Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции

В начале своей речи Робеспьер заявил, что в интересах восстановления гармонии он не собирается выдвигать обвинения. Однако по мере того, как он произносил свою речь, становилось ясно, что на самом деле он подразумевает совершенно конкретные цели, а именно группы аморальных, часто безбожных, а иногда и безжалостных людей, которые, как он считает, прибегнув к иностранной помощи, вот уже несколько месяцев строят козни против него и против республики. Бывшие дворяне, эмигранты и мошенники – он, должно быть, имеет в виду Досонвиля – проникли в верхушку КОБ. Финансовая администрация является еще одной целью. КОС держался подальше от финансовых дел, но последние законодательные инициативы, ударившие по мелким вкладчикам, служат признаком того, что Финансовый комитет Конвента, возглавляемый коллегами-депутатами Камбоном, Малларме и Рамелем, угодил в лапы коррупционеров и аристократов[96], а их глава казначейства, Лермина, оказался лицемерным контрреволюционером.

Примечательно, что Робеспьер не пощадил в своих словесных нападках и правительственные комитеты. По его словам, не только верхушка КОБ, кишащая контрреволюционерами, но и весь комитет поддержал Вадье, использовавшего дело Катрин Тео, чтобы подорвать его авторитет и выставить его посмешищем. КОС немногим лучше, и, хотя Робеспьер обычно избегает называть имена, понять, кого он имеет в виду, труда не составляет[97]. Армии могут побеждать в битвах на фронте, но военная политика – за которую отвечает его коллега из КОС Лазар Карно – угрожает высвободить тиранию. Вызывает беспокойство тот факт, что Париж остается беззащитным из-за решения Карно перебросить всю артиллерию столичных секций на фронт. Робеспьер избрал в качестве мишени еще одного коллегу, Барера; он порицает «академическую легкость», которую тот демонстрирует, объявляя о военных успехах и, таким образом, рискуя скатиться в «военный деспотизм». Робеспьер припас немало горьких слов в адрес своих коллег Бийо-Варенна и Жан-Мари Колло д’Эрбуа – пусть даже не называя напрямую их имен, – которые лицемерно заявляют о дружбе с ним, даже замышляя против него недоброе и перешептываясь о том, что он якобы новый Катилина, римский заговорщик, возжелавший стать диктатором, или же Писистрат, афинский тиран.

Контрреволюционные действия, которые совершают эти члены правительства, создали препятствия для реализации политики, согласованной Конвентом. Они не только отсрочили наступление республики добродетели, но и угрожают разрушить все, чего добилась революция. КОС и КОБ не справляются со своей работой. Силы порядка должны действовать более жестко, чтобы не допустить открытого проявления заговора закоренелых контрреволюционеров в столице. Необходимо защищать Революционный трибунал и укреплять его влияние, чтобы тот мог эффективно выполнять свою работу. Закон, запрещающий брать в плен британских военных[98], соблюдается недостаточно строго; его надлежит внедрять в практику более энергично.

Как и всегда, речь Робеспьера, которую он произнес 8 термидора, была полна риторических пируэтов, которые должны были продемонстрировать его страстную приверженность революционному делу. Он стремился вызвать сочувствие, восхищение и желание последовать за собой. Он, по его собственным уверениям, никакой не диктатор, а скорее уж «раб свободы, живой мученик республики, скорее жертва, чем враг преступления»[99]. Он приправил свою речь анекдотами, иллюстрировавшими то, как он страдает от нападок своих одиозных противников: оскорбления, которые он терпел от товарищей-депутатов, когда председательствовал на славном празднике Верховного существа; клевета, распространяемая в его адрес герцогом Йоркским, командующим британскими вооруженными силами на континенте; насмешки над ним (со стороны Вадье); предательство (со стороны Камбона); недобросовестная конкуренция (в лице Карно); и так далее. Он закончил свои разглагольствования эффектным жестом, заявив, что всегда боролся с преступностью и больше не может входить в состав преступного правительства. Егерь публично вернулся к браконьерству.

Речь Робеспьера не звучала прямым обвинением, и все же в ней было кое-что тревожное. То был прямой отказ от хвалебных од в адрес правительства, которые еще днем ранее отчетливо звучали в речи Барера. Примечательно, что слово, указывающее на заговор[100] («заговорщик», «заговор», «интрига», «клика» и прочие), звучало из его уст почти каждую минуту из его двухчасовой речи. Несмотря на заявления о том, что он всего лишь стремится привести всех к согласию, его речь несет раздор и наполнена скрытыми угрозами. Несмотря на характерные для него отсылки к собственной смерти, Робеспьер в своей речи показался депутатам не столько человеком, который готов умереть, сколько человеком, который хочет убивать[101].

Не упомянув по имени почти никого, кроме приверженцев Финансового комитета, он выдвинул четкий список требований: необходимо избавиться от предателей, укоренившихся в Конвенте и даже в самом сердце правительства; КОС и КОБ также должны быть подвергнуты чистке; верхушку КОБ следует подчинить обновленному КОС, а из рядов его руководства устранить всех изменников; меры весьма подобного характера требуется применить и по отношению к Финансовому комитету и входящим в него должностным лицам.

Робеспьер был до такой степени ключевой фигурой в Революционном правительстве и руководил столь многими инициативами, связанными с террором и его легитимацией, что присутствовавшие депутаты выслушали его речь, перемежаемую редкими вспышками аплодисментов, с неослабным вниманием, постепенно сменившимся состоянием шока. Он словно показывал собранию, что угроза как ему самому, так и всему народу теперь исходит от монтаньяров, его бывших союзников. Таким образом, его обращение (как он указал в ту ночь домовладельцу Дюпле) было адресовано центристским депутатам «равнины». Добрые, честные люди – hommes de bien, – подчеркивает он, должны понять, что его намерения по отношению к ним теперь чисты и что у него и у них есть общий враг – кровожадные, извращенные, испорченные люди.

Неожиданная продолжительность речи и ее взрывное содержание поставили Конвент в затруднительное положение[102]. Неуверенность озадаченных услышанным депутатов относительно того, как им следует реагировать, стала очевидна в ходе первых двух последовавших выступлений монтаньяров, которые были закоренелыми врагами Робеспьера. Сначала Лоран Лекуантр вскочил с места, чтобы предложить немедленную публикацию текста: печать и распространение речей в виде памфлетов было привилегией, и ее удостаивались только наиболее значительные выступления. Однако этот жест мог быть вызван только страхом Лекуантра за собственную шкуру, поскольку на протяжении нескольких месяцев он открыто выражал свою ненависть к Неподкупному. Затем Бурдон из Уазы, в течение многих лет служивший Робеспьеру одним из «мальчиков для битья», предложил более хитрый и смелый ответ, призвав сначала передать текст в КОС и КОБ, чтобы услышать их оценку. Как сразу сообразил Робеспьер, это было равносильно отправке текста людям, которых он только что обвинил в предательстве.

Союзник Робеспьера Кутон бросился ему на помощь, потребовав, чтобы речь не только была опубликована, но и разослана во все коммуны страны. В какой-то момент показалось, что дебаты вот-вот сойдут на нет, однако они неожиданным образом приняли новый оборот – благодаря коммерсанту из Монпелье Жозефу Камбону, председателю Финансового комитета, одной из мишеней, выбранных Робеспьером. Он устремился на трибуну, чтобы начать решительную атаку. В своей яростной (но также, несомненно, и испуганной) тираде Камбон страстно защищал работу своего комитета, превозносил свой собственный патриотизм, столь же глубоко прочувствованный, как и патриотизм Робеспьера, и заключил:

– Пора сказать всю правду: один-единственный человек парализует волю Конвента, и этот человек только что выступал здесь: это Робеспьер![103]

Ярость Камбона и неожиданно громкие аплодисменты, которые она вызвала, выбили Робеспьера из колеи, и он вяло возразил, признав, что ничего не смыслит в финансах, и сознался, что основывал свою критику на слухах, – признание, вызвавшее со стороны Камбона пропитанный презрением ответ. Уже давно Робеспьер не встречал такого приема на публике. Восторженная реакция, которую тирада Камбона вызвала на депутатских скамьях, стала для него тревожным знаком.

Словно нарочно, чтобы заявить о новых антиробеспьеровских настроениях, вновь вмешался Бийо-Варенн: если бы Робеспьер удосужился присутствовать на заседаниях КОС в течение последних шести недель, он не сделал бы столько ложных заявлений. Он предложил, чтобы речь Робеспьера и в самом деле передали на рассмотрение правительственных комитетов. Депутаты встретили это предложение криками одобрения.

Хотя всем были достаточно понятны наиболее очевидные мишени, упомянутые Робеспьером в его речи, нарочитая неясность в отношении масштабов чисток, которые он предлагал, вызывала у собравшихся тревожное беспокойство. Депутат Этьен-Жан Панис, который когда-то был близок к Робеспьеру, теперь смело ринулся на него в атаку. Он всего лишь хотел знать: есть ли в списке потенциальных целей для чистки, составленном Робеспьером, его собственное имя? Недавно, на выходе из Якобинского клуба, ему сообщили, будто бы он там фигурирует. Это правда? И состоял ли в списке также знаменитый bête noire Робеспьера, депутат Жозеф Фуше[104]? К этому времени Робеспьер оказался практически загнан в угол. Когда ему снова предложили назвать имена, а депутаты, почти не стесняясь, набрасывались на него, он категорически воздержался и проигнорировал вопрос о том, действительно ли у него есть такого рода проскрипционный список.

Целый ряд депутатов-монтаньяров, в том числе еще один из заклятых врагов Робеспьера, Луи-Станислас Фрерон[105], поднялся, чтобы осудить идею широкого распространения его речи. Как отметил член КОБ Андре Амар, отправка речи в печать для незамедлительного распространения лишила бы тех, кого Робеспьер обличал в своей речи, их законного права на ответ. Наконец было решено, что речь действительно должна быть опубликована, но распространять ее пока что следует только среди членов Конвента.

Когда заседание закрывалось, один из писарей Конвента попросил у Робеспьера рукопись его речи. У него была привычка пересматривать свои речи перед их публикацией. Его записи, подготовленные для заседания, были в беспорядке, поэтому он лишь без особого энтузиазма ответил, что пришлет текст позже.

Умеренный депутат Жан-Батист Майль[106] так часто ссорился с Робеспьером в прошлом, что теперь пытается хоть как-то разогнать охватившее его отчаяние по поводу его судьбы посредством откровенно фетишистских попыток каждый раз усесться рядом с Робеспьером в зале заседаний. И вот Майль увидел, как униженный и подавленный Робеспьер вернулся на свое место, бормоча себе под нос: «Я погиб!» Монтаньяры его бросили, он провалил речь в Конвенте, вокруг все чаще звучало слово «диктатор». Сможет ли он, явившись тем же вечером в Якобинский клуб, рассчитывать хотя бы на толику гостеприимства? Защитят ли его соратники от серьезного обвинения в заговоре с прицелом стать диктатором?

1:00

ЗАЛ СОВЕЩАНИЙ КОС, ДВОРЕЦ ТЮИЛЬРИ (СЕКЦИЯ ТЮИЛЬРИ)

Должно быть, уши Робеспьера пылали. Громкие и гневные голоса, доносящиеся из зала совещаний КОС во дворце Тюильри[107], слышны из приемных вот уже целый час, и, похоже, там еще долго ничего не уляжется. В самом сердце Революционного правительства кипит скандал, и, несмотря на отсутствие Робеспьера, именно из-за него – его характера и намерений – вся эта каша и заварилась.

Комитет, руководивший страной на протяжении последнего года, довольно часто оказывался ареной для яростных споров даже в столь поздние часы. Среди его членов действительно то и дело возникают разногласия и вспыхивают споры – по правде говоря, чем дальше, тем больше. Разразившийся в минувшем мае конфликт, в ходе которого Робеспьер оказался оппонентом военного эксперта Лазара Карно, сопровождался такими криками, что снаружи в саду Тюильри собрались толпы зевак, вынудив клерков закрыть окна: прохожие не должны слышать детали конфиденциальных правительственных дел[108].

Самые крикливые участники сегодняшней ссоры – коллеги Робеспьера по КОС, Колло д’Эрбуа и Бийо-Варенн, только что вернувшиеся из Якобинского клуба и набросившиеся на союзника Робеспьера, Сен-Жюста. Робеспьер выступил на собрании клуба – на самом деле не просто выступил, а произнес наполненную персональными обвинениями речь против Революционного правительства (частью которого он является) и этих двух мужчин в частности. Несмотря на то что Робеспьер в течение вот уже шести недель не показывался ни в КОС, ни в собрании, он оставался частым посетителем Якобинского клуба. После 12 июня, дня его последней речи в Конвенте, он чаще выступал в Якобинском клубе, чем просто молча присутствовал, а если считать с 9 июля, то выступил на девяти из десяти собраний клуба. Пропорционально частоте его посещений собраний якобинцев усиливались и его демонстративные нападки на правительство[109]. Но сегодняшний вечер вывел конфликт на другой уровень. Колло и Бийо в ярости. И они крайне напуганы. Вдвоем они обрушивают свою неконтролируемую ярость на своего коллегу Сен-Жюста, который, по их мнению, является частью заговора против них, возглавляемого Робеспьером и, вероятно, поддерживаемого Кутоном. Их возмущение особенно справедливо потому, что они полагают, что их оппоненты нарушили условия выработанного всего несколькими днями ранее, 22–23 июля (или 4–5 термидора), неформального соглашения, которое должно было разрядить конфликтную атмосферу, сложившуюся в правительственных комитетах. Колло и Бийо опасаются, что их сочтут дураками.

Несмотря на то что Робеспьер и Кутон в последние недели агрессивно критиковали правительство на заседаниях Якобинского клуба, между соперничающими лагерями еще сохранялись проявления доброй воли и ощущение необходимости нащупать точки соприкосновения, чтобы найти жизнеспособное решение конфликта. Соответственно, они договорились провести совместные заседания КОС и КОБ – ради достижения примирения[110]. В первый день, 22 июля, Робеспьер не пошел на заседание, хотя Сен-Жюст красноречиво отстаивал его позицию. Эта встреча прошла в достаточно дружелюбной атмосфере, чтобы Сен-Жюст поверил, что стремление его коллег к примирению было искренним, и использовал свое влияние на Робеспьера, убедив его посетить на следующий день еще одно совместное заседание двух комитетов.

Встреча 23 июля началась напряженно, коллеги молча разглядывали друг друга. Робеспьер вернулся после шестинедельного отсутствия в то место, которое считал логовом своих врагов. Пока он сам прятал ощущаемое, надо полагать, беспокойство за ледяным взглядом, полным пренебрежительного высокомерия, его союзник Сен-Жюст, стремясь преодолеть свое собственное и всеобщее смущение, нарушил молчание хвалебной тирадой в адрес Робеспьера, назвав того «мучеником свободы». Это побудило Робеспьера произнести длинную речь, в которой он горько сетовал на то, что многие из сидящих теперь за этим зеленым столом нападают на него посредством речей и действий. Все выглядело таким образом, как будто ситуация вот-вот выйдет из-под контроля; возможно, уже обсуждались и имена потенциальных жертв чистки. Однако Карно открыто выступил против и не проявлял никаких признаков готовности к компромиссу. В то же время Бийо и Колло в унисон завели сладкие речи, желая расположить к себе Робеспьера. «Мы ваши друзья, – заискивал Бийо. – Мы так далеко зашли вместе…»[111] Их лестные слова убедили Робеспьера вступить в диалог. И хотя это не было занесено в протокол, стороны подразумевали, что их личные нападки друг на друга прекратятся. Члены КОС и КОБ предполагали, что мораторий будет сопряжен с отказом Робеспьера от идеи чистки Конвента[112].

Также было достигнуто соглашение об изменениях в процедурах революционного правосудия, на которых в течение вот уже некоторого времени настаивал Сен-Жюст. В ходе заседаний, состоявшихся 26 февраля и 3 марта, он добился от Конвента принятия так называемых «вантозских декретов», которые, среди прочего, предусматривали создание в Париже четырех народных комиссий[113], которые должны были заниматься фильтрацией политических подозреваемых, освобождать одних, депортировать других и направлять в Революционный трибунал только самые вопиющие дела. На деле лишь две из этих комиссий когда-либо функционировали – они носят имя Комиссии Музея и находятся в одноименной секции. Теперь, в качестве большой уступки Сен-Жюсту и Робеспьеру, предполагалось учредить четыре такие комиссии. Также было решено создать четыре дополнительных выездных трибунала для рассмотрения дел подозреваемых на месте в департаментах. Идея состоит в том, чтобы уменьшить нагрузку на парижский Революционный трибунал, сохраняя при этом интенсивность судебного террора в городе и по всей стране. Эти меры также приведут к сокращению количества заключенных в Париже, которых в городе стало столько, что это превращается в проблему.

Еще одним знаком доброй воли по назревавшему вот уже некоторое время вопросу стала договоренность о том, что ряд парижских секций должны отправить артиллеристов из своих отрядов НГ для службы на фронте. В течение долгого времени это являлось обыденной практикой, военное обоснование которой удовлетворяло Карно, но Сен-Жюст, Робеспьер и их союзники в клубе недавно превратили ее в политическую проблему[114]. Хотя их опасения кажутся в значительной степени необоснованными, они утверждают, что из-за этого столица может остаться без защиты. Артиллеристы – одни из наиболее патриотичных санкюлотов, поэтому их отсутствие может снизить градус радикальных настроений в столичных вооруженных силах. В этом случае Сен-Жюст, проникшись витавшим в воздухе духом компромисса, согласился на предложение Карно отправить артиллеристов четырех секций на регулярную военную службу за линией фронта.

Наконец, было решено, что Барер выступит перед Конвентом с речью о внешнем положении, которую он произнес 7 термидора, а Сен-Жюсту будет поручено подготовить для Конвента отчет, чтобы представить объединенные силы КОС и КОБ, дабы пресечь слухи о разногласиях внутри Революционного правительства. Это большая уступка, хотя до полного единодушия еще далеко, поскольку Бийо и Колло настоятельно призывали Сен-Жюста не упоминать о религиозных делах. Культ Верховного существа, внедренный Робеспьером, остается яблоком раздора.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Notes

1

Речь Буасси д’Англа в Конвенте 23 июня 1795 года цитируется в Perovic (2015), p. 180. Это ощущение ускорения времени в конце XVIII века исследуют Козеллек (Koselleck, 1985) и Хант (Hunt, 2008). За обсуждение этого вопроса я также благодарю Джонатана Сакса (и см. Сакс [2019]).

2

В качестве примера см. свидетельство гр. Гуэна, второго командира батальона НГ секции Братства, в его отчете: AFII 47 pl. 365, pi. 8.

3

NP, p. 881. Слова Мерсье в последней части цитаты: «Car tel événement a été produit d’une manière si inattendue [qu’]il semble avoir été créé et non engendré…».

4

Shaw (2011) и Perovic (2015).

5

Классические работы о народном движении и санкюлотах: Soboul (1958), Cobb (1987), Rudé (1959). Из более поздних см. Burstin (2005, 2013) и Sonenscher (2008).

6

Woloch (1994).

7

См. Hanson (2003); о том, как это привело к Революционному правительству, см. Biard & Linton (2020).

8

Лучшим введением остается классический труд Палмера (1941).

9

О Робеспьере см. в Информации об источниках.

10

NP, p. 644.

11

Жители некоторых поселков, тогда расположенных на окраине города (а сейчас входящих в городскую черту Парижа), действительно слышали о происходящем в течение дня (в частности, Берси, Монмартр и Бельвиль). Но они оставались в стороне от происходящего. О быстроте развязки см. в Baczko (1989).

12

Источники для исследования кратко рассмотрены в Jones (2014); и в Информации об источниках.

13

Баррас командовал вооруженными силами в городе начиная с ночи 9 термидора. Пример приказа см. в W 501 d. 3.

14

Это E. B. Courtois, Rapport fait au nom de la commission chargée de l’examen des papiers trouvés chez Robespierre et ses complices (Париж, 1795).

15

NP, p. 446.

16

Об этом подходе через микроисторию и jeu d’échelles (изменение масштаба, изменение фокуса) см., в частности, Revel (1996) и Ghobrial (2019).

17

Хотя к 1794 г. большинство парижских домов имели номера, система выстраивалась произвольно и расшифровать ее было невозможно. Однако мы знаем, что жилище Робеспьера по адресу 366 соответствует современному дому 398 по улице Сент-Оноре, в то время как жилище Русвиля находилось примерно в четверти мили на восток, на месте современного дома 297. Оба места располагаются в 1-м округе Парижа, по соседству с площадью Революции (совр. площадь Согласия). О местоположении дома и маршруте повозок с приговоренными к казни см. Hillairet (1997), ii, p. 439, а также указание жилья в ADP A20 (arrestations). Краткие биографии Русвиля см. в Caron (1914), i, pp. XLII–XLVI; и Calvet (1941), pp. 62–5. Полезную биографическую информацию содержит написанный в конце 1790-х гг. анонимный пасквиль «Aperçus sur la conduite en politique de Rousseville, inspecteur général de la police» (копия в ADP, 1AZ74). Тома Карона содержат отчеты Русвиля министру внутренних дел в 1793–1794 гг. О его работе за пределами Парижа см. Cobb (1975), особенно pp. 98–138. Большинство отчетов, на которые опирался Кобб, находятся в F7 4781–4 и F7 3688. Отчет, о котором идет речь, можно найти в F7 4781 d. Auteuil & Passy. См. также его личное досье в F7 4775/2. Здесь он отрицает, что работал лично на Робеспьера; однако его письма в КОС направлялись через полицейское бюро, членом которого был Робеспьер. В архивах Бюро хранятся краткие отчеты Русвиля: см. F7 3822.

18

F7 4680 d. Dossonville (хотя обратите внимание, что содержимое папки разбросано по всему ящику). См. также папки F7 6318B и F7 4774/75 d. Pigasse или Pigace. Хорошая биография – D’Hauterive (1928). Имя Досонвиля часто встречается в алфавитном списке полицейских дел, F7 4557–4775 (как и имена Русвиля и Эрона). Его полномочия описываются в письме КОБ в секцию Бонн-Нувель, датированном 18 плювиоза II года, см. в F7 4680, где также содержится донос в секции Друзей Отечества.

19

Ording (1930), стандартный источник. См. также ниже. О Кутоне и Сен-Жюсте см. ниже.

20

Воспользовавшись индексом и дополнительными индексами к КОС (заметим при этом, что Олар иногда ошибается в имени Русвиля), можно обнаружить много касающихся Русвиля актов, которые либо написаны рукой Робеспьера, либо подписаны им, нередко и только им.

21

Caron (1914), i, p. 3.

22

Этот отрывок основан на F7 4781–4; F7 4775/2 d. Rousseville; и Cobb (1975), pp. 98–138. Закон 27 жерминаля II года (16 апреля 1794 г.), введенный союзником Робеспьера Сен-Жюстом, запрещал аристократам покидать Париж.

23

AP 91, pp. 32–3.

24

Более широкий контекст этого в целом не применявшегося закона см. в Jones & Macdonald (2018).

25

См. письмо, направленное в Коммуну 29 мессидора: BHVP, ms. 741, pi. 157. Спасибо Саймону Макдональду за эту ссылку. По данным Национального альманаха, на улице Траверсьер проживало более 20 депутатов. В XIX в. эта улица была включена в состав проспекта Оперы (в наст. вр. 1-й и 2-й округа Парижа). Другие инциденты были отмечены в Конвенте с начала термидора: см. AP, pp. 368–70 (2 термидора), 450–3 (5 термидора) и 514–15 (7 термидора). Также эта новость была опубликована в «Moniteur» и других газетах. Об очередях за хлебом см. ниже, а о «братских банкетах» – здесь.

26

F7 4781: «l’esprit public de Paris: le peuple est plein de confiance en la Convention».

27

Современная улица Бирага, названная в честь кардинала Рене де Бирага, получила свое нынешнее название в 1864 г., в эпоху Революции она именовалась Национальной улицей (rue Nationale). Подробнее см.: Мильчина В. А. Имена парижских улиц. Путеводитель по названиям. – М.: Новое литературное обозрение, 2016. – Прим. науч. ред.