Медвежий край

Платяного шкафа в комнате не было, а может, и во всём городе их не водилось, так что девушка двинулась к сундуку и решительно, хотя и не без труда, откинула тяжёлую крышку. Внутри нашлась пара пуховых подушек, чистое бельё, перина и изрядно свободного места. По всему выходило, именно оно предназначалось для пожитков новой обитательницы комнаты, но от кавалерийского наскока Антонина удержалась и решила сначала спросить у хозяина.

Однако в большой комнате его не обнаружилось, зато у печи хлопотала невысокая дородная женщина с убранными под светлую косынку волосами, одетая в простую полотняную рубаху с закатанными рукавами, открывавшими полные белые руки, тёмную юбку и застиранный старый фартук.

– Доброе утро, – растерянно поздоровалась Антонина.

– Добренько, барышня! – улыбнулась та. – Умываться подать? У меня вота и водица согрелася.

– Спасибо, да я сама всё сделаю! – смутилась от предложения девушка, которая к прислуживанию не привыкла и подобного не ожидала. – А вы?..

– Костенкова я, Дарья Митрофановна, соседка. Сидор Кузьмич велели за вами приглядеть да помочь. Вы барышня вона городская, к нашим порядкам непривычная… Да и вона, гляжу, тоненькая какая, беленькая, хорошенькая! И впрямь, чего у печи-то валандаться? – Говоря, женщина оттеснила Антонину от чайника, к которому та потянулась, подхватила и его, и ведро с водой и смешала горячую с холодной прямо в медном умывальнике, который висел у печи сбоку. Девушка его вчера даже не заметила. – Вота, пожалте, сейчас я, суконце ещё подам, отереться.

– Спасибо, – сдалась Антонина. – А где сам Сидор Кузьмич?

– Так он к Гавриле вона перебрался, тот всё одно в тундре днюет и ночует. И то вота верно, он бобылём живёт, а вы молоденькая, немужняя, нехорошо в одной избе-то! Вот ежели поженитесь, то оно и ладно…

– А гостиницы в городе нет? – уточнила Бересклет, чувствуя себя виноватой перед новым начальником. Не успела приехать, а уже доставила уйму неудобств. И ведь не поспоришь! В Петрограде бы и то на них косо смотрели, живущих вдвоём под одной крышей, а уж тут, в глуши…

Но, с другой стороны, он же согласился, чтобы прислали именно Антонину, наверняка в документах был указан и её возраст, и семейное положение. Да и комнату для нового жильца явно подготовили заранее, как бы не эта самая Дарья Митрофановна хлопотала. Так что виниться и просить прощения Бересклет быстро раздумала.

– Господь с вами, откуда! – засмеялась соседка. – Да и на кой она? Шахтёры вона в бараках живут, ежели кто учёный явится – так на постой кто возьмёт, оно вона проще… К столу садитеся, я сейчас и травки заварю, и еда уж поспела!

– Вы не знаете, я долго проспала? Какой сейчас день? И час? – уточнила Антонина, без возражений устраиваясь, где велели. – Сидор Кузьмич говорил про баню, а мне бы очень хотелось как следует вымыться после дороги…

– Четверг сейчас, к полудню, да только куда ж вы, барышня, да в общую баню? – Дарья Митрофановна всплеснула руками. – Да и какая там баня-тка? Ни парку, ни веничка хорошего…

– Но других вариантов всё равно нет. – Бересклет и сама не горела желанием знакомиться с означенным общественным заведением, однако деваться и впрямь было некуда. – Кроме того, я никогда не была в бане и понятия не имею, какой пар хороший, а какой – не очень. Мне просто нужно вымыться горячей водой.

– Батюшки, да как же вы там в своём Петрограде-то живёте-та?! – ахнула соседка с искренним ужасом, вновь всплеснув белыми руками, словно гусыня крыльями.

– Хорошо живём, с водопроводом, – вздохнула Антонина. – Вода прямо в дом поступает и течёт сразу горячая, сколько нужно. Вѣщевики[2] замечательный нагреватель придумали, очень удобный.

– Ой, вона радость какая, вода по проводу, эка невидаль! Вот что, барышня, я вам ввечеру такую баньку истоплю, пропарю хорошенько! Вота вы разницу-то и увидите, заново родитеся, вот вам крест. И не спорьте, не спорьте! Сидор Кузьмич велели за вами приглядеть, я и сделаю как надо.

– Не стоит беспокойства, Дарья Митрофановна! Не можете же вы каждый раз ради меня так утруждаться!

– Ничего, ничего, мы всё одно и сами будем мыться, так что и не спорьте даже, барышня. Вот лучше кушайте, кушайте…

Кушать Антонине предлагалось гречневую кашу с грибами – не бог весть какой изысканности блюдо, но до того ароматное, что в ход пошла добавка. Да и голод, как известно, лучшая приправа, а путешественница с самого Петропавловска толком не ела. У соседки это вызвало умиление, и женщина явно едва сдержалась, чтобы не погладить материнским жестом новую жиличку по голове.

– Кушайте, кушайте, барышня, ну что же вы тоненькая такая, чисто прутик!

– Ну вы скажете тоже, прутик, – улыбнулась Антонина. Она всегда считала себя достаточно плотной – всё же не белоручка, да и вся их порода отличалась крепостью. Однако слова Костенковой пришлись по душе: вкусы здесь явно были иными, но столичная гостья предпочла счесть их похвалой собственному изяществу. – Ой! Что это было? – вырвалось изумлённое, когда на краю поля зрения будто бы мелькнула некая тень.

– О чём вы, барышня?

– Будто прошмыгнул кто-то…

– Мыши проклятые, – отмахнулась та. – А ежели нет – может, суседка на вас поглядеть решил, – невозмутимо проговорила она и положила кусочек хлеба на блюдце под бочкой.

– Суседка? – с сомнением переспросила Антонина. Что-то такое вертелось в голове…

– Да дух домовый, нешто в ваших Петроградах не слыхали? – изумилась Дарья Митрофановна.

– В сказках разве что, – пробормотала девушка. – Стоит ли возмущаться мышам, если вы их так щедро подкармливаете?

– Ой, барышня, да ни одна мыша суседкиного лакомства не тронет, не выдумывайте!

Антонина порывалась высказаться о глупости подобных суеверий, но ругаться не хотелось, а переубедить Костенкову добром вряд ли получится. И к помощи и авторитету Березина не прибегнешь: блюдце тут и раньше стояло, теперь хоть понятно, для чего. Сложно поверить, что уездный исправник, да ещё отставной офицер, всерьёз принимает этакую ерунду. То ли соседка и здесь отметилась, то ли то была такая же дань уважения, как иконы в углу. Бересклет нашла это ироничным: святые образа, а под ними – призрак языческих обрядов, – и на том тему оставила.

Дарья Митрофановна оказалась не только хорошей хозяйкой, но и большим знатоком местных обычаев, порядков и обитателей. Конечно, всё это мог бы рассказать каждый житель Ново-Мариинска, в котором, как в любом другом маленьком городке, сложно было утаить нечто от соседей, и пусть поверхностно, но все друг друга знали, но зачем этого кого-то искать? Тем более соседка уже произвела приятное впечатление и к разговору была искренне расположена.

Антонина узнала, что лето здесь – короткое и холодное, и вчерашняя погода – обычное дело. Теплее бывает, но редко и ненадолго. А зима, напротив – снежная, морозная и очень длинная, так что на реке долго стоит лёд, и сообщение по морю возможно только несколько месяцев в году, тогда-то в город привозят продовольствие, какого в здешних краях не сыщешь, – консервы, крупы, муку.

Многие держали птицу, а вот скотина приживалась с трудом, так что местные переняли от чукчей оленеводство. Другие промышляли рыбной ловлей, рыбы хватало и в реке, и в лимане. А кто и в шахте работал – на угольной, на другом берегу реки, или на золотых россыпях чуть подале, или на заводе.

Но даже золото не привлекало к этим местам душегубов, это Антонина уточнила особенно. Соседка повторила мнение этнографа, что преступления случались, но больше – простые, бесхитростные, и редко когда полиции приходилось ломать голову. Из не столь давнего припомнилось два случая.

Первый произошёл зимой, сразу после появления в городе Березина. Охотник Маркелов порешил друга-приятеля из-за бабы, а говорил, будто они потерялись в буран и бедолагу задрали волки. Весь город судачил и гадал, как исправник отыскал мертвеца среди зимней тундры, да только нашёл и приволок вместе с его простреленной головой. Исправник, конечно, никому не отчитывался и ничего не говорил о том случае, только чукчи именно тогда стали называть его Умкы, а за ними и местные подхватили.

Второй приключился три года назад, когда рыбак Нелидов тишком задушил неверную жену да спрятал, пытаясь представить так, будто она к любовнику ушла, оленеводу из чукчей, но Березин быстро изобличил его безо всякого судебно-медицинского эксперта.

Имелась в Ново-Мариинске городская школа, да ещё с классом прогимназии для способных детей и ремесленными классами. Больница тоже была, вот только единственный хороший врач в прошлом году умер, остались на весь город один фельдшер да повитуха. Ещё врач служил при поселении ссыльных на другом берегу реки, и если что серьёзное – посылали за ним, но редко. Не так уж он был хорош, да и денег много брал: лечение городских в его обязанности не входило, чем и пользовался. Оттого Дарья Митрофановна бурно радовалась, что к ним наконец прислали Бересклет. Антонина поначалу пыталась спорить, что она не врач, и объяснять, что прибыла работать в полицейское управление, помогать ловить преступников, но собеседницу не убедила. Та вежливо слушала, ахала, кивала – и вновь заводила шарманку о радости от появления врача.

Вскоре Костенкова засобиралась уходить, пообещав заглянуть вечером, чтобы позвать в баню, и посоветовав дождаться Сидора здесь: где он намеревался провести день, она не знала, не бегать же в поисках по всему городу. Но Бересклет только и успела, что подняться с места и вызваться проводить, когда в комнату ворвалась незнакомка.

Уже по одному виду её нетрудно было понять, что случилось нечто дурное или даже чудовищное. Простоволосая, растрёпанная, раскрасневшаяся и взмыленная от бега, эта нестарая, дебелая тёмно-рыжая женщина походила на тяжеловоза в пене, готового пасть от усталости.

И она действительно пала – на колени перед Антониной, тяжело добежав до неё.

– Спаси, барышня! Спаси, Христа ради! На тебя одна надежда! Спаси, Богом прошу! – заголосила она, схватила ладони остолбеневшей от неожиданности девушки и принялась осыпать их поцелуями и орошать слезами. – Спаси, святых заступников ради, заклинаю!

Бересклет бросила ошалелый взгляд на соседку, но та тоже взирала на странное явление в изумлении и не могла вымолвить ни слова, только истово мелко крестилась.

– Кого спасти?! Что случилось?! Отпустите мои руки!

– Спаси, Богом молю! – продолжила выть незнакомка, и больше ничего сказать не могла.

Антонина окинула ищущим взглядом избу в поисках хоть какой-то помощи, а потом опомнилась. С трудом вырвав одну руку у оглашённой бабы, подхватила со стола кружку с недопитым чаем и, набрав полный рот, с шумом прыснула на незваную гостью. Та поперхнулась воздухом посредине очередного заклинания, пару раз нелепо хлопнула ртом.

– Что случилось? Кого надо спасти? – строго спросила Антонина.

– Сына! – взмолилась та более связно. – Сына моего спаси! Единственный, кровиночка, деточка малая, не переживу! Спаси, барышня!

– Встаньте немедленно! – воскликнула Бересклет, понимая, что объяснять женщине свою специальность – словно об стенку горох, и чувствуя от этого огромную растерянность, которую изо всех сил старалась спрятать.

Она жутко боялась лечить живых людей. Тем более если это вопрос жизни и смерти. Тем более одна, без надёжной поддержки наставника! Но также Антонина прекрасно понимала, что не сумеет оставить без помощи ребёнка. От панической мысли, что он вообще-то может умереть у неё на руках, если дело и впрямь дрянное, стало холодно и едва не подкосились ноги, но…

– Что с сыном? Дарья Митрофановна, помогите её поднять! Кто она?

Тут очнулась и соседка, кинулась к пришелице, и в четыре руки они сумели усадить её на стул. Костенкова зачерпнула в кружку холодной воды, Антонина сунула ту в руки женщине, придерживая её ладонь, и украдкой потянулась к дару. Довольно и того, что она не сумела скрыть своей принадлежности к числу врачей, а если местные узнают, что она ещё и жiвник талантливый и хорошо обученный – вовсе житья не дадут. Это в большом городе, хоть нередко приходилось сталкиваться с невероятными просьбами – чуть ли не мертвеца поднять, – всё же можно попытаться объяснить людям, что одарённые – не значит всемогущие, талант этот был неплохим подспорьем, но ничего и никогда не решал. А здесь, в глуши, кто знает, что о чародеях думают?

После глотка воды, а больше благодаря чарам пришелица, Авдотья Брагина, сумела наконец внятно рассказать, что случилось. Её сын, мальчишка десяти лет, сорвался на прибрежных камнях и сломал себе правую руку, причём явно со смещением. Конечно, товарищи по играм не сумели нормально помочь, благо хоть до больницы довели, а местный фельдшер только одно и предложил – ампутацию. Что делать с такой рукой, он понятия не имел. А перепуганная мать как раз вечером слышала от кого-то, что в доме исправника вроде как докторша из столицы завелась, ну и кинулась к ней, настрого запретив калечить сына.

– Дайте мне минуту одеться.

Когда Антонина натягивала сапожки и застёгивала пальто, у неё отчаянно тряслись руки, а в голове взапуски метались параграфы из учебников и слова наставников, смешиваясь в страшную неудобоваримую кашу. Она точно знала, что изучала этот вопрос и даже ассистировала в госпитале, но совершенно ничего не помнила. А мысль, что ей сейчас предстоит самой, одной, без помощи и руководства собирать мальчишескую руку, приводила в ужас. Отчаянно хотелось бежать не в больницу, а на пароход и слёзно умолять капитана забрать её из этого страшного места. Причём непременно отчалить прямо сейчас, не дожидаясь окончания погрузки.

– Ведите, Авдотья, – скомандовала Бересклет, выходя в горницу с саквояжем. Она явно сумела вполне убедительно изобразить уверенность: безутешная мать воспрянула духом и помчалась к выходу.

Пути до больницы Антонина не запомнила, а то, что Дарья Митрофановна увязалась с ними, и вовсе обнаружила уже на подходе к цели – одному из каменных зданий на другом конце города. Всю дорогу девушка пыталась справиться с обуревающей паникой, успокоиться и взять себя в руки, иначе с таким тремором и начать операцию не выйдет, не то что сделать хоть что-то правильно.

Операцию. Господи, она в самом деле собиралась оперировать живого человека. Одна! А ведь даже не помнит, положила ли набор инструментов, подаренный отцом, ещё когда у дочери открылся дар и стало понятно, что та хочет пойти по стопам родителя. Хорошие инструменты, замечательные инструменты, дорогие, качественные, которые она никогда не брала в руки. Отец дарил их будущему талантливому хирургу…

А материалы-то у неё есть? Шовный точно был, а остальное? Чем кость скреплять?!

Бересклет уже рысью взлетала на высокое крыльцо, запыхавшаяся от быстрой ходьбы, когда в голову пришла мысль, что можно было попросить кого-то довезти их, тем более телеги попадались. Но что уж, хороша ложка к обеду!

У тяжёлой рассохшейся двери курил дрянные, едкие папиросы хмурый сутулый мужик высокого роста, нескладный, весь чёрный, помятый и обносившийся. Антонина бы и внимания на него не обратила, если бы не засаленный белый халат.

– Вы фельдшер? – спросила, хмурясь.

– Ну, – буркнул тот.

– А где пациент? И почему вы здесь?!

Возникло жуткое подозрение, что мальчик умер, пока его мать бегала за Антониной. Но больше испугало не оно, а робкая надежда именно на такой исход: тогда бы не пришлось ничего решать. Испугала, а потом – разозлила, потому что отступать перед трудностями Бересклет не привыкла.

– Да там. – Фельдшер махнул рукой.

– А вы почему тут?

– Так эта припадошная велела не трогать. – Он дёрнул плечом.

– И что, вы даже кровь не остановили?! – возмутилась Антонина. Злость её от этого открытия распухла и начала потихоньку выдавливать страх, только девушка уже не обратила на это внимания.

– Мне чё, больше всех надо? – скривился он. – Сказали не лезть.

– Ах, вы всегда делаете то, что вам сказали? Тогда бегом марш мыть руки! Будете мне ассистировать!

– Чёй-та? Вот мне ещё девка какая-то указывать станет! – выцедил он и выпустил клуб вонючего дыма Антонине в лицо.

Та отшатнулась, уловила гаденькую ухмылку и в первый момент задохнулась от негодования и обиды. Глубоко вдохнула, благо дым уже рассеялся на ветру, вознамерилась выдать гневную тираду о долге и обязательствах… А потом споткнулась о всё ту же ухмылку и презрительный взгляд и осеклась.

– Что ж, воля ваша, – коротко бросила она. – Авдотья, покажите, где вы сына оставили?

– Но как же… – пробормотала та. Обе женщины неловко переминались с ноги на ногу и в спор не лезли.

Это неприятно царапнуло. Мать так отчаянно бросилась спасать своего сына, а против подобного равнодушия – и слова не сказала.

– А с ним пусть Березин разбирается, – бросила Бересклет, всем весом налегая на тяжёлую дверь.

– Зря вы так, барышня, Артём – Ларина родня, градоначальника нашего, тот его во Владивосток аж снаряжал учиться, тутошний он, выучился вот… – забормотала Авдотья, показывая дорогу по коридору.

– Ему же хуже, – сухо уронила Антонина.

Пострадавший обнаружился в небольшой комнате аж с тремя большими окнами на разные стороны – нечто неслыханное по местным меркам, – но всё равно достаточно тёмной, облака с неба никуда не делись. Кажется, это была операционная, но от её вида кого-то из институтских профессоров постарше мог бы хватить удар. Грязные окна, всюду пыль. Холодно и стыло – непонятно, сколько здесь вообще не топили. Операционный стол, на котором лежал мальчишка, по краям побила ржа.

Пациент был бледным в синеву, но оставался в сознании, и по крайней мере кровь ему всё-таки остановили: на плече раскуроченной руки затянули жгут. Над мальчиком рыдали две перепуганные девицы постарше и неловко мял в руках шапку щуплый мужичок с козлиной бородой и влажными серыми глазами. Что с рукой у пострадавшего в самом деле беда – издалека видать.

Антонина поджала губы, но выговаривать за состояние операционной было некому. И приводить её в порядок, кажется, тоже.

Стоило начать составлять в голове список необходимых действий, и опускались руки. Бересклет привыкла к другим условиям и другой работе, она ведь не военный медик, чтобы быть готовой к любым обстоятельствам! И ладно бы ей пришлось вскрывать здесь труп, но лечить живого ребёнка? Дар поможет обезболить, если постараться – избежать заражения, ещё что-то по мелочи подлатать, но – и только! Всё остальное предстояло решить ей самой. Как-то. И это если в худо-бедно обустроенной операционной, а здесь…

Антонина не знала здесь ничего и никого, не понимала даже, где взять воду, но осознавала: если просто стоять посреди комнаты и глупо хлопать глазами, ничего хорошего не выйдет. Требовалось с чего-то начать, и она начала со своего пальто, вопросов и поиска запасов.

Присутствующие оказались роднёй мальчишки – отец и старшие сёстры. Все они тряслись, все с тревогой и сомнением наблюдали за столичной девицей, которая принялась осматривать шкафы в поисках чего-то, что могло пригодиться. Первым таким оказался платяной шкаф, куда Антонина пристроила пальто, шарф и берет, благо плечики имелись, а пыли внутри как будто не наблюдалось.

– Вы хотите попытаться сохранить мальчику руку? Тогда действуем так. – В отсутствие нормальных помощников Бересклет предпочла воспользоваться теми руками, которые оказались доступны.

Семейство Брагиных заметно растерялось, но перечить не посмело то ли от неожиданности, а то ли от отчаяния – было видно, насколько все раздавлены трагедией. А там и бойкая Дарья Митрофановна поддержала порыв, так что уже через полчаса операционная изменилась.

Нашёлся гипс и многоразовые шприцы, и – слава богу! – многие операционные материалы, включая паршивые бинты. Но главное – спицы и аппарат для фиксации. Совсем простой, стержневой, новые веяния и последние открытия до здешней глуши не добрались и невесть когда ещё доберутся, однако он был и задачу выполнить мог, особенно если правильно поставить и добавить гипсовую повязку покрепче, не жалея.

Обнаружились тёмные стеклянные аптечные пузырьки и порошки в бумажных кульках, но выискивать среди них нужные и проверять сохранность было некогда, тут стоило полагаться на собственные запасы. Спирта не нашлось, эфира тем более, да и белья никакого тоже, но всё равно условия оказались куда лучше, чем виделось в первый момент.

На примусе позвякивали в кипящей воде с содой инструменты и спицы, будущий пациент лишился рубашки и крепко уснул под чарами жiвницы: родня вряд ли могла сейчас отмечать подобные мелочи, и Антонина махнула рукой на скрытность.

Авдотья тщательно отмыла столик для инструментов и ещё один, на котором Антонина уже расставила свои богатства. Сама девушка аккуратно собрала волосы, надела халат – благо пара была с собой, потому что они в любом случае требовались для работы.

Брагин-старший приволок откуда-то газовый фонарь и пару керосиновых ламп, первый приладил на крюк над столом, на котором должна была висеть лампа, а горелки попроще расставили на столиках – один рядом с инструментами, второй у головы пациента. Плохо и неправильно, но лучше так, чем маяться вовсе без света.

То ли от энергичной деятельности, то ли от злости и стычки с фельдшером у Бересклет перестали трястись руки, но эта малая радость почти не успокаивала. У мальчика случился классический, как в учебнике, диафизарный перелом предплечья: обе кости в средней части, локтевая распорола плоть и выступила наружу. Рука, конечно, не шейка бедра и не позвоночник, но это сомнительное утешение не могло прогнать страх, и тщательная подготовка будущего операционного поля лишь усугубляла его: чем внимательнее девушка рассматривала рану, тем больше плодилось сомнений и вопросов.

В голове, словно заевшая граммофонная пластинка, вертелся план будущей операции. Притом Антонина не сомневалась, что забыла и не учла нечто важное и всё непременно закончится катастрофой, но держалась старого принципа: глаза боятся – руки делают.

Бересклет разложила простерилизованные инструменты прямо на столике, перед этим с особым тщанием ещё раз протёртом нашатырём, нашедшимся в запасах, тщательно отмыла руки: методы асептики в институте преподавали всем. И поняла, что дольше оттягивать невозможно, пора уже подойти к пациенту и… что-то с ним сделать.

Антонина на мгновение зажмурилась, закусив губу, глубоко вздохнула и подошла к столу.

Мальчику повезло, что кость сломалась без множества осколков, а сместившись – не задела крупные сосуды. А ещё в том, что Бересклет очень хорошо училась и программа в институте была весьма обширной. И, конечно, в том, что она не могла оставить человека без помощи.

Антонина совершенно потеряла счёт времени и не сумела бы сказать, сколько провела над мальчишкой. Отчаянно не хватало кого-то многоопытного и мудрого, кто мог бы солидно кивать, одобряя её действия, и осторожно подталкивать в нужном направлении в мгновения сомнений. А ещё – лишних рук ассистента, но дар в чём-то сумел их заменить, а в чём-то оказался гораздо полезнее: указывал сосуды и совсем незаметные ниточки нервов, заставлял мышцы пациента расслабиться, а кровь – замедлить ток.

Если поначалу сердце отчаянно стучало в ушах от страха, то постепенно – помаленьку, незаметно, с каждым движением рук и капель силы, – всё прошло. Сомнения никуда не пропали, но вынужденно затаились, как ночной зверь ярким полднем. Слишком сосредоточена была Антонина, так что им попросту не осталось места.

Итог оказался, на взгляд Бересклет, выше всяких похвал и уж точно куда лучше того, что рисовало воображение в самом начале. Дар подсказывал, что спицы встали как надо, повязка вышла – на загляденье, пусть торчащие из гипса железки и выглядели весьма зловеще.

Вновь проверив состояние мальчишки и убедившись, что тот всё ещё крепко спит, Антонина вышла из операционной с улыбкой. Снаружи к ней шагнула бледно-зелёная от страха Авдотья, пришлось спешно заверять, что всё прошло успешно, теперь пострадавшему нужен только покой и хорошее питание. Лучше бы мальчику остаться под приглядом врача на несколько дней, но больница находилась в плачевном состоянии, так что пусть отправляется домой. Да Антонина и сама не пылала желанием перебираться в сырой каменный мешок, пропахший прелым лаком, плесенью и унынием.

Пока говорила, Бересклет успела отметить, что в коридоре толчётся куда больше народу, чем нужно и тем более допустимо, но предпринять по этому поводу уже ничего не успела. Мир вокруг медленно куда-то поплыл, отдаляясь и словно бы расширяясь, голоса стали гулкими и неразборчивыми. Девушка испуганно взмахнула рукой, пытаясь ухватиться за близкую стену – и осела на пол без чувств.

– Померла! – ахнула в воцарившейся тишине Авдотья.

– Да бог с тобой, что ты говоришь такое! – зашикал кто-то ещё, вовсе уж посторонний. – Накликаешь!

Ещё один из зевак запоздало опомнился, шагнул к упавшей девушке, но тут всех бесцеремонно раздвинул в стороны короткий приказ Березина: