Медвежий край

– А для чего нужные такие скаты? – обратилась Бересклет к этнографу. Первым в голову пришёл гараж, но она не сомневалась, что там держат нечто куда более древнее. Вряд ли в этих краях видали такого диковинного зверя – автомобиль.

– Под лодки, нарты, телеги, всё подряд, – охотно ответил тот. – Тут, когда полвека назад обживались, с умом к делу подошли. Многое от поморов с Беломорья взяли, другому у чукчей научились, до чего-то своим сами дошли, по опыту. Это же не первое поселение здешних краёв; если выше по реке подняться, несколько посёлков будет, и дальше на запад. Только сто лет назад в этих краях больше ссыльные жили, тяжело и худо, по зиме голодали страшно. Сейчас-то и ссыльные тоже есть, – он кивнул в сторону дальнего берега, – но всё же не они одни.

– Ссыльные? – насторожилась Антонина. – И вы притом удивляетесь, зачем я здесь со своей специальностью?!

– Ссыльный ссыльному рознь, душегубов лютых нет, ворьё да дурьё, как оно себя называет – политическое. Да и посёлок их на том берегу своими порядками и своим умом живёт. К тому же ну обчистит кто дом того же градоначальника, и куда с добром награбленным подастся? В тундру? Я тут два раза зимовал уже, всякое было, не стану врать, как в любом людском городе. И воруют, бывает, и драки, с поножовщиной даже. Чукчи – народ горячий, подраться любят, да и горожане не тетёхи, суровый люд. Но это же другое.

– Отчего же? Мёртвому разницы нет, в драке ему голову разбили или яду подсыпали.

– Мёртвому – да, а живому – есть. Исподтишка тут не убивают, кошель на базаре не подрежут – не только базара, но и ловкачей таких нет. Всё… проще как-то, что ли. Если и случится что, почти сразу ясно, кто виноват. Может, не всегда, но у полиции не много работы… Так, вот мы и прибыли!

Поскольку каменные дома сразу остались позади, Антонина не надеялась всерьёз, что полицейское управление обнаружится в каком-то солидном, достойном строении. Да она вообще не задумывалась о том, куда именно едет! Но, видимо, в глубине души оставалась некая робкая неоформленная надежда, потому что при виде очередной тёмной избы, неотличимой от соседних, девушку настигло глубокое разочарование.

Сравнительно небольшой, но крепкий домик не имел даже таблички, и если бы телега не остановилась возле него, Антонине и в голову не пришло бы искать здесь рабочее место служащего в солидном чине – всё же полицейский исправник, не городовой. Те же сваи, те же маленькие оконца, тот же скат, ведущий к воротам, распахнутым настежь. На маленьком и пустом дворе возился единственный мужчина, который лопатой грузил в тачку уголь из большой груды.

При виде этого человека Антонина не могла не отметить остроумия данного местными прозвища: и правда, белый медведь. А вот мысленно примерить к нему полицейский мундир оказалось затруднительно.

Белоснежно-седой, с растрёпанными недлинными волосами и короткой густой бородой, Сидор Кузьмич Березин имел к тому же крупное сложение, больше приличествующее былинному богатырю или уж на худой конец – кузнецу. Рослый, с могучими плечами, на которых натягивалась при движении потрёпанная льняная рубашка, мокрая на спине от пота и чёрная впереди – от угольной пыли. Закатанные рукава открывали перевитые венами предплечья, а в широких ладонях черенок лопаты казался прутиком.

Извозчик зычно крикнул что-то гортанное, медведь выпрямился и лёгким движением вогнал лопату в угольную груду, окинул внимательным взглядом приехавших.

– Что случилось? – спросил он спокойно. Голос его оказался под стать наружности: низкий, густой, хрипловатый.

Исправник подобрал лежавшую на краю сходней грязную тряпицу и, пытаясь обтереть ею руки, двинулся к телеге, откуда спускались этнограф с помощником.

– Добрый день, Сидор Кузьмич. Мы вот вам нового сотрудника привезли, – сообщил Георгий Кузьмич, помогая девушке сойти на землю.

Замёрзшие ноги ещё и затекли, оттого едва держали, но Антонина постаралась улыбнуться и выпрямиться.

– Зд-дравствуйте, – еле слышно сумела выдавить она: от холода челюсть почти свело.

К окоченелости и усталости добавились ещё и растерянность, и неуверенность, и страх даже, словно она не с человеком рядом стояла, а вправду – с медведем, которому надо объяснять что-то про своё направление на службу и право здесь находиться. Он успел приблизиться и возвышался сейчас не только над Антониной, но и над остальными мужчинами. Большой, хмурый, грозный…

Предательскую мысль, что пароход ещё не убыл и простоит тут несколько дней, девушка поспешила отогнать.

– Бересклет? – слегка нахмурился Березин, окинув её внимательным взглядом. Та только кивнула, но от сердца немного отлегло: если знает фамилию, то наверняка в курсе, кто она и зачем приехала. – В дом идите, там поговорим. Который из сундуков ваш?

– Вот… – Почему-то ощутив от этого смущение, Антонина кивнула на свой чемодан и потянулась за саквояжем.

Березин ничего на это сказал, даже бровью не двинул, лишь молча подхватил все пожитки, опередив нерасторопную от холода хозяйку. На узкой ручке небольшого чемодана его рука целиком не поместилась, только три пальца.

– Провожу. Спасибо, – кивнул он извозчику и остальным, двигаясь в сторону дома.

– Спасибо! – повторила за ним Антонина, улыбнувшись попутчикам.

– Удачи вам на новом месте! – ответил этнограф, и вскоре телега заскрипела, разворачиваясь в обратную сторону, а девушка поспешила за своим новым начальником на лесенку из прибитых мелких дощечек, которая тянулась вверх посреди ската.

Что ж, гостью не прогнали с порога и увели с продуваемой всеми ветрами улицы – не самый дурной поворот!

Хотя снаружи небо хмурилось тяжёлыми серыми облаками и не радовало солнцем, внутри после улицы всё равно оказалось слишком темно, Антонина не потерялась лишь благодаря белеющей впереди рубахе Березина.

Они миновали пахнущее сеном и травами помещение, похожее наполнением на обыкновенный сарай, поднялись на несколько ступеней по крутой лестнице. Через низкий проём – Антонине низкий, а хозяину и вовсе приходилось сложиться в три погибели – прошли в первую комнату, узкую и тесную, а оттуда, ещё через одну дверь, шагнули в тёплую и светлую горницу.

Глаза уже вполне привыкли к сумраку, так что света пары небольших окон вполне хватило, чтобы спокойно осмотреться.

Свободные стены завешаны оленьими шкурами, на которые девушка глянула с подозрением, но они казались достаточно пристойными и насекомыми как будто не кишели. Слева в углу большая печь, сейчас холодная, – странная, сложная, с металлической топкой, выполнявшей роль плиты, и каменной стеной позади, в которой прятался дымоход. На полках и на печи – всяческая утварь, половине которой городская девушка не знала точного названия. Рядом с печью небольшая закрытая дверь в соседнюю комнату или ещё один чулан.

В простенке между окнами стол с четырьмя массивными стульями – без скатерти, но чисто выскобленный. В красном углу пара тёмных икон без лампадки – набожностью хозяин дома явно не отличался, но традиции уважал. Под ним небольшая бочка на четырёхногом табурете, под которым белело блюдце – кошку он, что ли, держал? Пара сундуков под окнами, ещё один угол занимал книжный шкаф, заставленный очень плотно и явно собранный с тщательностью, не для красоты. Четвёртый и последний угол занимала большая кровать на высоких ножках, аккуратно убранная и рассчитанная, верно, на супружескую чету, но, с учётом размеров хозяина, не казалась излишеством и для него одного.

В доме пахло кисловато и резко, но не противно, просто – странно. Шкуры, дерево, отголоски приготовленной еды – не сейчас, давно, – смутно ощущалось что-то дразняще-приятное. Запах жилого дома. Неплохого, наверное, если не вспоминать, что ожидалось на его месте полицейское управление.

– К столу садитесь, чай согрею, – велел хозяин, поставив сумки при входе, и Антонина решила не спорить. И раздеваться пока тоже не стала.

Стол оказался высоковат, а стулья – совершенно неподъёмные, только волоком и двигать. Ясно, что всё под хозяина справлено, чтобы ему было удобно, но она ощутила себя непутёвой Машенькой в жилище трёх медведей.

Очень подходящее ему придумали прозвище, во всех смыслах.

А Сидор уже снял с полки примус, поставил на холодную плиту, не тратя времени на возню с растопкой, блестящим медным чайником зачерпнул из бочки воды и поставил кипятиться. Задумчиво смерил взглядом гостью и достал из буфета накрытую льняным платком тарелку с нарезанным сыром. Вскоре на столе появились и серый хлеб, и блюдо с сухим печеньем, и розетка с вареньем, и старенький расписной фаянсовый чайничек со сколом на носике и трещиной на ручке, и пара толстостенных кружек из простой обожжённой глины.

Антонина почувствовала, как краснеет от стыда: это что же Березин подумал, если первым делом кормить начал? Но мысли не помешали ей потянуться за кусочком подсохшего, со слезой сыра и проглотить его за пару мгновений, почти не жуя.

Отвлекая и себя, и хозяина от этой неловкости и своего жадного взгляда, девушка поспешила заговорить, тем более что в доме она хоть и не отогрелась ещё до конца, но уже достаточно оттаяла, чтобы не запинаться из-за дрожи.

– Здесь же нет полицейского управления, да? – спросила она то, что заподозрила при виде избы снаружи и в чём убедилась теперь, оказавшись внутри. – И морга, конечно, тоже. Да бог с ним! Сколько вообще человек служит в полиции?

– Теперь – двое, – коротко ответил исправник, выставив на стол кружки.

Уездный исправник! Какой он исправник, начальник полиции целого уезда, если во всём хозяйстве одна печь… да эксперт теперь будет. Дипломированный. С отличием!

Антонина проглотила вздох и закусила губу, чтобы не расплакаться от обиды. Жалованье жалованьем, но… она хотела работать! По профессии, а не как деревенская хозяйка хлопотать у печи! Да, матушка их всех приучила следить за домом, так что и готовить Бересклет умела, и шить, и вышивать, но… Господи, стоило ли столько стараться, учиться, чтобы вот так?!

– У вас тёплых вещей нет? – спросил Сидор, заставив девушку вздрогнуть и очнуться от драматических мыслей. И обнаружить, что хлеб уже порезан толстыми, но ровными ломтями, да ещё появилась солёная икра в розетке. Своеобразное лакомство, на любителя, но с хлебом – отличная замена нормальному обеду.

– Отчего же? И пальто есть, и шинель, и сапоги… В чемодане. Что-то не так? – Антонина вопросительно подняла брови, потому что мужчина поглядел на неё очень странно.

– Ясно.

Замечания своего Березин не развернул, а гостья постеснялась уточнять, тем более что ей всё больше мерещилось в его отношении нечто неодобрительное, насмешливое, словно он уже составил неприятное впечатление и лишь подтверждал его с каждым словом и жестом Бересклет. Казалось бы, когда мог успеть? Она ведь не сделала ничего дурного и держится не так уж плохо… Как минимум не ревёт и странного не требует, как бы ни хотелось!

Пока мысли Антонины металась, хозяин поставил саквояж на сундук под окно и скрылся с чемоданом за неприметной дверцей, да так быстро, что заглянуть туда не удалось. Но подозрения Бересклет отогнала до того, как они сумели оформиться и накинуться на неё, усиливая смятение: очень нужны этому медведю её пожитки!

Вернулся он быстро, опять прикрыв за собой дверь. Чайник уже пыхтел и плевался брызгами на примусе, так что к столу Сидор подошёл во всеоружии. Разлил кипяток по чашкам, плеснул заварки.

Антонина обхватила свою ладонями и не сдержала блаженного вздоха: толстая глина не успела прогреться настолько, чтобы обжигать, но отлично отогревала пальцы. И пах чай изумительно. Не чаем вовсе, а вешним лугом и мёдом – сладко, ярко, так, что захотелось ткнуться носом в горячий пар и дышать только им.

– Для чего вы согласились на эту работу? – нарушил молчание хозяин, усевшийся напротив, через стол.

– Почему нет? – увильнула Антонина, открыв глаза.

И только теперь обнаружила, что у седого мужчины очень тёмные брови и ресницы, и глаза тёмные, а ещё – странно – почти нет морщин. Поначалу она подумала, что ему уже далеко за шестьдесят, а теперь засомневалась. Или просто он хорошо сохранился, засолился тут на морском ветру?

– Потому что это край мира, – не принял такой ответ Сидор, отвлекая от посторонних размышлений. – Сюда так просто не едут.

– А вы? – вырвалось отчасти из упрямства, но больше из искреннего любопытства.

– Тут тихо, – непонятно ответил он. – Так что?

Бересклет опустила взгляд в кружку и всё же призналась, рассудив, что начальник имеет право услышать, чего ожидать от подчинённой, и ничего постыдного в её резонах нет:

– Мне просто нужны деньги, а за здешнюю службу хорошо платят.

– На что? – искренне удивился он.

– Хочу помочь матери и сёстрам, – пожала она плечами. – Отец погиб в конце войны, а я аккурат учиться пошла. Мы не бедствовали, матушка шьёт очень хорошо, благородным дамам, но хотелось помочь ей и сёстрам.

– Не лучший способ.

– Ну уж какой есть. – Антонина упрямо нахмурилась, хотя сейчас, оглядываясь по сторонам, склонна была согласиться: место она и впрямь выбрала неудачное. Но не поворачивать же теперь назад! – Зато честно и с пользой.

– Вышли бы замуж, – предположил он. – Муж бы и обеспечил.

– А вы, Сидор Кузьмич, свою честь в какую сумму оцениваете? – Антонина выпрямилась – словно аршин вдруг проглотила. Слишком резко поставленная кружка глухо цокнула донцем о стол.

– Вы о чём? – озадачился он.

– О том самом. Вам лично какое месячное содержание положить надо, чтобы вы честью поступились? Себя продали? Отчего же сами не женились на мешке с деньгами? – вспылила она, и голос зазвенел громко, негодующе.

– Не кричите, сударыня, не глухой, – покривился он так, словно Бересклет не просто заговорила с излишней горячностью, а в голос завопила прямо в ухо. – Нет и нет.

Березин повёл могучим плечом, зачерпнул деревянной ложкой варенья, задумчиво размешал его в кружке, не отводя взгляда не то от резного узора на черенке, не то от кружащихся в чае разваренных, незнакомых Антонине ягод.

Девушка тут же сдулась и ощутила себя очень глупо. И с чего она взъярилась так? Не насмешничал, не ругался, сказал только…

– Простите, – через несколько мгновений отважилась она заговорить. – Я изрядно наслушалась всякого о месте женщины от разных людей. Не в институте, конечно, но не все благосклонно принимают происходящие в мире изменения. Вы-то в этом точно не виноваты.

Сидор поднял на собеседницу задумчивый взгляд и кивнул, давая понять, что извинения принял.

– Отец офицером был? – спросил о другом, медленно отхлебнул сладкого чая.

– Нет, полевым хирургом.

В отличие от сестёр, Антонина помнила отца прекрасно и очень по нему скучала, но лет с тех пор минуло немало, и воспоминания не причиняли боль, а будили привычную светлую грусть.

– Бересклет? – вдруг вскинулся собеседник, и теперь его кружка резко стукнула по столу, так что девушка вздрогнула от неожиданности. – Фёдор Иванович твой… ваш отец? Я думал, совпадение.

– Да, – растерянно призналась она. – Это плохо? Вы с ним… не в ладах были? – осторожно предположила худшее. Ещё не хватало, чтобы у её нового начальника имелись старые незакрытые счёты с покойным отцом!

– Напротив, – утолил её беспокойство Сидор. – Я ему жизнью обязан. Не знал, что он погиб…

– В самом конце уже. Санитарный поезд разбомбили, прицельно, караулили. Со злости, верно, – предположила Антонина. Других идей, за что враг ополчился на раненых, нарушив все христианские законы и светские договорённости, она не имела.

Впрочем, нет, имела. Матушка, вспоминая Великую войну, всегда серела и называла тех, с кем империя воевала, нелюдью. Сама она на фронте не бывала, но наслышалась всякого и от мужа, и от своего старшего брата-кавалериста, который прошёл плен и чудом выжил, остался калекой – больше душой, а не телом. Но Антонина старалась, по заветам отца, избегать столь общих суждений и не развешивать ярлыки. А ещё малодушно старалась вообще не думать о той войне, пусть и получалось с трудом.

Некоторое время они молча пили чай, но в мыслях у обоих было одно: как причудливо переплетаются порой человеческие пути.

– Отчего вы не пошли по стопам отца?

– Хирургом? – уточнила Антонина. Весть о том, что новый начальник знался с покойным доктором Бересклетом и был у того пациентом, приободрила и успокоила, отчего заговорила она более откровенно. Кажется, Березин был из тех людей, которые помнят добро, и уж хотя бы в память об отце не станет ссориться. – Струсила. Мертвецов я отродясь не боялась, да и навредить им уже нельзя, а живого человека резать и шить – нешуточная отвага нужна. У отца была, а мне не досталось… Что смешного? – нахмурилась она, потому что собеседник на этих словах хмыкнул в бороду, одарив девушку откровенно насмешливым взглядом.

– Вы выучились на врача и преодолели такой путь. И отваги нет?

– Это совсем другое, – смутилась Антонина, но похвала всё равно согрела.

До того, конечно, согрел чай, и девушку уже заметно разморило в тепле. Она расстегнула плащ, стянула косынку и вообще подумывала о том, что нужно снять верхнюю одежду, но ленилась.

– Ступайте спать, – заметил Сидор её состояние. – Я бельё вам положил, постелите сами.

– Мне бы умыться с дороги, – с надеждой посмотрела на него Бересклет, хотя по виду избы было очевидно: о водопроводе и горячей ванне тут заикаться не стоит.

– Да вон чайник возьмите, там ещё осталось.

– А… как тут вообще моются? – уточнила она не без стеснения. С одной стороны, узнать надо, да и как врач она иначе смотрела на принятые в обществе приличия, а с другой – незнакомый мужчина не казался лучшим собеседником для подобных деликатных вопросов, даже если он уже в почтенном возрасте. Как ни крути, всё одно – неловко.

– Баня есть, покажу. Понедельник и четверг – женские дни, сегодня среда, так что придётся потерпеть.

– Понедельник… и четверг? – севшим голосом переспросила Антонина, надеясь, что ей послышалось. – Дни?.. А остальные? Погодите, но как же… Общественная баня – и всё?!

– Не Петроград. – Сидор поднялся из-за стола, достал большой медный таз, зачерпнул ведром из всё той же бочки и, пока Антонина ошалело хлопала глазами, отнёс всё это вместе с чайником в соседнюю комнату. С большим ведром мужчина управлялся с той же лёгкостью, с какой Антонина – с кружкой. – Умывайтесь и ложитесь отдыхать, вы едва на ногах держитесь. Да, погодите, отхожее место покажу и нормальный вход, ворота я закрою, как закончу с углём.

Девушка механически поднялась и пошагала за ним, чтобы осмотреть дом внимательнее, а мысли в и без того утомлённой голове побежали по безрадостному кругу.

Общественная баня два раза в неделю. Удобства на дворе. Вода в бочке, и ещё предстоит выяснить, как она туда попадает, а вернее – откуда таскает её господин уездный исправник. А что со всем этим будет зимой, даже подумать страшно!

Напрасно Березин наградил комплиментом, не отважная она, а глупая, про город этот ничего не знала и совсем не думала, куда именно едет. Чиновник уж больно сладко заливался соловьём, и с жалованьем всё в бумагах честно было, так что она согласилась почти не глядя. И к отбытию приготовиться следовало быстро, не до просиживания в библиотеках. Глянула только в сестрицын учебник географии, что Ново-Мариинск немногим севернее родного Петрограда, а больше там об этом медвежьем угле и не было ничего толком. Не подумала она, что не просто так за эту службу столь большое жалованье полагалось, на которое, однако, не находилось желающих…

Но Сидор Кузьмич в другом прав, не надо думать об этом сейчас, а то она только и сумеет, что расплакаться от отчаяния. Немного освежиться и поспать, а утром уже решать, как жить.

Дальше всё было как в тумане. Антонина осмотрелась, наскоро ополоснулась над тазом, махнув рукой на то, чтобы вымыть голову. Воды на это уже не осталось, а ждать, пока согреется ещё, не хватило бы терпения. Всю утварь, как и велел Березин, она выставила в большую комнату, пока он ушёл обратно на двор таскать уголь. Ведро с трудом доволокла двумя руками, Сидор Кузьмич всё же силён был, как… медведь.

Комната за дверью оказалась маленькой, но чистой. Высокая постель с пышной периной пристроилась изножьем к задней стенке печи. В углу старый сундук, перед ним квадратный стол, аккурат под единственным окном, по другую сторону его – табурет столь же тяжёлый и массивный, как остальная мебель. Позади него в углу притулился почти пустой основательный шкаф – не то книжный, не то посудный, что поставишь – то и будет. На стенах всё те же шкуры, но как будто более свежие, чистые. Здесь, в отличие от большой комнаты, кто-то даже попытался создать уют: постелил у кровати пёстрый половичок, положил на сундук не только шкуру, но и небольшой коврик в тон к половику, украсил стол вязаной салфеткой, а окно – занавесками в мелкий цветочек.

Только оценить эти старания пока было некому. Бересклет с горем пополам застелила постель чистым – действительно чистым, даже слегка накрахмаленным и пахнущим неведомыми травами бельём, и утонула в пышной перине, укрывшись толстым и невесомым пуховым одеялом. Она ещё успела подумать, что одно неоспоримое достоинство у этого дома есть: он не качается. А после провалилась в глубокий сон.

Глава 2

Гым нымигчирэтигым инэнмэлевэтыльын. —

«Я работаю врачом»

(чукотск.)

Антонина пробудилась в странном настроении и потерянном состоянии в неясное время суток неизвестного дня и несколько мгновений молча и неподвижно лежала в этой потерянности, не решаясь пошевелиться и не отваживаясь подняться навстречу новой жизни.

Всё то, что обрушилось на девушку по прибытии, за время сна не пожелало исчезнуть, и будущее здесь рисовалось только серыми красками. Быт сложный, очень неустроенный с точки зрения горожанки, которая выросла, может, и не в дворянской семье, но в хорошо обеспеченной и не знала нужды. До смерти отца его любимые девочки получали всё, что хотели: Фёдор Иванович, конечно, не мог позволить себе одаривать их драгоценностями и редкими шелками, но и запросов таких прекрасная половина семейства Бересклет не имела. После трагедии стало тяжелее, но и тогда оставалась хорошая, просторная петроградская квартира, и пусть они не могли позволить себе по-прежнему баловаться шоколадом или другими изысканными лакомствами и поумерили иные траты, но всегда были сыты, пристойно одеты и обуты, а в доме было тепло, чисто и имелись удобства, включая водопровод и электрическое освещение.

Бересклет никогда прежде не видела деревенского дома и мало интересовалась подобными вещами, и сейчас, стараясь сохранять беспристрастность суждений, напоминала себе: могло быть гораздо хуже. Вспоминалось пугающее и драматическое из книг – о нищете, голоде, щелястых стенах и заколоченных гнилыми досками окнах. Да и этнограф что-то такое говорил, вспоминая прошлые попытки обжить эти неприютные места. В свете всех подобных соображений дом уездного исправника следовало считать не просто пригодным, но даже и очень устроенным, хорошим.

Но при мысли об уборной на улице и общественной бане беспристрастность давалась Антонине с огромным трудом. И это ещё неизвестно, в каких условиях ей предстояло работать! И даже кем, тоже не вполне ясно…

И вроде бы оставался другой выход, «Северному» предстояло несколько дней простоять в порту, чистя пёрышки после дороги, разгружаясь и заполняя трюмы в обратный путь. Пароход наверняка сможет взять на борт одного лишнего пассажира.

Но стоило об этом задуматься, и беспристрастность Антонины взбодрилась и повеселела. Слишком свежи ещё в памяти были мучения, перенесённые в бурю, и добровольно обречь себя на них снова девушка просто не могла. Не говоря уже о том, что долгий утомительный путь в этом случае окажется проделанным напрасно.

А стоило припомнить, что дополнительных денег на обратную дорогу никто не выделит, вариант побега оказался окончательно отброшен вместе с тоской и сомнениями, и Бересклет решительно села на постели.

Только теперь она вдруг заметила: в комнате почти жарко, не то что перед сном. Сначала подумалось, что во всём вновь виновата дорога и усталость, исказившие вчерашние ощущения, но быстро стало ясно, что тепло шло от печной стенки. Это и мысль о груде угля, которую таскал Березин, а ещё о том, что уголь тут не привозной, а добывается совсем рядом, приободрили. Возможно, хотя бы мёрзнуть не придётся.

Первым делом, радуясь толстому и чистому половику, Антонина встала и взялась за чемодан. Нужно было достать домашние туфли, свежую смену белья, чистое платье и разложить прочие вещи, собранные в дорогу, а главное, пальто. Она очень надеялась, что погода сегодня наладилась, но всерьёз на это не рассчитывала и предпочитала учитывать прежние ошибки.