариваясь, музыканты в оркестровой яме настраивали инструменты, и весь этот шум голосов и музыкальных звуков сливался в тот гул, который она так любила. Это была своеобразная прелюдия спектакля. Но вот какофония внезапно прекратилась. Это означало, что появился дирижер, и, приветствуя его, музыканты встали со своих мест. Зал дружно взорвался аплодисментами. Дирижер же, слегка опустив голову, торопливо прошёл к своему пульту, поклонился публике, затем, повернувшись к ней спиной, одним движением руки посадил музыкантов, постучал палочкой о пюпитр, и в театре наступила полная тишина. В общем, всё было как обычно перед началом представления, но каждый раз этот ритуал приводил Матильду в трепетно-волнительное состояние. Свет стал медленно уходить, оставляя зал в полумраке, и из оркестровой ямы, по мановению дирижерской палочки, зазвучала увертюра, завораживая зрителей чарующими звуками музыки Прокофьева. Через некоторое время занавес лениво обнажил сцену, освещённую софитами, и свет в зале погас полностью. Спектакль начался!

Буквально с первых же минут Матильда была очарована музыкой, а затем и красотой танца. Все высокотехничные сложные движения плавно переходили одно в другое, точно передавая внутреннее состояние героев. А сама Джульетта-Уланова настолько увлекла княгиню в свой мир переживаний, что Матильда совсем забыла, сколько актрисе лет. Перед ней была очаровательная, хрупкая девочка, готовая скорее умереть, чем жить без любимого. То, что происходило на сцене, напоминало волшебство. Музыка, танец, эмоции – всё сплелось воедино, создав удивительную гармонию.

Когда спектакль закончился и занавес закрылся, в зале повисла тишина. Только секунд через десять публика буквально взорвала её шквалом аплодисментов. При выходе исполнителей на поклоны все поднялись со своих мест. В зале творилось что-то невообразимое. Нескончаемо слышались крики «браво». У многих текли по щекам слёзы. Никто не скрывал эмоций. Вместе со всеми плакала и Матильда.

– Володя, позвони завтра же Рунге, я дам его журналу интервью, – обратилась она к сыну и, увидев, что его глаза тоже увлажнены, положила свою ладонь на его руку в знак солидарности.

– Обязательно, мама, позвоню, – произнёс он с чувством. – Теперь я полностью разделяю твоё негодование. Я и сам хотел бы передать всем за кулисами то чувство восхищения, которое испытал. Как чудовищно, что мы не можем этого сделать!

– А ты знаешь, – встрепенулась Матильда. – Я ведь получила приглашение от парижской мэрии на завтрашний прием, – вспомнила она красивый конверт, поданный ей вчера горничной Лизой, и счастливая улыбка осветило её лицо. – Они устраивают ужин в честь русских артистов. Я не принимаю ни от кого приглашений вот уже два года, но сейчас я изменю своё решение. Мы с тобой будем на этом приёме! Я снимаю траур!

Глава 5

Леночка Савельева с Тиной Волковой поселились вместе и практически не расставались. На время прогулок по городу, так как гулять можно было минимум вчетвером, к ним присоединились ещё две девушки из соседнего номера, Катя Новикова и Вика Шиманова. Вика после окончания училища отрабатывала в театре третий сезон и за это время успела стать неформальным лидером и главной заводилой среди танцовщиц кордебалета, организовав братство «Двадцать третий лебедь». Она не только активно отстаивала их право показа в сольных номерах, но и добилась для некоторых даже звания вторых солисток. Все относились к Шимановой с большим уважением за её принципиальность и весёлый характер.

– Вот человек! – говорили в театре. – Всё только за других беспокоится, а о себе совсем не думает.

Леночка была рада, что теперь может поближе сойтись с Шимановой, с которой ей всегда хотелось подружиться. Савельева хорошо помнила Вику ещё по училищу. Та училась на год старше, жила на пансионе и в последний год перед выпуском выбиралась секретарём комсомольской организации. До этих гастролей девушки мало сталкивалась по жизни. Теперь же все четверо, во время прогулок по Парижу, получали огромное удовольствие не только от знакомства с древним городом, но и от общения друг с другом.

Когда актёры выходили из гостиницы, там всегда посменно дежурил один из кэгэбэшников.

– Куда путь держите? – вежливо спрашивал он, осмотрев группу и записывая их фамилии в блокнот.

Вернуться в отель надо было в той же компании, а потому в группе все зорко следили друг за другом, не дай бог, кто-то потеряется!

Каждое утро всех вывозили автобусом в театр для занятия у станка, потом некоторые оставались на репетицию, а тех, кто был свободен, отвозили обратно в отель. До спектакля, разбившись на группы, артисты могли гулять по городу.

Леночка вместе с подругами наслаждалась Парижем. Девушки любовались дворцами, гуляли вдоль берегов Сены, с восторгом глядели на ажурную конструкцию Эйфелевой башни, не имея возможности подняться на неё или посетить какие-нибудь музеи. Ведь везде надо было платить за вход, а девушки были не готовы к тому, чтобы тратить свои суточные на билеты.

– Может, всё-таки сходим в Лувр. Так хочется увидеть «Мону Лизу»! – предложила Лена, когда они оказались рядом с дворцом.

– Посмотришь её на фото, – тут же парировала Катя. – У меня есть. Приедем в Москву, дам.

– Фотографию я видела, – грустно вздохнула Леночка. – Хочется увидеть оригинал.

Пока не получалось у Леночки и побывать в Люксембургском саду, который она видела на старинной открытке. Девушки не горели вместе с ней этим желанием, а отрываться от коллектива она не имела права. Ходить-то везде надо было вчетвером!

«Как же всё это глупо! Как будто нас связали одной цепью, и мы не можем её разорвать, – думала Леночка. – Почему мы должны делать все одно и то же? Ведь могут же быть у людей разные желания?»

Зато абсолютно единодушно подружки решили дойти до собора Парижской Богоматери.

– Надо обязательно увидеть место действия в балете «Эсмеральда», – решили они.

От их гостиницы идти туда было далеко. Танцовщицы оставили это путешествие на выходной день. Ноги у них настолько уставали во время прогулок, что выходить вечером на сцену, да ещё на пуантах, было трудно. К счастью, у кордебалета партии были несложные, и это спасало. На другой выходной день был намечен поход и в известный для всех художников мира район Парижа: Монмартр.