Мягкая Сказка

И наконец-то понял, что Алекто нужна была только для того, чтобы Сиринге было к кому действительно его ревновать. А не только теоретически – к Ахлис. И она смогла бы и там и сям набраться решимости, чтобы окончательно с ним порвать – по всем фронтам!

Глава5

А Тисифона была столь добра, что милостиво позволяла ему тренироваться за рулём своей спортивки на специально отведённой для этого в их городке площадке с эстакадой и соответствующей разметкой.

– Белый Лебедь! – восхищённо смотрела Тисифона на свой ослепительно белый «Левин». – Который я купила себе сама! Не верите?

И если бы не постоянное присутствие на заднем сидении Алекто, Ганеша, вероятно, и стал бы склонять Тисифону в дательном падеже.

Но всё, что ему оставалось, так это быть по отношению к ней истинным джентльменом. Весьма учтиво выслушивая то, как её начальник постоянно её насилует.

– В моём же кабинете!

– Для твоего же блага! – возражала Алекто.

– И после этого становится моим подчинённым. На пару дней. Но потом Киферон снова превращается в мега-босса по долгу службы. Я снова начинаю перед ним тушеваться и робеть. Он тут же замечает это и снова нарушает все свои клятвы!

Но работа есть работа. А ничего другого, кроме как быть секретаршей, Тисифона просто не умела. Да и не хотела уметь, по её словам. Тем более что с этого места ей начинали открываться уже и другие перспективы. Правда, там тоже были свои начальники, которые после переговоров с её боссом завистливо на неё поглядывали. И иногда оставляли у неё на столе свои визитки.

– Когда этот зомби тебе уже окончательно надоест, ты просто позвони. И мы что-нибудь для тебя придумаем. Без всего этого! – подчёркивали они.

И Тисифона понимала, что Киферон им всё-всё рассказывает. По секрету. Как начальник – начальнику. Что он занимается этим с ней подолгу. Очень по долгу… службы.

И каждый раз после этого Киферону это выговаривала. Вешая это никому не нужное ЭТО на его внезапно обвисшие плечики. Заставляя его краснеть в лучах заката. И извиняться. Угрожая навсегда его покинуть.

– И уехать в Город.

– На Неве?

– Куда ты не сможешь уже дотянуть свои щупальца!

Но она не могла. Бросить тут больную стареющую мать и её ветшающую, но дорожающую из-за инфляции двухкомнатную квартиру. И томно вздыхала в машине на пассажирском сидении возле Ганеши о своей нелёгкой доле. Приподымая вздохом и без того большую грудь. Заставляя его искренне ей сочувствовать.

А Алекто – завидовать. Не менее искренне. Уже жалея о том, что пошла с Мегерой после школы в бурсу. А не вместе с Тисифоной в лицей учиться на секретаря-референта. И начинала искоса смотреть на Ганешу, как на того, кто достался ей тут вместо какого-нибудь начальника.

– Которого уж я-то точно заставила бы развестись и на себе жениться! – уверяла Алекто подругу.

Не обладая ни кротким, как у Тисифоны, нравом, который начальство, собственно говоря, к ней и привлекал. По сравнению с другими фуриями, как Алекто и Мегера, которых интересовали только деньги. Ни – её нетипично большой грудью, которая будила в каждом из них ребёнка, заставляя тянуть к ней свои ручонки. Ни – её умом, который тут же ставил их на место! Одним своим мимолётным присутствием в их жизни окуная их сердце в святая-святых. Пусть – на мгновение, которое так и подмывало их хотя бы попытаться растянуть в связь.

Переходящую временами в бытовое насилие, благодаря её нравственными мучениям.

Ну, как – насилие? Киферон уже чуть ли не официально, по крайней мере, в глазах её подруг, вошёл в ранг её любовника. И теперь уже и сам не знал, куда податься. Но его-то, в принципе, и так всё устраивало. А вот – её?

Да и её, в общем-то, тоже. Но не могла же она признаться в этом своим подругам?

Не понимавшим:

– Чего ещё тебе от этой жизни надо? – раздирали подруги её душу своими противоречиями её сердцу, отданному Гилею.

Что заставляло Киферона тут же покидать «поле брани», дабы избежать очередной ссоры. Оставляя Тисифону безо всех этих послевкусий и словесных ласк в виде бесконечных обещаний развестись с женой, как в некоторых подобного рода сериалах. Нет! Не могла она позволить себе пасть так низко – до массового искусства! Поэтому падала, так сказать, планируя над тем, что между ними в действительности происходило. Решив для себя уже не обращать внимания на то, что в её сердце после этого происходило, расплескивая отрицательные эмоции. Ассоциируя себя с закипающим стеклянным чайником, когда тот наконец-то выключался. Чтобы налить себе крепкий кофе и взбодриться от того, что мешало ей сосредоточится на главном – своей работе, которой Киферон уже через пару минут после этого снова заходил в её кабинет и нагружал. Настаивая на том, что для него только ЭТО сейчас и важно:

– Через час приедут важные зомби из городской администрации. Так что приготовь, пожалуйста, все бумаги! – допивал её кофе и уходил.

Заставляя её волноваться лишь о том, как бы босс не опоздал на важную деловую встречу, когда все бумаги были уже на его столе. Всё пытаясь через окно их офисного здания в виде зеркально-синего космического корабля, устремлённого в финансовые выси, узнать на парковке его черный джип среди других подъезжавших столь же микроскопических машин.

А когда Тисифона работала (или чем там она занималась на своей работе, сняв очки), Ганеша катался с Мегерой на её «Марке». И выслушивал уже её душеизлияния.

Ведь если с Тисифоной Ганеше ничего в этой жизни не светило, да и не хотел он её, честно говоря, обманывать. С такой, как Тисифона, всё должно быть по-настоящему. Иначе тебе и самому после этого будет за это стыдно. Как и её боссу. Заставляя Киферона глубоко вздыхать у себя в кабинете. Не зная уже, чем себя занять, чтобы отвлечься от всей этой карусели чувств. В которых он Тисифоне так и не позволил себе признаться. Чтобы даже не начинать дарить ей дорогие подарки и бесконечные обещания развестись с женой, как все. Начальники в их городке со своими секретаршами. Погружая её и себя во все эти бытовые мерзости!

То Мегера казалась Ганеше более лёгкой добычей, как оторва, с которой можно будет делать всё, что тебе угодно! Каковой он был и сам в глубине души. А внешне – таким же скромным, как и Тисифона – Ганешенькой! Что так и подмывало оторв его слегка подразвратить до своего уровня. В постели, разумеется! А где ж ещё? С их неуёмной жаждой покорять!

Хотя, из-за постоянного присутствия Алекто, Мегера и Ганеша вынуждены были делать вид, что им обоим друг до друга фиолетово, автоматически включая Пастушка и Пастушку. И бессознательно искали сблизиться. Для пользы дела, разумеется

Конечно же, Ганеша понимал, что Тисифона была святыней, которой он с удовольствием коснулся бы! И не раз! Но он отлично понимал и то, что не идёт ни в какое сравнение ни с её парнем (Небо), ни с её начальником (Земля). Не имея возможности занять в её воображении ни одну из вакансий.

Другое дело Мегера, которая была буквально обнажена для него – по всем фронтам! Даже оставаясь в машине в своих джинсовых шортах и коротком оранжевом топике. Сквозь откровенные улыбки которой просвечивал по отношению к Ганеше какой-то свой интерес.

Живой интерес, надо заметить. И Ганеша живо это замечал (её живительную влагу). Но пока ещё не понимал лишь – какой. И наивно думал, что она его просто хочет. Аж хохочет!

А не то, чего она действительно от него хотела. Всё глубже «влезая ему под шкуру», оказывая услугу за услугой. Делая вид, что она просто добрая и милая. От природы.

– К тому же, ещё и красивая! – подчёркивала она его желание.

– Да и просто – умопомрачительная! – соглашался Ганеша, теряя голову.

По сравнению с Алекто, казавшейся ему теперь воплощением мирового зла. Когда она это слышала. К которой он если и испытывал ещё хоть какое-то желание, то лишь – помочь дурёхе перестать быть проводником зла в его реальность.

«Вместо того чтобы её просто взять и бросить!» – скажет кто-то со стороны.

И тут же расстаться с её подружками? О, нет! Ведь они искренне ему помогали осваивать вождение, как по нотам! Которые они, как типичные умницы, уже давно освоили и владели в совершенстве. Которое они и пытались передать этому глупышу-малышу. Одной ласковой улыбки которых хватало… за жабры, чтобы поднять его самооценку до небес!

Слава богу, что Алекто сидела сзади и ничего не видела. Как бурно он реагирует на их рассказы. И лишь по их невольно пробегавшим улыбкам могла догадаться о том, что происходит спереди.

Но не догадывалась. И слава богу! Что у них хватало такта этого не замечать. Ведь от этого он слушал их лишь ещё внимательнее. И становился ещё более участливым к их нелёгкой, такой, судьбе. И искренне желал… им помочь.

– Чтобы я могла это оценить? – подмигивала Мегера. И уже начинала строить на него свои планы. Вписывая его в свою умопомрачительную Сказку. Ведь его ум – это первое, от чего ей необходимо будет избавится, как и любой самке тарантула, чтобы его ум не мешал ей его использовать. И его бессознательное (Банан) охотно ей в этом помогало. Вытесняя ум (Аполлона). Заставляя Ганешу тупить и помогать ей тут же исправлять его дорожные ошибки. С невольной улыбкой. Понимая почему, на самом деле, это происходит.

В отличии от Алекто.

Короче, было весело.

Глава 6

Пока не приехал Силен. И они решили, что пока Банан будет учиться в автошколе, Силен сходит в Японию, купит там пару машин и сразу же погонит их к себе во Фракию навестить родных. Продаст их там и как раз вернётся. Зарядит Банана долларами, тот пойдёт за машинами сам и возьмёт под «ноль-три Экю» что-нибудь реально крутое, на чём можно будет серьёзно навариться. А там…

Но часто ли наступает это заветное Там? Силен, чтобы лишний раз не обольщаться, никогда туда не заглядывал.

Да и не видел он так далеко. В силу и физической и духовной близорукости. Не понимая ещё насколько туго это взаимосвязано.

Ведь недаром же Господь именно ослепил Савелия, чтобы вернуть ему прежде всего духовное, а уже затем физическое зрение. Чтобы не вышло, как и с Илией, которому Господь просто забыл вовремя вернуть зрение. Вынудив Илию подняться прямо пешком на Небо – на разборки! Заставив Господа там отдуваться и жутко краснеть в лучах заходящего солнца, уверяя при всех ангелах, что больше подобного ни с кем и никогда далее не повториться! Установив с тех самых пор эту жёсткую зависимость.

Ведь сам Силен, пока служил в армии, женился в Пимплеи на местной леди. И ни разу об этом не жалел. Ну, хотя бы потому, что только у Нойз, как у истинной леди, хватало такта его не ревновать. Несмотря на визги её подруг! Каждая из которых демонстрировала ему свои возможности обрести именно с ней своё неземное счастье. Пока он не повстречал Нойз.

Которая спокойно говорила теперь их трёхлетней дочери:

– Наш папа бять!

Заставляя Силена жутко краснеть. Перед дочерью, которая повторяла за матерью это глупое слово.

– Кто наш папа? – выразительно спрашивала мама.

И дочь вопросительно смотрела на папу. Молча наблюдала, как тот, смущаясь, краснеет и отрицательно мотает головой. И чётко повторяла за матерью:

– Бять!

И весело смеялась, думая, что это игра. Наблюдая противоречивые реакции родителей.

– Ну, зачем? Для чего ты так говоришь при дочери? Чему ты этим её научишь? – спрашивал Силен. Продолжая, в недоумении, осуждающе мотать головой. Озабоченный тем, что его дочь вслед за матерью будет глотать букву. – Своей ревностью ты испортишь ребёнку дикцию! – Гу-у-лять. Повтори! – призвал Силен дочь.

– Гу-лять! – чётко повторила та.

– Ты хочешь гулять?

– Гулять! – утвердительно кивнула дочка.

– Видимо, в папу пойдёт, – вздохнула Нойз.

– Так, дуйте гулять! – скомандовал он жене. – Видишь, наша дочь гулять хочет? И не приходи, пока не перестанешь думать обо мне все эти глупости.

– Что, совсем никогда? – озадачилась та. С усмешкой.

– Совсем! – усмехнулся Силен. – Пока не позову. Пойми, мысли – это род сумасшествия, они сводят нас с ума. Надо жить в настоящем моменте. И стараться поменьше думать всякую ерунду, чтобы не отравлять себя негативом. А тотально наслаждаться жизнью!

– Вот я и смотрю, что ты обо мне уже совсем не думаешь.

– О жене и не надо думать, её надо любить! – улыбнулся Силен.

– Интересно, когда это у нас в последний раз была любовь? – усомнилась Нойз в его словах.

– А я и не говорил, что с женой надо заниматься любовью, – усмехнулся над ней Силен. – Зачем себя насиловать? Лев Толстой говорил, что любовь с женой нужна только для перепроизводства детей. Ты уже готова на второго ребёнка?

– Пока ещё нет, – смущенно призналась та.

– Ну, как будешь готова, милости прошу! – улыбнулся Силен. – Я всегда рад. Нужно думать о главном! – поднял он указательный палец вверх. – А не о всякой ерунде.

– О, Учитель! – усмехнулась та.

– Тебе со мной просто повезло! – с ироничной улыбкой согласился Силен. На лавры.

Ведь хотя Нойз и была красива, но, как и все дриады, в постели была «не очень», гордо отказываясь глотать его заглавную букву. А тем более – сглатывать многоточие. И Силен охотно компенсировал это местными менадами, которых тут же тащил в койку, видя, что те совсем не против примерить к себе вечерком статус его любовницы, словно ночную сорочку, в зеркале её квартиры. Чтобы придать своей жизни в Пимплеи хоть какой-то налёт романтики, погадав о любви, пока его жена ночевала с дочкой в особняке родителей. Для чего он и таскал, если честно, Банана в Пимплею. Чтобы сплавить Нойз к родителям и освободить квадрат её «однушки» для массовых приглашений. А самого Банана – посидеть пока что в машине. Или куда-нибудь, там, прокатиться в ночи, включив на всю громкость музыку с подругой его избранницы. Ну, или… заняться с ней, под утро, на что там у неё ума хватит. Под напором его безумия.

Ведь он искренне считал Банана машинником, причём отпетым. То есть тем, кто любил это делать исключительно в машине. Настоящей Песней! Из-за Кассандры, которая, без машины, его и вовсе не желала. Даже – воспринимать. Воспринимая теперь любовь исключительно на колёсах. В лучших традициях балагана. Устраивать из всего этого по-настоящему иррациональные представления. И лишь в порядке исключения – дома.

То есть любая машина, сама по себе, теперь его искалеченной Кассандрой психикой воспринималась как нечто возбуждающее. А когда Банан замечал за её рулём девушку, а тем более столь же красивую, как и её машина, это «два в одном» просто сводило его с ума!

Особенно, когда он узнавал в ней черты Тисифоны с её опасно (для других участников дорожного движения) нависавшей над рулём грудью. Которая искренне улыбалась, не понимая всей опасности происходящего затмения в головах у тех, кто на неё в этот момент смотрел И невольно давил на газ.

Или Мегеру, которая лишь немногим от неё отставала в не менее тесной груди. С избытком компенсируя это гораздо большей красотой лица и изяществом телес. И ещё более представительским авто. Заставляя их руки мелко подрагивать на руле от возбуждения и рефлекторно тянуться за сигаретой. Понимая, в глубине души, что их жена столь же нервно курит, как и они сейчас, по сравнению с ней. Проигрывая по всем статьям! Которые они начинали уже перебирать в памяти. Представляя себе то, как именно всё это они с ней проделывают. Заручившись-таки её согласием. Ведь только согласие красивой девушки превращает эту одноразовую акцию в самый ослепительный в вашей жизни сериал. Позволяя ей и самой вас то и дело насиловать, выкроив в обед минутку. Набрасываясь на тебя и терзая, подобно хищнику!

Уже жалея о том, что так быстро «сдались» и женились. Не на той. И непроизвольно опускали от её мимолётного – по их сердцу – взгляда руку с кольцом под руль, натыкаясь там на твёрдый постулат брака.

Поэтому-то Банан и желал как можно скорее влиться в ряды автолюбителей, чтобы начать уже встречаться с такими, как Тисифона или Мегера хотя бы взглядами. А не с Алекто в её жуткой коммуналке.

То есть – вырвавшись от неё на свободу, «по которой бродят женщины и кони»1, как завещал Бабель.

Хотя, коня уже давно заменила машина, плащ – имидж, а меч… Так и болтался у него, бесхозно, из стороны в сторону. Не зная уже к кому пристать. Чем Силен и был, собственно говоря, как его Учитель, более всего обеспокоен. И постоянно искал Банану «достойную пару».

На пару часиков.

А касательно Алекто, Банан заметил Силену, чтобы тот, на её счёт, больше не беспокоился. И не пытался положить денег.

– Можешь считать, что её уже нет. Надо лишь доиграть ещё пару сцен.

– С парой девушек? – лишь усмехнулся Силен. Зная уже, во что Банан любит с ними играть в своём «театре на дому».

Глава 7

Это ведь тебе не анекдотический детектив Гоголя «Вий», где ты в первый же день знакомства забиваешь до смерти любовь всей своей жизни. Тем, что отвергаешь её. Её, показавшуюся тебе на момент отказа буквально «избитой» в обоих смыслах – старухой. «Старушка дряхлая моя»! – смеялся после публикации «Вия» Пушкин, хлопая Гоголя по плечу, как своего старого друга. И потом ещё три дня о ней исступлённо вспоминаешь, сожалея о случившемся. Оправдывая её и прихорашивая. Бальзамином. Умоляя в церкви своей души этого Господа твоего сердца на коленях тебя простить. Отрезая себя «святым кругом» абсолютного ей поклонения и безусловной преданности от всех других девушек. Вспоминая о том, как она, на самом-то деле, была прекрасна! Его хладная Панночка. Которая так страдала, не в силах вынести твоего отказа, что буквально умерла. Для тебя.

И – ПРОСТО УЖАСНА! Убивая тебя каждый раз, когда вы снова встречаетесь. Своими взглядами. Когда ты уже не в силах даже поднять на неё, от стыда и раскаяния, свой невероятно тяжелый, как у Вия, взгляд.

Или – когда ты смотришь на неё во все глаза, но ни она, ни её друзья тебя уже в упор не видят!

Столь отвлечённо преподнеся нам в своём рассказе «Вий» всю самую суть любви в облака своих метафор, что этого так никто и не смог постигнуть! Как великий Гоголь. Полностью отказавшийся от плотской любви, рассматривая её уже не иначе, как самое прекрасное… Искушение! Полное скрытых в ней подспудных стопудовых, как шаги грозного Вия, ужасов. И прочих несусветных сексуальных фантазий, буквально разрывающих в конце этого рассказа его главного героя. Павшего замертво перед ней ниц! Когда Панночка так и не смогла его простить. И, увидев это, умерла вместе с ним от разрыва сердца! Как Ромео и Джульетта.

Силён, силён был, бродяга, по полям осмысления себя и других! Особенно тем, что, подводя итоги сего опуса, невероятным усилием воли раскрыл нам в конце своего рассказа глаза, поднял наши отяжелевшие от догматов веки на то, что буквально каждая женщина на любовном (в рассказе: «киевском») рынке, предлагавшая нам свои щедрые дары: «Не иначе, как ведьма!» И нужно постоянно плевать ей на хвост и креститься, пока хвост у неё полностью не отвалится, став для тебя Василисой-премудрой.

Какой бы «коробчёнкой»2 (машиной) она ни обладала. Или же «ледяной избушкой»3 съемной квартиры, как Мегера.

В реальности же с ними приходится повозиться. Гораздо дольше, чем тебе хотелось бы. Ведь в Изумрудном городе изначально не было трамваев. Да и масло было уже не то, что раньше. А самому превратить эту Панночку (Алекто) в хладную… О, нет, что вы? Только не это! Ганеша ведь у нас ангел, он органически (масляно) не может творить насилие. Значит, нужно сделать это не-органически! То есть ни вариант Булгакова, ни вариант Гоголя его не устраивал. Изначально.

То есть – ещё в самом начале её беременности. Когда Алекто ещё стояла у него под большим вопросом. Ведь то, что полгода назад Алекто перед ним столь отчаянно притворялась, делая вид, что безумно его любит, заставляло её не менее безумно любить его в постели. Не решаясь заронить в нём даже зерно сомнения. В грязь его фантазий, которыми он и превращал Алекто у неё же в душе из Пастушки в Потаскушку на подмостках её игры. То и дело сползая у него с колен отрабатывать свой метафизический кусок хлеба. Замирая не столько от наслаждения, сколько из опасения себя выдать. Обрекая себя на освоение Искусства Лжи. Что ей всё это безумно нравится. Как и любой актрисе. Чтобы получить от этого режиссера столь безумно нравившуюся ей тогда роль – его жены.

Или всё же – любовницы? Ведь она, всё же, продолжала в это играть даже после того, как он стал склонять её на аборт. Только ли – по привычке? Или надеясь на продолжение банкета? Во время которого Ганеша захмелеет от её любовницы и передумает передумывать. Значит, скорее всего, жены.

И теперь лишь сидела на заднем сидении «Марка» и кусала губы от того, что просто физически не могла пока что продолжать играть в этом ослепительном сериале. Из-за того, что столько усилий вложила в то, чтобы получить от Ганеши роль жены. На которой она откровенно продолжала висеть у него на крючке в спазме веры в свою игру. Но теперь, из-за беременности, её уже просто физически тошнило. Видя, как мучительно для неё он ускользает от жены к Мегере. Всё сильнее сдавливая комом обиды в горле роль «жены» в кавычки. Заговаривая о нравственности. Ведь она ни понаслышке, как никто другой, знала, какой шикарной Мегера могла быть любовницей. Без всяких, там, кавычек нравственности. И теперь не могла даже вынести мысли о том, что и для него – тоже. Хотя ещё в начале их знакомства уже готова была на всё ради своей подруги. Даже – поделить с ней Ганешу в тесном междусобойчике. Ведь если в высших сферах общения с Сирингой междусобойчики своей избранницы Ганеша непроизвольно именовал не иначе, как светские рауты, то междусобойчики Алекто и Мегеры он тогда именовал, как оргии.

После того, как ещё вначале его знакомства с Алекто, её младший на полгода кузен Неофир, разоткровенничавшись по пьяни, совершенно искренне и с огоньком в глазах и промежности признался Ганеше в том, что Алекто до тюрьмы пригласила его на квартиру Мегеры. Где эти фурии впервые вовлекли его своей тонкой душевной организацией куража в свои долгие брачные игры. До самого утра. Возвращаясь с Ганешей от его старшего на пару лет кузена, который, сообразив «на троих» пару бутылок вина, чистосердечно признался Ганеше в том, что Алекто пока что не может иметь детей:

– Именно из-за того, что Алекто сама, уверяю тебя, – божился её старший кузен Титан, – меня напоила и соблазнила! А потом вынуждена была – матерью – делать аборт.

И его жена Европа сидела рядом с ним и во всём ему поддакивала:

– Не могла же Алекто жениться на своём брате? Пусть, двоюродном. Это вам не какая-нибудь, там, Франция времён Людовика. Или – Англия времён Кромвеля. Теперь, извиняюсь, так не принято-с! Тем более что они и не смогли бы этого сделать, даже если бы и захотели. Получить на это согласие от своих шумных по этому поводу родственников! Ведь они оба были тогда ещё столь же глупы и наивны, как Ромео и Джульетта. И не менее печальны по поводу произошедшего. Что, как и в пьесе, привело их обоих к смерти – их потенциального ребёнка.

Но её старший кузен был отнюдь не Шекспир и не мог столь же витиевато, как классик, маскировать аборт под смерть обоих. Наглядно показав нам то, чего оба его героя заслуживают за посещения салона бабки-повитухи. Теперь: местной клиники.

И Алекто периодически вовлекала своего более младшего и более лояльно настроенного кузена в свои долгие брачные игры с Мегерой.

Усаживала его в кресло и просила немного подождать. Посмотреть видеоклипы. Пока они, под музыку, без него разденутся.

– Ведь тебе же к нам нельзя! – улыбалась Мегера.

– Ты будешь сегодня паинькой? – смотрела Алекто строго.

Снова опускали полупрозрачный красный балдахин и начинали медленно раздеваться. Помогая друг другу. Без оглядки на возбуждение их невольного зрителя. Который искоса пожирал глазами этот оживающий у него на глазах видеоклип. Пока этот шалопай не выдерживал и…

И пока Неофир, подрагивая от возбуждения, насиловал Мегеру, Алекто его за это наказывала. А затем, не выдержав этого унижения, он мстил своей обидчице! Покусывая её от возбуждения.

Затем набрасывали ему ремень на шею, оттягивали пасть этого бешеного уже пса и привязывали к кровати. И уходили на перекур. Пока он бился в истерике, желая продолжить шоу.

Пока одна из них не подходила к нему, ласково целовала и утешала. Своим телом. Искренне ему сочувствуя.

– В конце концов, он ведь твой брат? – улыбалась Мегера. Но не отвязывала. Кабы снова чего не вышло из этого животного. Исполненная сочувствия и совершенно искренней любви. На глазах у Алекто. Которая, не выдержав, присоединялась к ней. И любила его ещё дольше. Но уже через час столь домашнего рая они обе снова забывали о нём. И уходили покурить на кухню. Оставляя, от обиды, биться в истерике, умоляя их его простить. Чтобы одна из них снова прониклась к нему жалостью и… Так до утра.