Виктор Васнецов

Под академическими сводами для Виктора последовали вступительные экзамены, напряженная длительная работа в мастерской над постановками, постоянное недовольство собой, своим профессиональным уровнем, неудовлетворенность выполнением графических и живописных заданий. В результате столь строгой самооценки он даже не пришел, чтобы узнать результаты вступительных экзаменов, те оценки, которые дала ему комиссия педагогов-художников. Начинающий живописец вынес сам себе строгий «приговор», решив, что пока недостоин учиться в академии. Сам Виктор Михайлович вспоминал об этом инциденте через много лет в семейном кругу Праховых:

«Пойти в канцелярию проверить я не решился. Уж очень важными особами казались мне тогда все эти чиновники, и даже простые служители и сторожа, все в расшитых золотом мундирах! Не знал, куда приткнуться, где искать работу. Да неожиданно встретил на Невском проспекте старого вятского знакомого, инженера-топографа В. А. Красовского. Он мне указал на картографическое заведение А. И. Ильина, куда сам повел и познакомил с хозяином. У Ильина я проработал всю зиму, одно время даже жил у него на всем готовом и давал уроки рисования его детям, за что получал 25 рублей в месяц…»[54]

При этом, несмотря на все материальные и бытовые затруднения, Виктор Васнецов не отрекся от своей мечты. Со свойственной ему требовательностью к себе он продолжил трудиться, осваивая художественное мастерство, считая, что недостаточно подготовлен к освоению академических программ. Оставшись в Санкт-Петербурге, усиленно готовился к новому поступлению в академию через год, а пока стал учиться в Рисовальной школе общества поощрения художников на Бирже. Посещал вечерние классы Ивана Николаевича Крамского, замечательного портретиста и выпускника академии, ставшего наставником не только Виктора Васнецова, но и целой плеяды молодых талантливых живописцев, включая Илью Ефимовича Репина.

Итак, молодой провинциал встал на путь постижения классики, академической художественной школы, словно начал подниматься по символической лестнице мастерства, где каждая новая ступень и давалась ему непросто. В Рисовальной школе Виктор занимается в течение 1867/68 учебного года, после чего наконец он достигает цели приезда в Санкт-Петербург и поступает в Академию художеств.

Однако, чтобы приблизиться к этой цели, как решил сам Виктор Васнецов, ему предстояло работать, не жалея себя, работать постоянно, все более ужесточая требования к самому себе, чтобы достичь того уровня профессионализма, с которым, по его мнению, он будет достоин учиться в академии. В этой подготовке важную роль, несомненно, сыграла его встреча и общение с Иваном Крамским. Личность уже уверенно стоявшего на ногах, громко заявившего о себе молодого художника, главы им же созданной Санкт-петербургской артели, не могла не привлечь внимания начинающего Васнецова.

Жизнь и творчество Ивана Крамского, выдающегося представителя отечественного искусства, казалось бы, широко известны и детально изучены. Однако насколько контрастные оценки давались его взглядам и деятельности, истолкованию идей его произведений в XIX, ХХ столетиях и ныне. Исследователи представляли Крамского то едва ли не придворным художником, приближенным к императорской семье, то бунтарем, отвергающим не только академическую школу, но и политические, социальные устои государства. Множество публикаций о прославленном портретисте, полярные суждения о нем также свидетельствуют о его значимости и незаурядности.

Попытаемся взглянуть на произведения и общественную деятельность Ивана Крамского с позиций Виктора Васнецова и непредвзято оценить самобытность человека, бесспорно, находившегося под духовно-историческим влиянием своей эпохи, современной ему культуры, но и сумевшего отчасти преобразовать художественную жизнь страны. Важно увидеть Крамского и глазами его современников, и сквозь призму наших дней, без налета идеологических приоритетов и преходящих вкусов, увидеть художника, увлеченного жаждой свершений, всепоглощающим служением искусству, увидеть человека с его сомнениями и противоречиями, со всеми перипетиями его жизненного пути.

Иван Крамской – человек, художник, мыслитель – сложен, неоднозначен, порой непоследователен, но вместе с тем как в XIX веке, так и ныне он не может не привлекать внутренней силой, талантом, светлой волей к созиданию. Его личность раскрывается в сотнях произведений, в переписке, статьях, общении с окружающими. Столь разные люди служили натурой для его портретов. К кому-то из них он оставался равнодушен, с другими шел рядом по жизни, помогая и поддерживая, третьих отталкивал, не считая возможным изменять своим принципам. Немаловажное влияние на формирование гражданской позиции художника оказала эпоха перемен второй половины XIX столетия и Санкт-Петербург, образ и философия города. Крамской стал петербуржцем и художником Северной столицы. Во многом именно так можно объяснить содержание и идейный смысл его произведений. Жизнь и культура города, мир Академии художеств нашли отражение в творчестве Ивана Николаевича. Даже когда он обращался к народной теме, близкой и Васнецову, он оставался художником Санкт-Петербурга, его художественной школы.

В биографиях Виктора Васнецова и Ивана Крамского немало сходства, как во многом подобно и начало их жизненного и творческого пути. Оба происходили из провинции, их семьи, крепкие и достойные, нельзя было причислить к зажиточным, оба с детских лет увлеклись рисованием и могли рассчитывать только на свои силы. Оба многого добились своим талантом, трудом, упорством, были целеустремлены и с юности ответственны. Уже в детстве, как и у Виктора Васнецова, в его душе проснулась любовь к искусству, стремление «вырваться» из привычно однообразной тихой жизни провинции.

У Крамского, как и у Виктора Васнецова, рано выработался твердый, сильный характер, что не раз помогало в жизни, позволило ему, несмотря на все преграды, стать профессиональным художником. Для обоих важнейшим жизненным рубежом стало поступление в Санкт-Петербургскую Императорскую Академию художеств. После «Бунта 14-ти», с 1862 года, Иван Николаевич состоял преподавателем в Рисовальной школе Общества поощрения художеств, подготовил нескольких талантливых учениц, вынужденных заниматься в школе, а не в академии, куда в те годы художниц еще не принимали. В 1860-е годы им был исполнен ряд высоко профессиональных портретов, уже нисколько не ученических, характерных и для его дальнейшего творчества. Именно к этому периоду относится знакомство, начало и профессионального, и дружеского общения двух выдающихся художников, сильных личностей, достойных, самобытных людей, у которых было так много общего – Ивана Крамского и Виктора Васнецова.

Прошел год. И молодой вятич решил вновь держать вступительные экзамены в Академию художеств. Направился вторично подавать документы. Со свойственной ему скромностью наконец решился подойти к секретарю. С этим, казалось бы, тревожным для каждого абитуриента событием связан анекдотичный эпизод. Секретарь канцелярии, принимавший у него бумаги, удивленно спросил: «Так зачем Вам еще раз держать экзамены? Ведь Вы выдержали все в прошлом году! Вам надо только получить от нас студенческий билет и аккуратно посещать все занятия»[55].

Так в 1868 году сбылась мечта начинающего художника, для осуществления которой он отдал так много душевных и физических сил, эмоций, времени. Он был зачислен штатным учеником в Императорскую Академию художеств Санкт-Петербурга. Согласно уставу 1859 года здесь был введен шестигодичный курс общеобразовательных наук, лекции по которым читались с 8 до 11 часов утра, далее, до вечера, продолжались занятия по творческим дисциплинам – рисунку и живописи. Программа на всех курсах обучения оставалась насыщенной, сложной, освоить ее были способны далеко не все студенты. Виктор Васнецов, отличавшийся предельно серьезным отношением к занятиям и требовательностью к себе, ранним утром, еще затемно, приходил на 4-ю линию Васильевского острова. Издалека открывался вид на строгое монументальное строение, историю возведения которого вскоре узнал Васнецов.

Здание Академии художеств строилось с 1764 по 1788 год по проекту Жана Батиста Валлен-Деламота и Александра Кокоринова, крупнейших мастеров раннего классицизма в России. На территории между 3-й и 4-й линиями Васильевского острова находились три деревянных дома, принадлежавших разным владельцам. Одна из построек на углу набережной и 3-й линии – Головкинский дом по распоряжению императрицы Елизаветы в 1759 году был передан Академии художеств. Чуть позже учебному заведению предоставили соседний дом Вратиславского, а здание, где первоначально располагалась морская аптека (угол набережной и 4-й линии), было присоединено в 1763 году. Инаугурация каменного строения и освящение нового храма Святой великомученицы Екатерины проходили 7 июля 1765 года еще в комплексе деревянных сооружений, объединенных лишь общим фасадом.

Входя в академию, Васнецов привычно поднимался по полутемной винтовой лестнице к гардеробу, где уже, несмотря на ранний час, было довольно людно, где уже «кипела» оживленная студенческая жизнь. Затем шел, едва ли не ощупью пробираясь, по длинным и темным академическим коридорам, глаза щипало от едкого дыма печей и, наконец, находил нужный класс. О себе он писал: «Был я тогда малый, довольно усердный к работе, а к работе с натуры относился с особым почтением и посещал классы аккуратно до наивности (и хорошо, конечно, делал)»[56].

О первых впечатлениях Виктора Васнецова от академических мастерских и классов также ясно позволяют судить подробно и красочно написанные воспоминания его современника – Ильи Репина, также студента Императорской Академии художеств, но начавшего учиться здесь четырьмя годами раньше: «Кого только тут не было! Были и певучие хохлы… мелькали бараньи шапки, звучал акцент юга. Попадались и щегольские пальто богатых юношей, и нищенские отрепья бледных меланхоликов, молчальников, державшихся таинственно в темных нишах. Посредине, у лампы, слышен громкий литературный спор, студенческая речь льется свободно: это студенты университета, рисующие по вечерам в Академии художеств. По углам робкие новички-провинциалы с несмелым шепотом и виноватым видом. А вот врываются изящные аристократические фигурки, слышатся французские фразы и разносится тонкий аромат духов»[57].

Васнецов занимался успешно, за год выполнил все задания в классе гипсов – первом в академической программе, в 1869 году перешел в следующий класс, где уже рисовали с натуры, что было особенно важно для студентов. Подобные впечатления от натурного класса описывал Илья Репин:

«У двери рисовального класса еще за час до открытия стояла толпа безместных, приросши плечом к самой двери, а следующие – к плечам товарищей, с поленьями под мышками, терпеливо дожидаясь открытия.

В пять часов без пяти дверь отворялась, и толпа ураганом врывалась в класс; с шумным грохотом неслась она в атаку через препятствия, через все скамьи амфитеатра вниз, к круглому пьедесталу под натурщика, и закрепляла за собой места поленьями.

Усевшись на такой жесткой и низкой мебели, счастливцы дожидались появления натурщика на пьедестале. Натурщиц тогда еще и в заводе не было. Эти низкие места назывались “в плафоне” и пользовались у рисовальщиков особой симпатией. Рисунки отсюда выходили сильными, пластичными, с ясностью деталей… На скамьях амфитеатра полукругом перед натурщиком сидело более полутораста человек в одном натурном классе. Тишина была такая, что скрип ста пятидесяти карандашей казался концертом кузнечиков, сверчков или оркестром малайских музыкантов. Становилось все душнее. Свет от массы ламп наверху, освещая голубоватой дымкой сидевшие в оцепенении фигуры с быстро двигавшимися карандашами, становился все туманнее. Разнообразие стушевывалось общим тоном»[58].

Несомненно, что такое стремление начинающих художников поступить в Императорскую академию, преодолевать сложности заданий каждого класса было обоснованно, поскольку именно академическая образовательная система, восходящая к эпохе Античности, давала ту школу высокого мастерства, которая столь необходима для обретения истинного профессионализма.

В Древней Греции академией называлась философская школа, основанная в 387 году до н. э. Платоном по образцу пифагорейского братства. Она получила название от священной рощи на северо-западе от Афин, где, по преданию, был похоронен древнегреческий герой Академ. В роще, обнесенной стеной, находились гимназия, алтарь муз, святилище Зевса и Афины. Ученики черпали знания, беседуя на прогулах со своим учителем Платоном в тени деревьев. В эпоху Ренессанса во Флоренции в 1459 году была открыта Платоновская академия с целью изучения греческой философии.

Об истории академий художеств Виктор Васнецов узнавал на лекциях, которые аккуратно посещал. С первых месяцев занятий среди робких провинциалов его выделяли исключительная целеустремленность, преданность искусству и уверенность в правильно выбранном для себя жизненном пути. Несомненно, что ему были близки и такие высказывания, воспоминания Ильи Репина:

«Но я был в величайшем восторге и в необыкновенном подъеме. Должен признаться: самую большую радость доставляла мне мысль, что я могу посещать и научные лекции настоящих профессоров и буду вправе учиться всем наукам.

В Академии, в инспекторской, я сейчас же списал расписание всех лекций по всем предметам и горел нетерпением поскорей услышать их. Лекции были не каждый день (об этом я уже жалел) и располагались: по утрам от восьми до десяти с половиной часов (еще темно было – при лампах) и после обеда от трех до четырех с половиной часов. Особенно врезалась мне в память первая лекция. Я на нее попал случайно: читалась начертательная геометрия для архитекторов.

Пришедши почти ночью с Малого проспекта при горящих фонарях и добравшись по едва освещенным коридорам до аудитории, где читалась математика, я был поражен тишиною и полутьмою. Огромная камера не могла быть хорошо освещена двумя висячими лампами: одна освещала кафедру, профессора и большую черную доску, на которой он чертил геометрические чертежи, другая освещала скамьи. Я поскорее сел на первое свободное место – слушателей было немного, и это еще более увеличивало тишину и темноту…

Я страстно любил скульптуру и по окончании лекции пошел в скульптурный класс. Было уже совсем светло, и в огромном классе, окнами в сад, было совершенно пусто – никаких учеников.

– А мне можно лепить? – спрашиваю я у заспанного служителя.

– Так ведь вам надо все приготовить. Что вы будете лепить? – отвечал он с большой скукой.

– Да вот эту голову, – указал я на кудрявую голову Антиноя. Разумеется, я ни минуты не верил, что вот так сразу я и лепить могу…»[59]

Столь же неравнодушен к искусству скульптуры был и Виктор Васнецов. В перерывах между занятиями вместо отдыха он заходил в мастерские, чтобы увидеть работы студентов и оценить их мастерство. Часто бывал и у скульпторов, где познакомился с Марком Антокольским[60], об исключительном таланте которого уже много говорили в академии. Годы спустя Виктор Михайлович вспоминал: «Как ни был я тогда юн и неопытен, а художественный инстинкт подсказывал мне и указывал нечто особенное в работах этого сухощавого, темнобородого и скорее интересного, чем красивого еврея. Становился я поодаль за его спиной и внимательно следил: как из-под его пальцев появляются носы, глаза, руки, ноги и проч. – совсем удивительно!»[61] Их знакомство оказалось и полезным для становления в профессиональном искусстве, и увлекательным. Приходя в гости к Антокольскому, Васнецов заставал там многих художников и с неизменным интересом слушал их споры об искусстве, в которых поначалу не решался участвовать. С особым воодушевлением, помимо самого Марка Антокольского, дискутировали Илья Репин и Генрих Семирадский. (В 1884 году, когда оба уже известных автора будут вместе работать в Абрамцеве, Васнецов напишет выразительный профильный портрет Марка Матвеевича[62].)

Постепенно молодой северянин преодолел смущение и стал высказываться все более и более свободно. Он обменивался с Антокольским суждениями о произведениях искусства и, помимо прочего, выражал свое восхищение его работами «Спор о талмуде» и «Еврей-портной». С улыбкой и с душевным волнением Виктор Михайлович вспоминал многие годы спустя:

«С этого первого вечернего знакомства в классах Академии начались у нас с Антокольским самые дружеские, теплые отношения, хотя ближе всех к нему, кажется, был Репин…

Нравилась мне в Антокольском его необычайная любовь к искусству, его нервная жизненность, отзывчивость и какая-то особая скрытая в нем теплота энергии. Любил он говорить, кажется, только об одном искусстве, или, по крайней мере, всякие отвлеченные рассуждения и философствования сводились в конце концов к тому же искусству, о котором говорилось у нас так много, а спорили мы и того больше. В спорах он, как, впрочем, и все мы, был горяч, но всегда стремился каждую мысль определить и формулировать»[63].

В академические годы не меньшее значение для Виктора Васнецова имело общение с Ильей Репиным. Они познакомились в 1869 году. Тогда на Илью Ефимовича произвел сильное впечатление графический эскиз Васнецова «Гомер», выполненный как обязательное ежемесячное композиционное задание, сохранившийся до наших дней. Репин, со свойственной ему эмоциональностью и энергией, долго объяснял кому-то из студентов свое понимание васнецовского эскиза, его подлинно эпическое звучание, которое не могла заглушить ни условность академических требований, ни пока еще недостаточный профессионализм художника: многофигурная композиция была убедительно решена. Вокруг графического листа собралось немало заинтересовавшихся происходящим студентов и наконец к Репину скромно подошел высокий юноша с продолговатым лицом, спокойно-глубоким взглядом и светлыми волосами – автор «Гомера».

Виктор Васнецов и Илья Репин сразу же смогли оценить друг друга, первое знакомство стало и началом их крепкой дружбы, сохранившейся на многие годы. Репин всегда (а в молодости особенно) отличался импульсивностью, эмоциональностью, много и возбужденно говорил. Больший контраст, чем являл ему тихий, молчаливо-скромный, несколько скованный Васнецов, было трудно представить. Тем не менее они относились друг к другу с теплотой и уважением, вместе снимали комнату на 5-й линии Васильевского острова, в доме Шмидта.

Их сближали и преданность искусству, и понимание таланта друг друга. Во многом они были очень разными, в том числе в манере работать. Репин всегда оставался открытым, мог неоднократно писать и переписывать свои произведения в присутствии друзей и коллег. Вятич предпочитал работать только уединенно, никому не показывал незавершенных произведений, хотя в ответ на настойчивые просьбы Ильи Репина мог все же сделать исключение: «Не хотел я тебе свою безделку показывать, да разве от тебя отвяжешься…»[64]

Виктор Михайлович позднее без всякого преувеличения замечал: «Считаю долгом сказать, что Репин имел на меня самое большое влияние как мастер…»[65] Действительно, Илья Ефимович давал Васнецову советы в отношении его учебных заданий, а, отправившись в пенсионерскую поездку в Париж, присылал другу письма с ценными рекомендациями по технике живописи. Со временем молодой северянин все более осознавал значимость для себя былинных образов, во многом созвучных традициям родного Вятского края, и стремился к их образной интерпретации. И в этом новаторском начинании друга Илья Ефимович сыграл весьма заметную роль, о чем Васнецов позже писал: «Сильное впечатление оставили чтения былин на вечерах у Репина»[66]. Народные сказания, любимые с детства, теперь воспринимались как живительный исток будущего творчества, отражались пока только в быстрых набросках и эскизах, а через несколько лет станут основой первым произведениям былинно-сказочного цикла.

Васнецов и Репин немало общались с талантливым лингвистом Мстиславом Праховым[67], с которым познакомились у Марка Антокольского, вспоминавшем о Мстиславе Викторовиче так: «Я жадно слушал его; он говорил увлекательно, точно читал из книги. Бывало, придет к нам с Репиным и начнет рассказывать о чем бы то ни было: об истории, об искусстве. О поэзии… Все слушаешь с одинаковым интересом, не силясь запомнить как на лекциях, а речь его, точно мягкая рука, ласкает сознание… Мстислав Прахов посещал нас часто и снабжал нас книгами, преимущественно поэтическими. “Не засушивайте ваш ум слишком, развивайте чувство, орошайте его поэзиею, давайте ему простор, и оно само подскажет вам, что делать”, – говорил он. В это время он собирался писать историю литературы и накупил массу книг. Читал много и русского, в особенности из Пушкина и Лермонтова. Прочитал он мне и свой замечательный труд о “Слове о полку Игореве”, к сожалению, не конченный. Так мы проводили наши вечера… Он был не от мира сего…»[68]

Рассказы Прахова, несомненно, и на Васнецова, и на Репина, отличавшихся не меньшей остротой восприятия, производили неизгладимое впечатление, что в дальнейшем не могло не сказаться на замыслах произведений обоих художников.

Также часто они общались со студентом Академии художеств Архипом Куинджи, будущим выдающимся пейзажистом и талантливым педагогом, которого почитали студенты академии. Он тогда жил в меблированных комнатах Мазановой. Здесь трое друзей проводили вместе вечера, а нередко и спорили до двух-трех часов ночи. Именно к этому периоду относится мастерски выполненный Васнецовым портрет Куинджи, емко отражающий импозантную внешность и незаурядную личность этого человека, силу его характера, энергию, интеллект и талант.

Воспоминания Ильи Репина содержат ценные сведения о напряженном графике занятий в Академии художеств, распорядке его учебного дня. Студентом Репин, как и Виктор Васнецов, полностью посвящал себя освоению профессии, что, несомненно, дает право думать, что их впечатления в целом одни и те же. «Я встал в семь часов утра и после своего чая с черным хлебом был сыт на весь день… Поднявшись во второй этаж, я увидел на одной двери надпись – значилось, что здесь читается, и – и, следовательно, сейчас начнется – лекция всеобщей истории. Я вошел с благоговением. Амфитеатром поднимающиеся скамьи были уже полны сидящими учениками, человек около ста…»[69] Так начиналось утро. Позже, с пяти до семи часов вечера, проходили занятия в рисовальном классе:

«У двери, пока ее отворят, самые прилежные стоят уже прижавшись к ней, чтобы первыми войти к своим номерным местам. Дождались, занял и я после других какое-то место – уже после 150 номеров.

Стояла голова Александра Севера. Ученики всех трех классов, разместившись на круглых амфитеатрах поднимающихся скамеек, сидели полных два часа так тихо, что отчетливо был слышен только скрип карандашей (ну, точно кузнечики трещат), да шумели, разве когда кто-нибудь вместо тряпки стряхивал с рисунка уголь своим же кашне с собственной шеи.

Ну, вот и класс кончен, за пять минут до семи звонят, все бросаются к сторожу, стоящему у выходной двери с большим полотенцем у огромной чашки воды; моют черные от карандашей руки и быстро вытирают грубым полотенцем: скоро оно стало уже темно-серым и мокрым. Еще бы! – вместо мыла берут кусочек серой глинки, которая тут же положена на черепке предусмотрительным сторожем.

Полон счастья и тепла, вдыхая свежесть улицы, я выхожу на воздух. Вот дивный день: от семи часов утра и до семи часов вечера я был так полно и так разнообразно занят любимыми предметами»[70].

По утрам в академических мастерских было полутемно – горел фотоген[71], дававший лишь тусклое освещение, электричество тогда еще не использовалось. В 1868-м, в год поступления, вероятно, в утреннем полумраке мастерской Виктор Васнецов исполнил графический автопортрет – с листа бумаги на зрителя смотрит юноша с тонкими чертами чуть вытянутого лица, с задумчиво-серьезным взглядом, углубленным в себя и в то же время острым. Тем же годом датируются два сохранившихся рисунка: «Монах-сборщик»[72] и «Люций Вер. Рисунок гипсовой головы»[73]. Вероятно, обе штудии относятся к учебным работам – задание по композиции и рисунок, выполненный с натуры, с чем Васнецов блестяще справился.

Для него было важно завершить каждое задание обязательной учебной программы, выполнить все требования педагогов, восходящие к классике академизма, к лучшим традициям западноевропейского искусства, к урокам «старых мастеров», прежде всего к итальянской живописи. Из лекций по истории искусства молодой вятич узнал, что первая Академия художеств была основана около 1585 года в Болонье известными художниками: братьями Карраччи, Доменикино и Гвидо Рени.

Болонья, расположенная на севере Италии, в долине реки По считалась городом спокойных, уравновешенных и рассудительных людей. Стендаль[74] описывал характер болонцев сложнее: «У жителей Болоньи… больше ума, пыла и самобытности, чем у миланцев, мы находим там сочетание страстного чувства и богатого воображения»[75]. Болонья – это и один из центров средневековой учености. В конце XI века в городе открыт университет. После великих прозрений искусства Ренессанса именно Болонья стала местом, где осуществилась попытка канонизировать и систематизировать достижения других художников. «Для образованного путешественника или любителя искусства XVIII и первой половины XIX века Болонья была одним из самых важных художественных центров Италии… Великий английский портретист Рейнольдс отвел в своих путевых заметках больше места Болонье, чем Флоренции… Во всех художественных историях тогда рассказывалось, что после Микеланджело и последних венецианцев искусство в Италии быстро склонилось к упадку и что честь его нового возрождения принадлежит художнику из Болоньи, Лодовико Карраччи»[76]. В 1585 году Лодовико вместе с братьями Агостино и Аннибале Карраччи сумел преобразить местную школу, возглавляемую Д. Кальваром, и простую цеховую корпорацию живописцев в «Академию вступивших на правильный путь» (Accademia degli Incaminati). При этом подразумевался «путь благовоспитанных молодых людей», что положило начало академической традиции преобладания этических и идейных ценностей искусства над художественными.