Голова

Теперь второй.

«Это – тело», – вдруг вылупилась в мозгу мысль. Мозг тут же заверещал: «Прекрати так говорить!» и сразу сам себе, грубо и осаживающее: «Тело, что уж тут лукавить. И тело – подходящее. Сильное, выносливое, кровеносная система, кости, всё подходит».

«Хорошее тело», – мерзко добавил внутренний голос и замолк. И я был этому рад – закрыл окошко с первой картой и на меня тут же выскочила вторая. Я замер, глядя на первую строку – имя и фамилия.

Это, конечно, гротеск.

Голова Роман Олегович…

Я вздрогнул. Наверное, в какой-то другой ситуации это могло бы быть даже смешно… Но не мне и не в тот момент. Я вдруг почувствовал себя жертвой какой-то чудовищной вселенской шутки. Прививки… аллергии… Буквы плясали, не желая складываться в слова, но через всё это внутренний голос нёс ерунду: «Скажи спасибо, что хоть предыдущий был не Тело Виталий Павлович а ты вышло бы уморительно во всех смыслах…»

Наверное, у него и прозвище такое было в школе, почему-то подумалось мне. «Эй, Голова, пойдём в столовую… ну ты, Голова, даешь…»

Тьфу, о чём я думаю? Я уронил лицо в ладони и зажмурился, пытаясь прогнать лезущую в голову чепуху. Первый раз в жизни ко мне пришла мысль – а может, зря я вообще замахнулся на такую профессию? С чего я вообще решил, что это моё?

«Так, всё, соберись! – сказал я себе. – Сейчас уж точно не время раскисать!»

Я снова вернулся к карте несчастного Романа Олеговича.

Поразительно – у обоих в одно и то же время прививки до семнадцати лет, одинаковые даты плановых осмотров… Нехорошее предчувствие закралось в уголок души. Очередное совпадение?

Дверь скрипнула, и на пороге появилась Анна Владимировна с рентгеновскими снимками в руках.

– Возьмите, Михаил Николаевич, – она, стараясь не смотреть мне в глаза, подошла и положила листы на стол. Нехорошее предчувствие усилилось.

– Спасибо, – сказал я, продолжая просматривать документы – Что там?

– Ну… если кратко…

– А как иначе? По-другому нет времени! – я по-прежнему пытался напустить на себя вид уверенного в действиях доктора, хотя, Боже мой, кого я пытаюсь обмануть?

– У одного полностью раздроблена голова выше челюсти, а у второго – полостные травмы грудной клетки, уничтожены лёгкие, тазовая кость, внутренние органы брюшной полости… – она запнулась, после чего выдохнула: – В общем, почти всё, Михаил Николаевич. Там такая каша, мы вдвоем его с носилок, это, частями, считай… – она запнулась, и я заметил, что губы у неё предательски задрожали.

– Ясно… – остановил её я. – Спасибо.

Она спрятала глаза, кивнула и направилась к двери.

– Анна Владимировна?

Она застыла в дверях.

– У них даты осмотров первых одинаковые… и не только. Не знаете, почему?

Анна Владимировна замерла в дверях и тяжело повернулась ко мне. Внимательно посмотрела – будто решала, говорить или нет, и будто через силу, произнесла:

– Одноклассники они, Михаил Николаевич. И дружат с самого детства… В мой двор ещё вот такими прибегали… Боже, горе какое! – не выдержала она и расплакалась. – Простите… – и, стараясь унять рвущиеся наружу слёзы, скрылась за дверью.

Одноклассники… Час от часу не легче…

Я взял в руки рентген. Через минуту мне в целом всё было понятно, как Божий день.

Тело Романа не казалось грудой мяса под простыней. Оно им и было. Раздробленная грудная клетка, многочисленные переломы рук, ног… На месте живота чернела дыра – даже на рентгене она выглядела так, что желудок подкатывал к горлу. Тогда я не знал, как всё произошло, но было понятно, что это должна была быть какая-то из ряда вон выходящая ситуация.

Зато рентген второго пациента, Верного, был полной противоположностью. Снимок его головы можно было и не делать, хотя вот и он – тут челюсть выглядела не лучше, чем в жизни, зато тело – ни одного повреждения.

Группы крови совпадают.

Все условия для применения Канаверо – Сяопин вполне подходящие.

Нет, даже не так. Условия были идеальные, лучше и не придумать – как будто это не жизнь, а экзаменационное задание в меде.

Но это был не экзамен, и я почти физически почувствовал, что совсем рядом, в одном со мной здании сейчас лежат два человека, фактически мертвые, но…

Но в моих силах было дать одному человеку новую жизнь.

Или всё-таки – им обоим?

Я откинулся в кресле, чувствуя, как стремительно летит драгоценное время. Надо было срочно принимать то самое единственно верное решение, но… Но я пока не мог. Что-то останавливало меня, и довольно ощутимо.

Если бы всё это случилось раньше хотя бы на две недели, итог был бы печальным, но банальным – летальный исход у обоих, и мне не пришлось бы принимать это решение, впоследствии перевернувшее всю мою жизнь вверх дном. Если бы всё было летом, а не зимой, скорее всего, голова Романа просто не дожила бы до пересадки. В общем, их было много, этих «если», но что с того? Жизнь – это здесь и сейчас, а всё остальное – лишь слова, придуманные человеком паутины из ничего, чтобы лишь ещё больше запутаться в том, что мы такое и зачем.

Но тогда, сидя в кабинете перед открытыми медицинскими картами и разложенными на столе снимками, я был просто человеком, которому надо принимать решение – и оно было, по сути, только одно. Казалось бы, прекрасная ситуация – принимать единственно возможное решение, но… но что-то было всё-таки не так. Наверное, интуитивное ощущение, что я упускаю из виду нечто очень важное, нечто такое, о чём между строк шептала мне едва слышным голосом медицинская карта и искрящийся в глазах Анны Владимировны страх.

А упустил тогда я очень многое. Да нет, даже не упустил. Я просто не знал массы очень и очень значительных подробностей – и это была не моя вина. Во всех этих досье и анализах, увы, не содержалось самого главного – того, что мне пришлось узнать немногим позже.

Часто, ворочаясь по вечерам в кровати и разглядывая бегающие по потолку тени, я думаю… Какое решение я бы тогда принял, если бы знал, что начнётся потом? Если бы я знал всё – и про их дружбу, и про жён, про класс… самый дружный, черт возьми, класс в этой деревне?

Скорее всего, никак. Врачебная этика велит спасать хотя бы одного из двух человек, если на противоположной чаше весов жизнь обоих.

Это сейчас и было единственно возможным решением – и, как бы мне не хотелось, но как человек, дававший клятву Гиппократа, я должен был принять именно его.

Словно в тумане, я встал, тщательно вымыл руки и отправился в операционную.

Там было тихо – но как-то по-особенному тихо. Шуршание и писк приборов словно приглушились, как будто даже бездушная техника находилась в некотором шоке от происходящего.

Семён и Анна Владимировна тем не менее не теряли времени даром. Все инструменты располагались на своих местах, оба «пациента» лежали рядом на носилках, всё так же прикрытые свежими простынями. В тех частях, где были самые тяжёлые повреждения, уже расплывались ярко-красные пятна.

Вот только тело Верного заканчивалось уже не уродливо торчащей челюстью, а аккуратным пластиковым кольцом, похожим на ошейник, за которым начиналась невидимая голова. Шея уже укорочена, отметил я про себя, и озноб пробежал по спине – от поясницы до затылка, как будто я голым внезапно шлёпнулся на перемёрзший наст.

Я не могу передать даже и части тех эмоций, которые я испытываю после того случая к Семёну. То, что я, идиот, не сделал до этого, сделал он. Он нашёл в интернете нормальный мануал, без «голова» и прочей «китайщины», и изучил его «от и до». Он же подготовил аппарат к операции и произвёл все основные процедуры по настройке и калибровке. Я не знаю, что делал бы без него. Пока я, как нашкодивший ребёнок, трясся в ужасе в кабинете, он работал…

Но, с другой стороны, ответственность за происходящее всё равно ведь ложилась на меня.

– Приступим, – хрипло сказал я, и операционная ожила.

Дальше последовал процесс, который я помню очень смутно, как ни странно. Мы действовали строго по инструкции – «…отделить материал донора, совместить метки на кольце и гильотине…» Руки работали, но мозг словно выставил блок на происходящее, не принимая ничего по-настоящему всерьёз.

Надо было признать, что китайский аппарат был настоящим чудом техники. Он действительно почти всё сделал сам. Как только мы поместили весь «материал» в аппарат, проверили соединения, трубки, всё заправили… осталось только нажать кнопку.

Мы – Анна Владимировна, Семён и я – переглянулись и, не сговариваясь, перекрестились. Я крестился первый раз в жизни… Но происходящее на операционном столе от этого становилось менее страшным. Как Бог, если он всё-таки есть, посмотрит на то, что сейчас под нашими руками должно произойти?

«Ладно… Если что, это сделаю не я, а Канаверо – Сяопин, – пискнул внутри ставший совсем слабеньким внутренний голос, и я дрожащей рукой нажал на сервисном мониторе клавишу «Start».

Аппарат едва слышно загудел, по экрану поползли характеристики и описание происходящего процесса. Второй монитор, разбитый теперь на несколько разных картинок, ожил – и там началась сложная «онлайн-трансляция» происходящего внутри едва заметно шуршащего «ошейника». Смотреть на картинки на самом деле было не обязательно – все процессы контролировались компьютером, везде была сигнальная программа, которая как минимум сообщила бы сразу, если б что-то пошло не так.

Но даже если бы что-то пошло не так, ну что мы могли бы изменить? Сложнейшая нанотехнология, работающая с человеческим телом в настолько микроскопических масштабах, по сравнению с которыми человек – как соседняя галактика по отношению к измученной нами старушке Земле.

Мы могли только наблюдать и молиться.

Что мы все, и делали – Анна Владимировна откровенно, не скрываясь, сжав пальцами крошечный крестик на пышной груди, бормоча и раскачиваясь из стороны в сторону, а мы с Семёном про себя – корявыми, нестройными словами не особо привыкших к общению с Богом людей.

Сама операция закончилась через четыре часа. Раздался тонкий писк. Это означало, что все системы в порядке, все показатели в норме. Сам звук был ужасно пошлым – как будто еду в микроволновке разогрел, пришла мне в голову совершенно нелепая ассоциация. Я и не удивлюсь, если этот зуммер, точнее, издающий звук механизм, и впрямь выполнен тем же способом, что использовался в других бытовых приборах этого же производителя. Китайцы же, что с них взять…

Тишина снова окутала нас – жуткая, стеклянная и холодная. Я покрылся мурашками – готов спорить, что не я один.

Мы переглянулись.

– Получилось?.. – не то спрашивая, не то утверждая, произнёс Семён.

Я ничего не ответил. Вроде бы да…

Вот только что именно у нас получилось?

– Уберите всё, – не своим голосом сказал я, снимая практически не пригодившиеся резиновые перчатки.

– И… – я запнулся, – остатки донорского материала.

Анна Владимировна, вздрогнув, взялась за носилки с телом Головы и выкатила их в коридор.

Теперь передо мной лежал человек в круглом пластиковом шлеме, похожем на мотоциклетный. Трудно было даже поверить, что ещё совсем недавно вместо этого тут были два ужасных развороченных трупа. Кожа на лице была белой как мел, и это жутковато контрастировало со смуглым телом. Я представил себе, как будет выглядеть этот человек через три недели, когда можно будет снять аппарат, и содрогнулся.

При нынешней косметологии, наверное, всё можно будет улучшить.

В наше время почти всё можно исправить, так ведь? Хотя цвет лица – это ведь такая малая часть того, что нужно было бы изменить – но тогда я этого не знал.

– Так… – охрипшим голосом сказал я. – Наблюдать постоянно, о малейших изменениях сразу же докладывать мне. Я у себя в кабинете, пока буду там.

Я вышел из операционной, отмахнулся от санитарок, которые по-прежнему толпились за дверью и попытались что-то у меня узнать, прошёл в свой кабинет и закрыл дверь. Достал из шкафа пачку сигарет, стряхнул с неё пыль, открыл окно и закурил. Морозный ночной воздух, жадно ворвавшийся в пропахший медикаментами воздух больницы, приятно холодил лицо, закручиваясь вокруг меня клубами пара с улицы… Но он не доставал до души, а именно там охлаждение сейчас требовалось как раз больше всего.

Я всё пытался понять, почему мне так неспокойно…

Сигарета не помогла. Да, в голове зашумело, на краткий миг мысль притормозила свой бег… и опять сорвалась в галоп, мимоходом отметив лишь расплескавшийся во рту противный табачный привкус.

Отвратительная всё-таки привычка! И как это я раньше мог курить по полпачки в день?

Я невидящим взглядом тонул в кромешной тьме за окном и размышлял о том, что произошло. Я выполнил свою работу. Сделал то, что должен был. Я спас человека, в конце концов!

«А какого человека именно ты спас, а? – ехидно кольнул меня внутренний голос. – Того, что сверху, или того, что снизу? А?»

«Заткнись», – мысленно сказал я сам себе и сделал последнюю затяжку. Докурив, я выбросил бычок на улицу и рухнул в кресло.

В дверь постучали – робко, осторожно.

– Да? – чуть ли не из последних сил выдохнул я.

Скрипнула дверь.

– Михаил Николаевич? – голос Семёна был тихим и задумчивым.

– Что-то случилось? – я внутренне напрягся, собираясь с силами.

Он тихо прошёл внутрь и, не спрашивая ничего, сел рядом со мной на пустующую кушетку. На долю секунды мне вдруг совершенно иррационально захотелось, чтоб он сказал, что операция не удалась, аппарат не справился, оба погибли…

Но этого не произошло.

– Нет, всё в норме. Все показатели ровные. Дайте ваш рабочий планшет, пожалуйста.

Я протянул руку к столу, благо он был совсем рядом, и передал Семёну рабочий планшет – тот, на котором смотрел истории болезни Верного. И Головы…

Семён несколько раз ткнул в экран, после чего протянул мне планшет обратно.

– Вот, держите. Тут можно смотреть, что и как происходит с пациентом в реанимации. Аппарат отчитывается о работе на сервер производителя и может транслировать данные почти на любое устройство. Тут все процессы отображены, а также таймер есть с обратным отсчётом.

Я посмотрел на экран. Теперь там был такой же интерфейс, как и на большом мониторе в операционной. Внизу действительно бежала строка обратного отсчёта – совсем как на бомбе в каком-нибудь боевике. Интересно, когда время выйдет, опять будет этот мерзкий микроволновочный звук?

Жить подано, просим к столу.

Вообще, весь интерфейс был слишком уж ярким и каким-то ненастоящим – как будто его рисовали для компьютерной игры, ей-Богу. Ну китайцы же!

– Михаил Николаевич? – снова нарушил тишину кабинета Семён.

– Да? – я закрыл глаза и постарался максимально растечься по рабочему креслу.

– Мы же всё правильно сделали?

– Ну, судя по тому, что нам показывает эта программа, да. Пациент жив, скоро вернётся к нормальной жизнедеятельности. «Голова вернётся к нормальный функционирование…» – полезли в голову строчки из дурацкого мануала, который я не удосужился нормально изучить, и я отогнал их, как назойливую муху.

– Я не об этом… – задумчиво проговорил Семён. – Я о том… Как вы думаете, мы вообще имели право это делать?

Я открыл глаза. Дремать расхотелось, хотя ещё пять минут назад веки слипались помимо моей воли.

– Мы не только имели, – сказал я, стараясь звучать как можно уверенней, – я тебе больше скажу… Мы должны были, Сёма, это ведь наша работа – спасать людей. И если бы мы её не выполнили…

– Да я понимаю… Я же не об этом! – вдруг перебил меня Семён. Его взгляд был устремлён вдаль, далеко, сквозь стену больницы, сквозь тайгу, сопки и знаменитую кавалеровскую скалу – куда-то туда, где Япония и буянит Тихий океан… Или даже ещё дальше.

– Мы же с вами, Михаил Николаевич, не человека спасли… – его взгляд наконец вернулся откуда-то издалека, и теперь он внимательно смотрел на меня. – Мы другого человека сделали. Понимаете?

От этих слов мне опять стало не по себе. Я не нашёлся, что ответить, поэтому просто промолчал.

– Вот я и спрашиваю… – его взгляд снова стал каким-то стеклянным. – На это мы имели право?

Я задумался. А ведь и правда, положа руку на сердце, мы же по-прежнему не так много знаем о человеке. Да, мы довольно хорошо разобрались с тем, как чинить наши мясокостные каркасы, но ведь – что такое вообще человек, откуда он, зачем и куда вообще движется, нам так никто до сих пор и не сказал.

А что такое человек с головой другого человека, мы знаем ещё меньше.

Уж по крайней мере мы с Семёном точно.

– Ну… – начал было я, так и не придумав толком, что ответить, но Семён опять перебил меня. Это само по себе было странно – обычно он всегда вежливо слушал и ждал. Но сейчас он был опять как будто не тут и не со мной.

– Я думаю, эта история для нас так быстро не закончится, – глухо добавил он и выразительно посмотрел на меня.

– Что ты имеешь в виду?

Семён только пожал плечами.

– Не знаю. Мне так кажется, – почти прошептал он.

– Завтра надо будет почитать о том, как подобные случаи в истории проходили, – сказал я. – Опять же, оформление всего этого – как документы-то заполнять? То есть вроде понятно, кто выжил, а кто нет… точнее, … Тьфу! Короче, ты понял. Непонятно в общем ничего, на самом-то деле.

– Да, это так – грустно согласился Семён.

Мы опять помолчали.

Как же ты был прав тогда, Семён! Даже не представляешь, насколько…

– Ладно, пора бы домой. Хоть немного поспать, – бросив взгляд на отчетливо начавшее светлеть окно, сказал я. – Здесь точно всё будет нормально?

Семён пожал плечами, вздохнул и встал со своего места.

– Возьмите планшет домой, – посоветовал он. – Ну или по ссылке можете с домашнего компьютера открыть.

– Хорошо, – я поднялся с кресла, чтобы проводить его до двери. Возле самого выхода мы остановились прямо друг напротив друга.

– Спасибо тебе огромное, Семён! – глядя ему прямо в глаза, с чувством сказал я. – Без тебя я бы не справился.

– Ой, скажете тоже…

– Так, всё! – на этот раз я перебил его. – Не спорь с руководством! – и ещё раз с силой сжал широкую ладонь помощника.

– Спокойной ночи.

Он только рассеянно кивнул в ответ, ничего не ответил и вышел за дверь.

Щёлкнул замок, и я остался в кабинете один.

Надо тоже отправляться домой, срочно, решил я. Усталость валила с ног, нервы гудели от перенапряжения, кажется, меня начинало даже немного подташнивать – срочно нужен был покой и здоровый сон, хоть бы и всего на несколько часов.

Спал я, слава Богу, без сновидений, как убитый.

На следующий день, который для меня начался поздно – примерно в два часа – вся больница гудела как растревоженный улей. С Головой-Верным всё было в порядке. Он должен был прийти в себя через несколько дней и полностью поправиться за два месяца согласно данным аппарата, который исправно отчитывался на планшет, который теперь везде был со мной. Возле прикрытых шторкой окон реанимации всё время кто-нибудь толпился, переговариваясь шёпотом. Завидев меня, санитарки и врачи тут же разбегались по делам. Но шёпот не прекращался – он, как туман, застилал всё собой, сочился из каждого угла больницы. Я понимал, что случай этот для нашей больницы совсем нехарактерный и такого тут ещё не было, но всё же в этом всём чувствовалось определенно ещё что-то – я чувствовал это нутром.

К вечеру я не выдержал.

В каждой больнице есть как минимум один сотрудник, как правило, женщина, которая знает абсолютно все сплетни – что у кого и как, кто женился, кто умер, кто с кем кому изменяет, и всё в таком духе. В нашем стационаре эту роль отлично выполняла Наталья Платоновна – большая пышная дама, работавшая в отделении гинекологии. Она бодро для своих почти ста килограммов перемещалась по больнице, неизбежно оказываясь в гуще любых событий. Впрочем, даже находясь в отпуске, она умудрялась знать почти всё. Именно к ней почему-то со всех уголков больницы тонкими шепчущими ручейками стекались все сплетни и тайны.

Я позвонил в приёмное отделение и вызвал Наталью к себе. Она появилась буквально через минуту – будто стояла и ждала всё это время за дверью! Глаза у неё хитро горели – сразу было видно, что она-то точно в курсе всех дел, и готова при случае узнать ещё что-нибудь новенькое от меня.

Но мне ей рассказывать было, увы, нечего. Совсем наоборот.

Я посадил её в кресло напротив себя и прямо спросил:

– Что происходит, Наташ? Почему все вокруг ходят и перешептываются?

Та сделала круглые глаза.

– А вы не в курсе что ли, Михаил Николаевич?

– Нет! – твёрдо сказал я, строго глядя на неё. – Давай выкладывай!

– Да пациент-то ваш… – она уткнулась взглядом пол. – О нём же все судачат. Голова который.

На слове «голова» я невольно вздрогнул. Дал же Бог фамилию человеку… Говорящую, блин. Кричащую прям.

– Или точнее будет Верного… Это уж как считать … – задумалась вслух Наталья. Увидев мой тяжёлый взгляд и опустившиеся вниз уголки губ, она ойкнула и прикрыла рот.

– Вы уж простите, Михал Николаич…

– Так о чём все шушукаются? – я пропустил её слова мимо ушей. – Ну новый пациент, понятно. Необычный. Но не об этом же сёстры шепчутся? – перебил я её.

– Да как же не об этом? Об этом! Да только не про самого… – она запнулась, – ну… пациента…

– Тогда о чём?

Наталья Платоновна вздохнула.

– Ну как о чём… Что дальше будет, вот о чём! С жёнами… С детьми… Они же вчетвером, ну… со школьной скамьи дружат. Про них же и так шутили сколько в деревне-то нашей – вот вы, мол, шведская семейка. А теперь…

– Ничего не понимаю, – опять прервал я. – Давай-ка по порядку.

– Ну хорошо. Слушайте! – Наталья Платоновна поудобнее устроилась в кресле, набрала в грудь воздух, как ныряльщик перед прыжком, и начала говорить.

Через пять минут она закончила свой небольшой рассказ. Я сидел, глядя перед собой в стол, не в силах поднять глаз.

В общих чертах всё было просто. Два парня, две девушки… Учились в одном классе. Дружили, общались – два закадычных друга и две подружки. Потом выросли, стали встречаться – тоже как бы парами… Свадьба была у всех четверых в один день. Злые языки за спинами, конечно, шептались, мол, так жили бы уж вчетвером, что уж там. Но это на их совести. Ничего «такого» у них не было, нормальные, обычные две семьи. Дружили, Новый год вместе встречали, на моря вместе ездили с палатками, на майские – на шашлыки, как же без этого… А слухи все эти – просто деревенская зависть и ничего более. Жили они, по отдельности, две дружных и вполне счастливых семьи… Не ссорились, не ругались – бывает же такое, представляете!

До тех пор, пока в порту не лопнул этот чёртов трос и трубы не раскромсали обоих молодых людей на куски, которые ещё вчера лежали передо мной на носилках.

А я потом взял и сшил из них двоих одного человека. Ну точнее, не я… Хотя кому я вру. Ведь не оружие убивает людей, не машины их давят. Это всё делают люди… Поэтому конечно же я, кто ж ещё… Я вдруг ощутил совершенно неуместную эмоцию – мне стало страшно и стыдно за содеянное… как в детстве, когда уронил и разбил мамину вазу, после чего попытался скрыть содеянное, коряво склеив её рыжим тягучим клеем «Момент».

– …И поэтому мы вот все и думаем… – я вынырнул из своих мыслей и вернулся к Наталье, мысль которой раскручивалась всё дальше и дальше, – а каково Алке теперь будет? Нет, ну ладно Надьке… Ей, считай, повезло… её-то мужик как бы живой. Ну, мозг же… это… Ромкин будет, правильно? Память там… и всё такое? А с другой стороны, Алле ведь тоже непросто, ну тело-то… кхм… как бы… Виталька у неё какой красавчик был, высокий, спортсмен!.. Глуповат, правда, ну это ладно – Алла сама за пятерых мужиков подумать может, умная баба, хваткая, палец в рот не клади – откусит по локоть. Потому-то, наверное, Витальку и захомутала… А то девок за ним бегало, страсть! Я тогда, кстати, младше на два класса училась, так по нему даже половина наших девчонок сохла…

– Они уже приходили? – упавшим голосом спросил я её.

– Кто? Жёны-то? Ну да, с утра прям. Вы дома ещё были. Они ещё сегодня придут обязательно. Их в реанимацию, конечно, не пустили, рано ещё, но к вам они непременно придут. Ой, вам же с ними говорить придётся!.. Прости Господи, уму непостижимо… – вновь запричитала она, с сожалением глядя на меня, как на выброшенного на улицу кота. – Придётся же как-то… это… ну… объяснять, как вы…

– Спасибо, Наташ… – сказал я, останавливая её монолог. – Я уже узнал, что хотел. Возвращайся, пожалуйста, к работе.

Наталья Платоновна остановилась на полуслове.

– Ну ладно… – обиженно буркнула она. – Сами просили рассказать.

– Да, ты мне очень помогла. Спасибо, правда! – стараясь, насколько это возможно, смягчить ситуацию, сказал я и улыбнулся. Кажется, улыбка получилась довольно жалкой – Наташа так посмотрела на меня, что захотелось бросить всё и разрыдаться у неё на широком светло-зелёном плече.

Как только дверь захлопнулась за её спиной, я снова остался наедине с собой. Тишина кабинета теперь не успокаивала меня, как раньше. Всё вокруг казалось наэлектризованным, затаившимся, готовым в любую секунду обрушиться на меня с какой-нибудь жуткой проблемой. Я посидел немного за столом, бездумно выводя ручкой на белом листке какие-то хаотичные узоры, после чего умылся холодной водой и отправился на обход.