Мягкая Сказка

– Пока их обеих ни посадили в тюрьму, – вздыхал Неофир.

И Ганеша, в ответ на это, делился с Неофиром своим подвалом бессознательного, рассказывая ему о своих бессердечных подвигах.

И Алекто теперь буквально разрывалась перед Ганешей надвое. Точнее даже – натрое, осваивая на своём горьком опыте триалектику природы страсти. Не понимая уже, какая роль для неё теперь дороже: роль жены; подруги, способной поделиться с лучшей своей подругой тем, что она имеет, точнее – не имеет пока что из-за беременности; или же всё-таки – любовницы? Понимая, что на эту роль она уже чисто физически не тянет. Заставляя уже откровенно ненавидеть и своего ребёнка и Мегеру, которая постоянно Алекто на материнство вдохновляла и подбадривала, говоря ей, что Ганеша вот-вот передумает и согласится стать отцом.

Хотя, кто его знает, чем они там, в его отсутствие (при самой сути их телесного существа) себя вдохновляли? Пока он был в рейсе. И тем более – подбадривали? Вплетая эти узоры страсти в свои интриги. Приглашая Зенона вместо Неофира в свои игры.

Хотя, Ганеша и теперь любил фурий. Даже после того, как во многих из них разочаровался. Любил, но ещё не настолько сильно, как доктор Джекил, чтобы вечерами душить их за это в своих объятиях. Наблюдая за проявлениями своего бессознательного. Которое Джекил, точно также отделяя от себя свой рептильный ум, называл «мистер Хайд». И по утрам, с ухмылкой, царапал у себя в блокноте жуткие заметки. Переросшие затем в его не менее жуткий (жутко понравившийся всем) роман «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда».

Тем более что Алекто была на сносях. И с ней просто физически делать это было просто жутко неудобно. Ни то что – психологически. Просто, жутко. Перестав уже стоять для него на повестке дня на четвереньках, а тем более вечера – на коленях. Даже не умоляя его простить её. И этим хоть как-то возбудить к себе его интерес, как исповедника. Заставляя его точно также, как и в начале их отношений, наслаждаться её карамельной исповедью. Невольно превращая и Банана уже в безвольный знак вопроса. Бессильный разрешить с ней периодически возникающие ситуации, порождавшие тогда скорее массу неудобных в штанах вопросов, чем ответы на этот иногда неожиданно большой вопрос. Торчащий, как восклицательный знак, в конце каждого из предложений Мегеры. Каждое из которых он откровенно читал, между строк, в её сияющих от счастья глазах, как предложение разделить с ней ложе. С ней и только с ней! Во веки вечные. Сливаясь в одном непрекращающемся экстазе самых трепетных и едва уловимых (Алекто) касаний, касавшихся их обнаженных навстречу друг другу сердец в порыве страсти. Словно шквал огня и урагана, сметавший все их былые обиды и недоразумения.

О, предвкушение! Ты мощнее самой сильной страсти, вошедшей в зенит экзистенциальных переживаний. Ударяя в голову сильнее любого солнечного удара и начисто лишая сознания. Тем более, в машине. Ведь для этих целей архидемонам пришлось найти для него более благодарный, чем Алекто, и наиболее подходящий для этого материал. Как любил называть зомби Странник Стругацких из романа «Обитаемый остров» перед тем, как начинал их резать своим холодным к тому, кто сейчас перед ним лежал, скальпелем и стругать. Стругая и стругая с перерывами на обед и опять стругая у себя в закрытой лаборатории «Хрустальный Лебедь» на их основе маленьких Прогрессоров. Но получая вместо этого каких-то совершенно гадких утят. Перелетавших затем в другие книги данных авторов, в более тёплые края их Полудня.

И Ганеша уже начинал рассматривать Мегеру как вариант этой жуткой социальной фантасмагории. Без оглядки на Алекто в зеркало заднего вида у Мегеры в «Марке». Начиная бессознательно прорабатывать у себя в голове вариант будущего сценария этой новой для себя главы о неземной любви на обитаемом острове его сердца среди всех этих жутких треволнений и существ, одним только представлением об этом вознося и себя и её до невиданных им ранее густых, от чувств, небес. Небеса которого были точно также недоступны для Мегеры, как и небеса Странника – пытливому взгляду местных «выродков». Не стоит забывать, что Мегера была гораздо умнее своих подруг и от этого гораздо сильнее мучилась – от непроизвольного излучения его башни (которую Ганеша лишь задумчиво потирал) в те моменты, когда сидел с ней рядом и непроизвольно запускал от её рассказов излучатель своих страстей на всю катушку! Заставляя её сжимать зубы от того, как им, не будь сейчас рядом с ними Алекто, было бы прямо сейчас невозможно хорошо! Чуть ли не кончая.

С ней, как Гоголь. От восторга и предвкушения. Каждый вечер забивая её до смерти после очередного вознесения в облака с этой Панночкой. У себя в воображении. Обжигая её своими польщёчинами!

Как Хома своим Хомячком. Слегка, так, переусердствовал, наслаждаясь Панночкой за обе щёки.

Ну, не мог же Гоголь в те годы всё это именно так и описать? Столь же красочно и подробно. Тогда его просто не поняли бы. Даже Пушкин, который своими бесконечными похождениями «налево» (называя всё это загадочным словом «Лукоморье») своего друга Гоголя на всё ЭТО только и вдохновляя-ля-ля-л. Маскировать под обычную литературу тех лет все свои безумства.

Но теперь-то – можно? Не даром же идеалом Ганеши всегда была Хладная графиня (Изольда – Изо льда). Тогда – Панночка. И Мегера, наивно отвергая вечерами у себя в ларьке его кандидатуру, так и подмывала его основания невероятно космической для неё империи превратить её в русалку для бурных заводных игр в тихой заводи его любви. Подымая своими «странными» на него взглядами со дна его души всю грязь его фантазий.

Хайда, который всегда желал её и только её! За это у-хайдокать!

И проснулся Джекилом. Бр-р-р… Ганешей. От поллюции, охладившей его пыл в стынь.

Глава 8

Записал и спешно пошел пообщаться об этом кошмарном сне с Дезом.

– Здорово! – протянул Дез руку. – Есть что-нибудь новенькое?

– Сегодня утром я встал рано утром, – пожал ему руку тот, – и, как и мистер Джекил, неожиданно для себя вывалил на бумагу всё, что меня так долго мучило!

– Долго? – не понял Дез.

– Всю ночь! – усмехнулся Аполлон.

– Как называл?

– «Ас-сортир».

– Почему так?

– Сейчас поймешь! – снова усмехнулся Аполлон, достал тетрадь и стал не спеша читать: – «Тугие уши крысолова вяло-по-вялу вздрагивали от прикосновений звякающей тишинки. Он сидел в бемольной тем-ноте и сантехникой лица упирался в жижу ночной заоконной слякоти. Ушные раковины словно засорились, глазные унитазы не желали смывать то дерьмо, что наложил в них день. К тому же всё усугубляла его клозетность восприятия данной (в подарок) ситуации. Если бы не его лихорадочная безвкусица в вопросе выбора уровня пластичности реагирования, то, возможно, ничего бы и не было. Но интере-соваться в подробности поведения себя на поводке условностей он считал дилетантством. Главное – сила воздействия, эмоциональный удар! А там, сублимируй выделенную субъектом энергию как душе угодно. Выделенную слюноэнергию. Твоё поведение полностью определяется тем, на что ты повёлся. Ведь предмет, захвативший твоё внимание, не осознаётся как именно захватчик, эдакий пират с саблей своего воздействия на твою пси-хи-ку, он добровольно впихи-хи-вается в безмозглость (мозг), ставя под угрозу твоё спок-ой! -ствие, воспринима-ё-моё тобой как маета, являющаяся питательной средой для выползней из бурелома сознания неудовлетворённости занимаемым тобой местом в сортире этого мира. Которые он призван если и не погасить, то хотя бы хоть как-то компенсировать. Ведь если ты ничего не производишь, то ты только потребля-ешь и как следствие – гадишь, и мир непроизвольно превращается в гигантский смердящий (твоими же энергетическими шлаками, выходящими из тебя в виде отдельных шлакоблоков, из которых ты и сооружаешь домик своего взгляда) сортир. Так чем же ты можешь быть доволен? У тебя развивается клозетность восприятия. Пространство незаметно теряет что-то твёрдое и превращается в просранство. Подстрекая странствовать. Причём, клозетность развивается, как знамя, на ветру общей социальной сортирности уклада жизни. И вот, взращенный тобою в поле твоего зрения предмет отращивает побеги (твои) в виртуальный мир фантазий и становится ядром сферы силовых энерговоздействий в плоскости твоих мозгов. А поскольку твои мозги рас (и навсегда) плющиваются в плоскость, то и о-кружение твоё (на месте) пре-вращается в гигантскую о-кружку, из которой ты уже не можешь выбраться. И вот ты, как та лягушка в кувшине со сливками, маслаешь, маслаешь, а масла всё нет и нет. А тебе так охота стать сыром, чтоб покататься в мире, «как сыр в масле!» И вот ты и так и эдак, со словами и без слов… Об-заводишься вещами, а когда они тебя уже не заводят, за-водишь себя за нос их безусловной (нужниковой) нужностью. И вот ты ждёшь и ждёшь, когда же ты перестанешь сортирить (или сортировать, не знаю даже уже как правильно) то дерьмо, что подсовывает тебе окружающая тебя реальность. И когда возникает (над твоей вознёй в окружке) крысолов со своим магическим предметом, ты хватаешься за него, как за верёвочную лестницу. И сантехника твоего лица тужится выдавить на лицо всё благоговение твоего существа перед одноглазым пиратом с саблей воздействия на твою идиотски хихикающую пси-хи-ку и берёт твои плоские мозги на абордаж.

Фу-у… Уже устал объяснять тебе, какой ты Осла. Но это ещё не значит, что я умный. Для меня главное передать тебе твою глупость. То, от чего ты ежедневно пытаешься отделаться. Чтобы ты знал, что об этом знаешь не только ты, но и я. Будь я умный, я бы не кидал тебе этой верёвочной лестницы в небо, чтобы ты смог подняться на уровень моего восприятия. Для меня главное – выразить и, вы-рожая, по-разить и, через это, за-разить.

Так вот. Днём крысолову сказали, что он очень глупый. А когда он попытался возразить, съязвили, что, мол, правда глаза колет?

«Да у меня такое ощущение, – усмехнулся он, – что с вами у меня на глазах скоро наколка будет».

А ему показали фак.

И вот сидит он, засоряя уши бемольной тем-нотой, с татуированным на зрачках мажорным факом. И глазные унитазы никак не могут его смыть».

Аполлон закончил чтение и замолчал. Так и не поняв тогда, что это было ему письмо от Бога. Утренняя корреспонденция по каналу Высшего (чем у него самого) Разума. Чтобы он пошире открыл глаза. Довольный, как розовый слонёнок, порхающий в облаках. Наконец-то пролившихся дождями его слёз.

– Вообще, жесть! – отреагировал Дез, ощутив, насколько его слёзы горькие.

– Феномены – это лишь проявления твоей сущности. Как ты думаешь, когда зомби испытывает настоящее удовлетворение?

– Тут и думать нечего! Когда он открывает для себя нечто новое и важное. Новизну!

– А что может являться для зомби самым новым?

– Да всё что угодно!

– Кроме предметного мира! – усмехнулся Аполлон.

– Где все вещи уже давно есть, – понял Дез. Свою ошибку.

И видя что Дез завис, добавил:

– Идеи, меняющие твоё мировоззрение через твой способ постижения реальности. А где мы можем найти подобные идеи?

– В религии и философии?

– Изучая их, мы всего лишь начинаем мыслить! – усмехнулся Аполлон. И видя, что Дез опять завис, добавил. – Мыслить означает по-новому глядеть на вещи. Которые, как ты заметил, уже давно есть. Заново постигая их взаимосвязь. Так что степень твоей разумности определяет лишь возможность изменить для себя их восприятие. Воспользовавшись любой из них самым неожиданным для себя-прежнего образом. Так где же нам найти источник вечно новых мыслей, обладающих для нас подлинной новизной?

– Так-так-так… В озарениях?

– Конечно. Если Богу всё ещё есть до тебя дело.

– Или?

– Или хотя бы попытаться научится мыслить самостоятельно.

– И самому творить всё новые мысли!

– Актуальные именно для тебя. Наблюдая себя со стороны. Формируя и совершенствуя именно свое мировоззрение.

– Свою эволюцию!

– Мировоззрение меняет не сами вещи, а отношение к вещам. Их контекст. По отношению к которому сами вещи суть не более, чем временные носители того смысла, который мы в них вкладываем в тот или иной период своей жизни.

– Про мысле-формы я слыхал, а вот про веще-формы пока еще нет. Например?

– Блин, как бы попроще-то. Ну, взять вот хотя бы твою косуху, – тронул он Деза за рукав. – Пока её у тебя не было, косухи других музыкантов имели для тебя огромное репутационное значение. Ведь без косухи и музыкант не музыкант. И вот я купил тебе её в Пусане, и ты увидел её, примерил и вложил в неё свое значение. И начал ценить её через себя в ней. Но вот она поизносилась и ты её уже не особо и ценишь.

– Ну, да. Но все не решаюсь купить новую.

– Поутихли твои музыкальные амбиции, ты смирился с тем, что величайшим музыкантом тебе уже не стать, и теперь для тебя это просто потертая, кое-где уже немного рваная куртка.

– Не просто куртка, а символ того, кем я был!

– Ты был ничем и стал никем! – предостерег его Аполлон. – Очарование прошлого возникает, как рвотная реакция на негатив к настоящему! Глядя на мир пессимистично, все привычные вещи становятся тяжким бременем и постепенно теряют для зомби всякий смысл. Ему подавай экзотику, эксклюзив, перчинку!

– Новизну! – воскликнул Дез и вдруг потускнел. – Ты опять?

– В то время как только мы взглянем на мир позитивно, альтруистично, все вещи снова приобретут для нас громадное значение. Свою изначальную важность! И новизну, когда мы находим им неожиданное применение. Ведь только манипулируя ими для блага зомби мы можем достичь тех или иных результатов и для себя. Становимся со-Творцами этого мира.

– Конечно, ведь все они хотят примерно того же самого.

– Я говорю не о том, чего они хотят, а о том, о чём они ещё даже и не подозревают! То есть не о пользе, а о благе. Что уже говорить о достижении состояния баланса между ними для того чтобы иметь возможность разрушая старое, свое восприятие и отношение к зомби и явлениям, создавать нечто новое? Новое для всех нас! Тем более что истина всегда новая, когда ты впервые для себя её открываешь. Ведь вначале своей эволюции зомби действует как животное и гребет всё под себя, не обращая внимание на других. На ту боль, которую он им причиняет. Думая только о себе. Затем жизнь поворачивается к нему известным местом и он начинает видеть то, что он натворил. И разочаровывается в себе, посвящая себя служению другим. Святой – воплощение альтруизма! Но есть ещё более сложный путь.

– Ещё более сложный?

– Научиться действовать так, чтобы это было выгодно и тебе и другим. И никто не был обиженным, постигая обоюдоострую природу явления, ставшего причиной возникшего конфликта и найдя его взаимовыгодное решение. Это требует очень тонкой внутренней работы. И для каждого она – своя. Но путь у них у всех примерно один. И чем дальше ты двигаешься в этом направлении, тем эта внутренняя работа по перестройке своего мировоззрения становится всё тоньше и деликатней. И твой разум превращается из мощного телескопа юноши в не менее мощный микроскоп. Позволяющий тебе отслеживать каждое движением твоей и чужой души. И то, как эти движения тут же изменяют этот мир. Внося изменения во все их текущие поступки!

– Уже не внутренний, а – внешний мир? – удивился Дез.

– Ну, да. Для того у нас и тело с руками и ногами. А не просто мозг и рот, как у рыб. И чем мощнее ты становишься, тем сильнее распространяются твои вибрации. Нет только внешнего и только внутреннего. Ведь изменяя себя, ты изменяешь свой мета-мир. А значит и – мета-мир каждого! Когда начинаешь действовать, прорываясь изнутри себя наружу. А затем и буквально прогрызаешься через его инертность в восприятие каждого. Внешний холод постепенно проникает вовнутрь, сковывая сердца. Внутренний огонь, распаляясь, вырывается наружу, вызывая конфликты. И его взрывная волна может снести всё на своем пути! Поэтому прежде чем начинать играть со своим внутренним огнем кундалини важно понять себя, какое зло ты можешь причинить другим? И не придавать себе слишком большого значения. Постоянно помня о своих недостатках. И использовать их для общего блага. А для этого нужно лишь работать над собой и постоянно повышать свою внутреннюю активность. И готовиться стать сверх-новой!

– Постоянно? – оторопел Дез.

– Все последовательные процессы имеют постоянный характер. Если ты хочешь чего-то добиться, ты должен уделять этому всё своё свободное время. Только так возможны существенные изменения. И идти на всё, чтобы иметь возможность мыслить и записывать свои мысли даже в рабочее время. Ведь во время работы повышается твой жизненный тонус и внутренняя активность.

– Записывать? Но – зачем?

– Затем, что чем больше ты их повторяешь, тем более сильное влияние они на тебя оказывают. Меняя твое мировоззрение в ту сторону, которую ты с новой истиной для себя открыл. Иначе какой в них смысл? Твое тело материально, а потому – инертно, и ты не можешь трансформироваться мгновенно. Потому что твои ежедневные привычные действия порождают в тебе привычное отношение к вещам, возвращая в тебя привычное мировоззрение и мироощущение.

– Мировоззрение раба системы! – произнес Дез презрительно. – Не даром говорится, только истина может сделать нас свободным.

– Особенно – та истина, к которой ты постепенно приходишь сам, следуя за теми открытиями, которые изменяют и само твоё мышление и мировоззрение и способ твоего собственного уклада. Независимого от других. Конечно, можно и нужно их запоминать. И повторять, как мантру. Но у меня слишком короткая память, поэтому я все их записываю. Это мой недостаток. Который превращается в достоинство, если использовать его в качестве литературного таланта. Нужно не просто бороться со своими недостатками, но и находить им применение. Осознав, от чего они в нас имеют столько силы. Мы не просто так все такие разные. Эволюция явление индивидуальное. И лишь тогда она изменяет бытие, когда приобретает массовый характер.

– Да, ты уже говорил, – усмехнулся Дез, – что недостатки нужно улучшать и возвеличивать. Но как именно мировоззрение влияет на бытие?

– Ты ещё не понял? Тогда более конкретный например. Ты ведь любишь конкретное? Однажды я сидел в кресле и всё пытался прийти к одному умозаключению, но никак не мог, как ни пытался. И вдруг почувствовал, что когда я внутренне напрягаюсь, собираясь с мыслями, у меня начинает ныть спина. Я решил, что у меня устала спина и сел прямо. И продолжив решение проблемы, вдруг неожиданно легко пришел к необходимому выводу. Почувствовав, как что-то в позвоночнике легонечко хрустнуло и что-то пробежало вверх. Как будто вышибло малюсенькую пробку. Я отказывался верить в очевидное. Ведь я наивно верил ученым, что мы мыслим только головным, а никак не спинным мозгом. А потому неважно, как ты сидишь или лежишь. Что спинной мозг, по их уверениям, отвечает только за двигательные функции. Но в следующий раз, находясь в подобной же ситуации, я вспомнил это и распрямил спину уже сознательно. И тут же нашел ответ на мучивший меня вопрос! Я повторял это снова и снова, пока не понял, что мыслительный процесс и прямая спина напрямую взаимосвязаны. Начал читать книги с «гордой» осанкой и стал намного быстрее и глубже понимать прочитанное. Раньше мне приходилось по два-три раза прочитывать одно и то же место, а то и больше, прежде чем до меня доходило то, что философ терпеливо пытался до меня донести. А то и посылал меня подальше, закрывая моими руками книгу! А с ровной спиною я лишь кое где останавливался в особо трудных местах. Постепенно мне начала открываться красота изложения автором материала. Я начал переносить этот метод в повседневную практику и тут же заметил, что прямая спина улучшает и качество выполняемой мною работы. Я сразу же понимал, что именно нужно сейчас сделать и выполнял работу не только быстрее, но и качественнее. За что и прослыл, как ценный кадр.

– Чем с сутулой спиной?

– Ведь поначалу я ходил чуть ссутулившись и вытянув голову вперед, как гриф. И это касалось всего, за что бы я ни брался! Разница бросалась в глаза. Более того, когда я держал спину ровно, все мои действия становились более точными и плавными, более изящными, игривыми. Выполнять работу становилось уже не так скучно, она превращалась в некую игру. В повод для проявления моей силушки богатырской! И мастерства. До этого я ненавидел работу, но стоило мне совершить над собой усилие и разогнуть спину, скинув с себя раба, работа постепенно начинала мне нравиться! Какой бы она ни была.

– Так вот почему древние римляне говорили: «сома – сёма»! – усмехнулся Дез.

– И я понял, что главная причина деградации зомби в том, что он идет на поводу у собственной лени и не держит спину прямо, как Костоглотов Солженицына. Недопонимая, чего именно сейчас от него требуют. Так как наивно полагает, что форма его позвоночника не оказывает никакого влияния на содержание его труда. И протекающих внутри него процессов. Порождая нищету и болезни. Что это – самое главное условие самой жизни!

– Ну, да. Ведь мы работаем не ради самой работы, а ради тех удовольствий, которые она нам обеспечивает. Где оплата труда – лишь посредник.

– А потому и сама работа не просто выходит за рамки нашего кругозора, но и становится самым тяжким и самым ненавистным времяпрепровождением. В ожидании удовольствий! Превращаясь в нелегкое испытание. Которое многие не выдерживают и либо начинают околачиваться у помоек, либо оканчивают жизнь самоубийством. Что я периодически и пытался сделать, как только выходил в море и сталкивался с необходимостью трудится «не разгибая спины». И только пережив стресс, я вспоминал, что прямая спина помогала мне выживать в прошлом рейсе и не только начинал жить своей работой, но и следить за тем, как руки ее выполняют. И невольно их подгонял! Высвобождая время на то, чтобы снова начать этим дурачится. А затем, доведя движения до автоматизма, и – мыслить, анализируя свое прошлое и приходя к не особо-то радостным для себя выводам. А затем, начиная этими выводами дурачится, превращал их в строчки своей книги!

– Ведь зомби смог эволюционировать лишь став прямоходящим! – догадался Дез.

– И теперь он деградирует только потому, что стал верить ученым и снова стал кривоходящим.

– И кривосидящим! – усмехнулся Дез. – Как и сами ученые у себя в лабораториях. Колдуя над приборами и пробирками.

– Я проэкспериментировал несколько раз и заметил, что с кривой спиной я смотрю на мир более негативно со всеми вытекающими последствиями в отношении и поведении, в то время как с ровной спиной мой взгляд проясняется и я воспринимаю вещи более позитивно. Всё становится более легким и конкретным. Я по разному смотрю на мир! Вот тебе самый простой и самый действенный способ изменить свое мира-воззрение. Только затем к тебе начнут приходить мысли, действительно меняющие тебя к лучшему. Все заблуждения зомби от того, к каким выводам он приходит, пока размышляет в постели перед сном или сидит, сутулясь.

– Так, а что делать, если мысли так и лезут в голову и не дают уснуть?

– Встать с постели, выпрямить спину, разрешить проблему и спокойно лечь спать. Мысли лезут в голову лишь от того, что мы не выделяем вечером им специального времени для обдумывания дневных событий. Не перевариваем их, рефлектируя. Мозг – это пищеварительная система событийности. Мы хотим только получать впечатления. Но не задумываемся о том, что вечером мозг отрыгивает их нам для того, чтобы мы еще раз их пережевали, снабдив «слюной» переживаний и пере-осмысливая, как корова, и проглотили их уже в более логичном и удобоваримом именно для нас виде. Забывая, что каждый из нас особенный. Эксклюзив! Отсюда и бессонница, что назревшие проблемы нужно разрешать, а не пить снотворное. И вечернее время, которое мы привыкли посвящать пляскам или телевизору, нужно выделять для разрешения внутренних противоречий. И приходить к объективным выводам.

– Можно пойти погулять. И всё у себя в голове, как говорится, «утрясти».

– А если за окном непогода, можно где-нибудь уединиться и всё хорошенечко обдумать. Следя за спиной. И бессонницу как рукой снимет, как только ты разрешись свои трудности. Но все предпочитают пить таблетки и ходить к психологам. Тогда как нужно каждый вечер выделять себе время на одиночество. Поэтому я и говорю, что грех – это ошибка в поведении. Мы не просто неправильно себя ведем в той или иной ситуации, но это есть неизбежное следствие отсутствия контроля над своим телом и неправильного распределения времени.

– Контролем?

– Ну да. Ведь пока мы не раз-отождествились с телом через отчуждение, мы не можем ни толком-то понять его, наблюдая за его действиями со стороны в воспоминаниях, ни управлять им в конкретных ситуациях, пресекая его реактивные порывы кого-нибудь ударить, нахамить или обмануть. Иначе мы остаёмся его рабом, с энтузиазмом бегая на побегушках у его потребностей.

– Унижаясь и обманывая ради него других, – вспомнил Дез.