Свинцовый крест

Геннадий подкатил кряж старой берёзы, установил его поудобнее и замахнулся. В тот же миг Фаина загадала: если расколет с первого раза – вернётся домой, если со второго, то будет ранен, а если с третьего, то… всё и так понятно. Она уже жалела, что надумала гадать именно в эту минуту, что не выбрала другого момента и чурбака потоньше и поровнее, и с нетерпением замерла у окна. Время как будто растянулось, она успела несколько раз повторить «Господи, помоги ему!» и трижды перекрестить через окно его спину, прежде чем колун опустился и с гулким стуком развалил надвое тяжеленный кряж.

Фаина облегчённо выдохнула, на душе стало чуть легче. Она вышла в ограду, заглянула в баню. Дрова прогорели, вода в колоде была уже горячей. Обычно они топили баню по субботам, но на этот раз – в будний день, специально для Геннадия. Столбы дыма поднимались и над другими банями, и по ним можно было легко подсчитать, сколько мужчин рано утром покинет свои семьи и отправится по большой дороге навстречу судьбе.

Геннадий прервал работу, присел на дрова, закурил. Опускались сумерки, и он понимал, что расколоть все дрова всё равно не успеет.

Фаина вышла на улицу и присела рядом с мужем.

– Хватит, баня уже протопилась, я потом сама потихоньку доколю.

– Здесь и до утра не управиться. Пусть лежат, вернусь – доколю, а хочешь Антошку попроси, ему это только размяться.

– Обойдёмся без Антошки, сам доколешь, когда вернёшься.

– Пока и прошлогодних хватит. Эти сложи в ограде, а топи сухими, не жалей.

– Не знаю, всё ли собрала, не забыть бы чего, – сомневалась Фаина.

– Табак положила?

– Положила. И спички тоже, и старые газеты.

– Умница, без курева и солдат – не солдат, а без всего остального обойдусь.

– Ген, а кем ты будешь на войне?

– Маршалом буду, кем же ещё.

– Что ты смеёшься, мне же хочется знать.

– Кузнецом и буду, как дома.

Фаина недоверчиво смотрела на мужа, она не понимала, серьёзно ли он говорит. Заметив её смятение, Геннадий уточнил:

– Все мы будем ковать одну победу. Разве не так?

А уж где буду воевать и что делать – это не имеет особого значения. Серьёзности ему хватило ненадолго: – Хочешь быть женой героя-орденоносца? – Геннадий выставил вперёд грудь, будто на его рубашке уже блестели ордена.

– Для меня ты и так герой. Смотри, не выставляй свою беспутую голову, будь поосторожнее, – попросила Фаина, умоляюще заглядывая в глаза мужа.

– Или грудь в крестах, или голова в кустах, не за тем иду, чтобы от каких-то вонючих фашистов прятаться, никому за меня стыдно не будет. Не бойся, им с нами не справиться.

– Только обязательно вернись. – И, смахивая слёзы, горько пошутила: – Не оставишь же ты нашего Ивана без младшего братишки.

– Вернусь, вернусь. Ты думаешь, почему я Ванюшке кроватку из металла сделал? Для того и старался, чтобы хватило для его младших братишек и сестрёнок, у меня на судьбе написано быть многодетным отцом.

Быстро пролетела ночь, а рано утром Геннадий и Фаина уже стояли, обнявшись, чуть в стороне от односельчан и тихо разговаривали. Геннадий успокаивал жену, вытирал её слёзы и убеждал, что война продлится недолго, через месяц–два обещал вернуться. Фаина плакала, как и все бабы, верила его словам и обещала ждать. Маленький Иван безмятежно спал в своей красивой кроватке в тёплом родительском доме.

Запряжённые в телеги лошади нетерпеливо перебирали ногами в ожидании мужчин. Они тоже вместе с колхозниками отправлялись на фронт.

Казалось, не затих ещё скрип колёс, что только что скрылся обоз, увозивший односельчан на войну, а в село уже одна за другой пошли похоронки.

В эти страшные дни кто-то спилил на храме замок. Ещё вечером замок был на своём месте, а утром перед распятием Христа, освобождённом от многолетнего слоя пыли, уже горели свечи. Поговаривали, что не иначе, как сам дед Прокоп, дочь которого одной из первых получила с фронта страшное известие, посягнул на охраняемое им же имущество. Эта новость быстро облетела всё село, к вечеру храм наполнился людьми. «Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего», – одна за другой повторяли овдовевшие женщины, несчастные матери и осиротевшие дети, поднимая вверх заплаканные глаза. Другие, пока ещё не убитые горем, просили Божьей милости и защиты для своих воинов, всматриваясь в серьёзные, безмолвные лики святых, толпились перед резным иконостасом и обращали свои молитвы Божьей Матери и Георгию Победоносцу, и на душе становилось легче.

Полгода председатель колхоза Пётр Леонидович Двоеглазов одолевал военкома своими просьбами призвать и его на фронт, отказывался от брони – и дождался: его просьбу удовлетворили.

На своём месте он оставил Киру, молодого зоотехника. Он понимал, что для двадцатилетней девушки такое большое хозяйство – почти неподъёмный груз, но выбора не было, она самая грамотная, с твёрдым характером, значит, ей и руководить бабами да подростками. «Держись, дочка, – сказал он на прощанье, – разобьём фашистов и вернёмся с победой, знаю, что ты сильная, справишься. В школу сходи, договорись, чтоб девчата тоже садились на трактора, шитью они потом научатся, стадо береги, с ветеринара спрашивай построже, не то время, чтобы животных под нож пускать. Никаким слухам не верь, сюда фашисты не доберутся, мы им скоро рога обломаем. В «Путь Ильича» отправь триста листов шифера, я обещал; теперь там за председателя Гурина Пелагея, с ней и договоришься, что взять взамен. А вы, бабы, слушайтесь Киру, как меня самого, не смотрите на то, что молодая, поддерживайте и помогайте, она грамотная, знает, что и как надо делать. На вас да на стариков теперь вся надежда, потерпите, ждите да пишите почаще».

До ягодной поляны председателя провожали на войну всем селом. Женщины плакали и наказывали передать их солдатам, если встретит кого там, на войне, что дома всё хорошо, справляются, ждут. Дед Прокоп увёз добровольца в райцентр, а осенью, не прошло и трёх месяцев, на том же месте колхозники уже встречали своего уважаемого председателя с войны. Левый рукав его гимнастёрки был аккуратно заправлен за широкий форменный ремень.

На следующий день, в седьмом часу утра, Пётр Леонидович, как и в довоенное время, сидел в колхозной конторе на своём рабочем месте и давал указания.

Годы войны отложились в памяти односельчан работой с раннего утра до поздней ночи, страхом, постоянным ожиданием вестей с фронта, неизвестностью, взрывами плача то в одной, то в другой избе, опустевшими глазами вдов да серьёзными лицами рано повзрослевших детей. Сама жизнь съёжилась, ссутулилась, притихла, оживить её мог только победный салют.

Вслед за председателем вернулся с войны израненный и контуженый Шулаков Геннадий. Под вечер в доме Шулаковых собрались женщины – послушать солдата да порадоваться за Фаину. Все уже знали, что и руки, и ноги у Геннадия целы, и по-хорошему завидовали её счастью: она своего солдата дождалась.

В буйных кудрях Геннадия прочно обосновалась седина. Он плохо слышал, говорил монотонно и невнятно, вздрагивал от каждого стука, никакой радости от встречи с соседками не проявлял. Пряча глаза, Фаина просила не спрашивать его о войне, она уже заметила, что от таких воспоминаний ему сразу становится хуже.

Расходились тихо, как будто виновато, понимали, что для комиссованного солдата война не закончится теперь никогда. Во сне Геннадий стонал, скрежетал зубами, то и дело сонную ночную тишину взрывал его крик: «Ложись!» Проснувшись среди ночи, Фаина с трудом успокаивала мужа. Он вращал обезумевшими глазами, кричал, натягивал на голову одеяло и, казалось, не замечал её присутствия. Через некоторое время он успокаивался, обессилено падал на подушку и забывался в тревожном сне. Фаина поглаживала горячий лоб и влажные кудри мужа и плакала от бессилия и обиды.

Так прошло несколько лет, улучшения не наступало. И всё бы ничего, да пристрастие к спиртному война не только не стёрла из его памяти, но и обострила ещё больше. Фаина терпела, привыкала к отборной брани и сквернословию, убирала опустевшие бутылки и обвиняла в своих несчастьях проклятую войну. На радость матери подрастал смышлёный и весёлый сынишка Иван. С Кирой и Октябриной она виделась теперь редко – у каждой полно забот.

Зоотехник Кира дождалась с войны Филаретова Виктора, демобилизованного танкиста, вышла за него замуж и родила сына Василия. Вскоре уже отплясывали и на свадьбе колхозной медсестры Октябрины, и в том же году она порадовала своего мужа Трапезникова Григория первенцем – сыном Михаилом. То в одном, то в другом доме появлялись новорождённые мальчики – природа, как могла, старалась восстановить утраченное равновесие.

Детская кроватка с ангелом в изголовье теперь стояла в доме Трапезниковых, Шулаковым она больше не понадобилась, Иван так и остался единственным ребёнком в их семье. Своего отца он запомнил плохо. Вспоминалась то пилотка с красной звёздочкой, которой он гордился перед пацанами, то избитая мать с изуродованным кровоподтёками лицом, то медаль «За отвагу», которую отец прицепил к его майке. Остался страх, осевший инеем где-то в самой глубине сердца, слёзы матери да пьяный крик разгорячённого самогоном отца, вспоминались даже его слова, повторять которые Иван тогда стыдился, а вот лицо – лицо не запомнилось. В памяти Ивана он навсегда остался таким, как на довоенной свадебной фотографии, которая висела в простенке между окон в деревянной рамке. В детстве Иван часто забирался на стул, разглядывал фотографию и не мог поверить, что этот улыбчивый, красивый человек и есть его отец. Через год после Победы война догнала солдата: расшевелила в его теле многочисленные осколки и уложила под деревянный крест на деревенском кладбище.

В трудах и заботах прошло несколько лет. Подросли ребята, отплакали вдовы, жизнь постепенно выходила на ровную дорогу.

В центре села погибшим односельчанам воздвигли памятник: бронзовый солдат, опустившись на одно колено, склонил голову над длинным скорбным списком фамилий, выбитых на гранитной плите. Вокруг памятника, по числу погибших односельчан, школьники двумя рядами посадили молодые кедры, до макушек которых легко доставали первоклассники. Деревца вцепились в землю, все принялись, и дружно пошли в рост.

Колхоз «Правда» был переименован, и теперь он назывался «Победа».

В храме возобновилась служба. В доме умершего священника поселился отец Евгений с детьми и матушкой Агнией.

Однажды вечером, заметив, что муж находится в благодушном настроении, Октябрина обратилась к нему с давно мучившим её вопросом:

– Гриша, Мишутку крестить пора, ты обещал, что подумаешь, теперь и ехать никуда не надо…

– Да разве я против? А что люди скажут, если коммунисты своих детей в церковь понесут?

– Не нами это заведено, не нам и отменять, сам-то ты – крещёный! Да и секретаря вашей партячейки ещё покойный отец Илларион в купель окунал…

– Поступай, как знаешь, – сдался Григорий, – только без меня.

На следующий день по совету Октябрины Кира тоже уговорила своего мужа Виктора окрестить их сына Василия…

Прошло ещё несколько лет. Ягодное оживилось, повеселело и разрослось вширь. На улицах становилось по-городскому шумно и многолюдно. Один за другим поднимались новые дома, давала ток своя электростанция, и днём, и ночью, не смолкая, работала лесопилка.

За послевоенные годы хозяйство окрепло: выросло колхозное стадо, на смену лошадям пришли тракторы. Колхозники были сыты и довольны, своего председателя они ценили и уважали, даже, можно сказать, боготворили, а между собой беззлобно называли Одноруким – прозвища давали многим, и его это нисколько не обижало.

Остались прежними разве что дома колхозников – их время не коснулось. Дома, как и раньше, встречали обитателей сухим теплом, пахли дымом, свежим хлебом и улыбались нарядными резными наличниками цвета послевоенного неба.

Председатель колхоза, Двоеглазов Пётр Леонидович, неторопливо шёл по улице Центральной, направляясь к старому телятнику, где колхозные плотники заменяли на крыше замшелый шифер. Он заметно погрузнел, ссутулился, лицо избороздили редкие, глубокие морщины. Когда-то чёрные волосы теперь отливали серебром. В свои пятьдесят с небольшим он выглядел значительно старше.

Сзади послышался шум. Пётр Леонидович оглянулся. Его со всех ног догонял Васька, сынишка зоотехника Филаретовой Киры Авенировны. Председателю нравился этот живой кареглазый парнишка. За собой по дороге Васька тащил на верёвке связку пустых консервных банок, ловко лавируя между коровьими лепёшками. Банки гремели, поднимали беспросветную пыль, чем и забавляли босоногого сорванца.

– Это чей же будет такой оголец? – остановил Пётр Леонидович Ваську шутливым вопросом.

Васька и сам бы остановился. Догонял он председателя с конкретной целью: хотелось проверить себя, стал ли он уже взрослым парнем или всё ещё трусливый малыш, а для этого надо было взглянуть вблизи на чёрную, безжизненную руку председателя. Не так давно этой руки Васька боялся больше всего на свете, он плакал и прятался за спину матери, и вот решился преодолеть свой страх.

Не отрывая глаз от потёртой, чёрной перчатки протеза, парнишка степенно ответил:

– Чей-чей – колхозный я, советский, чей же ещё?!

– А как зовут тебя, колхозный, советский человек? – с притворной неосведомлённостью спросил председатель.

– Василий Викторович Филаретов.

– А кем же ты станешь, когда вырастешь,– допытывался Пётр Леонидович?

– Председателем колхоза «Победа», – последовал неожиданно твёрдый и уверенный ответ. – Так и скажите Мишке, пусть знает!

– Расти, Василий Викторович, – попрощался председатель с забавным парнишкой, – я для тебя место придержу. И для Миши тоже дело найдётся.

Восстанавливая в памяти забавный разговор, Пётр Леонидович улыбался. Улыбался и Васька. Он, конечно, по-прежнему боялся неживой руки председателя, но не отошёл в сторону, не заплакал, не бросился наутёк, значит, он уже вот-вот станет взрослым парнем. Ему захотелось похвастаться своей смелостью закадычному другу Мишке, а заодно и посмотреть, какие подарки он получил на день рождения. Васька развернулся и запылил по дороге в обратном направлении.

На день рождения родители подарили Мише трёхколёсный велосипед. Такому подарку был бы рад любой мальчишка. Миша тоже радовался, хотя тайно и надеялся получить совсем другой подарок. Он уже много раз говорил и маме и папе, что ему нужна сестрёнка, точно такая же девочка, как у тёти Даши, для которой отдали его маленькую кроватку с ангелом в изголовье.

Тётя Даша сказала ему, что свою Ларису она купила в магазине. И заплатила не очень дорого. Миша по много раз в день забегал в магазин, но всё напрасно. Продавщица Зинаида уже давно знала, что он ищет среди игрушек живую куклу, и каждый раз разводила руками:

– Опоздал, Мишенька, живых уже разобрали, если хочешь, выбирай из тех, что остались.

На обыкновенных кукол Миша не смотрел – он не девчонка, чтобы забавляться такими игрушками.

– А ты спроси у родителей, – скрывая улыбку, советовала Зинаида, – хватит ли у них денег на живую куклу, если хватит, – пусть заказывают, я привезу её специально для тебя.

Вечером папа успокоил:

– Не переживай, сынок, денег мы уже накопили, подарим её тебе к следующему дню рождения.

Мишка опечалился, лучше бы велосипед в следующем году подарили, а пока он бы и на Васькином покатался.

Папа посоветовал:

– А ты сбегай к тёте Даше, может, и отдаст тебе свою Ларису. Сама, поди, уже наигралась?

Миша обрадовался. Как же он сам не догадался выпросить живую куклу у тёти Даши.

Тётя Даша разрешила подержать Ларису на руках, попоить её молоком из бутылочки, но насовсем не отдала, обменять её на велосипед тоже отказалась.

Обзавестись собственной сестрёнкой мальчику так и не удалось, но вместе с Васькой они катали Ларису в коляске, наперебой предлагали свои игрушки, учили ходить и говорить.

С лёгкой руки продавщицы Зинаиды к Ларисе так и прилипло прозвище Живая Кукла.

Ягодное встречало Новый год – високосный. Суеверного страха не было: самая страшная беда осталась позади. Стираны-перестираны чёрные вдовьи платки, выплаканы материнские да сиротские слёзы. А оказалось, что выплаканы-то выплаканы, да не все…

Присмотрела беда дом Трапезникова Григория, да и подкралась, откуда и не ждали.

В тот день Григорий отправился с друзьями на охоту, а его жена Октябрина надумала побелить печь. Когда она уже приступила к работе, заглянула её подруга.

– В Рождество работать собралась? Не боишься, что Бог накажет? – пошутила Кира.

– Когда и работать, как не в праздник. Работа – не грех.

– Ты одна, а где домочадцы?

– Григорий на охоте, а Миша где-то на улице.

– Мишу я видела, они вместе с нашим Васькой на горке катаются. Мы своего домой загнать не можем. Весна, да и только! Не помню, чтобы так тепло было в январе.

– Да уж, на Светлянке весь лёд раскис, того и гляди тронется, чудеса! Видела нашего снеговика в огороде? Вчера вечером слепили, а сегодня уже вон как скособочился!

Октябрина прошла через кухню, оставляя на полу мокрые следы, выглянула в окно и рассмеялась: старое ведро, морковка и метла на бесформенной куче снега – вот и всё, что осталось от вчерашнего снеговика.

– Ой, подожди, снег на валенках тает, пойду смахну.

– Веник у двери возьми.

Кира вышла на улицу, соскребла с валенок прилипший снег и вернулась в дом. Ей не терпелось поделиться новостью. Она присела на лавку у окна и сразу заявила:

– А мой Виктор в райцентр поехал, шифоньер покупаем. С зеркалом! От радости Кире не сиделось на месте:

– Что же это я сижу? – спохватилась она, – найдётся у тебя вторая кисть?

– Вот с этого бы и начинала, – засмеялась Октябрина.

Вдвоём они быстро закончили работу. С улицы прибежал Миша.

– Тётя Аля! Уже привезли! – мальчик быстро повернулся и выскочил за дверь. Октябрина тоже пошла вместе с подругой – посмотреть на покупку. Шифоньер уже снимали с машины. Соседка тётя Катя суетилась рядом и подсказывала:

– Осторожнее, осторожнее, не разбейте зеркало, а то беда будет.

Шифоньер благополучно водворили на место, покупка осталась в целости и сохранности. Подруги осматривали себя в полный рост, поправляли перед зеркалом одежду и волосы и одинаково радовались такой необходимой и полезной покупке.

Октябрине шифоньер очень понравился: красивый, вместительный, и цена подходящая, она сразу же решила, что купит себе точно такой же. В приподнятом настроении она отправилась домой: вот-вот вернётся с охоты Григорий.

Сгущались ранние зимние сумерки, на улице заметно похолодало. Наконец послышался скрип полозьев. Приехал наконец-то! – обрадовалась Октябрина, но вместо мужа в дом зашли его друзья. И сразу же, у порога, сняли шапки:

– Беда, Октябрина…

Молодая женщина издала нечеловеческий крик и рухнула на пол.

Охота в тот день с самого начала не удалась. Сначала Григорий забыл дома свой патронташ, и пришлось вернуться. Он ругал себя за несобранность и в то же время был рад, что вовремя спохватился. Сокращая дорогу, поехали через реку по раскисшему льду. Другие охотники на своей лошади переправились удачно, а сани Григория у самого противоположного берега провалились на мелководье.

Помогая лошади вытаскивать сани, Григорий зачерпнул воды в валенки, но это его не остановило. Он достал из рюкзака запасные шерстяные носки и продолжил путь. Но на этом приключения не закончились. Уже в лесу на лыжах оборвался ремень, пришлось останавливаться и приводить крепление в порядок.

Григорий уже злился – слишком много препятствий для одного дня. Его товарищи посмеивались:

– Теперь понятно, кто из нас сегодня ночью грешил!

На краю лесной деревушки, как обычно, оставили лошадей и дальше шли пешком.

Охотники долго бродили по неглубокому снегу, давно устали, пора было возвращаться домой, но до сих пор никто из них не произвёл ни одного выстрела, вся дичь словно под землю провалилась.

Григорий первым повернул в сторону дома, надо было торопиться, вот-вот начнёт темнеть. Погода быстро портилась, поднялся ветер. Наклонив голову, он быстро скользил навстречу ветру по знакомой просеке. «Ничего, ничего, – успокаивал себя охотник, – в следующий раз повезёт вдвойне». В привычное поскрипывание снега под его широкими лыжами вмешался посторонний звук. Охотник остановился. Прямо на его пути в сосняке стоял огромный старый лось. Лось опустил рогатую голову к самой земле, шумно дышал, переступал тонкими сильными ногами и не испытывал никакого страха перед человеком. Он был готов немедленно доказать охотнику, кто из них сильнее и кто в этом лесу настоящий хозяин.

Выстрелить Григорий успел вовремя. Лось, осыпая с сосняка шапки снега, сделал несколько огромных прыжков в его сторону, но вдруг становился, как бы прислушиваясь к себе, и медленно опустился на землю за несколько шагов до охотника.

Григорий поспешил к трофею. Подоспели и Николай с Павлом. Григорий похлопал лося по тёплому боку и вытер испарину на лбу.

– Вот так-то, брат, отбегал ты своё. Не родился ещё тот зверь, что от нас уйдёт.

Он отступил на шаг, любуясь поверженным противником, и в тот же миг умирающий лось, собрав последние силы, резко выбросил вперёд слабеющие ноги, чувствуя, как легко подалась мягкая человеческая плоть. Дружно грянули два выстрела. Лось так и не узнал, что в этом поединке победителя не было.

Последние минуты, отпущенные Григорию для земной жизни, затуманенный болью мозг уже не воспринимал…

На санях рядом с телом отца отчаянно плакал так неожиданно осиротевший Мишка. Васька не отходил от друга, сопереживая всем своим мальчишеским сердцем. Из его глаз непрерывно катились крупные слёзы. Васька не знал, что надо говорить в таких случаях, и повторял те слова, которые ему самому не раз говорил папа: «Не плачь, не плачь, ты уже большой, до свадьбы заживёт».

А через полгода и Васькины сиротские слёзы вытирал его преданный друг Мишка. В селе говорили, что эту беду можно было отвести. Виктор Филаретов вовремя обнаружил на своём теле вздувшегося клеща, но не придал этому большого значения. Васька очень хорошо запомнил тот день.

– Посмотри, сынок, кто на мне из леса приехал! – сказал тогда отец, ишь, как насосался! Давай-ка, выдерни его, у тебя пальчики тоненькие, а я его никак не подцеплю.

Васька спрятал руки за спину и замотал головой, ему почему-то было страшно прикасаться к наполненному кровью клещу, хотя он никогда не боялся никаких насекомых.

– Хорошо, хорошо,– не стал настаивать отец,– сам достану. Он изловчился, зажал клеща пальцами и резко дёрнул.

– Вот и всё, а ты боялся! Кого тут бояться-то?! Жалко, что голова оторвалась, не достал всего. На, посмотри, ты их ещё не видел.

Васька приблизился к отцу и подставил ладонь, ему уже было стыдно, что он проявил слабость, и, заглядывая отцу в глаза, участливо произнёс:

– Так ему и надо, правда, пап? Не будет кусаться!

– Правда, сынок, выбрось его в помойное ведро. Васька выбросил клеща и тут же забыл о нём, забыл и Виктор. В районную больницу его привезли уже без сознания, и врачи оказались бессильны.

Вот и ещё одна вдова плотно сомкнула губы и, удерживая в опустевшем сердце боль утраты и горечь одиночества, с головой ушла в работу и заботы об осиротевшем сыне.

Ферма выжимала все её силы, но она же и не давала сойти с ума от горя и отчаяния. Вечером, едва коснувшись головой подушки, Кира погружалась в спасительный сон, чтобы с первыми лучами солнца приниматься за работу. Сынишка подрастал и становился всё больше и больше похожим на своего отца.

За шесть послевоенных лет колхозное стадо разрослось, и коровник стал тесен. Пётр Леонидович задумал построить отдельный телятник, не помешало бы и перекрыть крышу на старой ферме, но своих плотников не хватало, и заготовленный для строительства животноводческого комплекса лес терпеливо ждал своего часа. В первые послевоенные годы ни о каком строительстве он и не помышлял – мужских рук катастрофически не хватало; коровы терпели тесноту, колхозники заготавливали и выдерживали лес и ждали, когда в крестьянских домах подрастут ребята и возьмут в руки топоры.

В райсельхозуправлении не стали ждать, и в колхоз «Победа» была направлена бригада из семи плотников. О таком счастье Пётр Леонидович даже и не мечтал. Долгожданных плотников поселили в пустующем доме, обеспечивали трёхразовым горячим питанием за счёт колхоза. На заботу председателя командированные отвечали ударным трудом, стены телятника с каждым днём поднимались всё выше и выше.

Васька с Мишкой пропадали на стройке с раннего утра до позднего вечера. Среди рабочих они выделяли дядю Петю, который их никогда не прогонял, называл сыночками, разрешал подавать гвозди и даже забивать их молотком. Дядя Петя из всех рабочих был самым молодым, и его самого старшие плотники тоже называли сынком. Если он был очень занят, ребята не подходили, чтобы не мешать, и наблюдали со стороны, как ловко он орудует тяжёлым топором. Они хотели стать такими же, как дядя Петя: одним ударом забивать огромные гвозди обухом топора, легко забираться по срубу под самую крышу и без всякого страха прыгать на землю с высоких строительных лесов. Наблюдать за своим кумиром стало одним из главных развлечением маленьких друзей.