Голова

На самом деле прибор был фантастический. Он почти всё делал сам – сшивал спинной мозг нано-роботами, крепил моментально превращающимся в искусственную кость клеем позвоночник любой степени раздробленности, соединял все ткани… Я уже поздно ночью, ко всему прочему, посмотрел на сайте производителя ролик, где пустой «ошейник» включали, и это было очень впечатляюще, ничего не сказать. Внутренняя сторона, все эти электронные «кишки» оживали, превращаясь в какой-то нано-мегаполис – стремительно крутящиеся ножи, трубочки, зажимы, летающие в воздухе тучи разноцветной мошкары размером с пылинку, а то и меньше… Когда понимаешь, что всё это будет шевелиться и сновать внутри двух кусков чуждых друг другу тел, превращая их в одно, становилось жутковато даже мне, хирургу.

А как вам такой пункт – «укоротите шею до нужного размера?» Подрезать, блин, шею? Чтобы в итоге длинной сильно не вышла?! И что самое ужасное – фото, фото! Проще бы написали – не сделайте случайно жирафа, а то он будет в итоге недоволен и подаст на вас в суд.

Представить только, а?!

Нет, это было чтиво решительно не для слабонервных. Я решил, что продолжу завтра, и погасил настольную лампу. Слава Богу, случаев, когда это ну прямо жизненно необходимо – один на пятьсот тысяч, или и того меньше. У нас в деревне всего двадцать тысяч населения, так что можно было смело рассчитывать, что на мою практику не выпадет ни одного. В глубине души я был почти уверен, что чудо-прибор теперь так и будет пылиться где-нибудь на дальней полке больничной кладовки.

Завтра прочитаю всё внимательнее. Или послезавтра… Надо в конце концов и про рабочий день подумать – а то он уже всё ближе и ближе.

Сон пришёл быстро, забрал к себе, отрезал от мира, только я коснулся щекой подушки.

Как голову отрубил, простите меня за это сравнение.

Мне снились жирафы, шеи в белых ошейниках, и огромные головы с открытыми глазами, стоящие в ряд на бесконечных полках. Я шёл мимо долго, очень долго – и никак не мог найти нужную.

Наверное, потому что тогда ещё не знал, что ищу. Может быть, сейчас мне кто-нибудь вполне мог показаться знакомым в этом ряду.

Наверняка…

***

Утром я проснулся совершенно разбитым. Сон был неспокойным, рваным и депрессивным, как дождь в январе. Собираясь на работу, я чувствовал себя уставшим и постаревшим на несколько лет, но как только переступил крыльцо больницы, это ощущение прошло. Утренняя рутина вытеснила собой и мрачноватый вечер, и тяжёлые муторные сны, которые я помнил обрывочно, но обрывки все были как один жутковаты и вызывали желание вдрызг напиться, а не обходить палаты с больными. Но после чашки кофе, как обычно, мир показался лучше. А ещё чуть позже я почти забыл и вечернюю возню с косноязычной инструкцией, и последовавшую за этим неспокойную ночь.

Рабочий день прошёл и вовсе позитивно. Я успел наконец поиграть в новую игрушку, и она оказалась даже интереснее, чем я предполагал, а также сделать несколько набросков к статье в медицинский журнал, которую надо было обязательно сдать для грядущего повышения квалификации. Новых пациентов практически не поступало, только один хвативший молотком по пальцу оконщик да подросток с подозрением на аппендицит. И тот, и другой отделались лёгким испугом. Первому туго перебинтовали палец, а второму сделали промывание желудка и отпустили домой с наказом не есть так много семечек, да ещё и с шелухой.

Словом, почти выходной.

Именно поэтому вечером я мануал читать не стал. Мне, если честно, хватило этих жутковатых снов и украденной ими полубессонной ночи. Погода снова улучшилась – солнце таки собралось с силами и взяло реванш, расшвыряв тучи по небу лохматыми кусками. Не хотелось опять сидеть за столом и рассматривать все эти чудовищные непонятно как сделанные снимки и читать исковерканные неизвестным переводчиком корявые предложения.

Инструкция к аппарату Канаверо – Сяопин так и осталась лежать на моём домашнем рабочем столе как одно из тех дел, которые надо бы сделать, не откладывая в долгий ящик, но, признаться, очень не хочется. Некоторое время инструкция мозолила мне глаза, вызывая лёгкое чувство стыда за невыполненную работу, поэтому я вскоре и вовсе убрал её на полку с книгами, стоящую в арендованном мной доме на втором этаже.

Потекли рутинные больничные дни. Работы было немного, два или три больных в день, а остальное время я проводил довольно праздно – играл в игру, ковырял статью да пил кофе с нашей санитаркой, вёл пространные беседы с Семёном о книгах, о политике… Казалось бы, обычные рабочие будни, но… сейчас я понимаю, что это был один из самых спокойных периодов в моей жизни. Чем- то вроде внезапного своеобразного отпуска, который я получил не в канцелярии больницы, а в другом месте. В том же самом, где однажды, наверное, и было решено бросить нас в водоворот предстоящих событий.

Спокойствие рухнуло в один миг – и с тех пор я вообще не уверен, знаю ли я теперь, что обозначает это слово. Я думаю… Думаю непрерывно… Постоянно… Десятки мыслей раздирают меня на части – по чуть-чуть каждый день. Пока живы участники тех событий, пока ходит по земле спасённый мной «пациент», пока живы Надежда, Алла, вряд ли я смогу спокойно спать, есть и делать свою работу.

Правильно ли я тогда поступил? Имел ли я право сделать то, что сделал? И вообще – сделал ли это я? Ну а если не я, тогда кто?

И уже абсолютно не важно, как я провёл операцию, и плевать на данную мной клятву Гиппократа, на все эти лекции в университете и мой красный диплом…

Теперь я ни в чём не уверен. Я сбит с толку, я не знаю, что в этом мире хорошо, а что плохо. Я думал, что вот так поступить будет правильно – и какая этому думанию сейчас цена?

Ноль. Пустота.

Совсем как место, где у человека только что была голова, которую ловко и технологично оттяпал от тела Канаверо – Сяопин.

Признаться, я, так или иначе жду высшего суда. Я всегда старался быть хорошим человеком и нести миру добро, пытаясь жить в гармонии со своей совестью и не совершать зла. Ну и к чему это меня привело?

Ни к чему.

Теперь для многих я – почти дьявол, злобный гений. Как полубезумный учёный, сшивший из трупов у себя в подвале знаменитое чудовище, ожививший и явивший его миру.

Но я ведь просто выполнял работу! Как вы не можете этого понять, тёмные вы деревенские люди?

Но это всё лирика. Простите меня за эти отступления в сторону – всё-таки я не писатель, и мне иногда очень трудно сохранять равномерность повествования.

Их привезли в 16 часов 12 минут 4 декабря 2037 года. Очень хорошо это помню. Я сидел в кабинете, проходя очередную миссию так и не успевшей наскучить мне игрушки и предвкушал скорое окончание рабочего дня. На вечер у меня был припасён простенький мещанский план – посетить вместе с Семёном недавно открывшуюся пивную, куда привозили изумительное владивостокское живое пиво. Я напоминал сам себе домашнего кота, упавшего на спину, зажмурившего глаза и требовательно ожидающего, когда же ему почешут брюшко.

Я уже видел перед собой этот ярко-желтый бокал, жизнерадостно запускающий в последний путь к поверхности пузырьки газа, и тарелку со свежими, ароматно дымящимися креветками с побережья, что находилось всего в каких-то шестидесяти километрах от нас, когда в коридоре послышался шум.

Я посмотрел на часы, висевшие в ординаторской над дверью. 16.12 – ярко-красными цифрами горело на нём. Наверное, можно будет даже чуть-чуть пораньше уйти, потянувшись, решил я. И в этот самый момент в кабинет ворвался Андрей, фельдшер нашей скорой. Не вошел, даже не вбежал – он почти выбил дверь. Обычно он не мог и минуты простоять молча, чтобы не отвесить какой-нибудь шуточки или колкости… но одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что сейчас ему совсем не до шуток. Он был бледен, как привидение, руки у него мелко тряслись – с грохотом распахнув дверь, он ввалился внутрь и замер передо мной, словно забыв, зачем пришёл.

– Что случилось? – всё произошло так быстро, что я даже не успел напустить на себя обычный серьёзный вид.

– Михаил Николаевич! – он с трудом разлепил губы и обвёл полубезумным взглядом комнату. – Там… авария в порту! Мы привезли… два человека… Вам лучше на это самому посмотреть.

– Так… – я немного пришёл в себя от его внезапного появления и нацепил на нос очки. – Давай-ка без истерик! Сядь и объясни нормально, что стряслось. Пациент?

Андрей сначала замотал головой. Потом закивал. Потом поднял на меня дикие, как у загнанной лошади, глаза, и пожал плечами – совсем потерянно, чем запутал меня ещё сильнее.

– Пойдёмте посмотрим… нет времени, там… Пойдёмте, Михаил Николаевич, скорее! Там все только вас ждут! Совсем нет времени, правда! – повторил он и внимательно посмотрел на меня. Ещё раз взглянув в его округлившиеся от страха глаза, я понял, что разговаривать не имеет смысла, встал со своего места, сдернул висящий на вешалке халат, который уже успел снять, наивно полагая, что он мне больше сегодня не пригодится, и вышел из кабинета, уводя за собой продолжающего трястись Андрея и проклиная судьбу за очередной несвоевременный сюрприз. Истекающий конденсатом пивной бокал в голове упал и разбился на миллион мелких осколков – уже не собрать.

Через минуту мы были в приёмном покое на первом этаже больницы, точнее, фойе перед ним. Лица санитарок, собравшихся возле дверей приёмного покоя, куда привозили «острых» больных, были белыми, как стопка чистых простыней, всегда лежавшая на одной из кушеток тут же. Нехорошее предчувствие усилилось и стало ощущаться почти физически – в груди поселилось что-то холодное, скользкое и тяжелое, как глыба льда.

Об этом случае потом много писали в моей любимой местной газете «Северное Приморье». Да и не только в ней. Через неделю, когда информация пошла дальше, повалили журналисты со всех сторон – из владивостокских журналов, газет, интернет-порталов… Это, впрочем, неудивительно. Кино нечасто приходит в нашу жизнь, но иногда это случается… И, как правило, обычно это далеко не счастливая комедия, а мелодрама с открытым концом.

Страшное совпадение, сочетание факторов, совсем как в том старом фильме «Пункт назначения», где смерть, подобно изощренному шоумену, старалась сделать своё мрачное дело красиво, вгоняя людей в бесконечную пучину ужаса.

Оба события произошли в порту. После начала реализации программы «Привлекательное Приморье» север Приморского края существенно изменился. В моём детстве эта часть побережья в районе посёлка Ольга сначала была закрытой приграничной военной зоной, потом стала чудным местом для дикого отдыха, особо не изгаженным никакой промышленностью, а теперь… теперь тут всё было совсем по-другому. Аграрные хозяйства по всей береговой линии, построенные ещё во времена первой волны нового переселения, когда бегущим из России давали землю, гребешковые фермы, базы дайверов, частные яхт-клубы… И Кавалерово, конечно, изменилось очень сильно. Прогресс не стоит на месте, но некоторые вещи всё равно остаются неизменными, несмотря на все эти новые технологии и прочее. Например, коровы, которые по-прежнему бродят летом по улицам Кавалерово между автоматизированных торговых дронов и автомобилей на автопилоте.

Простите, что я так говорю. Да, я прекрасно знаю, что Приморье административно по-прежнему часть России, но оно теперь так отличается, что мы все привыкли говорить именно так. Не верите – побывайте в Приморье, поймёте, о чём я. Так что не осуждайте – мне удобнее говорить так, я так привык.

Теперь север Приморского края – место невероятное. Там всегда было очень много разных уникальных и красивых бухт, и в них смогло угнездиться огромное количество самых разнообразных предприятий, фирм, заводов и роскошных жилых домов или небольших комплексов… А центром всего этого стал новейший порт в районе одного из самых старых поселений района – Ольги. Высокотехнологичный, с отличными показателями по экологии, теперь он снабжал товарами всю разросшуюся за последние несколько лет прибрежную зону. Но несмотря на всю новизну контейнеры в нём разгружались обычными портовыми кранами – и, наверное, ещё долго будут разгружаться таким образом – пока мы глобально не победим силу притяжения земли.

В порту тоже до какого-то момента был самый обычный рабочий день. Гремели цепи, кричали друг другу грубыми хриплыми морскими голосами грузчики – там потрави, тут наподдай, вира, майна, всё как обычно. Громкий мужицкий труд – не самый престижный, но настоящий…

Наверное, примерно в тот момент, когда я заканчивал предпоследнюю миссию очередной карты в игре, сидя в своём кабинете, тросы на одном из кранов не выдержали и груз рухнул вниз – прямиком на снующих по портовой территории рабочих. У нас тут всё-таки не центр мира, и краны покупались в основном «бэушные», из ближайшего зарубежья. Как тросы могли так перетереться все сразу! Может, это была халатность… Там потом долго расследовали, искали виноватых, кого-то нашли… Да только толку?

Если бы это был контейнер, в больницу никого бы не привезли.

Но это были трубы. Огромные стальные трубы для какого-то строящегося промышленного объекта, которые повсеместно росли в новом Приморье как грибы. Я не знаю, сколько они весили, эти махины, но знаю точно – хрупкое человеческое тело было для них не более значимым, чем насекомое для лобового стекла несущегося по шоссе японского спортивного автомобиля.

Я, кстати, потом однажды видел во сне, как это случилось. Очередной кошмар, один из… ничего более – но этот был из тех случаев, когда ты просыпаешься и ещё несколько минут лежишь, тяжело дыша и соображая, где в самом деле сон, а где реальный мир.

Во сне это был точно такой же яркий солнечный морозный зимний день. Солнце бликует на поверхности воды, море тихое, искрится. Вокруг – привычный рабочий гвалт, чайки пытаются перекричать голоса рабочих, которые прорываются сквозь гул работающих силовых установок кранов. В такие дни, когда ты сидишь в тёплой машине и смотришь на незамёрзшее ещё море сквозь холодное стекло- нестерпимо хочется купаться и невозможно не думать о лете – так манит море синевой и золотистыми бликами на поверхности волн. И даже не верится, что на самом деле за окном – холодный, пронизывающий до костей ветер с океана, выдержать который без спецодежды может далеко не каждый.

Я стою в центре разгрузочной площадки, и судя по тому, как мимо меня почти вплотную ходят люди, они меня не видят… В этой параллельной реальности я призрак, а не наоборот.

Поднимаю голову и смотрю вверх, пытаясь закрыть ладонью глаза от слепящего солнца. Вдруг солнце исчезает – и вместо него появляется огромная туша, будто надо мной приземляется космический корабль. Но, приглядевшись, я понимаю – это никакой не корабль, а трубы. Длинные, чёрные, разного диаметра – от больших, что не обхватить и вдвоём, до совсем обычных, что поместятся в сложенных пальцах двух рук.

Слышу какой-то звук – звук лопнувшей струны, сорвавшейся тетивы или чего-то подобного, и в этот момент всё меняется. Люди вокруг начинают кричать, но я слышу их как будто сквозь вату – а ещё вдруг замедляется время. По-прежнему смотрю вверх – и теперь вижу, как с одной стороны плавно отлетают в сторону концы троса, и вся эта чудовищная вязанка как будто расцветает в небе. Это красиво – и я, раскрыв рот, смотрю, как трубы медленно разворачиваются в воздухе, как гигантский металлический бутон, и начинают приближаться ко мне. Теперь снова вижу солнце – оно приветливо греет кожу лица сквозь десятки отверстий разного диаметра, складываясь в узор, чем-то напоминающий соты. Вокруг меня есть ещё люди, близко – но я не могу оторвать глаз от завораживающего зрелища, от этого света в конце множества металлических тоннелей. Мне не страшно – хотя нет, страх просто заблокирован, как будто от транквилизатора. Трубы всё ближе – и вот я уже отчётливо вижу их блестящие металлические кромки, грубый рваный край, оставленный мощным плазменным резаком.

Тот самый край, который через долю секунды раскромсал двух не успевших убежать из-под него человек на несколько кусков, а мою жизнь впоследствии – на период «до» и «после».

Наверное, они оба так примерно и стояли. Может, это был как раз Роман, а возможно даже именно его мысли я смог каким-то непостижимым разуму способом услышать, увидеть то, что видел он в последние моменты своей жизни… Хотя, получается, что не последние. Мне всегда казалось, что неумолимо надвигающаяся смерть должна завораживать человека, как будто она что-то впрыскивает в нас, чтобы мы не бежали, а стояли и тупо смотрели, как величественно разворачивается и надвигается на нас самое серьёзное после рождения событие в нашей жизни.

Кто-то отпускает обратно задумавшееся на мгновение время – крики, грохот, лязг, неприятный чавкающий звук – и наступает темнота.

Остаётся только звук – в нём тонет всё остальное. Гулкий протяжный стон, подобный колокольному звону, только в десятки раз мощнее. Он до сих пор стоит у меня в ушах. Это гудят трубы. Они бьются, падают, подпрыгивают, и каждая ревёт свою ноту, а внизу в этот момент превращаются в кровавую кашу два человеческих тела, которым нечего противопоставить этой безразличной чудовищной массе металла.

Но в тот момент, когда мне привезли их, всего этого я не видел даже во сне, и знать никак не мог.

Андрей толкнул дверь, и я переступил порог приёмного покоя.

В приёмном покое собрался, кажется, почти весь персонал больницы, кроме стоявших снаружи санитарок. Но острые пациенты – это обычно всегда суета, звон флаконов, капельницы, отрывистые команды, лязг носилок и писк оборудования… А сейчас все собравшиеся замерли в комнате в абсолютной тишине, словно каменные истуканы, и смотрели на пару стоящих в центре комнаты носилок.

На первых лежал мускулистый мужчина в прекрасной физической форме. Руки и высокая накачанная грудь были покрыты крупными разноцветными татуировками, ещё несколько картинок было разбросано по всему телу. Голова его была прикрыта алым от крови полотенцем, подозрительно плоско лежащим – и одного взгляда на пропитавшуюся красным ткань было достаточно, чтобы понять, что там всё очень плохо. Я сделал глазами знак санитарке, она аккуратно приподняла ткань, прокатился тяжелый вздох.

Голова – это было очень громко сказано. От неё почти ничего не осталось – сиротливо торчала вверх нижняя челюсть, почти целая, с ровным рядом красных от крови зубов – а дальше бесформенное месиво из кожи, костей, мозгов… Кажется, вот этот кусок плоти раньше был глазом… Я на секунду представил, как «это» пришлось собирать, чтобы доставить сюда, и меня чуть не стошнило. Возьми себя в руки, ты же врач, сказал я себе, больно прикусил губу и перевёл взгляд.

Вторые носилки выглядели ещё хуже. Простыня почти полностью сменила цвет на красный, да и по очертаниям… это было едва похоже на тело.

А на месте головы лежало знакомое уже мне белое яйцо, смахивающее на мотоциклетный шлем. Под немного запотевшим стеклом я увидел бледное лицо с закрытыми глазами – и меня пробрал озноб. Уж не это ли лицо я мельком заметил тогда, в самый первый раз, когда мы рассматривали новый аппарат? Я посмотрел на Семёна. Он так же, как и все, стоял и не мигая смотрел на два лежавших перед ним по сути трупа. Увидев мой взгляд, он закатил глаза и зачем-то развёл руками.

– Михал Николаич, я… это… Немножко пришлось поучаствовать, вы уж не сердитесь…

– Сколько прошло времени до помещения в сейвер? – перебил его я, судорожно пытаясь вспомнить чёртову инструкцию. Сколько там может пролежать донорский материал без специальной подпитки? В пересадке головы основная проблема – это снабжение мозга кислородом, поэтому… – закопошились в памяти корявые строчки китайского мануала. Кажется, около получаса. Если я ничего не путаю.

Семён, конечно, не должен был… А хотя что я несу, должен – не должен… Может быть, его расторопность и сделала всё это возможным… опять же, к лучшему ли?

Но тогда я думал совсем о другом.

– Двадцать две минуты, – глухо сказал незнакомый голос у меня за спиной.

– Хорошо, – ответил я. Кажется, теперь у нас есть несколько часов…

Я произносил слова, словно во сне, но мне самому было страшно от них. Надо просто было что-то говорить, делать, в конце концов, вид, что я контролирую ситуацию… Хотя это была полная ерунда – что я, чёрт возьми, мог тут контролировать?

Мне вдруг захотелось оторвать голову себе – за то, что в ней за прошедшее время так и не появилось вменяемых знаний по применению нового аппарата. Когда я вспомнил про пылящийся на полке так и не прочитанный нормально мануал, мне и вовсе захотелось провалиться сквозь землю.

Теперь я, конечно, понимаю, почему мы все тогда так медлили. Почему опытные медики стояли, как истуканы, как уличные зеваки на месте ДТП и просто смотрели на кровавую кашу из двух человеческих тел перед собой.

Да потому, что раньше таких «пациентов» сразу везли в морг.

Но не теперь. Теперь их можно вылечить, и все собравшиеся вокруг, кажется, ждали, когда же я начну это делать.

– Михаил Николаевич, – раздался над ухом негромкий голос Алины, одной из медсестёр. – Время идёт.

– Да-да… – вместо звука обычного голоса из горла выскочил какой-то хриплый писк, и я прокашлялся, стараясь вернуть себе прежний уверенный вид. Надо было брать ситуацию в свои руки, но я сам находился на грани истерики.

– Анна Владимировна, готовьте операционную, срочно. Отвезти… – я невольно запнулся, – обоих пациентов в реанимацию. Мне на компьютер срочно медицинские карты, всё, что есть, вплоть до прививок в садике и результаты осмотра скорой! Рентген делали?

Анна Владимировна покачала головой.

– Сделать! – я потихоньку начинал приходить себя.

– Михаил Николаевич, Верному тоже? – переспросила Анна Владимировна.

– Это который?

Она молча показала на торчащую вверх одинокую челюсть.

«Фу, до чего же всё-таки отвратительно выглядит!» – снова содрогнулся я.

– Да! – отрезал я. – И ему тоже. Выглядит вроде… Впрочем, не имеет значения… Мы не можем рисковать.

Я повернулся к Семёну. Тот смотрел на меня внимательными и серьёзными глазами. Мне показалось, что он единственный, кто понял моё настоящее состояние в этот момент. Я впился в него взглядом, стараясь вложить в этот взгляд как можно больше:

– Останься, – тихо сказал я и сразу же громко гаркнул на всё отделение: – Так, остальные работаем, живо, живо! Давайте, вперёд!

Всё вокруг пришло в движение. Захлопали двери, санитары засуетились, загремели колёса носилок по кафелю больницы.

Через секунду мы остались одни. Стало немного полегче – теперь прямо перед глазами не лежали два жутких развороченных тела.

– Семён, – стараясь скрыть волнами накатывающее на меня отчаяние, негромко сказал я. – Скажи, ты случайно не скачал какой-нибудь другой мануал? Помнишь, мы тогда говорили, что ты потом нормальный скачаешь и изучишь? – я поднял на него полные надежды глаза.

Он кивнул.

– Да, скачал, и прочитал тоже, Михаил Николаевич. У меня тогда ещё… знаете, предчувствие что ли было. Я несколько вечеров его читал, признаться честно.

Я испытал двоякую эмоцию – жуткое облегчение и надежду, перемешанную со жгучим острым стыдом – это я, я должен был это сделать, а не Семён, он же просто техник!.. Мне захотелось обнять его и расцеловать, но я сдержал эмоции и выдал наружу скупое:

– Молодец, Семён. Тогда будешь ассистировать.

Честнее было бы сказать – будешь руководить, а я уж помогу, чем смогу…

Семён, бросив на меня короткий, но многозначительный взгляд, как будто он прочитал всё, что до этого стремительно пронеслось у меня в голове, секунду помолчал и медленно проговорил, глядя мне прямо в глаза:

– У нас есть шанс.

Последние слова прозвучали ровно – без малейшей радости, словно он говорил не про спасение жизни человеку, а наоборот – сообщал родным про неизлечимую болезнь.

Мне снова стало не по себе.

– Принеси, пожалуйста, твой мануал срочно ко мне в кабинет, если он тут. Мне надо кое-что уточнить.

– Хорошо, – Семён встал.

– Сём! – окликнул я его уже в дверях. – И вообще, будь рядом, а? А то я, знаешь ли… честно говоря…

– Да я всё понимаю, Михаил Николаевич, – прервал он меня всё тем же голосом. – Всё будет нормально, не волнуйтесь… – и тут же исчез за дверью.

Я остался один. Никогда ещё я не испытывал такого шквала самых разнообразных эмоций. Казалось, я превратился в комок электрических угрей, который вот-вот прыснут во все стороны.

Страшно было, вот что… Просто страшно… Но – страх странная всё-таки штука. Он ведь тоже как анестетик, сам себя обезболивает, что ли… И чтоб этот страх не завладел мной полностью, не обездвижил – надо было что-то срочно делать.

Через минуту я опять сидел за столом и дрожащими руками просматривал на рабочем планшете присланные мне медицинские карты.

Так. Первый.

Верный Виталий Павлович…

Это первый – чья челюсть сиротливо торчала вверх, с содроганием вспомнил я. Здоров был, как бык. Спортсмен. Бокс, рукопашный бой, карате – вон сколько осмотров и справок получал для соревнований. Да, парень занимался своим телом серьёзно. Ну, тут всё понятно.