Завтра были письма

Собираясь в Висбаден, Слава во что бы то ни стало решила посетить церковь, о которой много читала. Она гуляла с Майером по Таунусштрассе, любовалась роскошными виллами, Майер много рассказывал об истории города. Тогда они и поднялись на гору Нероберг.

Церковь потрясла ее своим величием. Построенная в русско-византийском стиле, с позолоченными куполами, она была единственным действующим храмом русской общины Висбадена. Церковь была возведена в середине девятнадцатого века в память о скончавшейся в городе в восемнадцать лет внучке императора Павла I, великой княжне Елизавете Михайловне, по инициативе ее супруга, герцога Адольфа Нассауского. Прожив всего год в браке, Елизавета Михайловна скончалась при родах вместе с новорожденной дочкой. Потрясенный этими смертями, герцог принял решение построить на горе русскую церковь и похоронить жену и дочь в крипте.

Притихшая Слава рассматривала иконы знаменитого Тимофея фон Неффа и думала о людских судьбах. Ничего нельзя предугадать. Они еще немного погуляли по кладбищу, почитали надписи на надгробьях. Собственно, читала Слава, выискивала русские имена. Она видела, что Норберту Майеру эта затея не очень нравится, но ей хотелось побывать в этом месте, и она радовалась, что у них хватило времени и на эту небольшую прогулку.

И еще одна история, связанная с Висбаденом, в свое время захватила воображение Славы – история дочери Пушкина.

Когда Пушкина убили на дуэли, крошке Наташе, самой младшей дочери Пушкина, исполнилось всего восемь месяцев. Она была похожа и на мать, и на отца. Выросла своенравной, с бунтарским характером, как отец, но внешне – красавица, вылитая мать.

Она вышла замуж за Михаила Леонтьевича Дубельта. Худшую партию сложно было найти. Ее отговаривали все. Может, потому и вышла. Из духа противоречия.

Она быстро поняла ошибку, которую совершила, но дело было сделано. Пришлось мириться с мужем – гулякой и картежником.

А гулял Дубельт не только на свои. Довольно быстро он проиграл и приданое жены, двадцать восемь тысяч рублей. Кто такой картежник? Это в первую очередь больной и зависимый человек. Неврастеник и изверг. От него страдают все члены семьи. К тому же он должен вымещать на ком-то свои неудачи.

Муж Натали был именно таким. Она долго скрывала, что он начал ее избивать (стыдно было признаться в своей непростительной недальновидности), но слухами земля полнится. Про недостойное поведение узнал император Александр Второй, и Дубельта отчислили из полка.

Натали уже не верила в нормальную жизнь. Она переезжала из города в город, бежала от тирана-мужа. Тут уже не до себя, нужно была спасать детей. Ее поддерживали мать и тетушка, но тогда в свете осуждали в первую очередь женщину. Она была совершенно бесправна. Мужняя жена. Но при этом не переставали восхищаться необычайной красотой дочери великого поэта.

И все-таки нашелся смельчак, который наплевал на условности и предложил Натали руку и сердце. Это был прусский наследный принц Николай Вильгельм Нассауский. Как-то они уже встречались в России, на коронации Александра Второго, и даже танцевали вместе. Натали этот танец не запомнила, а вот принц с тех самых пор был влюблен и мечтал о встрече.

Его не остановило ничто. Разведенная женщина с тремя детьми, российская подданная, практически без средств к существованию покорила его сердце раз и навсегда.

Первого июля 1867 года в Лондоне они обвенчались. Ради своей любви принц отказался от прав на престол, а Натали стала графиней Меренберг. Большая семья поселилась в Висбадене. Их дом стал гостеприимным салоном, где хозяйкой блистала Натали. Известные художники, писатели и музыканты всегда были здесь желанными гостями.

Натали родила мужу сына и двух дочерей. Новый брак стал для нее долгим и счастливым, полным любви и понимания с обеих сторон.

* * *

Слава попыталась пересказать эту историю Майеру. Он слушал с интересом.

– Какая романтическая история. Я что-то слышал о скандале по поводу переписки Пушкина и его жены. Вроде как одна из дочерей передала письма Тургеневу, а тот их опубликовал. Потом родственники пытались вызвать писателя на дуэль.

– Ого! Про что вы знаете!

– Почему нет? Мне нравится Толстой, а Толстой дружил с Тургеневым.

Слава не стала вдаваться в подробности: то дружил, то не дружил.

– И это была та самая Наталья! Это известный факт! Писатель почел за честь заняться изданием пушкинского наследия. Иван Сергеевич искренне и сердечно благодарил графиню Меренберг за поступок, на «который она, конечно, решилась не без некоторого колебания», и выразил надежду, что «ту же благодарность почувствует и окажет ей общественное мнение». Но когда в первых номерах «Вестника Европы» за 1878 год появились эти письма, на дочь поэта обрушилась не всеобщая любовь, а ненависть. Она коснулась даже родных братьев Натали. Как же – оскорбление чести семьи! Александр и Григорий собирались вызвать Тургенева на дуэль. Мораль девятнадцатого века была совсем не такой, как сейчас. Да, мы не мыслим истории без пушкинских писем… Но тогда гласность вызвала всеобщее неприятие.

На этот раз Майер посмотрел на Славу теми самыми добрыми воловьими глазами, которые прожигали ее душу. Потому что она все-таки не была законченным неучем? Или все-таки Слава нравилась этому импозантному господину?

– Вы любите русскую литературу?

– Конечно.

Уже дома Слава нашла цитату Тургенева: «Это один из почетнейших фактов моей литературной карьеры. В этих письмах так и бьет струей светлый и мужественный ум Пушкина, поражает прямота и верность его взглядов, меткость и невольная красивость выражения. Писанные со всей откровенностью семейных отношений, без поправок, оговорок и утаек, они тем яснее передают нам нравственный облик поэта».

Тяжела жизнь творческого человека. Можно и умереть за правду.

Глава

27

Слава улыбалась Майеру, решала рабочие проблемы и даже не представляла, что в это время ее муж перевозит мебель к маме, и увидятся они теперь с Саввой и, естественно, с Татьяной Львовной только через полгода, в зале суда.

* * *

Их развели сразу. Детей у пары не было, имущество совместное делить было не нужно, жили они в квартире Славы. Вопросов у судьи было немного. Усталой женщине, которая больше смотрела в свои бумаги и бесконечно писала, все сразу стало ясно, как только, отталкивая Славу, на все вопросы за Савву вызвалась отвечать Татьяна Львовна.

– Понимаете, это когда нет жизни. Просто жизни нет. Ну он же не привык так? Ему сложно. Да не машите на меня руками! Он сам вам никогда такого не скажет! Ему же все время неудобно, он же из приличной семьи, отсюда все его проблемы.

Слава, сжав зубы, стояла рядом.

Судья с жалостью смотрела на нее поверх толстых стекол очков. Тихо спросила:

– Карелина, вы не против?

– Нет.

– Да нет, вы не понимаете, здесь же речь идет о принципах! Не делайте из моего сына монстра! – опять вступила Татьяна Львовна.

Судья наконец не выдержала, резко сняла очки и стукнула ими о стол.

– Да не волнуйтесь вы так! Ваше мнение мы услышали, и я бы попросила вас выйти из зала суда.

– Да если я выйду, он вам ничего не скажет.

– Так ведь он же разводится, не вы! Мы все равно не можем с первого раза развести вашего сына без его согласия, поймите вы это. Или несите справку о его умственной неполноценности.

Татьяна Львовна стала красная как рак. Она просверлила сына глазами и выскочила из зала.

– Ну так что, является ли ваше желание развестись обоюдным?

Слава до сих пор помнила то жуткое чувство стыда, которое тогда испытала. Это страшно, когда от тебя отказывается человек, с которым прожиты годы; мгновенно пронеслись перед глазами поездка в Ярославль, прогулки по ночной Москве, дождливый осенний Петербург. А ведь было что вспомнить. А Савва? Неужели ему не вспоминалось? Похоже, что нет. Он суетился, смотрел куда-то вбок, повторял каждую фразу по два раза.

* * *

Татьяна Львовна ждала их под дверью. Она с силой схватила сына за руку.

– Ну?!

– Мама!

И они понеслись, не оглядываясь на Славу.

Вот и все. Как Слава могла так жить? Общаться с этими людьми столько лет, искренне считая их своей семьей? И Татьяна Львовна ей поначалу улыбалась и рассказывала про своих тайных любовников. И Слава с ней была предельно откровенна, хорошо, что любовников у нее никогда не было, рассказывать особо было нечего. Но тем не менее Татьяна Львовна находила за что уцепиться и чем ее колоть в последнее время. Главной темой, конечно же, было:

– Нет, ну как я могла увидеть в тебе еврейку? Я же не ошибаюсь!

И кто бы мог подумать, что еврейская мама уже подобрала ей замену?

* * *

Слава смотрела на мелькающие за окном поля и аккуратные домики. Поезд шел быстро, но удивительно ровно, никакой качки, никаких неприятных ощущений.

Она хотела думать про Майера. Ей казалось, что Савву она и вообще из головы выбросила, но вот поди ж ты. Да и что, собственно, думать? Та история закончилась, практически не начавшись, наложились две неприятности одна на другую. Тогда ей казалось, что Майер ей послан богом, чтобы пережить уход Саввы. И практически сразу она увидела нестыковку в своих мироощущениях.

Глава

28

Восемь лет назад

На следующий день после возвращения в офис, где работала Слава, служба доставки принесла роскошный букет цветов. «Для фрау Карелиной», – стояло на сопроводительном письме. И все, больше ни одной буквы.

Слава в этот день с утра была у клиентов, подъехала к обеду и сначала никак не могла понять, почему сотрудники ей весело подмигивают. На ее столе стояли невероятной красоты розы. Сердце екнуло, она сразу подумала про Савву.

– Что это?

– Для фрау Карелиной. Из Германщины.

Бог мой, вот это да.

– Ну рассказывай, что там у тебя случилось, что тебе такие букеты наши партнеры шлют? – Вопрос был задан руководителем их отдела, Никитой.

– Дела… Даже и не соображу. Может, Майер? Он не смог проводить меня в аэропорт, а ты же знаешь, я образцы везла, сумка тяжелая, даже ручки оборвались. Я ему уже перед вылетом рассказала эту душещипательную историю по телефону. Там же сначала поезд, потом самолет. Чемодан под двадцать кило. И вот. Ну, я так думаю. Наверное, от него.

– Это да, Норберт Майер. Он такой, тонкой душевной организации человек. Люблю с ним общаться. И на ресторанах не экономит, всегда водит в самые дорогие. – Никита понимающе кивнул и пошел работать.

– Точно…

Слава набрала номер Майера.

– У меня на столе стоит фантастической красоты букет, господин Майер.

– О! От кого бы это могло быть? – Майер раскатисто расхохотался. – Я рад, что сюрприз удался. Если вы позволите, фрау Карелина, я позвоню вам вечером. Вы сможете свободно поговорить?

– Более чем, я теперь проживаю одна. – Слава прикрыла трубку рукой, чтобы не услышали коллеги.

На другом конце провода повисла небольшая пауза.

– Ок, у меня сейчас переговоры. Тогда до вечера. Chus!

Сюрприз-то сюрприз, но шушуканий за спиной у Славы было достаточно. Слава и так была не в своей тарелке: и дорога тяжелая, и ночь почти не спала после такой оглушительной новости. А тут еще этот феерический букет прямо из Германии. Кино, да и только.

Вечером произошло бурное объяснение. Майер сказал, что влюбился в Славу без памяти, не представляет без нее своей жизни. Слава расплакалась в ответ. Наверное, от счастья. Или от горя. Оттого, что она одна дома и нет рядом ее привычного Саввы.

– Я напишу тебе письмо. Это важно. И обязательно пришлю с кем-нибудь. Хорошо?

– Я буду ждать.

Слава оглядела свою небольшую двухкомнатную квартиру. Здесь еще во всем был Савва. Который раздражал, который изматывал, но он еще ее муж. Несколько фотографий с отдыха, магнитофончик, который они купили сразу как поженились, стол со стульями. Долго выбирали, чтоб раскладывался, чтобы спинки у стульев были удобными.

У Славы на глазах появились слезы. Она жалела о Савве? Нет. Ей было жалко себя, своих сил, своих чувств… Того, что не справилась, что все разрушилось. А может, она и сама разрушила.

Майер… О нем хорошо мечтать. Но представить его вот в этой квартире? Господи, ну это совсем невозможно. Значит, нужно думать о том, что ей придется уезжать? А может, лучше подумать о том, что еще можно вернуть Савву? Ой-ой…

А лучше вообще ни о чем не думать, а просто лечь спать. Ни одна из мыслей Славе не нравилась.

* * *

Письмо пришло через неделю. Мелким каллиграфическим почерком, на четырех страницах Майер объяснялся ей в любви и излагал план их жизни на последующие пять лет. Письмо было на редкость грамотным и не по-немецки витиеватым и подробным. Как хорошее школьное сочинение. Сначала шел рассказ про детские годы, юность и зрелый возраст. Майер писал и о себе, и, предположительно, про детство, юность и зрелость Славы. Как ему казалось.

Дальше шло описание момента сегодняшнего. Момент виделся Майеру не совсем тем, к которому нужно было прийти в столь зрелом возрасте. Главным недостатком и его, и Славиной жизни виделись ему их неправильно выбранные половины. У Майера – его архитекторша, вся сотканная из достоинств, но оказавшаяся плохой женой. Славин Савва вообще не имел ни одного достоинства.

При всей обиде Славы на мужа ее покоробило, что человек, который вообще не в курсе ее жизненной ситуации, более того, ни разу не видя ее недотепу-мужа, так прошелся по нему катком. Между прочим, он кандидат технических наук! Зачем же всех под одну гребенку? С собственным мужем она и сама как-нибудь разберется. Слава забыла, что разбираться уже не с кем. Раз свекровь решила, разводу быть.

Естественно, Майер еще раз описал страшную катастрофу, которая случилась с его близкими. Описал жизненно и трогательно, так что у Славы навернулись слезы на глазах. В контексте своего полного и безоговорочного одиночества.

Читать такой подробный опус ей было немного странно и немного смешно.

«Просто встретились два одиночества, – вспомнилось Славе, – разожгли у дороги костер. А костру разгораться не хочется, вот и весь разговор». Как в известной песне.

Слава сама себя одернула: ну это она совершенно напрасно! У нее уже один костер потух (или его Татьяна Львовна затоптала своими крупными ступнями?).

Хотя нет, нет и нет. Чего она цепляется? Как ей не стыдно. Придирается к мелочам. Как смог, так и написал. Майер – достойный человек и, собственно, почему и нет? В чем он не прав? Ей не понравился менторский тон? То, что он все решил за них обоих? Рисует ей планы, как ей жить дальше? А может, он от всей души? Потом, он старше, стало быть, умнее, – может, не грех и прислушаться. Но. Есть много «но». Не нужно забывать, что это он один, у нее, между прочим, есть родители и младший брат, она за них тоже несет ответственность. Вот так вот все бросить и начинать все снова-здорово? Это ведь непростой шаг. Ей тридцать восемь лет, почти тридцать девять. И потом, ее работа! Она работает в хорошей компании, ее ценят, она неплохо зарабатывает.

Все произошло слишком быстро. Сначала ее интерес к господину Майеру, потом эта поездка и открытие для нее нового мира, поиски себя в этом мире. Где-то она говорила сама себе – вот это жизнь, мечта! И потом сразу – а на кой ляд мне все это сдалось? Есть же Савва, который прост и понятен. Хотя о Савве уже можно говорить в прошедшем времени. И тем не менее с Саввой не было никакого напряжения. Нужно ли оно? Правильно ли это? И тут же она отвечала сама себе: нужно, конечно же, нужно. Иначе завязнешь, как в трясине!

А Майер как раз таки в своем письме подробно рассказывает, как он собирается Славу из этой трясины тащить, с поэтапной расстановкой сил. Разводится Слава, разводится Норберт. У Славы есть квартира (это ж надо, запомнил). У него не остается ничего. Он так и пишет, что станет бедным мышонком. Вообще, Майер тяготел к уменьшительно-ласкательным именам, называя себя то ежиком, то бурундучком, чем постоянно смущал Славу. Все же дядька здоровый, старше ее на тринадцать лет, какой уж тут ежик.

Но из письма выходило, что даже не какая-то нутрия водяная, а совсем маленький мышонок. Серенький, с печальными глазками и маленьким аккуратным носиком.

И жизнь нужно было начинать заново, с чистого листа. Таковы немецкие законы. Все достается жене: дом, квартира. Причем, если жена какое-то время не работала, то ей достается еще больше. Плюс пожизненная пенсия от мужа. И так далее, и тому подобное.

Страх какой, думала Слава, вчитываясь в описание этих суровых германских законов. Но по большому счету все правильно: женщина – она слабее, мужчина должен взять на себя ответственность. В России не так. Если бы квартира не принадлежала Славе и не досталась ей когда-то в наследство, то справедливая Татьяна Львовна вышибла бы бывшую невестку из нее в два счета, собрав справки из всяких там ведомств и диспансеров.

В Германии, стало быть, – все женам. Ну хорошо.

Майер тоже не оспаривал сей факт. Он был законопослушным немцем, поэтому предлагал много работать. Очень много. Они будут много работать вместе, он и Слава. И придется отяготить жизнь кредитами. Не жить же им на улице. Да, Славину квартиру они, конечно, продадут. Нужен же стартовый капитал.

Как-то этот поворот Славе совсем не понравился. То есть все, что его, достанется жене. А то, что ее, Славино, стало быть, ему. А ей-то что?

Следующая часть письма была невероятно красивой и интересной. Она называлась «наше счастливое будущее» и описывала прекрасный дом с мебелью, выписанной из Италии, и гардинами только высшего качества, естественно, французскими. Слава даже припомнила про шторы из материала «Миссони» и удивилась, почему Майер решил изменить привычкам.

Про освещение нужно подумать. Освещение – это важно, именно лампы создают уют, поэтому выписать их опять же скорее всего нужно будет из Италии. Но лампы всегда можно взять на пробу, и если мягкий рассеянный свет по каким-либо причинам будет раздражать Славу или Норберта, то их легко можно отправить обратно.

Дела… И с чего это Славу должен раздражать электрический свет? Он никогда ее не раздражал, так что пусть Майер даже не волнуется. Какой плафон повесит, то и ладно. Она согласна. Разве в Италии сделают что плохое?

Самое интересное шло дальше, про путешествия. Господин Майер заметил, что Слава мало где бывала. Германия, ясное дело, еще Турция и Чехословакия. Ни тебе Прованса, ни Турина. Практически целый лист мелким почерком был исписан описаниями пятизвездочных отелей, в которых они будут останавливаться. Старинные замки с изысканными ресторанами, где работают лучшие повара. Они смогут попробовать самые удивительные блюда, смогут пить вино на открытых верандах; нюхая лаванду, проедутся дорогой Парфюмера, а трюфели в Пьемонте им буду тереть на терке до тех пор, пока ты не скажешь: «Довольно». Главное, это вовремя остановиться, иначе блюдо может стоить до трех тысяч евро. Но все это не так важно, ведь они будут много работать и в отпуске обязательно позволят себе и трюфели тоже.

Слава прочла письмо в несколько заходов, потом перечитала. И никак не могла понять, как она должна к этому письму отнестись? Это счастье или жуткая ответственность и непосильная ноша? И вообще, хочет ли она жить с этим Майером?

Всего-то один раз съездили в путешествие, и вот так сразу все ломать. Да, много говорили, да, много общались до этого. Понятно, они живут в разных странах и невозможно то и дело ездить туда-сюда, чтобы присматриваться. Визы, гостиницы, расходы. И Майер настаивал: мол, и так все ясно.

Глава

29

За письмом заехала к подруге на работу, та только что вернулась из Мюнхена. Прочитала тут же, в скверике на лавочке. Ну дела. И что со всем этим делать? Домой, в пустую квартиру ехать было неохота, и Слава решила заглянуть к родителям.

Родители восприняли уход Саввы тяжело, но приняли как неизбежность. Слава богу, Татьяна Львовна не звонила, отношений не выясняла. Отрезала, как хвост у кошки, одним махом, чтоб легче перенести. Наверное, и правильно.

– Хоть видеться почаще, глядишь, будем, – вместо приветствия пророкотал отец.

– Миша! – Мама, Лариса Сергеевна, с укором посмотрела на мужа. – Вот и хорошо, Слава. Как раз к ужину.

За ужином отец, естественно, опять завел разговор:

– Мне они сразу не понравились, и я тебе об этом сказал. И он, и мать его. Но ты же уцепилась непонятно почему.

– Ну почему же непонятно. Я влюбилась, – попыталась защититься Слава.

– Так поняла же, что промахнулась! Разве нет? Ну и что теперь рыдать?

– Миша, никто не рыдает, – вступилась за Славу мама. – Парень он совсем даже не плохой, не нужно так рубить сплеча. Подвластен влиянию, да. И мягкотелый немного. Ну уж как вышло. Славочка, и что же теперь? То есть ты его возвращать не собираешься?

– Лара, к чему эти предположения? Не вздумай! Еще не хватало. Ты перед ним ни в чем не виновата!

– Миш, ну ты-то почем знаешь?!

Родители посмотрели друг на друга, потом, вопросительно, на дочь.

– Нет, – твердо сказала Слава. – Не изменяла, не замечена, морально устойчива!

Родители вздохнули с облегчением.

– Вот, правда, сейчас мне понравился один немецкий партнер. Очень достойный гражданин, у него свой бизнес в Германии.

– Выходит, богатый? – недоверчиво спросил отец.

– Пап, там все непросто. Но он обеспеченный человек и зовет меня замуж.

– И давно? – Отец подозрительно посмотрел на Славу.

– Ой, да нет же. Вот, сегодня получила от него письмо. Зовет к себе, подробно все расписывает, как жить будем.

– Ну-ну, ты давай конкретно: что, кто, зовут как, лет сколько.

– Господи, Миш, это ж уезжать нужно, – запричитала мама. – А мы как же? Может, ну его, этого бюргера?

– Может, и ну его. Ему в следующем году будет пятьдесят лет, живет в Мюнхене, да! Сейчас он женат, но подает на развод. Собственно, поэтому-то и говорю, что про богатство все непросто.

– Ничего, один раз бизнес построил и еще раз все построит. Тут главное – мозги и связи.

– И откуда ты только, Миша, все знаешь! Всю жизнь инженером в КБ работал. Дети? Детям сколько лет? – Мама села на диван рядом с дочерью, взяла Славу за руку.

Слава положила голову маме на плечо.

– Детей никогда не было. Типа, мечтает обзавестись.

– Вот и ты мечтаешь! Значит, уже есть общность интересов. Это нам подходит! – воодушевился отец. – С этим Саввой даже детей родить не смогла. Никуда не годный мужик.

– Миша, о чем ты говоришь? Твои внуки будут говорить по-немецки! Ты этого хочешь?!

– Я хочу, Лара, спокойно доживать старость и быть уверенным, что у моей дочери все в порядке: что есть муж и ребенок и что муж в состоянии о ней позаботиться, а ребенок живет в безопасной стране. Что, разве это плохо?

– Так-то так, – вздохнула Лариса Сергеевна.

Как поняла Слава, родители против не были. Про развод и говорить нечего, Татьяна Львовна им за эти годы столько крови попортила… Значит, и к Майеру они готовы ее отпустить.

А вот сама Слава уверена не была. Да, интересный, представительный, интеллектуал. Когда она с Норбертом Майером по Германии ездила, то видела: все тетки от зависти лопались. Но ей самой с ним было непросто. Или привыкнет? Приспособится? В принципе не сложно. Вот только сколько можно приспосабливаться. К Савве приспосабливалась, потом к его мамаше… Только с ними рассталась, опять приспосабливайся! И что за жизнь…

* * *

Домой пришла уже около девяти.

Слава открыла дверь своим ключом, и резануло по сердцу. Савва заканчивал работать раньше и всегда ждал ее дома. Это в конце их совместной жизни начались лабораторные опыты, а семь долгих лет Слава просто звонила в дверь. Савва открывал обычно с газетой в руках и, уткнувшись в нее очками, кивал Славе на автопилоте.

– Ты даже не заметишь, если в один из дней приду не я. Пустишь кого угодно.

Слава чмокала мужа в щеку и бежала на кухню, готовить очередную «отраву». Она всегда приходила домой в хорошем настроении, и всегда это замечательное настроение портилось после звонка свекрови. Татьяна Львовна умела вкрадчивым голосом и репликами «по ходу» влить черноту в душу.

Их с Саввой уже давно ничего не объединяло, жили по привычке. И все равно Слава скучала. И особенно остро ощущала пустоту, доставая из сумки ключи от квартиры.

На автоответчике горела красная кнопка – четыре звонка из Германии. Да, конечно, Майер знал, что она поехала за письмом, и теперь ждет от нее ответа. Нужно сформулировать, что ему сказать. А что тут скажешь? Это письмо ей еще раз пять прочесть нужно, чтобы как следует вникнуть, постараться не только уловить суть, не только разместить подробности в голове, но и почувствовать человека.

Что это? Трезвый расчет, немецкая рачительность? Чего больше в этом письме: любви, заботы о Славе или Майер просто думал о своей комфортной жизни? Все эти дни они общались ежедневно по телефону, разговоры длились часами, и это были хорошие разговоры. От них становилось тепло на душе. И вот он принял решение и написал об этом. А что же она? Она не готова что-то решать вот так, с ходу. Она еще не забыла, как только что, буквально минуту назад, тяжело открывалась дверь своим ключом.