Виктор Васнецов

Обращаясь к истории Болонской академии художеств, столь тесно связанной с системами высшего образования по всей Европе, Виктор Васнецов вспоминал фрагмент итальянского сонета, приписываемого Агостино Карраччи, об особенностях академического искусства, который воспринимал как подобие практического руководства для себя:

Кто стремится и хочет статьХорошим живописцем,Тот пусть вооружится рисунком Рима,Движением и светотенью венецианцевИ ломбардской сдержанностью колорита.Манеру мощную возьмет от Микеланжело,От Тициана – передачу натуры,Чистоту и величие Корреджиева стиляИ строгую уравновешенность Рафаэля.От Тибальди – достоинства и основу,От Приматиччо – ученость компоновкиИ немного грации Пармиджанино…[77]

Месяцы упорных занятий Виктора Васнецова в академии принесли свои плоды: в 1868 году молодой художник был удостоен двух наград – малых серебряных медалей ИАХ. Следующий 1869 год принес ему еще две малые серебряные медали. Благодаря своему несомненному таланту, исключительному трудолюбию, тщательности, с которой подходил к освоению учебных программ начиная с 1869 года, когда не прошло еще и двух лет с момента его официального поступления в Академию художеств, он стал представлять свои произведения на заметных выставках в Петербурге. Последовало одобрение и профессуры, и широкого зрителя. Виктор Васнецов обрел наконец бóльшую уверенность в себе, а его творческие работы становились все более самостоятельными по остроте трактовки замыслов и индивидуальности художественного языка. Однако ни напряженная учеба, ни насыщенная, полная разнообразными событиями художественная жизнь Петербурга, не могли заменить его родного края. Он скучал по Вятской земле, по родному селу и семье, при первой возможности возвращался туда, хотя бы совсем ненадолго.

1870 год оказался наполнен событиями как светлыми, так и скорбными. Он вновь получил награду – большую серебряную медаль ИАХ и, что было для него не менее важно и отрадно, познакомился с выдающимся педагогом Павлом Петровичем Чистяковым, совсем недавно вернувшимся из-за границы. Ранее он преподавал в Рисовальной школе Санкт-Петербурга, но с 1870 года начал педагогическую деятельность в Императорской Академии художеств, где ему было суждено обрести признание студентов и коллег, а также создать собственную педагогическую методику и ныне известную как «система Чистякова», актуальную для современной школы художественного мастерства. Виктор Васнецов так писал о методах преподавания своего учителя: «В основу ее [манеры] Чистяков клал изучение формы предметов в связи с рисунком, светотенью и колоритом… Чистяков шел в этом деле не от рисунка, а именно от формы. Он настаивал, чтобы она выражалась художником с одинаковой свободой, с какой бы точки зрения ни писался предмет. Он говорил: “Если художник пишет, например, голову в профиль, то должен делать так, чтобы чувствовать и другие ее части”»[78].

Павел Петрович стал наставником целой плеяды блистательных живописцев, очень разных, но вышедших из одного академического класса – класса Чистякова. Их имена по сей день занимают центральное место в истории отечественного реалистического искусства: Илья Репин, Михаил Врубель, Борис Кустодиев, Валентин Серов, Виктор Васнецов. Учитель чутко и безошибочно умел понять талант каждого из своих воспитанников и, жестко требуя освоения художественной «грамоты», бережно сохранял их индивидуальность. Требовательный наставник со свойственной ему иронией сравнивал студентов со щенками, впервые брошенными в воду, чтобы научить их плавать и заключал, что выплывают немногие, но уже если выплывут – живучи будут.

Столь резкие высказывания не противоречили его глубоко уважительному и доброжелательному отношению к ученикам, и потому закономерно, что у Васнецова каждая встреча с Павлом Петровичем отставляла ощущение душевного тепла, ясности и спокойствия: «Много тепла и света внесли в мою жизнь разговоры с Павлом Петровичем Чистяковым»[79]. То же подтверждают слова Владимира Стасова о взаимоотношениях умудренного жизненным и художественным опытом Павла Чистякова и только начинающего тогда свой путь в искусстве Виктора Васнецова: «П. П. Чистяков до такой степени был не педант и не академик по натуре своей, что не стал долее принуждать Васнецова к классичности, не стал требовать с него условных совершенств и хождения по академической струнке, – стал помогать ему идти вперед и развиваться, но вовсе не по рутинным, близоруким, беспощадным требованиям классной педагогики»[80].

Знакомство Виктора Васнецова с Чистяковым состоялось, что закономерно, в Академии художеств. Однажды в будний день 1870 года Павел Петрович, всегда живо интересовавшийся студенческими работами, особенно отметил графическую композицию «Княжеская иконописная мастерская»[81] и, внимательно изучив ее, спросил, кто автор? Студенты назвали фамилию, пока ему не знакомую: «Васнецов». Именно этот рисунок Васнецова, в настоящее время почти неизвестный, среди его ранних произведений особенно высоко оценивал критик Владимир Стасов, говоря, что в нем чувствуется «что-то необыкновенно русское, глубоко русское… И князь с благородным лицом и осанистой фигурой, стоящий, опершись на палку, в широкой шубе, с тяжелым крестом на груди и с изящной шапочкой на голове; и два боярина по сторонам: один из них – важный и величавый, другой – тонкий, хитряк и лисица; все трое стоят они перед громадною иконой… и другие бояре, рассматривающие другие иконы в углу; и мальчишка-ученичок, из страха перед князем залезший на верх лестницы под самый потолок; и монахи, и попы, и отроки-иконописцы – все это чрезвычайно исторично, национально и верно»[82].

Несомненно, что Павел Чистяков отметил профессионализм построения композиции и выразительность решения персонажей, как и убедительность звучания образа в целом. Так началось общение педагога и студента, ставшее основой многолетней дружбы, глубокого уважения к таланту и суждениям друг друга.

Первое из сохранившихся писем Виктора Михайловича к наставнику, датировано 1880 годом, позволяет судить о доверительных отношениях между ними, а также о великом почитании искусства Васнецовым:

«Москва, 22 апреля 1880 г.

Уважаемый и дорогой Павел Петрович,

не вините меня за долгое молчание, не равнодушие было тому причиной, а я был так взволнован Вашим письмом, что на первых порах решительно не нашелся, что Вам ответить. Хотелось Вам многое, многое написать, хотелось всю душу излить… а между тем теперь вот чувствую, что ничего толком не выскажу и не умею, и трудно высказать то, что внутри души копошится и волнуется, и до слез иногда, и других бы заставил плакать, как бы сила да мощь! Да вот – в словах да мечтах это легко, а в картинах – тяжко-тяжко, трудно! Хотя бы малую искорку Духа Божия отразить в картине – и то великое счастье; хоть только не оскорблять нашего великого и святого искусства своим утлым мараньем и то уже ослабление адских мук бессилья!

Что я должен был почувствовать, когда узнаю, что есть человек, который угадал самое сокровенное моей картины[83], о чем я только втихомолочку мечтал… есть, Павел Петрович, в Вашем письме такие местечки, что хоть и стыдно – я плакал!.. не мне бы читать их.

Вы меня так воодушевили, возвысили, укрепили, что и хандра отлетела и хоть снова в битву…

Желал бы назваться Вашим сыном по духу.

В. Васнецов»[84].

Насколько значима заключительная строка письма – «желал бы назваться Вашим сыном по духу». Им и стал Виктор Васнецов с первых лет учебы в академии, им и оставался всю жизнь – в искусстве, в общественных делах, в общении с семьей и друзьями. Виктор часто приходил домой к наставнику, как и другие студенты, чтобы показать свои новые работы и получить очередные задания. По словам Стасова, одним из таких учебных упражнений, которое Чистяков просил его выполнить, был этюд масляными красками с головы Аполлона Бельведерского. Но молодой вятич в тот день никак не мог справиться с поставленной перед ним задачей – этюд остался незавершенным.

Вероятно, уже в то время в студенте и начинающем жанристе, близком передвижникам, Павел Чистяков смог как никто другой увидеть будущего самобытного новатора, человека с чутко-ранимой, чистой душой, беззаветно преданному своему делу – искусству и так глубоко его понимающему. Васнецов же, в свою очередь, «отплатил» ему, сохранив благодарность к учителю на всю жизнь. Многие годы спустя к юбилею Павла Петровича Виктор Васнецов писал наставнику:

«Вы первый заставили меня смотреть на искусство как на самое важное, как на дело, требующее самого серьезного и нравственного к себе отношения и самых больших жертв… Обнимаю и целую Вас крепко, дорогой учитель, Павел Петрович…

Любящий Вас сердечно и почитающий В. Васнецов»[85].

В том же 1870 году, когда начиналось дружеское общение с Павлом Чистяковым ушел из жизни горячо любимый отец Виктора Васнецова Михаил Васильевич, ему было 47 лет. Отец всегда был для него, как и для братьев, непререкаемым авторитетом. Это скорбное событие и побудило Виктора Васнецова к очередному приезду в родной край. Невосполнимая утрата нестерпимой болью отозвалась в душе молодого художника. Виктору было трудно справится с обрушившимся на него душевным потрясением, сказывалось накопившееся переутомление, он с трудом выдерживал затянувшуюся разлуку с семьей, с родным домом и, получив официальное разрешение, наконец, на время уехал на родину. Пройдут годы, и братья, вместе собрав необходимые средства, установят памятники на могилах отца, матери и деда Ивана Тимофеевича Кибардина в селе Рябово, о чем сохранились сведения в одном из писем 1899 года Аполлинария Аркадию Васнецову: «Виктор тебе посылает 100 [рублей] остальных на памятники в Рябово. Хотелось бы мне побывать следующим летом у вас»[86].

Именно в период жизни в Вятке, в 1870 году, Виктор Васнецов познакомился с ссыльным польским художником Эльвиро Андриолли, благодаря которому состоялся первый опыт работы Виктора в сфере религиозного монументального искусства в Вятском кафедральном соборе. В течение года Виктор жил в Вятке для поправления здоровья, здесь же, стремясь отвлечься от тяжелых мыслей с помощью работы, занимался иллюстрированием «Солдатской азбуки» и «Народной азбуки» Николая Столпянского, затем возвратился в Петербург, пригласив приехать в Северную столицу брата Аполлинария.

В 1872 году Аполлинарий Васнецов окончил Вятское духовное училище и по настоянию брата Виктора сразу же переехал в Петербург, где жил на протяжении трех лет. В том же году Виктор Васнецов исполнил графический портрет младшего брата, тонко передав и внешнее сходство, и уловив его душевный настрой, создав образ вдумчивого серьезного юноши, который только-только начинал свой самостоятельный жизненный путь. В Северной столице Аполлинарий начал приобщаться к той творческой среде, которой жил его брат, сильное воздействие на становление его мировоззрения оказали художники-передвижники, он увлекся живописью, однако, в силу ряда обстоятельств, так и не получил художественного академического образования.

Постигать азы живописи Аполлинарий Васнецов стал, прежде всего, через общение и произведения Виктора Васнецова и его друзей: Ильи Репина, Марка Антакольского, Василия Поленова, Михаила Нестерова. Совместная работа с талантливыми начинающими художниками стала для юного Аполлинария Васнецова великолепной школой изучения живописного искусства. Он попытался взять от каждого самое лучшее и ценное. Благодаря Виктору Аполлинарий получил «пропуск» в мир искусства и немалые возможности, но вскоре нашел свой путь в творчестве, уникальный и весьма плодотворный. Именно в этот период Александр Бенуа так описывает его в воспоминаниях: «Наружностью Аполлинарий Михайлович напоминал брата; такой же высокий рост, та же узость в фигуре, то же вытянутое, несколько скуластое лицо. Но в нем общие семейные черты были сильно смягчены, а в нежном румянце его щек и в его по-детски сложенных губах было что-то женственное. И говор у Аполлинария был хоть и с характерным вятским оттенком, однако мягкий, певучий. Весь же он был как “красная девица”: поминутно краснеющий, робкий и в то же время доверчивый и удивительно наивный. В целом он производил необычайно милое впечатление»[87].

Ныне Аполлинарий Михайлович Васнецов известен как выдающийся живописец и авторитетный историк, археолог и неподражаемый график, создатель собственной техники рисунка и основоположник нового жанра в станковой живописи – исторического пейзажа-реконструкции, а также теоретик искусства. Его картины хранятся в музеях и художественных, и исторических – принадлежат одновременно к достояниям и искусства, и науки, учитывая ту историческую, археологическую, топографическую точность, с которой он создавал свои живописные и графические реконструкции.

Однако предвидеть такое развитие его таланта и становление художественной карьеры было практически невозможно, когда в 1875 году Аполлинарий отказался поступать в Академию художеств, чем вызвал закономерное неодобрение старшего брата Виктора. Такой неожиданный шаг молодого художника был связан прежде всего с влиянием народнического движения, с широким распространением тогда «хождения в народ». Аполлинарий со всей юношеской пылкостью увлекся идеями Николая Чернышевского, Александра Герцена, Николая Огарева, думая, что в народническом служении и заключается его призвание как представителя довольно привилегированного сословия, которое обязано сделать все возможное для помощи простолюдинам и крестьянам. Под воздействием друзей молодого Аполлинария все более захватывали идеи «просвещения народа».

Руководствуясь этой утопической идеей, он сдал экзамен на звание народного учителя, уехал работать в село Быстрица Орловского уезда Вятской губернии и целый год преподавал в школе, не прислушиваясь, вопреки обыкновению, к мнению брата Виктора, который не разделял его взглядов. Но уже вскоре он разочаровался в народнических идеях, поняв, что такая деятельность непонятна и не нужна крестьянам. Как начинающий учитель Аполлинарий Михайлович тяжело переживал крах своих начинаний, что привело к серьезному нервному срыву. В 1878 году Аполлинарий покинул деревню, уехал к брату в Москву, твердо решив наконец посвятить себя искусству, но со своими прежними воззрениями он до конца так и не расстался.

По этой причине он вновь отказался от поступления в Императорскую Академию художеств и в результате не получил никакого художественного образования, за исключением частных уроков у Андриолли и Виктора Васнецова, что не мешало его успешному творчеству. Несколько позже Виктор Михайлович ввел его на равных в круг и художников-передвижников, и в Абрамцевское художественное объединение, где общение с коллегами также позволило Аполлинарию Васнецову продолжить самообразование, в дальнейшем успешно участвовать в выставках Товарищества передвижных художественных выставок (ТПХВ) и Союза русских художников (СРХ), у истоков которого он стоял. Уникальным фактом является и то, что Аполлинарий Васнецов – художник, по сути, не имеющий профессионального образования, в 1900 году был удостоен звания академика Санкт-Петербургской Академии художеств за свои заслуги в сфере культуры, в первую очередь в живописи.

Итак, 1870-е годы стали значимым творческим этапом для обоих братьев-художников. Уже в этот период Виктор Васнецов успешно участвовал во многих выставках, в том числе его произведения экспонировались в Обществе поощрения художеств, о чем он сообщал в одном из писем своему другу – художнику Василию Максимову[88]:

«Вятка, 16 декабря 1871 г.

Ну, Василий Максимович, самое сердечное тебе спасибо за твое письмо! Оно подействовало на меня самым освежающим образом. Несмотря на мою ленивую молчаливость, несмотря на мою кислую брюзгливость ты меня не забываешь! добрый ты! Но мерзости жизни берут свое – желал бы тебе сейчас же отвечать на твое задушевное письмо, а и не могу – мысли заняты мелочами и потом – тороплюсь – с этой почтой должен отправить три письма – это не безделица! Поэтому прежде всего седлаю тебе шею просьбами (поделом – не будь добр!) – узнай, сделай милость, что требуется для уездного учителя рисования – да поподробнее – не для меня.

Потом – я, кажется, на твое имя буду высылать рисунки пером, там и на выставку – и в кассу[89], и к Беггрову[90] и Григоровичу[91]»[92].

Следующие два года, помимо учебы в Академии художеств и участия в выставках, были насыщенны иллюстративной работой. Постепенно Васнецов становился известен как профессиональный художник-иллюстратор. Уехал в Киев для выполнения заказа – иллюстрирования повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба», а также подготовил рисунки «Русской азбуки для детей» В. И. Водовозова, которая в 1873 году была издана в Санкт-Петербурге, получив широкое признание, что подтверждают два ее переиздания, в 1875 и 1879 годах.

В целом период 1870-х годов стал одним из первых, но уже очень ярких «взлетов» таланта Васнецова, когда он работает много и вдохновенно, в том числе обращаясь к народной жизни, фольклору, истории, словно постепенно и неторопливо, но все ближе и ближе подступая к настолько дорогим для него образам русских сказок, легенд, к житиям святых.

Именно в это десятилетие он активно сотрудничал с Товариществом передвижных художественных выставок, регулярно посылал картины для экспозиций, участвовал в собраниях, о чем сообщал Ивану Крамскому, с которым в 1877–1879 годах особенно много переписывался, и тон этих писем остается неизменно дружеским и доверительным:

«[Москва], 12 марта 1879 г.

Иван Николаевич, добрейший,

теперь тоже немного запоздал ответом, но уже по другим причинам – все было некогда – работаю. Чувствую, что изобидел Вас пресильно письмом, не понял, т[ак] сказать, интимной стороны Вашего поступка. Вы были правы и за Вашу решительность – Вам мое спасибо. А за мою ретивую горячность простите. Хотя все-таки скажу: только балластом членом я быть не желаю, и как только достаточно осязательно почувствую это, и Товарищество начнет рассуждать о принятии или непринятии моих картин на выставку, то быть членом сочту для себя предосудительным.

Сейчас получил приглашение от правления на общее собрание. Быть, конечно, я не могу и голос свой передаю Куинджи, а если сей обременен уже другими разными голосами, то пускай мой голос возьмет Мясоедов, а если его нет, то Иван Иванович Шишкин. По отношению к выбору членов я желал бы (если это допустимо по нашим правилам), чтобы мой голос подал непременно Куинджи, так как по этим предметам я ему напишу инструкцию и он в таком случае будет не по-своему усмотрению подавать мой голос, а выразит, т[ак] сказать, мое непосредственное мнение за моим личным отсутствием. По остальным вопросам пускай так и будет, как всегда, т. е. член, имеющий мой голос, располагает им по своему усмотрению. К выбору новых членов, по-моему, нам нужно относиться наивозможно серьезнее, личный состав для нашего Товарищества имеет самое преобладающе важное значение – особенно в будущем, конечно, если Товарищество не потеряет своего исключительного значения. Я даже, мне помнится, Вам говорил перед своим выбором, что я для себя признаю только единогласное избрание. Конечно, при теперешнем составе такая мера невозможна. Но положим такая суровость в выборе и непрактична и несвоевременна, а все же и простое большинство недостаточно решает необходимость выбора в действительные члены баллотируемого художника. [Две] трети все-таки решительнее[93]. Впрочем, вопрос этот когда-нибудь должен быть поднят»[94].

Заслуженно высокую оценку творчеству Виктора Васнецова, еще во многом связанному и с традициями академизма, и ТПХВ в 1870-х годах, давал Владимир Стасов, в статье 1898 года отмечая следующее:

«Окидывая одним общим взглядом все работы Васнецова 70-х годов, приходишь к заключению, что и картины и рисунки его – это отрывки той народной жизни, которую он всего лучше знал, которая многие годы билась и неслась перед его глазами в Вятке и в Петербурге и для изображения которой ему не надо было ничего изобретать, ничего выдумывать. Васнецов вместе со всеми тогдашними талантливейшими своими товарищами выполнял в России, ничего не зная о Курбе и его революционном художественном творчестве, то, что этот истинный сын народа и своего времени ставил в то время целью и задачей настоящего, современного искусства. “Быть в состоянии передавать в своих творениях нравы, идеи, внешний облик моей эпохи на основании моей собственной оценки; быть не только живописцем, но еще и человеком, одним словом, создавать живое искусство – такова моя цель… Выставляя на сцену наш характер, наши нравы, наши дела и действия, художник спасется от презренно ничтожной теории ‘искусства для искусства’, на основании которой современные творения не имеют ровно никакого смысла; он убережется от фанатизма ‘предания’, осуждающего его вечно повторять все только старые идеи и старые формы, и забывать свою собственную личность…” Но как бы исполняя, неведомо для самих себя, этот завет великого французского художника-реформатора, Васнецов с юными своими друзьями и товарищами, тоже неведомо для самих себя, выполняли завет другого нынешнего художника, еще в сто раз более высокого и глубокого, чем француз, – художника русского: Льва Толстого самого. “Как подумаешь иной раз, говорит он, сколько лжи нагромождено в наших книгах, то и не знаешь, где ее больше: в жизни или в книгах? И возьмешься иногда за перо, напишешь вроде того (пример)… И вдруг станет совестно, и бросишь перо. Зачем врать? Ведь этого (что ты изображаешь) не было. Зачем же ты прибегаешь к неправде? Пиши о том, что было, что ты действительно видел и пережил. Не надо лжи. Ее и так много…” Новая русская художественная школа словно стремилась воплотить своею кистью эти мысли. Она не хотела врать, она не хотела лгать. Она от всей светлой своей души, от всего чистого, потрясенного своего сердца писала лишь то, что «видела и пережила». От этого все лучшие ее творения имеют значение не для одних нас, современников, но для всех времен. Это мало-помалу стала наконец видеть даже сама Европа и аплодировать нам издали. Между художниками «толстовского направления», если можно так сказать, Васнецов тоже играл в 70-х годах немалую роль.

Поэтому-то и лучшая часть русской публики, и лучшая часть русской журналистики с самого же начала деятельности Васнецова стали относиться к нему с большой симпатией, хотя иной раз тоже и с порицанием»[95].

Итак, Владимир Васильевич Стасов дал весьма лестные отзыв об искусстве Виктора Васнецова, сумевшего, по мнению критика, воплотить заветы и француза Густава Курбе, и великого писателя России Льва Толстого, в чем немаловажна роль наставников Васнецова, включая Ивана Крамского и Павла Чистякова.

Культура, социальная и философско-религиозная среда Северной столицы, атмосфера Академии художеств отразились в творчестве Виктора Васнецова, но не стали камертоном его звучания. Многое из академической программы становилось ему все менее близким, многое, освоив, он не принимал для себя. Однако успешно справляясь с заданиями, он все выше поднимался по лестнице мастерства.

Уже завершая академический курс, Виктор Васнецов как-то зашел в мастерскую к Павлу Чистякову, чтобы вновь «поучиться». Павел Петрович сразу же предложил ему выполнить рисунок постановки – ноги Гудона. Васнецов, как прилежный студент, принялся за дело, не отрывался от рисунка несколько часов, но наконец поняв, что все его старания тщетны, обратился к учителю:

«– Павел Петрович, помилосердствуйте! Не могу больше – не получается.

– Скверно, но не отчаивайтесь, мой друг, – лукаво усмехнулся Чистяков, оценив работу ученика. – Вы уже давно сложившийся художник, идите своим путем»[96].

Осваивая академические программы, Виктор Васнецов относился к ним все более критично, и наконец порывает с академией, получая официальное свидетельство.

«Из Императорской Академии художеств бывшему ученику оной Виктору Васнецову в том, что с 1868 г. он состоял в числе учеников Академии, при отличном поведении оказывал весьма хорошие успехи в живописи; за что награжден двумя малыми и одной большой серебряной медалями. В удостоверении чего Правление Академии художеств свидетельствует с приложением печати

С. Петербург. Февраля 4 дня 1875 года»[97].

Отныне он мог писать картины, не оглядываясь на академические требования. Его привлекала знакомая с детства русская старина, реалистическое искусство, правдиво, порой остро отражающее действительность. На таких приоритетах сказалось и его общение с Иваном Крамским, и наставления Павла Чистякова. Васнецова все более интересовали достижения художников Товарищества передвижных художественных выставок. Он посещал их экспозиции, анализировал темы и сюжеты произведений, отчасти под их влиянием разрабатывал свои композиции. И потому закономерно, что в 1874 году на 3-й выставке передвижников он представил жанровую картину «Чаепитие в трактире»[98], вполне соответствующую духу передвижников.

И все же вряд ли подобные произведения полностью отвечали его стремлениям, масштабу его дарования, тогда еще недостаточно раскрытым. И потому закономерно, что далеко не все критики давали и дают ныне положительные оценки подобным произведениям Васнецова: «После мелкотемья социально-сентиментальных жанровых картинок, от “Преферанса” и “С квартиры на квартиру”, в душе художника произошел мощный взрыв…»[99].