Искусство допроса. Монография

Второй этап (XI–XVIIвв.) развития допроса связан с начальной процессуальной регламентацией в нормативно-правовых актах и попыток сформулировать тактические рекомендации, основанные в основном на практическом опыте (т. е. придавалось особое значение определенным выражениям лица, жестам и другим внешним проявлениям чувств. Их описание обстоятельно вносилось в протокол допроса и им придавалось доказательственное значение), без использования данных других наук (да к тому времени они еще и не получили те данные, которые можно было использовать в практических целях при организации допросов).

Во время судебного разбирательства стороны представляли доказательства. Приговор выносился на основании полученных показаний. Самым весомым доказательством считалось признание подсудимого.

Свидетели, которых требуется не менее двух, подразделялись на тех, кто видел, и тех, кто слышал от других или высказывает лишь свое мнение. Свидетельским показаниям придавалось важное доказательственное значение.

Основным средством получения информации становится пытка.

В зарубежных странах допрос приобретает строгую правовую регламентацию. Пыточный метод получения вербальной информации определяется различными правовыми нормами.

Пытать свидетелей или подозреваемых можно только в определенных случаях.

Пытка применялась в отношении лиц, заподозренных в совершении преступления, либо в отношении тех, о ком была плохая молва. Пытка была основным средством получения от обвиняемого показаний. Так, во французском «Ордонансе о суде и охране порядка в королевстве» 1498 г. (изданный в Блуа в марте 1498 г. после собрания нотаблей) пытка признается естественным способом получения доказательств.

В ст. 113 Ордонанса описывается ее процедура, т. е.: «При производстве допроса с пристрастием или пытки присутствует названный секретарь, который заносит в протокол имена сержантов и других присутствующих, формы и способы указанного допроса, количество воды, данной названному заключенному, сколько раз повторялась пытка, если такое повторение имело место, вопросы и ответы, а также об упорстве заключенного, о подтверждении им (своих показаний) или об их изменении; а на другой день после указанного допроса названный заключенный допрашивается вторично не в том месте, где он подвергался пытке, чтобы убедиться, насколько он упорствует в своих показаниях, и все это должно быть записано названным секретарем (в протокол)».

И в других нормативных актах того времени прослеживается тенденция к дальнейшей регламентации допроса и применяемых при этом приемов. В соответствии со ст. ХХV Уголовно-судебного уложения Карла V «Каролина» (1498) пытка допускается при наличии восьми оснований (подозреваемый, по слухам, [является] таким отчаянным и легкомысленным человеком с дурной славой; подозреваемый обнаружен или застигнут в месте, опасном и подозрительном касательно преступления; виновного видели на месте преступления или на пути туда или оттуда, и т. д.).

В ст. ХХ Закона говорится о том, что «никто не должен подвергаться допросу, доколе не будут получены улики, и не будет доказано то преступление, допрос о котором желают произвести. …Если же судьи нарушат сие, то они должны и повинны будут учинить надлежащее возмещение за бесчестие, страдания, судебные издержки тому, кто вопреки праву, без предъявления доказательств, был подвергнут пытке».

Судье рекомендовалось прибегать к неясным или даже «ловушечным» вопросам. Обвиняемому нельзя было сообщать об обстоятельствах, ставших известными следователю. Так, в ст. 6 и 55 прямо указывалось, что «расследование может быть испорчено, если арестованному при задержании или допросе будут заранее указаны обстоятельства преступления, а затем станут о них допрашивать».

Для изобличения обвиняемого по данному Закону могли проводиться очные ставки со свидетелями и предъявляться предметы, являющиеся вещественными доказательствами.

В соответствии с Законом в ходе допроса к обвиняемому могли применяться религиозные увещевания, или разрешалась угроза применением пытки.

В этом же Законе дается указание на то, что «если будет установлено преступление, караемое смертной казнью, или будут обнаружены прямые доказательства этого, то должно учинить допрос под пыткой в целях полного осведомления, потребного для открытия истины, а также для подтверждения ее признанием виновника…».

Показания, данные под пыткой, протоколировались и приобщались к делу. За увечье, причиненное рабу в процессе пытки, вознаграждение выплачивалось его хозяину за счет того, кто проиграл процесс[21].

В Большом уголовном ордонансе Людовика ХIV (1670) допрос уже получает более четкую регламентацию: задержанные должны были быть допрошены в течение 24 часов; допрос должен производиться лично судьей; обвиняемых надо допрашивать порознь, и перед допросом они должны принести присягу; на заданный судьей вопрос обвиняемый должен был отвечать немедленно; допрос мог быть возобновлен всякий раз, когда это требовалось в интересах дела; протокол допроса прочитывался обвиняемым и им удостоверялся.

Этот Ордонанс подробно регламентировал порядок проведения допроса и очной ставки, которая признавалась особым видом допроса подозреваемого или обвиняемого. Если против обвиняемого было собрано недостаточно улик, или он не признавал себя виновным, несмотря на неоспоримые доказательства, его подвергали пытке.

В процессе допроса обвиняемому могли быть предъявлены предметы, являющиеся доказательствами по делу.

Расширяется и круг лиц, которые могут быть подвергнуты допросу. Теперь не допускаются лишь дети до 14 лет, безумные, глухонемые и «бесчестные» люди. Не могли также быть полноценными свидетелями женщины, слуги, ближайшие родственники обвиняемого и соучастники преступления.

Изменение показаний в суде, как правило, рассматривалось как лжесвидетельство и влекло наказание.

Нельзя обойти вниманием многочисленные в то время церковные суды[22]. В 1215 г. папой Иннокентием III был создан особый церковный суд католической церкви под названием «Инквизиция». Затем инквизиционные суды создавались по всей Европе. Их основной задачей являлось «обнаружение, наказание и предотвращение ересей».

Нужно особо выделить работу доминиканского инквизитора Генриха Крамера (латинизированный вариант имени – Генрикус Инститор) «Молот ведьм» (1486–1487), которая описывала не только методы распознавания ведьминских и сатанинских выходок, но и указывала, каким образом проводить допросы и какие методы приводят к эффективным признаниям. Благодаря тому, что выход книги совпал с началом практики массовой печати Иоганном Гутенбергом, она получила широкое распространение и выдержала 12 переизданий.

Согласно этой работе, к свидетельству привлекались практически любые люди, независимо от их социального статуса. «Позорное пятно ереси столь велико, что для разбора этого преступления допускаются также крепостные для свидетельства против своих господ, а также всяческие преступники и люди, лишенные прав». Также имеются достаточно четкие рекомендации о тех вопросах, которые стоит задать обвиняемой, о порядке проведения пыток. Допрос во время пыток должен фиксироваться нотариусом.

Некоторые рекомендации Генриха Крамера актуальны и в наши дни при допросе обвиняемых: «Когда ведьма начинает признаваться, то судья ни в коем случае не должен прерывать ее показания. Даже если она стала признаваться ночью, то он должен продолжать снятие допроса. Если это случилось днем, то пусть он не заботится о том, что придется позднее позавтракать или пообедать. Надо дослушать ее до конца в один прием, хотя бы и в общих чертах. Иначе она вернется к запирательству и не откроет правды»[23].

Но в просвещенной Европе все чаще и чаще стали высказываться мнения о необходимости запрета пыток.

Чезаре Беккариа, итальянский юрист, опубликовал в 1764г. «Очерк преступлений и наказаний», в котором утверждал, что пытки несправедливо наказывают невиновных и не должны использоваться для доказательства вины[24].

Вольтер (1694–1778) также яростно осуждал пытки в некоторых своих эссе.

В Англии суд присяжных предоставил значительную свободу в оценке доказательств и осуждении на основании косвенных доказательств, что сделало ненужными пытки для получения признательных показаний. По этой причине в Англии никогда не существовало упорядоченной системы судебных пыток, и их использование ограничивалось политическими делами.

Находясь в Египте, в 1798 г. Наполеон Бонапарт писал генерал-майору Бертье относительно действительности пыток как инструмента допроса: «Варварский обычай избивать людей, подозреваемых в том, что у них есть важные тайны, должен быть отменен. Всегда признавалось, что этот способ допроса мужчин, подвергая их пыткам, ничего не стоит. Бедные негодяи говорят что-то, что приходит им в голову, и то, что они думают, что следователь хочет знать…

Следовательно, главнокомандующий запрещает использование методов, противоречащих разуму и человечности»[25].

В 1638 г. Англия первой из европейских стран отменила пытки, столетиями служившие обычным средством дознания в ходе следствия по уголовным и другим делам.

За ней последовали и остальные европейские страны.

В России, так же как и на Западе, с целью получения показаний применялись пытки самых разных видов.

Когда дело касалось события, которое было общеизвестно, которое случилось перед глазами самого суда, всего мира, то, вероятно, никаких доказательств и не требовалось. Тут была очевидность, исключавшая возможность всякого опровержения. Точно такое же убеждение производили, кажется, некоторые вещественные доказательства преступления, например, раны, знамения (статья Русской правды о луже крови). Найденное у кого-нибудь поличное рождало такое подозрение в татьбе в отношении к лицу, у которого это поличное было опознано, что оно не иначе могло очистить себя, как сводом, т. е. указанием на того, от кого оно его получило.

Свод стоит в отыскании истцом надлежащего ответчика посредством закличи (объявление). В ст. 34–36 Русской правды (пространная редакция) устанавливалось, что: «34. Если у кого пропадет конь, оружие или одежда, и он объявит о том на торгу, а после опознает пропажу в своем городе, то взять ему свое наличием, а за ущерб платить ему 3 гривны.

35. Если кто познает свое, что у него пропало или было украдено, или конь, или одежда, или скотина, то не говори тому <у кого пропажа обнаружена>: „Это мое“, но пойди на свод, где он взял, пусть сойдутся <участники сделки и выяснят>, кто виноват, на того и падет обвинение в краже; тогда истец возьмет свое, а что пропало вместе с этим, то ему виновный выплатит; если будет конокрад, то выдать его князю на изгнание; если вор, обокравший клеть, то ему платить 3 гривны.

36.О своде. Если будет <свод> в одном городе, то идти истцу до конца этого свода; если будет свод по <разным> землям, то идти ему до третьего свода; а в отношении наличной <краденой> вещи, то третьему <ответчику> деньгами платить за наличную вещь, а с наличной вещью идти до конца свода, а истец пусть ждет остального <из пропавшего>, а где обнаружат последнего <по своду>, то тому платить за все и штраф князю»[26].

В большей части случаев достоверность вины и решение дела обусловливались собственным признанием обвиняемого. Если добровольное признание не последовало, тогда надобно было прибегнуть к другим лицам, к послухам – свидетелям.

«В то время преследование преступника было дело совершенно частное, и суд к личности свидетелей не питал никакого доверия. Являясь по ссылке сторон, они считались участниками дела, людьми, принадлежащими к одной из двух борющихся партий, состоящими с одною из сторон в стачке, в заговоре. Сила их показаний зависела от сторон, против которых они были представляемы. При ссылке одной стороны на известные доказательства, например, на послухов, судья обыкновенно спрашивал другую сторону, шлется ли она на этих же послухов, т. е. допускает ли их к свидетельству.

Наконец, и по допущении послухов к свидетельству от сторон зависело согласиться с их показаниями или опровергать эти показания. Это согласие могло быть дано до вызова свидетеля, т.е., ссылаясь на свидетеля, сторона могла прямо поставить исход дела в зависимость от показания этого свидетеля, обещать, что она подчинится тому, что окажется из слов свидетеля. Это называлось ссылкою с виноватого. Если обе стороны ссылались на одного и того же свидетеля, то это называлось общею ссылкою. В обоих этих случаях показания свидетелей приобретают безусловную силу, но только потому, что стороны наперед отказались оспаривать их. Во всех остальных случаях сторона, даже и допустив послуха к свидетельству, могла уничтожить силу его показания, прибегая к средству последнему, крайнему, которое собственно судебным доказательством названо быть не может, а есть не что иное, как особенная форма суда – к суду Божию, поединку, полю. Большая часть исков приходила к этому исходу; большая часть спорщиков досуждалась до поля»[27].

Свидетельские показания, называемые сказкой, были основным источником доказательств.

В литературе существует двойной подход к понятию «послух» и «видок». По первому, видок есть очевидец совершившегося факта; послух – человек, свидетельствующий по слуху. По второму, видок и послух означают две процессуальные роли, совершенно различные друг от друга. Видок есть простой свидетель в нашем смысле слова, а послух – пособник, на которого «послался» истец и ответчик.

Лучшим указанием на различие послухов от свидетелей в нашем смысле слова есть то, что закон прямо требует определенного числа в зависимости от квалификации исследуемого деяния (для дел о личных оскорблениях требуется по два с каждой стороны). Вероятно, столько же требовалось при исках о татьбе (и всех равных тому); это можно видеть из того, что при своде последний владелец вещи обязан выставить двух послухов («моужа») или сборщика торговых пошлин; в том, что он купил вещь, а не украл ее (ст. 37 Русской правды)[28]. Число два принято было и в договорах русских с немцами (по двое с каждой стороны: Дог. 1229 г., ст. 13).

При исках об убийстве обвинитель должен выставить 7 послухов, чтобы они отвели обвинение; если же «обвиняемый» варяг или какой иной «иноземец», то выставить двух свидетелей (ст. 17 Русской правды).

Все эти разнообразные постановления упрощаются в эпоху Псковской и Новгородской грамот, когда во всяких делах, требующих послушества, выступает только один послух. Послух должен быть всегда один (Новг. судн. гр., 22; Пск. судн. гр., 27); свидетелей же, напротив, может быть несколько в том же самом деле, в котором именно требуется присутствие лишь одного послуха (Пск. судн. гр., 27, 55).

Послух должен быть свободный человек – «муж»; отсюда «послушествовать» и «мужевать» были синонимами (Рус. Пр., Кар. 99, ср. 77; Новг. судн. гр., 22). Но из этого допускалось прямое исключение: холопы высшего рода, именно дворские тиуны боярские (которые сами ведали суд в боярских вотчинах) и люди полусвободные – закупы – могут, по требованию необходимости (т. е. за недостатком послухов-мужей), быть признаны к послушеству (Кар. 77). Второе исключение состоит в том, что холоп всякого рода может быть допущен к послушеству в несобственном смысле, т. е. по словам холопа может быть начат процесс, но не окончен его показаниями; в самом процессе холоп не играет роли послуха, не принимает присяги (Кар. 99). Наконец, в Новг. судн. гр. постановляется, что «холоп на холопа послух» (Новг. судн. гр., 22), т. е. в исках против холопа послухом может быть выставлен холоп же.

Второе качество, требуемое от послуха, есть то, что он должен быть гражданин государства, а не иноземец (Новг. судн. гр., 22). Из этого начала делается необходимое исключение в исках граждан с иноземцами.

Наконец, из понятий о послухе, как муже, следует, что послухом не могла быть женщина.

Послух должен:

а) стать на суде: неявка его к суду ведет за собой потерю иска для стороны, его выставившей (Пск. судн. гр., 22);

б)подтвердить словесно все, что говорила сторона, выставившая его. Тождество показаний должно быть буквальное: «…слово противу слова» (Рус. Пр., Кар. 24). Если он не договорит или переговорит, то его послушество теряет всякое значение (Пск. судн. гр., 22). Формализм такого требования изъясняется значением показания послуха как высшего (безусловного) доказательства на суде и в свою очередь указывает на то, что послух вовсе не есть свидетель в нашем смысле слова[29].

Судебник 1550 г. положил конец «послушеству» и потребовал от свидетелей: «Не видев не послушевствовать, а видевши сказать правду».

Теперь для дел собственно уголовных, или так называемых губных, в которых государство считало себя непосредственно заинтересованным, возникла система судопроизводства чисто инквизиционная, которая в противоположность с прежним чисто обвинительным судом носит название розыска, сыска. Но как отыскать лихих людей? Как их обнаружить? Верховная власть для достижения этой цели прибегла к двум специфическим средствам получения вербальной информации: к повальному обыску и к пытке.

Повальный обыск – это тоже свидетельство, тоже получение вербальной информации, но свидетельство целой общины. Его мы встречаем в средневековой Германии. Оно является и в Англии под названием jurata. Из него в этой стране и выросло знаменитое учреждение присяжных.

Повальный обыск есть повинность, которую государство в видах благоустройства возложило на общины: выдавать государству на казнь всех ведомых лихих людей, злодеев. Повальный обыск существенно отличается и от старинного послушества, и от уголовного свидетельства под присягою; он был переходною ступенью от одного к другому.

Община, где жил подсудимый, его соседи, люди одного с ним сословия, могли знать о его характере, об образе его действий, о роде его занятий, о его поступках, получивших огласку, хороших или худых, хотя бы никто из них не был лично очевидцем этих поступков. Государство только и добивалось от них удостоверения, добрый ли человек обвиняемый или лихой. Против возможных ошибок оно старалось заручиться многочисленностью привлекаемых к обыску людей и страшными наказаниями, постигавшими их за утайку истины. Обыск шел на все четыре стороны версты по две, и по три, и по шести, и больше; допрашивалось сряду, а где по выбору, человек двадцать, пятьдесят, сто; запрещалось принимать показания от семей и заговоров, а за солгание или утайку ведомых лихих людей пятый или шестой из обыскных подвергались сечению кнутом.

Однако осуждать только по одной догадке, по плохому поведению даже в те времена представлялось несправедливым. До полной достоверности недоставало собственного признания обвиняемого; надлежало добыть это признание во что бы то ни стало. И тогда очевидное решение – пытка!

Судья вел допрос; содержание допроса фиксировал в протоколе секретарь (подьячий); палач, растянув пытаемого на дыбы, по указанию судьи бил его кнутом и т. д.

«Пыточные речи», т. е. показания допрашиваемого, в протокол заносил подьячий. Допускалось пытать не более трех раз, а если при этом менялись показания, то пытать можно было еще три раза.

Задержав кого-то с поличным, судья осуществлял повальный обыск, если задержанного негативно характеризовали, его подвергали пытке, и в случае признания своей вины казнили, нет – помещали в тюрьму пожизненно.

Если в процессе пытки обвиняемый давал показания на других соучастников, проводили очную ставку (с очей на очи), делали повальный обыск в отношении оговоренных и их также пытали.

Со временем процедура изменилась: губный староста или воевода, созвав уездных жителей, допрашивал, кто у них лихие люди, и если они указывали на кого-нибудь, даже не обвиняя его в известном преступлении, его брали тотчас и подвергали пытке[30].

Однако этот порядок вскоре стал исполняться недобросовестно, обыскные стали злоупотреблять своим служебным положением и брать взятки.

Как писал сторонник военных и экономических преобразований Петра I, Иван Тихонович Посошков, в своем знаменитом социально-экономическом трактате «Книга о скудости и богатстве, сие есть изъявление от чего приключается скудость, и от чего гобзовитое богатство умножается»: «А что в проклятых повальных обысках, то сам сатана сидит, а божия правды ни следа нет. Всех свидетелей пишут заочно, а и попы и дьячки, не видя тех людей, на коих кто послалъся и на словах не слыша, да руки к обыскам прикладывают»[31].

Поэтому пытка и обыск все чаще стали меняться местами, и на первое место прочно встала именно пытка.

В указанной работе И. Т. Посошков описывал значение фактора внезапности при допросе, а также необходимость тщательной к нему подготовки и проведения допроса наедине. Так, в работе автором рекомендовалось допрос наедине производить в «особых чуланцах, чтоб во время допроса никто посторонний тут не был, а судье никто не мешал».

В этой книге мы не найдем еще цельного учения о допросе. Там имеются отдельные рекомендации о необходимости тщательной подготовки к допросу, правильного выбора места допроса, о проведении подробного и раздельного допроса лиц, проходящих по одному уголовному делу.

«А буде же пред судьею в канторе не повинитца, а в словах своих станет мятца, то таковаго надобно с великим тужанием напорно всякими образы разными допрашивать: давно ль то было и товарищи ево, кои в росписи написаны, все ли тут были, и прежде ли ево они пришли или после, или все они вместе пришли, и отъкуду пришли и где они сошлися, и отъчего у них сталось и как кончилось, и о коем часе дня или ночи и в какой хоромине или на дворе или в ином каком месте. И буде в хоромах, то в коем месте, в переднем ли углу или у дверей, или у печи или за столом, и сидя ли или встоя, и рано ль или поздно, и на дворе ведрено ли в то время или ненасливо было и после того случая, как разошлися и кто из них прежде пошол от него, или кто остался, или все вместе пошли и колько их было и всех ли он знает, иль и никого не знает?»[32]

Безусловно, это были рекомендации тактического характера, и к тому же не лишенные оснований.

Петр Великий, придя к власти, будучи ярым приверженцем западного образа жизни, старается ограничить пытку, ставит ее применение только при недостатке иных доказательств, как то:

• добровольное признание;

• изобличение преступника достоверными свидетелями, которых должно быть не менее двух (последние не очевидцы не могут свидетельствовать по молве, по слуху);

• полудоказательства, при этом, как бы много ни было улик, все они вместе взятые не могут составить полного доказательства, но они важны тем, что их наличие предполагало использование пытки.

Пытка допускалась только при наличии трех обстоятельств: преступление очевидно, против обвиняемого есть полудоказательства, и он не сознается в совершении преступлении.

Для своего времени это была очень полезная действенная система доказательств, направленная на ограничение произвола судей, злоупотребления пыткой, но именно потому она, предполагая пытку, без нее становится бессмысленной.

В Российской империи пытки были отменены в 1801 г. в царствование Александра I.

Третий этап развития допроса (середина ХIХ в.– конец ХХ в.). На этом этапе учеными-юристами формируется и совершенствуется учение о допросе.

Радикальная судебная реформа 1864 г., выразившаяся в принятии четырех уставов, в том числе и Устава уголовного судопроизводства, взяла на вооружение теорию свободной оценки доказательств, отменив теорию формальных доказательств. Впервые в России был систематизирован порядок проведения следственных действий, в том числе и допроса.

В Кратких Наказах волостным и сельским начальникам по раскрытию преступлений и поимке преступников (1884) даются некоторые рекомендации по закреплению показаний в протоколах исходя из сложившейся жизненной ситуации. Так, в п. 12. указывалось, что «если заподозренный или кто-либо из свидетелей окажется тяжко больной, и можно полагать, что он умрет еще до прибытия судебного следователя, то его нужно расспросить при понятых и данное им показание записать; потом следует громко, вслух прочитать записанные показания при больном, который должен подписать его, а если не может, то за него должен расписаться тот, кого он попросит. Кроме того, такое показание должно быть подписано тем, кто его отбирал, и понятыми»[33].

На первых порах к свидетельским показаниям судьи относились с должным доверием, но в конце ХIХ в., в период обострения классовых противоречий, доверие к ним было поколеблено. Наблюдениями и опытами представителей экспериментальной психологии в юридической науке была разработана и обоснована частная теория, отрицающая доказательственное значение свидетельских показаний.

В результате этого в уголовном процессе были предприняты попытки уменьшить значение свидетельских показаний, подменить их «немыми свидетелями» (т. е. вещественными доказательствами) и так называемыми научными заключениями экспертов.